Текст книги "Беглец (СИ)"

Автор книги: e2e4

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 37 страниц)

Я не знаю, что будет, так что не отпускай моей руки, понял?

Вздрагивает.

Море, долбаный интершум. Воды так много, капли такие тяжёлые и частые, что сливаются в один поток, под которым немеет кожа. Чайка – смешно. Откуда она кричит? Он сжимает мою руку, как будто я ускользну, а я хмурю лицо, как будто боюсь, что капли смоют черты. Или выбьют. Мы такие беззащитные. У меня эрекция. Как тупо. Вода всё прибывает, затекает под камни, вымывая песок. Что будет дальше? Берег сорвётся, и нас утащит в море? Я успею. Море ощетинилось, словно миллионы рыб лупят плавниками, пеня молочную поверхность.

Дождь на распухших губах – сахар.

Поворачиваю голову, чтобы взглянуть на него – удостовериться, что он здесь.

– Море спокойное. Нам ничего не грозит. У меня эрекция, – говорю я, словно передаю сводку погоды. – Слышишь эту чайку? Спряталась под скалой. Я люблю тебя. Дождь тёплый, теплее, чем в детстве. Тсс. Камни не движутся, тебе кажется, это песок намок, а ты слишком тяжёлый – как всегда. Море белое от пены. Только не открывай глаза, чувствуешь, как бьёт по векам – я даже не могу взглянуть в небо. Я едва его вижу, море – сейчас это просто белая полоса. Открой рот, попробуй – сладкий, я никогда не понимал, почему…

Насмотревшись на него, с высунутым языком, поворачиваю голову, чтобы увидеть белую полосу – совсем близко. Чёрт!

Переворачиваюсь, накрывая его собой, когда тяжёлая свирепая волна падает на спину, грозя проломить череп.

– Я держу тебя… Держу… – но камни подмыло так, что нас уносит вместе с отливом. Мне приходится упереть колено, чтобы оставить нас на берегу. Когда вода уходит, он отнимает руки от лица и отворачивается, сплёвывая воду.

– Такого откровения ты хотел, – встряхнув головой, спрашиваю я.

– Это было… – Он ошарашенно пятится в потолок. Что ж, его можно понять. – Невероятно.

– Серьёзно? Невероятно – именно то слово? Это было безумием, – констатирую я, лёжа на нем и вовсе не собираясь вставать.

– У меня вода в ушах, – говорит он, пытаясь крутить головой, но я обхватываю его лицо.

– Нет там никакой воды. Не думай, что я не различаю реальность.

– Ну, говори за себя, а у меня точно что-то в ушах. И царапина на шее.

– Извини. И я не хотел тебя пугать, разве что самую малость.

– Я не знаю, что сказать.

– Поразительно. Грег Лестрейд и не знает, что сказать. Я запомню эту минуту. Ты орал, как будто тебя лишили лучшей игрушки, а теперь не знаешь, что сказать?

– Я, я предполагал что угодно, но это… Ты грёбаный гений. Почему ты… Не знаю, не пишешь картины, музыку… Невероятно, как ты вообще живёшь… Господи, я люблю тебя, – выдыхает он, обнимая, совсем как я, спасая его от волны. Стискивая плечи, грозя сломать ключицы.

– Я не гений. Не бывает гениев, бывают люди, а гений – всего лишь слово, которое продаётся.

– Хорошо, негений. Это, чёрт возьми, самое охренительное свидание, и ты – самое охренительное существо во Вселенной. Ты не человек, точно тебе говорю. С Марса ты или откуда – не знаю, но хрена с два ты улетишь обратно.

Он выпускает меня, и теперь я могу засмеяться:

– Что ж, раз уж свидание удалось, давай посмотрим, как можно продолжить…

========== True Faith ==========

Отцу нравится повторять, что мама – идеальная женщина. С годами эта фраза прекратила быть милой и стала чем-то вроде дежурной хохмы, приевшейся и не вызывающей ничего, кроме почтительной тишины. В нашем с мамой случае – язвительного и полного скепсиса молчания. Стремление к идеалу, мы знаем, – полная чушь.

Это если опустить очевидные банальности вроде того что каждый год отдаляет нас от идеалов ну просто во всех смыслах. Годы летят, идеалы покрываются трещинами… А ужасней всего однажды проснуться и понять, что ты не то что не веришь в идеалы – ты веришь во все, кроме них. Сначала ты споришь с Шопенгауэром, потом начинаешь сомневаться, потом нехотя соглашаешься… А потом ты сам – Шопенгауэр.

Естественный процесс.

Он любит это слово – идеально. Идеальная охота, идеальная работа, даже кресло у него идеальное. Окружает себя идеальными вещами и живет в свое удовольствие. Настолько довольный, до тошноты.

Однажды я спросил, что же в его понятии «идеально». Наверное, надеялся на ту самую отцовскую мудрость: хотя мама и называла его диванным философом, слово «философ» все же внушало определенные надежды. Так что я сел и стал ждать наставлений на путь истинный.

Он хрустнул пальцами, потянулся, и, сложив руки на груди, вперил в меня взгляд – недоверчивый, словно мы были не дома, а на допросе в тоннелях Воксхолла. Я никогда не говорил по душам, так что он, кажется, приготовился к пыткам раскаленным паяльником.

Я повторил вопрос.

– Ты удивляешь меня, Майкрофт, я думал, ты умный мальчик.

– Начинается, – оскорбился я. Меня всегда раздражали комментарии по поводу моего интеллекта, так как особой смысловой нагрузки они не несут. «Я знаю, что ничего не знаю» и всё такое. – Так просвети меня, недалекого.

Он откинулся на спинку, понял, что увильнуть не удастся, и взглянул, как мне показалось, с обидой. Мы с мамой действуем на него одинаково. Как неизбежность его персональной небесной кары.

– Идеально, мальчик мой… Послушай, Майкрофт, я что-то не в настроении…

– Паап!

– Кхм. В общем, – еще какое-то время у него ушло, чтобы собраться с мыслями, – в общем, идеально то, что подходит тебе, как… как если бы ты сам это придумал.

Довольный сказанным, он поднес к губам сцепленные пальцы и улыбнулся, как делает обычно – вглубь себя.

«Какое-то туманное определение», – решил я. Мало ли что мне подходит.

Напрасно я ждал чего-то большего, надеялся, что отец пустится в объяснения. Но это не было школьным уроком, а он был дальше чем далек от старческой поэтичности и даже близко не достиг возраста, когда ищешь слушателя и забываешь начало, едва дойдя до середины предложения. Он и теперь всё больше молчит. Может, это и есть та мудрость – вовремя устать языком?

– Вот ты задумался, а я скажу: твоя матушка, видит Бог, идеальная женщина для твоего отца.

– У моей матушки, да простит меня Бог, скверный характер.

– Майкрофт!

– Можно подумать, я не прав! – пробубнил я, схватив со стола незажженную трубку и принимаясь попыхивать на его манер. – Ты сейчас думаешь: «Хорошо, что она этого не слышала».

Он засмеялся. Он, конечно, ни черта не понимал в воспитании, особенно когда дело касалось таких недоносков, как я. Конечно, нельзя усадить человека за орган и ждать чего-то путного, кроме «бубубу-ду», коим я и являюсь. Да, у него был шанс потренироваться на мне, но Шерлок… В тридцать пять ты уже не так гибок. В смысле, ты можешь попробовать вывернуть запястье и освоить скрипку, но бубубу-ду, как ни старайся, уже не выйдет.

Что, нахрен, за скрежет?

– Может и прав, но мне-то она подходит, как никто другой. Настоящая женщина, не встречал таких ни до нашей встречи, ни после.

На словах «настоящая женщина» я понимающе кивнул, словно мне было не тринадцать, а тридцать, я перемацал всех женщин в ливерпульских доках и я же побывал в лучших домах Европы (видимо, для чистоты эксперимента). Но на самом деле все, что я мог, – сравнить Мэрилин Монро с Грейс Келли (разумеется, безо всякого результата) или поставить рядом Сабрину и Сандру (правда ни на одну из них моя мать похожа не была).

Мне еще предстояло узнать, что в его понятии «настоящая женщина». Этот вопрос я оставил для следующего раза, но потом необходимость разбираться в женщинах как-то отпала.

– Чем же таким она подходит? – И я начал загибать пальцы: – Она постоянно обижается, ругается, когда ты задерживаешься на работе, заставляет есть овощи, мыть руки, знает больше тебя (вот тут он оскорбился) – не переживай, ты все равно умнее, – затевает пари и спорит, пока ты не сбежишь от нее в кабинет. Обожает иметь мнение на счет всего на свете. А еще временами на нее находит помутнение, когда она носится со скоростью света и кудахчет, как наседка, над всеми, кто попадется под руку. Чаще всего попадаешься ты. Не обижайся, но ты совершенно не можешь ей противостоять. Никак. Неа.

– Эхех, Майкрофт. – Он потрепал меня по голове. Я ненавидел, когда он брался тормошить мою челку. – Не так уж ты смышлен, как они думают, верно? Кто ж еще на этом свете станет меня терпеть?

Не могу сказать, что его ответ открылся просветлением. У меня прям всё упало в тот момент. Ерунда какая.

И вот теперь я, кажется, начал понимать.

Сейчас Грег скажет, что я транжира, – в очередной раз думаю я, – но он в очередной раз не говорит. Так что эта куча тряпья отправляется на кассу.

– Классная футболка.

– Ты классный, – отвечаю я. – А футболка – так себе. И лучше без нее. Жду не дождусь, когда сниму с тебя и её, и эти классные джинсы.

– Секс в раздевалке? – смеется он.

– Ты это можешь, я это могу, предлагаю удовлетвориться самим фактом. Мы должны быть стойкими и двигаться к цели, не взирая на земные искушения. Подарок, помнишь? Ты! Вообще помнишь, зачем мы пришли?

– Эй, кто из нас забыл? – притворно возмущается он. – Ещё одна минута в мыслях, что подарить Стейси, меня доконает. Даже не думай спросить ещё раз.

И я захлопываю рот.

Мы идем вдоль витрин: я всё время останавливаюсь, потому что все эти яркие и классные штуки привлекают мое вни… На самом деле нет – но так я пытаюсь развлечь и отвлечь себя и позволить Грегу посмеяться над своим незадачливым бойфрендом. И Грег смеется, называя меня ребенком. Мы идем слишком близко друг к другу, ближе, чем он может себе позволить – учитывая, что в Либертис полно людей и в любой момент может встретиться кто-то из его знакомых, хоть он и настаивает, что в месте вроде этого делать им нечего. Он пытается приобнять – нехотя скидываю руку, но, видит Бог, я противен самому себе.

– Перестань, – говорю я и натыкаюсь на взгляды проходящих мимо парней, по виду туристов. Глядя на нас, парочка смеется. Грег улыбается, мол «ну что с ним поделаешь» и пожимает плечами.

– Видишь, мы не одни такие, – бурчит он, пытаясь повиснуть у меня на руке. – Вот черт! Распейл!

Он замечает своего директора и останавливается, как в трансе. Тот не смотрит в нашу сторону: все внимание этого достопочтенного препротивного старикашки захвачено молоденькой девицей, годящейся ему во внучки.

– Перестань дергаться, как будто тебя поймали, – шиплю я. – Это его дочь?

– Вот черт. Это курсантка, говорю тебе, Джессика или как её там…

– Можешь с ним поздороваться.

Они проходят мимо: когда Грег бурчит «Здравствуйте», старикашка замечает нас и едва не отпрыгивает к витрине. Мне весело, Грегу, кажется, тоже.

– З-дравствуйте…

Он спешит утащить девушку прочь и одергивает, когда та, семеня каблуками, снова и снова оборачивается на нас.

Ныряю в ближайший магазин.

– Ты видел, он чуть в штаны не наложил!

– Тебе повезло.

– Господи, можешь не быть таким занудой?

– Я зануда во всем, что касается твоей задницы. Можешь не расслаблять её к месту и не к месту? – говорю я, скрываясь за рядом вешалок. – Я всего лишь делаю, что должен: пытаюсь держать тебя в руках. Мы же всё обсудили. И вообще, что за любвеобильное настроение?

Чушь. Просто не хочу, чтобы он чувствовал на себе эти взгляды. Осуждающие. Презрительные. Чтобы от него шарахались, как от прокаженного. Для Грега я не хочу ничего из этого, даже если он решит… что готов и что еще он там решит. Может, он думает, что к нему эти взгляды не прилипают. Я – знаю.

– Без понятия, что на меня нашло. – Он чешет в затылке, разглядывая совершенно идиотскую футболку с надписью «Fuck me here». – Меня всегда раздражали сюсюканья на людях. Но, Боже, если б я мог от тебя отлипнуть, – признается он. – Но я не могу. Я знаю, что следует быть осторожнее. Тебя это не достало?

– И что с того? Кто-то же должен помнить о здравом смысле.

– Чур это будешь ты.

– Грег.

– А я буду помнить, что моя задница в надежных руках, – воркует он, подбираясь опасно, опасно близко.

«Кхм-кхм» – Я оборачиваюсь. Крашеная тетка, обвешанная драгоценностями, как рождественская ель игрушками, – это чучело, символ новой аристократии, – брезгливо морщит нос, словно наступила в коровью лепешку. Стоит найтись источнику вони и перетянутое лицо вспыхивает удивлением, которое, впрочем, тут же сменяет презрение. Она не смотрит на Грега – только на меня; словно сам факт, что мы с ней можем быть ровней, оскорбляет её достоинство.

Сопровождающий мадам охранник – этот фанат стероидов и морковного сока, – отворачивается, делая вид, что очень увлечен женским бельем.

В одном она не права – она мне не ровня и никогда ей не будет.

– Пойдем, милый, а то бабулю инфаркт хватит, – жеманничаю я, и он, прыснув, позволяет утащить себя из магазина.

***

– Господи, неужели так сложно выбрать цацку? – восклицает Грег, когда мы в ювелирке выбираем подарок Стейси. Это последний ювелирный магазин, наверное, десятый по счету, так что мы обязаны на чем-то остановиться. – Вот эта! Нормальная же!

Он тычет в первую попавшуюся подвеску в виде то ли сердца, то ли перевернутой задницы.

Девушка-продавец с бэйджем «Кэтрин» поджимает губы, и в выражении её лица я читаю укор. Ох уж эта женская солидарность. Приходится сделать усилие и взять всё в свои руки. Нет сил слушать, как Грег сокрушается, словно наша миссия невыполнима.

– Как ваши дела?

– Кэтрин, – милая, дорогая, хорошая Кэтрин, – вы не могли бы – спасти двух идиотов? – нам помочь?

– Конечно. – Она тепло улыбается, и Грега отпускает. – Так… Что именно мы ищем?

– Что-нибудь, – говорит Грег. – Классное. Нет, Майкрофт, – он снова падает духом, – это безнадежно. Откуда мы знаем, что ей понравится? Её сам черт не разберет!

– Мне кажется, увидев то самое классное, я пойму, что это оно. Пожалуйста, Кэтрин, покажите всё самое классное, что у вас есть.

– Подарок для вашей девушки? – понимающе спрашивает она.

– Подруги.

Улыбка девушки становится еще шире. Словно декорация в настольной пьесе, Грег отходит на задний план. Все ее внимание приковано ко мне. Она выдает трели, расспрашивая, что нравится Стейси, и загорается восторгом, когда мне удается припомнить что-то такое.

– Знаете, – восхищается она, – некоторые даже не помнят, какой у их жен цвет глаз!

Грег прицокивает. Продавец наконец вспоминает о его присутствии и смотрит, недовольная тем, что он помешал. Затем, по какому-то чисто женскому наитию, до нее доходит.

– Оу, – смущается она и теплая улыбка потухает, обдавая холодом.

– Вот именно, – торжествует Грег. – Оу.

Иногда он такой засранец.

Мы договариваемся на том, что нам нужно что-то изящное и в то же время простое. Что-то дорогое, но не кричащее о своей цене. «И не кольцо,» – говорит Грег. Интересно, что он имеет против колец. Она ныряет под витрину и достает бархатный футляр. В нем – тонкая цепочка с бриллиантовой застежкой.

– Какой это размер? – спрашивает Грег.

– Это на лодыжку. Эм, сейчас это модно, – объясняет она. – Можно регулировать длину, – она переставляет застежку и ждет нашей реакции.

Грег смотрит неуверенно.

– Кажется, это то самое. Как думаешь?

Я лишь пожимаю плечами.

***

К дому Стейси мы подъезжаем одновременно с Джеймсом; мы уже вышли из машины, а он все пытается вытащить огромную корзину с цветами – непонятно как та туда влезла.

– Надо… было… заказать… доставку, – пыхтит он и все-таки выдергивает корзину. Несколько роз от такого обращения помялись и он, раздраженный, принимается выдергивать стебли. – Женщины, дались им эти цветы!

– Ты что-то завелся, – комментирует Грег.

– Завелся! Конечно завелся; я чуть башку не сломал, пока думал над всей этой хренью.

– Да перестань кипятиться! Классные цветы, ей понравится.

Он закуривает и, выпустив дым, ещё больше напоминает разъяренного дракона.

– А это что такое? – Его внимание привлекает огромный медведь на капоте нашего Ровера. – Вот же черт, а! Майки, друг, отдай его мне…

Медведь был куплен случайно. Грег искал подарок для племянницы, когда меня осенило: вот этот, с блестящими черными глазами, мохнатый монстр – то, что нужно! Минуты две мы спорили, понравится ли он Стейси, но в итоге Грег признал, что спорить со мной все равно что ехать на эскалаторе – что бы это ни значило.

– Ну вот еще, – говорит Грег, видя, что моя стойкость вот-вот пошатнется. – Майкрофт, не вздумай отдавать уродца. Мы мучились не меньше, – звучит как «это был честный бой и мы заслужили победу».

– Ладно, чёрт с вами. И почему я не додумался до такого хорошего подарка?..

– Теперь, когда мы это выяснили, может, уже пойдем? О, что ещё, – возмущается Грег, когда Джим придерживает меня за локоть, – девочкам нужно посекретничать?

– Иди ты… в дом. Возьми медведя, мы недолго.

Грег берет плюшевого уродца и уходит; Джим принимает самый заговорщический вид и выуживает «кое-что» и внутреннего кармана.

– Здесь кое-что… – понизив голос говорит он, – как думаешь, ей понравится?

И вот я оказываюсь перед моральной дилеммой: сказать правду или признаться в самой искренней дружбе, но…

В бархатной коробочке, на бархатной подушке – самое безвкусное колье, отвратительно-расточительная трата денег и камней. И это рубины. Если какая-то чокнутая и вздумает нацепить этот кромешный ужас, то точно не Стейси. Джейми, ну как же так?

– Знаю, немного шикарное – он сказал «шикарное», он имел в виду пошлое? – ну, чересчур шикарное. Так ей понравится? Да. Нет. Нет. Твое лицо. Вот же черт! Черт.

– Ну, оно…

– Не говори ничего. Знал же… Надо было выбрать самому…

– Постой, хочешь сказать, его купил не ты? Джим, в самом деле! – посмеиваюсь я скорее нервно, чем если бы это действительно было смешно.

Мэнсфилд все-таки удивительный человек. Смышленый, рассудительный, цепкий; меня всегда восхищала его способность концентрироваться на чем-то одном, доводить до конца и тут же переключаться на другое, с теми же запалом и энергией. Но это одна сторона медали, потому что приходя с работы он снимает этот костюм, как шкуру вервольфа.

– Знаю. Говорю же, чуть голову не сломал. Боялся, что ей не понравится, что я выберу, подумал, что Андреа разбирается лучше.

– Что еще за Андреа?

– Новая помощница, – мрачно отвечает Джим.

– Я правильно понял, ты поручил это секретарше?

– Ну, знаешь, я думал, женщины разбираются в таких вещах!

– В каких вещах? В Стейси? – глядя на его несчастное лицо я немного успокаиваюсь. – Поверь, я еще ни разу не видел более бездарного вложения… сколько там оно стоит? Напоминает что угодно, кроме подарка молодой девушке. Оно… подошло бы кому-то постарше. Лет на шестьдесят.

Ушлую секретаршу он нашел, ничего не скажешь.

– Да? Вот дерьмо… – потирая переносицу, тянет Джим.

– Поправь меня, мне показалось… только на минуту… у тебя что, интрижка? С секретаршей.

– Я не… Как ты?.. Что…

– Ты в своем уме? – цежу я сквозь зубы. – А как же эти заверения в вечной любви и…

– Слушай, все не так. – Он замолкает и снова закуривает. – Да, она мне нравится, но я ничего не делал!

– Пока не делал? Чем ты думаешь? Ты так запросто об этом рассказываешь… и что, черт возьми, я должен чувствовать? Интересно, если б отец Стейси был жив, ты пошел бы сразу к нему? Как, по-твоему, я должен реагировать?

– По-видимому, открутить мне башку.

– Вот как? Так что, ты уже не влюблен? Джим, я не твой викарий, я не могу сказать «да, конечно, вперед, иди и трахни секретаршу»! Я говорил тебе не лезь в это! Сначала ты заварил кашу, а теперь хочешь смыться? Черта с два, Джим, ничего подобного!

– Да, я знаю! – тихо восклицает он. – Ты говорил и вот – ты был прав! Доволен? Можешь послать меня, я это заслужил, но лучше скажи, что мне делать.

– Ради всего святого, что тебе делать – перестать пускать слюни на секретаршу, – вкрадчиво говорю я. – И молить Бога, чтобы Стейси ни о чем не догадалась.

– Боже… Я не думал, что будет так тяжело.

– В чем проблема? В том, что эта твоя Андреа горячая штучка, а ты не способен удержать собственный член в штанах или в том, что ты понял, что Стейси тебе не по плечу?

– Не знаю. Я вообще её не понимаю, не знаю, чего она хочет! Я не могу ей угодить, можешь представить, каково мне с ней? Она хочет то одного, то другого, через секунду ей все это нахрен не надо. Приди, уйди, останься, поженимся, видеть тебя не хочу… – В конце он смеется и встряхивает головой. – Да уж… Видишь, секретарша тут ни при чем, это я неудачник.

– Ну это ты хватанул. Ты не неудачник, а первопроходец. Для нее это ново, она же ни с кем не встречалась. Так что не требуй от нее слишком многого.

– Ты меня разыгрываешь, да? – вылупляется Джим. Судя по всему, эта «новость» здорово его взбудоражила. Надеюсь, я не ляпнул лишнего. – Быть такого не может! А как же… – он пытается припомнить, но понимает, что никто не приходит на ум.

Хлопаю его по плечу.

– Запасись терпением и перестань играть во влюбленного подростка. Относись к её капризам как она сама к ним относится – с иронией.

– Так ты с ней общаешься? Не потакаешь её капризам?

– Она не хочет, чтобы её воспринимали всерьез – просто не знает, что с этим делать. Это её защита. От меня ей защищаться не надо, вот и всё. Не пытайся забраться к ней под кожу, просто будь на её стороне.

– Я даже не понимаю толком, как она ко мне относится.

– Какая разница? Она терпеть не может, когда ей заглядывают в рот. Не задавай вопросов – ставь перед фактом и пусть сама решает, что с этим делать. – Я умолкаю и оглядываюсь на дом. – Пошли, не будем дразнить нашу стерву. Она ненавидит свои Дни Рождения.

– Хотя подожди-ка. – Забираю его коробочку, а ему вручаю свою.

***

Грег ждет под дверью. Она ему не открыла.

– Она вообще дома?

– Свет горел.

– Может, не хочет нас видеть? – спрашивает Грег, маскируя беспокойство.

Джим принимается тарабанить в дверь.

– Стейси! – Он смотрит на меня. – Почему она не открывает?

– Угомонись, Джим. Всё с ней нормально.

– У тебя есть ключ? – спрашивает Грег.

Мимо проходит соседка. Картина маслом: трое здоровенных лбов, у одного под мышкой медведь, другой пытается держать корзину с цветами и бьёт в дверь ногой – о, она срезала звонок, чудно, – и я, пялюсь на неё так, что та пятится. Но на нас с Джеймсом теннисные туфли – кажется, её это успокаивает.

– Что вы шумите? Вы друзья Стейси?

– Да, мадам, – говорит Джим. – Не знаете, она дома? Она не выключила свет.

– Редко её вижу. Может, ушла и забыла щелкнуть выключателем. У нас, женщин, короткая память.

Какая угодно у нее память, только не короткая.

В момент, когда она примирительно улыбается, Стейси открывает дверь. Выглядит она, в общем, не очень-то дружелюбно. С мокрых после душа волос стекает вода, сама она в красном шелковом халате с такими огромными рукавами, что в складках не видно рук.

– Здравствуйте, милочка, – говорит соседка, немного смущенная её видом. Милой Стейси не выглядит.

Замечаю, как дергается уголок ее рта, и на мгновение кажется, что сейчас она что-нибудь выкинет. Ни одному живому существу не может нравиться, когда его называют «милочкой». Со Стейси может статься назвать её милочкой в ответ или даже срифмовать милочку с хуилочкой, изобразив четкий пацанский кокни.

Я приготовился извиняться, но, как оказывается, напрасно.

– Добрый вечер, мадам. – Она выдавливает улыбку и вся месть заключается в том, что она уходит вглубь квартиры, оставляя дверь нараспашку.

По полу тянется намокший шлейф халата.

***

– Какой забавный, – тиская медведя, говорит она. Медведю явно не по душе то, как его жамкают за щеки. Выражение морды у него и без того довольно дебильное. – Спасибо, Майки, это классный подарок. Мне очень нравится.

Она целует в щеку и теперь жамкают уже меня.

– Как назовешь? – спрашивает Грег.

– Пусть будет А… лоизиусом, – говорит она, вспомнив ту отвратительную книжку Ивлина Во. Брр.

– Ну и ну. Думал, ты ненавидишь читать, – хмурится Джим.

– Ага, а еще я ненавижу принимать гостей. Но вы-то здесь, – парирует подруга. – Что там? – спрашивает она, когда я протягиваю коробочку.

Грег видит, что это не тот футляр, и уставляется на меня, недоумевая.

– Оу, – выдает она, открыв. Эта рубиновая херня на подушке вводит ее в замешательство. – Воу. Вау.

Ни голос, ни выражение лица – ни разу не «вау». Если б я сказал, что его хозяйка умерла не своей смертью – вот тогда да, было бы «Вау. Для меня еще никто так не старался».

– Фамильное, – иронизирую я, выдерживая взгляд Грега. «Ты – идиот», – взгляд из такого разряда, его легко угадать, даже не овладевая телепатией.

В ответ на мою реплику, Стейс закатывает глаза.

– Стоит кусков сто пятьдесят, не меньше, – наметанным глазом определяет она. – Не знаю, где ты его откопал, но намек я оценила. – Она еще раз меня целует.

– Какой намек? – спрашивает Джеймс.

– Что годы летят, а я не молодею. Ну, что поделать.

Потом она говорит, что цветы очень красивые и принимает подарок Джима. Лицо Грега в этот момент светится недоумением и готовностью прибить меня здесь же. Я – стараюсь не заржать.

Джим чешет макушку, ожидая вердикта.

– У, Джимми. – Она приобнимает его. – Классная штучка, спасибо! Ты сам её выбрал? – удивляется она, и мне приходится отвернуться, чтобы не выдать нашу махинацию. Грег раздувает ноздри и поднимает два пальца, обещая вздеть меня на рога.

***

– Что за? Что за запах? – ведя носом, мямлит Джим. Запах вполне безобидный, но я так и представляю, как в эту секунду он решается выхватить телефон, чтобы вызвать неотложку.

– Обожемой, – скалится Стейси. – Еда обычно пахнет, но спасибо, что делаешь событие из каждого моего движения.

Джим оглядывается на нас и, помявшись на месте, срывается на кухню с видом полоумного шестилетки, которому обещали фигурку золотого рейнджера или еще какую хрень, от которой они без ума. – Не могу поверить, – доносится голос, – утка! Она не сгорела! – оповещает Джим с восхищением, каким акушерка объявляет пол новорожденного.

– Ты все же ждала нас, – потешаюсь я.

Стейси, лежа на диване в абсолютно равнодушной позе, презрительно – а это именно что презрение, – качает шелковым рукавом.

– Ты не ешь мясо, – не унимаюсь я.

– Так может я ждала не вас? – грубит она.

– Никогда не видел, чтобы ты готовила, – говорит Грег так, будто они знакомы всю жизнь, что, конечно, не истина, но смахивает на правду. Я и в самых смелых мечтах не представлял, что мой бойфренд и моя подруга могут так поладить. Ну, видимо, к двум точкам (Грегу и Стейси) прибавилась третья (я) и чудным образом мы оказались в одной плоскости.

Что она умеет готовить, я, конечно, знал, даже видел её у плиты – пару-тройку раз. Странно то, что она решила этим блеснуть, против обычного образа ленивой пресыщенной идиотки, который она культивирует.

– М, взбитые сливки. – Джим стоит на пороге гостиной, посасывая палец и по-дикарски макая его в синюю миску. – А где торт?

– Кто сказал, что они для торта? – хлопая глазами, пошло и вызывающе интересуется Стейси, и Джим, захлопнув рот, отставляет посудину и ищет, обо что вытереть руки. Вид у него при этом пришибленный.

– Когда ты сказала, что ждала не нас, ты ведь пошутила, да?

В гостиной приятный полумрак, свечи-свечи-свечи, из колонок What Have I Done to Deserve This? и всех одолевает какая-то лень. В этом томном настроении я сижу, прислонившись к креслу, на котором развалился Грег, ковыряю пробку так и непочатой бутылки и посматриваю на мирно беседующих Стейс и Джейми. Ее нога в новеньком браслете в опасной близости от его головы, так что если Мэнсфилду приспичит завести разговор о новой секретарше, ей даже не придется вставать с дивана или менять позу. Но сейчас он говорит, она отвечает «хм» и «угум», и протяжным «ммм…» и со стороны их диалог довольно забавен.

– Мама хотела, чтобы мы пришли на бранч в воскресение.

– Хм.

– Думаю, в этот раз без скандала: будет отец, а она не станет его расстраивать. И если ты не будешь комментировать… Нет, дослушай. Я возьму с неё слово.

– Хм.

– Хотя можно переиграть и смыться за город, что она сможет поделать?

– Ммм…

– Потом пошлю ей цветы.

– Ты только погляди на них – задрав голову, говорю я.

– Прямо двадцатый год, – смеется Грег.

– Пресыщенные аристократы томятся в ожидании ужина, пока слуги разносят коктейли.

– Где же слуги? Чёрт, обожаю эту песню. Тебе нравится? – речь о «Rent» PSB, песне, описать которую в принципе невозможно. Слушать её, впрочем, почти так же трудно; короче говоря, она из тех самых песен, на которых коротит либо розетка, либо мозг. Людей, которым она нравится, не должно существовать в природе, но я, как ни странно, здесь.

– Красивее этой песни только ты, правда с такого ракурса твое лицо – то еще зрелище. – Он смеется. – Мда уж, вино само не откроется. Так и быть, побуду официантом, – поднимаясь, объявляю я.

– Слышали последние новости? Я не нравлюсь его матери, – провожая меня взглядом, говорит Стейси.

– Перестань! Просто нужно время, чтобы вы… нашли общий язык.

Утка и правда выглядит прекрасно, когда я, не удержавшись, заглядываю в духовку. Конечно, не шедевр кулинарии, но и этого вполне достаточно, чтобы напомнить, какой я все-таки мужик. Бестолковый и падкий, как и вся наша порода.

В животе урчит. От нечего делать приходится захлопнуть духовку и закурить, вслушиваясь в отголоски разговора.

–…ни о чем! Называй вещи своими именами. Она меня терпеть не может.

– Например почему? – громко интересуюсь я. – Что например её не устраивает? – Мой сарказм пропитал воздух так, что перебивает и утку, и дым закуренной мной сигареты. Ящик с приборами завален китайскими палочками, и под этой горой, которой впору топить камин, нет ни штопора, ни хотя бы вилки.

– Ей не нравится, – кричит Стейси; голос срывается на октаву выше и эта её вопросительно-утвердительная интонация, – потому что она уже нашла для него какую-то мышь! – Повисает пауза, и я представляю, как она подняла голову, прислушиваясь к моей реакции. – Что ты ржёшь?

Крошу сигарету в раковину; кран отражает кривую волну улыбки и мельтешащий в движении беж пиджака. Цепляя бокалы на пальцы, мрачно ухмыляюсь; они тоже мрачно позвякивают, стоит мне развернуться, обращаясь к невидимой собеседнице.

– Она планировала мышь, а случилась кошка, что же, интересно, её не устроило. И где… черт возьми, штопор?

– В ванной, – отвечает подруга, а когда я прохожу через гостиную, нападает:

– Так, по-твоему, мне стоило притвориться мышью? Да мне проще прикинуться мертвой!

– И дать себя закопать! – вдогонку кричит она.

Когда я возвращаюсь со штопором, Грег замечает, что «может представить милый семейный ужин», а я так и представляю, как Джим борется с желанием вырвать все волосы на голове, весь свой платиновый блонд. Может быть, лысого Джима Стейси пожалеет. Хотя вряд ли.

– Интересно, почему из всех людей ты не смогла обаять его маму? – продолжаю подтрунивать я. Наверное, я немного садист. Не в смысле, что её неудобство доставляет мне удовольствие, но никак не могу остановиться первым.