Текст книги "Беглец (СИ)"

Автор книги: e2e4

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 37 страниц)

– Хотя, думаю, мы можем прерваться для не менее важного дела. Я ведь уже съел свой завтрак?

– И ты хочешь десерт.

– Звучит ужасно пошло.

– Так и есть.

Я легко касаюсь его губ.

Очень. Вот это действительно похоже на самый-самый первый поцелуй. Я целую сначала верхнюю, затем нижнюю губу, не торопясь, вкладывая всю нежность, на какую я, к собственному удивлению, способен. Замираю от ощущения полной взаимности: он с готовностью принимает мои намерения и отвечает, не спеша, осторожно, будто выспрашивая разрешения. Это не похоже на безоговорочную капитуляцию, скорее на приглашение, на молчаливое согласие довериться неизбежному. Это похоже на начало. Наши губы близко, и я вывожу шелковое прикосновение от уголка к уголку. Он выдыхает; привлекаю его ближе, становлюсь не настойчивым, нет, – всё идет своим чередом. Я нежен, спокоен, увлечен лаской его губ и исходящим от них теплом. Он находит мою руку и переплетает пальцы. Наши языки скользят, касаясь друг друга самыми кончиками. Я не знаю, чего хочу: не испортить момент или получить больше. Он, кажется, думает о том же. Нет никакой спешки. Мы оба собираемся запомнить этот момент.

Я и не думал, что способен сосредоточиться на чем-то одновременно глубоком и столь невесомом.

Я жду, когда эта едва уловимая грань исчезнет, но мне нравится балансировать между нежностью и желанием.

Наконец он все же не выдерживает и берёт свое. Под его натиском я едва не теряю равновесие, но нахожу опору в виде врезавшейся в спину столешницы. Даже при желании не смог бы перехватить инициативу: я истощил его запасы терпения. На некоторое время отдаюсь горячему напору языка и близости желанного тела; меня не волнуют ни последствия, ни ожог от щетины, который, конечно, останется. Он продолжает экспансию, лишь улыбнувшись, когда наши носы сталкиваются, а я принимаю это за сигнал: ещё немного, и мы окончательно слетим с катушек.

– Воу. Стой-стой, – говорю я, отстранившись.

На какую-то секунду мне доводится видеть его замутненный желанием взгляд.

– Что?

– Ещё чуть-чуть, и я за себя не отвечаю, – предупреждаю я, подняв руки вверх, чтобы показать, что перед ним я безоружен.

– Понимаю, о чём ты, – кивает он. – Сэр (он целует меня в уголок губ), вынужден сообщить (в другой), что сказанное вами (проводит языком по нижней губе) может и будет (по верхней) использовано против вас (кусает) в суде.

– У меня есть право на адвоката.

– Она уехала.

– Я буду жаловаться.

– Кому?

– Я сбегу.

Он упирается руками в столешницу, отрезая пути к отступлению.

– Я буду кричать!

– О, конечно ты будешь.

– Матерь Божья… – чуть ли не плача, говорю я.

– …не поможет.

Незаметно для него дотягиваюсь до крана, включаю воду и посылаю в него дельфинчик брызг. Он инстинктивно отшатывается, и я, пользуясь моментом, получаю свободу.

– Ах ты!

Он мочит руку и брызгает в ответ. Мы бесимся, заливая пол в кухне, хохочем и шутливо боремся за доступ к крану. В конце концов мне удается намочить его челку, а он заливает мою футболку так, что хоть отжимай. Когда я, тяжело дыша, говорю об этом, он нагло улыбается и не скрывает, что того и добивался.

– Снимай.

В этот момент я понимаю, что если ушедших ощущений не вернуть, то никогда не поздно заменить их… новыми?

***

– То, что я пропустил тебя в душ первым, еще ничего не значит.

– Да брось, Майкрофт, по-моему, более очевидного признания не найти. А еще ты отдал мне последнюю сигарету. Это так мииило… – хохочет он.

– Ты мой гость, только и всего, – говорю я лениво.

– Предупреждай сразу, если все твои гости удостаиваются права залезть тебе под футболку. Хочу быть готовым.

– К неожиданным поворотам?

– С тобой ведь такое случается, верно? – спрашивает он.

Задумываюсь. Никогда не размышлял на тему того, верен ли я, но на деле выходит, что я предан, как пёс. Забавное открытие, и оно, возможно, добавляет вистов, но в целом я не уверен, что это не побочный эффект моего извечного стремления к порядку.

– Не знаю. Может, ты и прав, но, по-моему, я слишком люблю себя, чтобы мараться о первых встречных.

– Ха. Вот как. Не пойму, должен ли обидеться, но вот это твое «первых встречных» мне не нравится, – угрюмо произносит он.

– Ты не первый встречный.

– Вот именно, что так.

– Нет, – говорю я после паузы. – Не так. Мы знакомы достаточно долго.

– Ты называешь это знакомством? – подняв голову, интересуется он.

– Так или иначе, у нас есть своя история. Можно общаться каждый день на протяжение года, а потом не вспомнить ничего стоящего внимания.

– И когда ты понял, что эта история стоит внимания?

Я беру перерыв, чтобы окунуться в воспоминания.

…Заброшенная стройплощадка. Черный автомобиль, парень, весь в крови, направленное в лицо дуло. Кровь и ржавчина; настойчивое ощущение соли на языке, и ровный, приученный к спокойствию, такт вздымающейся груди. Тяжелый, отравляющий сознание воздух, и тяжелый день, из-за которого трудно шевелиться, не то что стоять. И смех. Хриплый смех в ответ на невысказанные вслух мысли. Ощущение превосходства тает – и виной тому не градус ночи.

Ударь меня. Ну же, ударь. Я отдам пистолет, просто протяни руку. Или: я сверну её, а потом сверну тебе шею.

Конечно: тогда я не знал, чем всё обернется. И я не из тех, кто предчувствует будущее. По правде говоря, в ту ночь не существовало никаких потенциальных возможностей. Я не знал, зачем держу пистолет. Всё могло закончиться не так. Я мог и выстрелить. Но я не знал, изменится ли всё в следующую секунду. Было лишь одно: стойкое ощущение того, что ситуацией управляю не я. Что от меня ничего не зависит. Всё, что я мог, – реагировать, и только. Стокгольмский синдром наоборот. Агрессор на поводу у жертвы. Это было ново, но никому в здравом уме не придет назвать что-то из этой ночи «звоночком».

Кажется, мне не хватит жизни, чтобы искупить вину. Мне остается надеяться на то, что он умеет забывать.

Или:

…Дексаминовый тремор. Грязный туалет, отвратительный привкус рвоты и серый налет на дне раковины. Взгляд в зеркало. Ухмылка, которую я заслужил и которую хочется стереть…

Я спрашивал себя: это то, что я контролирую? Этот момент, и я в нём – мы связаны? Я не чувствовал почвы и какой-то явной связи с реальностью – кроме разве что острого, бьющего в нос запаха хлорки и испражнений. И Грег был там как напоминание, что я всё ещё человек и что одновременно я не принадлежу себе. Виной этого контраста были не наркотики, а осознание, что в его присутствии я снова потерял контроль. Потерял или отдал? А что если я просто тащусь от тех, кто может на меня повлиять? Например, от Стейси. Кажется, это дает мне куда больше, чем помыкание людьми. Кажется, это учит. Все ситуации с ним – я каждый раз обдумывал их и извлекал что-то для себя. Что-то человечное. Стейси говорит на языке образов, общается с той моей частью, которую я едва ли осознаю. Он же, сам того не зная, обращается к сердцу и говорит на языке жизни.

– Не было какого-то одного момента. – Смеюсь: – До меня долго доходит. Думаю, я копил это в себе.

– Но когда-то ты всё же понял?

– Да. Когда ты в первый раз спал в этой кровати, я подумал, что пора признать очевидные вещи. – Не могу удержаться, но это невыносимо смешно. – Ты улыбаешься?

– Прости, но до тебя действительно долго доходит.

– И? Хочешь сказать, что знал, во что все выльется?

– Нет. Я… Я не думал ни о чем таком. Ну, то есть для меня всё это ново, ты понимаешь.

– Нет, если честно. У геев все мысли крутятся вокруг одного.

Он смеется.

– Что? Я серьёзно. Начинаешь оценивать каждого знакомого, да и просто тех, за кого зацепится глаз. Размышляешь, какие они в постели, в отношениях, вышло бы у вас что-нибудь. Причем совсем не важно, настроен ты на что-то или нет. Это грёбаный рефлекс.

– О, Боже. – Он снова заливается смехом. – Извини. Кхм. Продолжай.

– Ты хочешь спросить, думал ли я о тебе в таком ключе?

– Эмм… Да.

– Нет.

– Нет?

– Нет. Я ведь встречался с Олли. Это притупило мои рефлексы.

– Что насчет твоих бывших отношений?

– Они… прошли, – предполагаю логически.

– Я имею в виду, насколько важны они были.

– А. – Его вопрос застает врасплох. – Если хочешь знать, преследуют ли меня призраки прошлого… Нет, совершенно точно.

Это правда вылетело из моего рта? Ого, Майк. Продолжай…

– Я никогда не любил.

– Никогда?

– Неа.

– Звучит как вызов, – говорю я и тут же уворачиваюсь от удара подушкой. Приходится отобрать орудие мести и сунуть себе под голову. – А я любил. Время от времени. – Он молчит, но в этой тишине я улавливаю вопрос. – В общей сложности минут десять.

– Можешь звать меня параноиком, но я опять слышу пошлость.

Усмехаюсь.

– Ну, утрирую, конечно. Были моменты, когда я ощущал, что влюблен. Кроме тех, когда я ощущал, что это меня убьет. Хорошие моменты. Десять минут хороших моментов.

– Ты все еще думаешь об Олли?

– Прозвучит странно, но иногда я думаю о нем, как о ком-то, кто умер.

– А тот парень? Высокий.

– Тебе сказала Стейси?

– У меня есть глаза, и я видел, как вы друг на друга смотрели. Взглядом «Даже конец света не изменит того, что я тебя ненавижу», – говорит он. Я хмыкаю.

– Я не ненавижу его. Нет, конечно он меня бесит, но он всегда незримо присутствует в моей жизни.

– Он значил много? До сих пор значит?

– Представь, что у тебя парализовало ногу. Ты ведь не отрежешь её только потому, что она подвела.

– Может и отрежу. Ты не можешь знать, – обижается он.

– Не отрежешь.

Думаешь, я не пробовал?

– Это из разряда: жаль, что я не могу ходить, но всё же здорово, что у меня две ноги?

– Ты заразился от Стейси нездоровым цинизмом.

– Мне трудно понять.

– Он часть меня, а я предпочёл бы не разбрасываться. Он – единственное, что я забрал из прошлого. Но это ничего не значит в любом случае. – Я замолкаю, и на какое-то время воцаряется молчание. – А еще у меня есть несносный брат и больная на голову подружка.

– С ней-то что? – спрашивает Грег.

– А ты не заметил? Видимо, всё впереди.

– Мне показалось, она хороший человек. У нее не совсем обычные (проще говоря, неадекватные, – думаю я) методы, но мне даже нравится, что она не такая, как все.

– Она какая угодно, только не хорошая. Холодная, заносчивая, высокомерная, умная, наблюдательная, смешная, рассудительная – но не хорошая.

– А ты не такой? – помолчав, интересуется он.

Даже не знаю что ответить.

…Это был… очень холодный ноябрь. Стояли нереальные, даже для зимы, морозы, и камины топились, не переставая. Исходящий от них жар сушил кожу – неприятное ощущение, от которого горят щеки и нос. Постоянный кашель был спутником того месяца. Болели все, даже славящийся здоровьем отец слег с жутким гриппом. Единственный раз на моей памяти. Мы сидели дома у Стейси, в её комнате. Она собиралась на вечеринку к одной закадычной подружке. Брайани? Кажется, так её звали.

– Ну что ты возишься?

– Замок заело.

– Что? Нет, только не это!

– Не болтай, а лучше вдохни, – говорю я, пытаясь справиться с собачкой на молнии. – Готово.

– О, слава Богу, – отвечает она, принимаясь крутиться перед высоким напольным зеркалом. Тусклый свет бросает тень на её фигуру, и в отражении ярко заметны лишь языки играющего в камине пламени.

– Ты не могла выбрать ещё более узкое платье? – усмехаюсь я.

– Ой, отстань. Я не ела неделю, только чтобы влезть в него.

–…Неделю? Я правильно понимаю? Ты голодала неделю ради глупой вечеринки?

– Ты не понимаешь: это не просто вечеринка. Это вечеринка гребаной Брайани. Я должна выглядеть лучше, чем эта напыщенная селедка и её идиотские подружки.

– Я думал, вы подруги, – удивляюсь я.

– Мы? У меня один друг. А эта дура хуже врага. Просто я предпочитаю держать её ближе. Что ты хохочешь? – Она смущается и отворачивается так, что я не вижу лица.

– Женщины, – поясняю я.

Она вертится у зеркала, пытаясь понять, какая из разложенных на кровати сумок смотрится лучше.

– Ага. Она возомнила себя королевой. Нет, ты представляешь? Её семья почти банкроты, а она продолжает кичиться своим происхождением на каждом углу.

– Тебя это задевает?

– Она мне мешает, – отвечает Стейс, оборачиваясь. В её взгляде… Нет, конечно мне показалось. – Так как я выгляжу?

В свете камина мерцающие пайетки похожи на чешую.

– Отлично. Здорово, – говорю я, и она, удовлетворенная ответом, кивает.

На следующий день я узнаю, что Брайани увезли из собственного дома на скорой.

– У этой идиотки была пневмония. Она закинулась антибиотиками и залила их алкоголем, – объяснила произошедшее Стейси…

– Ты сам увидишь, какой я. По крайней мере, я не собираюсь изображать того, кем не являюсь. Просто будь осторожен со Стейси, – говорю я, хотя и знаю, что та не причинит ему вреда. – На всякий случай.

Он гладит мою руку.

– Успокойся. Всё будет хорошо.

Меня действительно успокаивают его слова. И его присутствие. Мне… хорошо? Не знаю, чем объяснить такие перемены, но когда он рядом, мои мысли разглаживаются, как морщины на лбу спящего. Идиотское сравнение, но я вообще превращаюсь в идиота. Как Джим. Главное – не терять головы, даже если очень захочется. И ведь захочется, знаю.

Вовлекаю его в долгий поцелуй. Я мог бы остервенеть от нежности или желания: оба чувства переплелись так тесно, что не поймешь, где заканчивается уважение и начинается желание обладать. Безраздельно. Если б я мог отдать его, то лишь вместе с кожей: но нет, делиться я не намерен. О, похоже, я дикий собственник: так странно осознавать это в двадцать три от простого прикосновения руки. Вместе с тем как его пальцы скользят по волосам, мои мысли смешиваются в кучу. Вместе с тем как его язык отдает приказы моему телу, мозг размякает до состояния киселя. Вместе с тем я думаю, что могу позволить большее, могу позволить увести за собой. В глобальном смысле я давно ждал того, что уведет меня от проблем. От реальности – в ту самую спокойную белую комнату, о которой я мечтал. Ненадолго – пока не наступит конец. Никогда не думал, что кроме меня в ней будет кто-то еще. Кто-то голый. Кто-то оголенный. В промежутках между мыслями и теплым дыханием в губы я успеваю почувствовать падение. Своего рода полёт, только вниз. Я, до этого плывший на поверхности, проваливаюсь в толщу воды. Ну же. Я думаю, этой глубине я по зубам. Не думаю, что она по зубам мне.

Удивительно теплая вода; неудивительно, что воздух на исходе; занимательно, что в этот раз приходится делить его на двоих.

Что это? Любовь или искусство? Желание обмануться или желание быть обманутым; или желание увязнуть в иносказаниях и метафорах, ощущая всю остроту чувств? Задумываться нет времени; времени катастрофически мало, если я собираюсь его остановить. Его губы и руки скользят по остаткам здравого смысла, стирая с кожи их ненужные следы. О, нет-нет-нет, время стремится к нулю, и я не я, если переверну часы, давая новую жизнь песку. Всегда есть тот, кто сделает это за меня. Мне нравится останавливать себя – я могу сделать это губами, а он не сможет не подыграть мне. Потому что если мне вдруг, по какой-то причине, начнет казаться, что времени много, я решу, что на этой глубине можно дышать и захлебнусь раньше намеченного. Разочарование – блюдо холодное, это десерт, которому своё время и который нужно заслужить.

Иди сюда. Поцелуй меня в сердце, это так просто. Забери мой привкус, а вместе с ним – мою личность. Сегодня и все отмеренное нам время я отказываюсь принадлежать себе. Но ты, конечно, не узнаешь об этом раньше, чем я сам того пожелаю.

Я – парадокс. Я – противоречие на собственном языке. И я знаю, как он должен скользить, чтобы вместе с нежностью передать хотя бы толику промокшей насквозь безнадежности. Это остудит твой пыл.

Отсрочит мой конец.

Твой язык нашел идеальную плоскость, чтобы оставить след из невидимых со стороны чернил. Моя грудь, ореол обитания сердца, х градусов хирургической долготы. «Искренне твой», – пишешь ты, прекрасно зная, что именно так знаменуют равнодушие те, кому плевать на ответ.

И всё же теперь, когда я намерен продолжать, губы ждут твоего дыхания.

Сделай это со всей полнотой власти. Твоя природа обманет время. Ветер сдует песок, отдав место воде.

Давай.

Вдохни в меня жизнь.

========== Run, Boy, Run ==========

– Тори давно пора катиться к черту, – приподнимаясь на локтях, с чувством выдаёт Стейси.

– Брось, Стейс, шутки шутками, но неужели ты всерьёз винишь консерваторов? Они не так уж плохи. По крайней мере, так мы хотя бы знаем, чего ждать.

– О, да. Конечно. Ты только посмотри, Майки, мы живем в каменном веке! Вся эта цивилизация, – она издевательски коверкает последнее слово, – грандиозная фикция. Мы не можем делать что хотим, быть кем хотим, вообще ничего не можем! Хотя, с другой стороны, все политики одинаковы. Не это, так другое дерьмо. – Она обреченно опускается на плед.

Кто же спорит. Дерьмо, кругом дерьмо: весь мир, не морща носа, вдыхает запах собственных испражнений. Ты, милая, уже давно вляпалась по уши. Я вляпался в этот мир, в тебя, так что – забавно, – чувствую себя в своей среде. Но обсуждать это всерьёз, в конце концов, неприлично. Есть вещи, о которых не говорят вслух.

Мы втроем решили выбраться на полуденный пикник, и теперь я и моя подруга прячемся под облезлой кроной большого бука, говоря о ничего не значащих вещах и выуживая из подсознания ничего не значащие мысли. Грег, кажется, ещё не готов приобщиться к нашему излюбленному субботнему развлечению – и сейчас прогуливается неподалеку, вдыхая сравнительно чистый воздух Гайд-парка. Вот и правильно: я начинаю переживать, что слишком частое общение со Стейси (или со мной, когда я со Стейси) повлияет на адекватность его мыслей. Такое уже случалось. Например, общаясь с Джейми, я с каждым разом все больше убеждаюсь, что некоторым людям лучше не иметь таких друзей. Чтобы не попадать под их пагубное влияние. Или хотя бы ограничиться кем-то одним из нас.

– Ну спасибо.

– Решишь примкнуть к одной из партий – я от тебя отрекусь. Серьёзно. Сделаю вид… что мы не знакомы.

Пожимаю плечами.

– А что ты хочешь? Какой свободы? Вся свобода у нас в головах, а этой стране нужна жёсткая рука.

Говоря это, я думаю не совсем о стране – больше о своей подруге. Вот кому нужна жесткая рука. Беда Джеймса в том, что он либерал с примесью консерватизма, а не наоборот. Создавая его, Бог стоял у бара и думал: смешаю джин с тоником, чтобы смягчить вкус и отвлечь от горечи. Модная классика, вуаля! Создавая Стейси, он открыл бутылку «Столичной» и добавил гренадина. Боюсь, такое похмелье переживёт не каждый.

– Я говорю о личной свободе.

– О личной? Тебе мало свободы, или ты печешься о чужих правах? Свободная Британия для свободных людей. Наверное, ты просто жаждешь, чтобы страну заполонили хиппи и китайцы. – Фыркаю.

– Чёрт, да я о другом! Я хочу, чтобы никто не боялся говорить правду.

– Будь осторожна в желаниях, Стейс. Потому что правда тебе не понравится. Может, ты жаждешь свободы нравов? Кстати о политике и нравах. Держу пари, ты жалеешь Диану.

– А что, если так? – говорит она сквозь зубы.

– О, какая бедняжка! Этот жестокий мир. Она лицо монархии, вот что не так.

– Она прежде всего женщина! Чёрт, прекрати! – смеется она, толкая меня в плечо, когда я принимаюсь изображать Диану в нашумевшем интервью BBC.

– Нас всегда было трое в этих отношениях. Больше, чем нужно, – говорю я, склонив голову и делая жалостливое лицо. Стейси ржёт.

– Ну хватит! Ты невыносим.

– Каждый должен отвечать за поступки и думать головой.

Её молчание погружает нас в задумчивость. Я безучастно наблюдаю, как Грег вышагивает взад-вперед, тревожа прошлогоднюю листву.

– Что ты там бродишь? – говорю я громко. – Иди к нам!

Он оборачивается и делает знак – сейчас.

– Он такой, правда? Вечно думает о чем-то своем, – тихо спрашивает Стейс.

– Да, точно, – бормочу я. – Пока не понял до конца. Чёрт, мне так интересно, что у него в голове, – шепчу, видя, что Грег направляется к нам.

– Ах ты гребаный везунчик, – Стейс спешит ущипнуть меня за щеку.

Смеюсь глазами.

– С возвращением в бренный мир. Мы тут рассуждаем на тему свободных нравов.

– М. И как это касается меня? – интересуется Грег, садясь рядом. – Пить хочу.

– Держи.

– Нам необходимо твое компетентное мнение. Видишь ли, Грег, Майкрофт против того, чтобы люди делали что хотят.

Стейси по жизни упрощает все до банального.

– Я этого не говорил. Я за то, чтобы каждый нес ответственность.

Грег вскидывает брови.

– Не ждите, что я приму чью-то сторону. По-моему, вы оба правы, если не говорить о чем-то конкретном.

– О, вы только посмотрите на этого миротворца! – возмущается Стейс. – Ладно: я поняла, что ты за Майкрофта.

Грег изображает притворный ужас.

– Как ты могла подумать? Глянь на него, кто вообще с ним согласится? – тараторит он.

– Поздно, милый, – говорю я масленым голосом, – она уже вычеркнула тебя из команды.

Смеёмся.

– О чем я и говорю, – произносит она сквозь смех. – Грег, ты встречаешься с самым настоящим диктатором. Только подумай, что он только что сделал! Перевёл все в шутку, как будто последнее слово осталось за ним. Я его ненавижу – последние слова Стейс шепчет, отгородившись от меня ладонью.

– Да брось, ты от меня без ума, – лениво протягиваю я.

– Вот видишь, Стейс, – вставляет Грег, – как ни крути, мы всё равно в одной команде. – Они снова прыскают и ударяют в ладоши.

– Вы двое отвратительны. – Поджимаю губы.

– Точнее не скажешь. Стейси, напомни, кто этот мистер-угрюмость? – шутит Грег, прижимая меня к себе.

Она пожимает плечами.

– Слушай, а почему мы все время говорим о нас и не слышим ничего о тебе? – внезапно спрашивает она.

– Обо мне? Например?

Я молчу, давая зеленый свет задумке Стейс – в чем бы та ни заключалась.

– Расскажи нам свою страшную тайну. Нет! Только не говори, что у тебя её нет, – она дает понять, что не принимает возражений.

Грег задумывается, опустив глаза.

– Ну же. Ты такой таинственный, не верю, что у тебя нет секретов.

– Стейси, ты понимаешь значение слова «секрет»? – усмехаюсь я.

– Вообще-то, у меня есть один… «Секрет»… – отвечает Грег, хотя я был уверен, что он уйдет от темы.

– Давай колись. – От нетерпения Стейс садится на месте.

– Что ж… Есть один человек, – начинает он, – так вот я никогда не думал, что…

– Он встречается со мной, разве бывают секреты хуже? – перебиваю я, поняв, в какую сторону он клонит.

Стейси отводит глаза, но не возмущается моим вмешательством. Знала бы она, как я благодарен.

Грег хмурится и молчит. Брось, солнышко, я всего лишь вовремя тебя остановил.

Что бы там ни было, что бы он ни хотел сказать – только не вслух. Я наделал кучу ошибок и не позволю повторять их. Есть слова, которые не стоит произносить под влиянием момента. Даже если хочется. Даже если тебе двадцать и ты увлечен больше, чем когда-либо в жизни. Особенно в этом случае.

Я никогда – никогда, – не обращу их против него, но со мной они могут сыграть злую шутку. Если он пожалеет, я пожалею ещё больше. Разочарование раздавит меня. Я наивен и глуп. Я такой, и теперь хочу сделать хоть что-нибудь умное. Чертовски уверен: молчание – наиболее действенный из доступных мне способов.

И даже если я выгляжу диктатором, рад, что достаточно научен жизнью, чтобы контролировать нас обоих.

– Раз уж мы говорили о нравах. Я жду признания, – с вызовом говорит Грег.

– Признания?

– Вы. Между вами что-то было? – спрашивает он и недоумевает, видя, что его вопрос вызвал неуёмный приступ хохота. – Что? Что я сказал?

– Боже, Грег, – смеется Стейс, – не могу поверить, что ты держал это в себе. Майк, мать твою, почему ты ему не сказал?

– Не сказал чего? – хмурится он.

– Понимаешь, Майк не совсем обычный человек. Он, как бы помягче выразиться… Гей. Уже… Двадцать три года и сколько там месяцев?

– Иди в задницу, – смеюсь я.

– И что, у тебя ничего не было с девушками? Не верю.

– Мне следует обидеться.

– Нет. Ничего не было, – подтверждает Стейс. – Если не считать того раза, когда он отымел Мисс Маклафлин. Оу, ну… Фигурально, разумеется.

– Кто-то должен был это сделать.

– Она вела французский. В старшей школе, – поясняет Стейси. – И доставала его постоянно. Как только Майк входил в класс, все её внимание доставалось ему. «Мистер Холмс, перестаньте носить форму, как вам вздумается, и носите так, как велит устав школы». «Мистер Холмс, ваше произношение никуда не годится». «Не думаете ли вы, Мистер Холмс, что чем-то отличаетесь от других учеников. Запишите задание в тетрадь». «Мистер Холмс, пересядьте за первую парту». «Мистер Холмс, прекратите улыбаться».

– Это стало последней каплей, – вспоминаю я.

Грег смеётся.

– Могу представить.

– Не можешь. Держу пари, Майк никогда и голоса на тебя не повышал.

Грег кивает и отводит взгляд. Я ещё раз убеждаюсь в том, какой я болван и что уж одна ночь никогда не изгладится из его памяти.

– Стейси.

– А он бывает очень-очень пугающим. Я сама стараюсь не злить его… лишний раз.

– Не понимаю, как от тайн Грега мы внезапно перешли к моим, – бурчу я.

– А что? Мне интересно. – Он пожимает плечами. Ну да. Само собой интересно: не помню, чтобы делился чем-то из прошлого.

– Вообще-то в школе он не был особо разговорчивым. Но ей удалось взбесить его так… В общем, на следующий день она уволилась.

– Мне её даже жаль, – задумчиво произносит Грег. – Надеюсь, ты её не трогал?

– Нет, это не в его стиле.

– Аха, – с отрешенным видом соглашается он.

Боже, давайте сменим тему!

Стейси хмурится и непонимающе смотрит на меня. Я даю понять, что мы обсудим это позже.

– Теперь ты, – говорит она, заполняя неловкое молчание. – Например… По кому ты сох в школе? Все мы по кому-то сохли. Эмм… наверное.

Грег смущенно улыбается и вопросительно смотрит на меня. Поняв, что я не против, рассказывает:

– Мне было пятнадцать. Её звали Мелисса.

– Мелисса. Прям как название того коктейля. Именно с него началось твое грехопадение, помнишь, Стейс? – говорю я с издевкой, всё ещё злясь на подругу. – Водка, мята и биттер лемон. За уши не оттащишь.

– Боже, как символично, – ехидно отвечает она. – И что с этой девушкой? Это печальная история со слезами или счастливая с прогулками под луной?

– Посмотри на него. Конечно это счастливая история, – ухмыляясь, вкрадчиво говорю я.

– В общем, она мне очень нравилась, но…

– Но?

– Она была самой классной девчонкой в школе и к тому же на год старше.

– Интересно, – говорю я скучающим тоном. – Она была самой классной девчонкой в школе, ты был самым классным парнем. Прямо золотая парочка.

– А вот нихрена подобного. Она была настоящей звездой, а я… Так, весельчак Грег. Тогда мне казалось, что она и не подозревала о моем существовании.

– Очень странно. Я тебе не верю. Готова поспорить, все девчонки по тебе сохли. Вот в нашей школе звездой была я, а Майк… Ох, Майк.

– А я был твоим другом.

– Не слушай его. Знал бы ты, кто только за ним не ходил. И парни, и девушки. Он был таким загадочным…

– Ну, он и сейчас такой, – усмехается Грег, отнимая у Стейси половину булочки.

– Мы даже стали делать вид, что встречаемся, чтобы… Ну, какое-то время это помогало. Пока его не застали целующимся с…

– Боже, Стейс, не напоминай.

– Даже так, – говорит Грег, явно забавляясь. – За эти полчаса я узнал больше, чем за всё то время, что мы общаемся.

– А что было с той девушкой? С Мелиссой.

– Я долго не решался, пока не заставил себя подойти. Мне в жизни не было так страшно. Опомнился, только когда стоял рядом с ней, приглашая сходить в кино.

– Держу пари, она тебе не отказала.

– В том-то и дело, что нет! До сих пор удивляюсь: что во мне находят? Ну и… короче говоря, мы начали встречаться.

Вероятно, мы со Стейс думаем об одном: нет более привлекательных мужчин, чем те, кто не подозревают о своей красоте.

– И сколько вы провстречались?

– Мы расстались, когда я закончил школу, – отвечает он с оттенком грусти.

Воу. Ничего себе.

– Да ладно! – удивляется подруга. – Так долго? А что случилось? Она растолстела?

Он фыркает.

– Я… В общем, был настоящим мудаком. Ей надоело, что я гоняюсь за каждой юбкой.

– Вот так да… – удивленно протягивает Стейси. Она смотрит на меня, пытаясь прочесть реакцию, но я не подаю вида, что хоть сколько-нибудь задет услышанным.

Я совсем не обязан показывать, насколько я зол. Его рассказ отбрасывает меня назад, ко времени, проведенном с Фрэнсисом. Боже, ну что я за идиот, неужели снова?

– А теперь? – спрашиваю я.

– Думаю, ты, как никто другой знаешь, каким придурком я был, – говорит он, швыряя кусок хлеба воробьям.

Стейси уже не рада, что подняла эту тему. Хотя… Кто её разберёт. Она никогда и ничего не делает просто так.

– Нет, вы это видели, – мрачно произносит Грег. Мы оборачиваемся. Расположившаяся неподалеку парочка слилась в таком экстазе, что краснею даже я.

– Боже, эта динозавриха его проглотит. Вот это страсть.

– Пф. – фыркает Стейси. – Это Гайд-парк, детка. Здесь и не такое увидишь, – усмехается она.

***

– Что ты там высматриваешь?

– Посмотри на это облако.

– Похоже на лебедя.

Мы бредём к выходу из парка. День выдался прохладным, но по-весеннему свежим. Стейси идёт, задрав голову вверх, и, чтобы не упасть, держится за рукав моей куртки. Грег идёт рядом, то и дело касаясь моей ладони. Грёбаная идиллия. Я рад.

– Ага. А вон то облако смахивает на гриб. – Смотрю вверх.

– На гриб? Ты уверен, – насмешливо спрашивает Грег.

– Да иди ты!

– А это напоминает ухо, смотрите.

– Лебедь, гриб, похожий на член, и ухо. Бьюсь об заклад, это что-то да значит, – посмеивается Грег.

– Это значит, что мы надышались кислородом, – говорит Стейс. – Куда сейчас?

– Ко мне? – Мы останавливаемся.

– Слушайте. Вы не против? Сегодня суббота, и я пропускаю уже какой семейный обед. Езжайте, а я присоединюсь позже.

– О, не оставляй меня с ним, – капризничает подруга. Вместо ответа он вручает ей плед.

– Я отвезу.

– Не надо, на метро быстрее. Обещаю, что не зависну там до вечера.

– Тогда ты иди, а мы ещё пройдемся.

– Я недолго, – шепчет он, поцеловав меня в щеку, и спешит перейти через дорогу.

Мы идём вдоль по улице. Я останавливаюсь, чтобы развернуть плед и закутать в него подругу.

– Я похожа на блинчик.

– Пойдем, блинчик, нас ждут великие дела. Вот так всегда, – протягиваю, приобнимая её за плечи. – Как только думаешь, что мир прекрасен, он поворачивается задницей.

– Ты явно не о том, что Грег уехал домой. Тебя расстроило то, что он сказал?

Молчу.

– О, Майки… Всё так плохо? Ты что… О, Майк! – говорит она на мой обречённый вздох.

– Лучше посмейся, потому что от твоего сочувствия я расклеюсь.

– Перестань винить себя. Ты не виноват в том, что делают другие. Кроме того, он и сам сказал, что изменился.

– Ты правда считаешь, что люди меняются? Я только… Чёрт, я не хочу оказаться болваном. Мне надоело ошибаться.

– Мистер, не желаете букет для девушки? – Оборачиваюсь на голос, но вместо его обладателя вижу огромный букет роз. Держащий его человек настолько миниатюрен, что макушка едва виднеется над охапкой красных бутонов.