Текст книги "Беглец (СИ)"

Автор книги: e2e4

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 37 страниц)

– Зачем, чёрт возьми, ты пришла? – рычу я, удостоверившись, что он не может услышать. Я никогда не говорил с ней так грубо, но сейчас мне точно плевать. Я не дам ей всё испортить, только не ей. – Я сказал, что сам со всем разберусь!

– Когда? – спрашивает она елейно, демонстративно смотря на часы. Неужели она опоздала на смену, чтобы заявиться сюда и испортить мне жизнь? Мама, мама, почему тебе вечно кажется, что ты знаешь, что мне надо, лучше меня? – То же самое ты говорил месяц назад. Я только подумала, что стоит тебя… подтолкнуть.

– Подтолкнуть? Господи, да хватит уже на меня давить, я разберусь со всем, как знаю и когда посчитаю нужным!

– Успокойся, дорогой, я не собиралась ничего говорить. Но время поджимает, надеюсь, ты понимаешь. А на случай, если нет – я теперь знаю, где искать твоего друга, только и всего. Так это он купил тебе мотоцикл? – спрашивает она, ещё раз оценивая обстановку гостиной. – А то я грешным делом решила, что ты его угнал.

– Мам!

– Очень мило с его стороны одаривать тебя родительскими деньгами, но учти, у меня нет совершенно никакого желания соскребать тебя с асфальта. Сделай одолжение, надевай шлем.

С этими словами она разворачивается и уходит, а я не могу поверить своему счастью, что всё-таки смог выпроводить её отсюда. Возвращаюсь в комнату за вещами, а в голове только одно – придется как-то объясняться с Майкрофтом.

***

Как ни стараюсь проскользнуть к выходу мимо кухни, совсем съёжиться и стать незаметным не удаётся. Майкрофт произносит моё имя – приходится выглянуть из-за угла: он усмехается.

Смотрит на шлем в моих руках – на меня:

– Надо же, понадобилось две недели и одно слово твоей матери, чтобы убедить тебя надеть этот, по твоим словам, «скафандр».

Неужели он мог всё слышать?

Надеваю шлем, демонстративно затягивая застёжку под самым горлом. Жаль не умею делать такой взгляд, чтобы ему и в голову не пришло подтрунивать надо мной.

– Останься позавтракай. – Я гадаю, заведёт ли он разговор о моей матери, но он, похоже, и не думает дать понять, что озабочен произошедшим. Я озадачен, что бы это значило. – Про вечер помнишь?

Что? Ничего не помню, но киваю с, как мне кажется, максимально невозмутимым видом, на какой я только способен.

– Ага. Я, эээ, возьму что-нибудь по дороге. Правда опаздываю.

В ответ он с явной иронией вскидывает бровь и утыкается в газету.

Ретироваться. Скорее. Бежать. Дверь за мной не хлопает, но я не оглядываюсь. Ну и ну, ну и ну, ну и ну. Майкрофт теперь как заведённый будильник, неужели он и правда

мог что-то слышать?

***

Гэри заканчивает переодеваться в форму и облокачивается спиной на шкафчик. Его долгий взгляд у меня на затылке, пока я бестолково пытаюсь впихнуть две ноги в одну штанину.

– Тяжелая ночка, да?

– Вовсе нет.

Терпеть его не могу, что за привычка вечно разнюхивать и совать свой нос, куда не просят. Что у меня, на лице написано, что поспал я два часа, а это дерьмовое утро высосало из меня всю душу?

– А выглядишь так, будто всю ночь торчал в засаде.

Он уходит, хохотнув, а я, оглянувшись – все уже переоделись, – смотрю в прикреплённое к дверце шкафчика зеркало. Под глазами синь, как у заправского алкаша, каким был мой отец, например, может, поэтому мамочка никак от меня не отцепится. И на щеке след от шлема. Ни дать ни взять возвращение Франкенштейна.

Тру щёки, после чего, мечтая о кофе, уныло плетусь в аудиторию. Через секунду после меня вперёд животом в двери вваливается наш придурошный препод по истории преступлений. Следующие два часа он заунывным голосом будет вещать о каком-нибудь больном маньяке, а я буду слушать, как урчит у меня в животе, и пытаться записать хоть что-нибудь из его нудного трёпа.

Банда аристократов, промышлявших грабежами на трансатлантических лайнерах, кто бы мог подумать… Останки их бесследно пропавших жертв находили распиханными по укромным местам машинных отделений… Так, так, так… Полиции понадобилось пять лет, чтобы напасть на след, и ещё три года, чтобы выловить всех до последнего участников группировки. Большинство вещей, что он рассказывает, можно взять на заметку и замешать из этого чудное преступленьице. Хотя кто из преступников не думает, что уж его задумка идеальна, но на самом деле все это уже было и навевааает зевоту. Прямо как я, дуралей. Гэри рассеянно тычет в меня ручкой.

– Классс!

Он корчит страшную рожу и хихикает, а я думаю о том, какое только отребье не берут в полицию, он ведь сам повадками тот ещё шизик. Да, жалко, что предмет ведет унылый лектор. Если бы эти истории рассказывал Майк, я бы привязал его к кафедре…

– Тсс! Не спи!

Поздно я спохватываюсь, потому что препод прервал лекцию и смотрит на меня.

– Курсант Лестрейд!

– Эээ… Да, сэр?

– Не слишком ли рано вы решили, что можете почивать на незаслуженных лаврах лучшего студента? Прошу заметить, что никакие заслуги не избавят вас от внеочередного наряда.

Бла-бла-бла.

– Никак нет, сэр. То есть, так точно, сэр. Из…вините.

Чёёёрт, ну почему он так меня ненавидит? Надо сказать спасибо за то, что он внештатный преподаватель, иначе не избежать мне выговора.

– Вечно тебе удаётся увернуться от наказания, – замечает Гэри, когда мы выходим из аудитории. – Умел бы я как ты состроить из себя целку.

Сегодня его болтовня действует на нервы даже больше обычного. Мне и без него есть, чем забить голову. В столовой он занимает очередь, а я ищу свободный стол, в идеале подальше от гудящих сокурсников.

Пока мерно жую сэндвич, удаётся даже поймать тот божественный момент, когда мысли сосредоточены на всем сразу и ни на чём конкретном. К сожалению, ненадолго.

– Она тебе нравится? Горяяячая штучка…

– А? Кто?

– Кимберли, – непонимающе уставляется Гэри, видимо, я не заметил, как пялился на неё. – Эй, да где ты витаешь?

– Нет, – чуть более резко, чем надо, отвечаю я.

Наверное, в этот момент всё написано у меня на лице.

– Это потому что она… чёрная? – удивляется он и хохотнув, добавляет: – Так ты у нас что же, расист? Ах да, забыл, у тебя же есть эта беленькая цыпочка… Это с ней ты вчера зажигал всю ночь?

– Слушай, отвали, а?! Захлопни варежку! Не видишь, без тебя херово!

Ух, теперь я знаю, как можно остановить этот словесный понос, не нарушая уголовного кодекса. Надо взять этот способ на вооружение.

– Ладно, понял, молчу.

Он молча допивает кофе, пока я, сминая пластиковый стаканчик, бездумно кручу по столу мобильный.

– Классно ты живешь, Лестрейд. Телефон, мотоцикл, хотел бы я так же.

– Смог бы, если б не тратил все деньги на ставки и девок.

Сам молчу, что дела пошли в гору, когда Майкрофт научил играть на тотализаторе. На удивление затягивающая штука, особенно если подключаешь мозг.

– Ой-ёй, на что ж тогда ещё их тратить?

Действительно.

Телефон звонит. Стараясь унять накатившую панику, смотрю на экран. Стейси. Ненавижу, когда она звонит. Это всегда выбивает из равновесия. Не поднимаю, а телефон всё звонит и звонит, звонит и… Можно сказать, что я на паре.

– Эй, это она звонит, твоя подружка?

– Слушай, приятель, прикрой меня, ладно, – вместо ответа прошу я. – Надо свалить.

– Куда, ночи тебе мало?

Приходится состроить просящее лицо, и это, черт возьми, срабатывает.

– Ладно, хрен с тобой, – бурчит он и кричит вдогонку: – С тебя причитается!

***

– Что?! – я так громко рявкаю в трубку, что привлекаю внимание прохожих, мало того, что встал посреди тротуара.

– Эээ, – тянет Стейси. – Ничего. Звоню сказать, что ровно в два ты должен быть на углу Грейт Портленд и Оксфорд-стрит, ну, на случай, если ты забыл.

– Не забыл, – раздражённо отвечаю я.

– А что, собственно, случилось? Я в чём-то виновата? Знаешь, Грег, хочу напомнить, что ты сам заварил эту кашу, ага? Так что не надо срывать на мне злость. Я и так сделала тебе услугу, вляпавшись в это.

– Знаю, – уже спокойнее отвечаю я, – извини. Спасибо, что помогаешь, не в этом дело. Нервное утро.

– А что такого стряслось?

– Мать знает про Майкрофта. Притащилась к нему домой, – вряд ли нужно добавлять что-то ещё.

Она охает.

– Закатила скандал? Что было? А ты что?

– Чуть не двинулся от страха, – признаю я. – Да нет, вроде нет, удалось её спровадить.

– Ну-ну, – добродушно успокаивает она. – Не переживай, всё как-нибудь рассосется. Выше нос, это же Майкрофт, никогда не знаешь, что взбредёт ему в голову.

– Он всё равно меня убьет.

– Откровенно говоря, в сложившихся обстоятельствах это – не самый плохой вариант, – гикает Стейс.

– Ну спасибо. Давай, увидимся, – и, не дождавшись ответа, я жму отбой. Мне бы её оптимизм, думаю я, и, несмотря на её убеждения, теперь, когда ничего не отвлекает от мыслей, меня захватывает паника.

========== The Power Of Love ==========

ГРЕГ

Слышу, как в замке поворачивается ключ, но не шевелюсь. Сил не осталось, потому что мысли и чувства заняты страхом, мандражом и я не могу с ним совладать. Там, где-то в тени надвигающегося с его приходом ужаса, маячит ещё одно – что я так его ждал. Каждый раз, когда его нет рядом, я приближаю момент нашей встречи. Теперь я знаю, что значит скучать, – это значит множество лишних, бесполезных движений, чтобы скоротать время до его прихода. Это тоже мандраж. Я живу как на пороховой бочке. Что странно. Он такой спокойный, даже мрачный. Этой комнате не хватало его. С его присутствием всё меняется, он заполняет воздух, делая его плотным. Когда он входит в комнату, полную людей, все оборачиваются. Я никогда не мог этого объяснить. Он спокойный, когда появляется в спальне, не обращая на меня внимания. Перед этим я слышал, как на кухне хлопнула дверца холодильника. Вот как бывает, когда ты ждешь, а тебя – нет. Это ерунда, из-за которой обрывается всё внутри. Я нелеп. Я схожу с ума из-за каждой мелочи. Конечно, он любит меня. И скучает тоже. Так же.

Он открывает шкаф, чтобы стянуть серый пиджак и забыть о нём до завтрашнего утра. Иногда по утрам он приглаживает волосы гелем и завязывает узкий галстук – тогда его лучше не трогать, да и желание такое, глядя на его ожесточённое лицо, пропадает. Сегодня такой день, почему? Я только хочу дотронуться до его головы и растрепать чёлку. Они там все похожи на роботов, даже женщины, и как только это выходит. Я иногда прохожу мимо Форин-офиса, высматриваю его машину, киваю, когда нахожу среди вереницы таких же чёрных. Не знаю зачем. Сейчас он даже не поворачивает головы и не смотрит в мою сторону. Как будто я само собой разумеющееся. Конечно, так и есть. Ничего другого я не заслуживаю.

В минуты, когда страх поглощает всё, я кажусь себе полным ничтожеством. Он выпрастывает руки из рукавов, дёргает запонки и закатывает рукава рубашки. Тихий голос совсем сбивает с мыслей. Смотрит на меня, а я давно уже смотрю на него, но не чувствую себя осязаемым. А он, в своей манере, говорит, словно продолжает уже начатый разговор:

– …все уши прожужжала. Полтора часа слушал про какие-то потрясающие перья для костюма на вечеринку. Моя жизнь проходит, а она всё трещит про эти сраные перья. Розовые перья. Бедные фламинго. Слышал, они розовые из-за водорослей, но возможно просто сгорают со стыда из-за таких, как мы.

Точно. Сегодня вечеринка в стиле двадцатых – что бы это ни значило. Я не запасся никакими перьями. Джаз и джин и еще какая-нибудь херня, на которую всем плевать. Мне плевать. В списке приглашённых я пустое место.

– Ты что, честно слушаешь её болтовню?

Майкрофт, вешая пиджак, оборачивается удивлённо.

– Если человек говорит – его нужно слушать, – отвечает он и задумывается, как будто произнес нелепость.

Нелепость. Если человек есть – его нужно замечать. Или не нужно, если так себе человек.

Мне вдруг становится херовей, до мороза по коже. Не помню, когда стал таким трусом, или может, я обманывал себя и всегда им был. А может, дело в том, что до встречи с ним мои мысли были элементарными, а в жизни не было ничего, чем стоило бы дорожить.

Я знаю всё о страхе; я научился жить в страхе, питаться им, изучил его от и до. Хотя кому я вру, это страх знает меня от и до. Внутри себя я трясусь. Всё время, и это не остановить. Разве что с ним мне легче, но это ложное чувство. Рядом с ним мне приходится довольствоваться своим страхом и ждать. Я всё время жду.

Страх голоден и ненасытен; пока его нет рядом, он отъедает от меня по куску.

Твою мать, посмотри на меня.

– Что с тобой? – спрашивает он, а я едва увлекаюсь его голосом. – Грег?

Он подходит к кровати и садится рядом, обнимая меня рукой, загребая меня, как ветошь. Я хочу знать, о чем он думает. Я блять зол на него. Это желание – вечная пустота, вечная мерзлота, вечная Сахара, мне никогда не прочесть его мысли. Какого черта мне никогда не обладать им так, как я этого хочу.

– Что случилось? – шепчет Майкрофт, а я мотаю головой, пытаясь стряхнуть его вопрос, словно того не было. Ничего. Со мной – ничего. Лучше не спрашивай. Твой Грег трусливый сопляк, а случилось это давным-давно.

Он вздыхает. Ему должно быть противно нянькаться со мной. Я жалок. Считаю волоски на его предплечье, пытаясь забыть, что он спрашивал, тяну время.

Нахрен, я даже не скажу, что всё в порядке. Я слишком труслив для этого.

Я вздёрнусь прямо здесь, если придётся произнести хоть слово.

Ну пожалуйста, не спрашивай…

Он гладит меня по голове, и я говорю, что никуда не пойду, ни на какую долбаную вечеринку. Только голос меня подводит, не хватало еще разрыдаться перед ним.

Он не выдерживает и резко обрывает:

– В чем дело? Мы, конечно, можем никуда не идти.

Тупо играть в эти игры, когда он будет пытаться тянуть из меня клещами, а я даже не знаю, чего хочу.

Я не хотел его злить, потому что в такие моменты становится понятно, кто есть кто на самом деле. Что я слабый, жалкий, а Майкрофт чувствует слабость, как хищник чует добычу.

Нужно меньше смотреть Дискавери. О жизни животных я знаю больше, чем о своей.

– Мне страшно.

Я закрываю рот, когда уже поздно. Я не в здравом уме, иначе никогда не сказал бы этого, быстрее обкорнал себе язык. Стыд дожирает то, что осталось от моей самооценки. Но он слишком близко, а это объяснение годится хотя бы для меня самого. Для моей совести, она тоже слабачка и ведётся на те же сласти.

Моя брешь сидит рядом, не вижу его лица. Он говорит:

– Всё будет хорошо.

Я машинально зажмурился, ожидая закономерного «чего ты боишься?», но он только гладит мои волосы, как будто этим что-то исправишь. Проходит несколько секунд, прежде чем я понимаю, что не выдаю желаемое за действительное.

Я не могу пошевелить языком, не могу даже шелохнуться.

– Грег. Перестань.

Лучше бы он наорал на меня, может, стало бы слишком страшно бояться. Если так бывает. Чтобы я отключился и отделался от этого кошмара.

У меня даже не хватает ума поинтересоваться у себя, почему он не выспрашивает, в чем дело. Я чувствую его пальцы на затылке, и волна прикосновения гладит мои страхи против шерсти. Каждый раз, когда он прикасается ко мне, искрит током под его пальцами. Я тысячу раз порывался спросить, чувствует ли он то же самое. Но как всегда боялся ответа, который мне не понравится. Он бы понял, о чем я, точно понял.

– Послушай, – говорит он. – Расслабься, ладно? Всё хорошо. Всё хорошо. Тебе нечего бояться, пока я здесь.

Пока он здесь.

Не знаю, как ему удается подобрать слова, но чувствую, как шерсть ложится волос к волосу.

Он произносит с улыбкой в голосе:

– Страх – ерунда. Всего лишь рефлекс. Докажи ему, что ты не животное, и он отступит.

– Как? – сглотнув, наконец подаю голос. Я животное. Животное.

– Ты можешь управлять своими мыслями. И своим временем. Не позволяй страху загнать себя больше чем в один угол. Ты не будешь метаться, если заставишь себя стоять спокойно.

– Я люблю тебя, – признаю я вдруг, почти не различая смысла его слов. Лишь понимая, что выход есть и он его знает.

– И я тебя люблю.

Я сжимаю его и понимаю, о чем он говорил: на эту секунду я забыл о страхе.

– У нас есть время до утра. До утра ничего не произойдет. Просто сосредоточься на моменте. Таких моментов будет тысяча. Миллион. Больше, чем ты можешь сосчитать.

Все остальное остается вне. Он целует меня в скулу, в щеку, в угол рта, в губы. Есть тысячи моментов, чтобы отложить свой страх на потом, тысячи акров, дюйм за дюймом отодвигая границу.

Я цепляюсь за рукава его рубашки, а потом он отодвигается и деловито заключает, смотря в стену перед нами.

Тоже смотрю.

– Сосредоточься на одном моменте. В нем нет страха. Только то, что ты чувствуешь. Твоя кожа. Твои губы. Твой язык. У тебя ещё есть время. С точки зрения логики, – говорит он, – жизнь всего лишь сочетание двух шансов: да и нет. Ты либо живёшь, либо умираешь. Что-то либо случится, либо нет. Два шанса – не так много, правда?

– Да, – соглашаюсь я, признавая его правоту. – С этим можно работать.

Он кивает, можно.

Я так люблю его губы. Он ничего не делает – просто целует меня. С ним я знаю, что значит страсть – это больше, чем поцелуи, и с ним это тоже было открытием. Он ближе, чем кто-либо когда-то был и будет, может делать со мной что угодно, а я – с ним. Он не медленнее и не быстрее, чем надо, не нежнее и не жестче, чем я того хочу. Мне не нужно думать, как его любить и с какой стороны к нему подъехать, потому что я всегда это знал. Хоть что-то я знал и умею.

И что ещё может меня волновать.

– Ты когда-нибудь боишься? – прижавшись к его лбу, на выдохе спрашиваю я.

– Всегда. Никогда. Человеком движет страх. Всю жизнь мы только и делаем, что игнорируем свои страхи, и тот, кто выигрывает в этом, получает всё. Или, может быть, ничего? Ты не особенный, не в этом смысле. Это природа человека, страх уже впрыснут в нашу кровь, ты ведь и сам это знаешь.

Майкрофт встает, подходит к окну и закрывает жалюзи. Затем задвигает шторы. Что он задумал? Тусклый свет пробивается из-за двери, но он захлопывает и её.

В кромешной тьме он садится рядом. Этому движению отдано всё мое внимание. Я дышу шумно и за дыханием его не слышу. Выследить чужое присутствие можно только по запаху – кедр, мускус, гарь, и по собственному возбуждению, когда тело чувствует его рядом, как магнит с одинаковым зарядом. Чем он ближе – тем ощутимее ком в паху.

– Это всё, что есть. Ты и я. Сколько угодно долго.

Я так люблю его. Я так люблю его. Я ТАК ЛЮБЛЮ ЕГО.

Теперь в моей грудине зудит другое чувство. Не страх, а волнение. Сердце ухает вниз.

Я думаю о его обещании. Я могу чувствовать это сколько угодно долго.

***

Он стягивает с меня шорты и футболку, а когда я пытаюсь нащупать пуговицы рубашки, пальцы хватают воздух. Отодвигается, а в следующий момент садится сверху, зажимая коленями и опрокидывая на кровать. Вдобавок ко всему, он явно умеет видеть в темноте. Может, научит меня и этому? Когда я подбираюсь к узлу его галстука, он останавливает мою руку.

– А-а.

– Думал, мы собираемся заняться сексом, – со смешком говорю я, чувствуя, как грубая ткань брюк царапает кожу. – Или тебе просто нравится сидеть на мне голом в одежде? Должен сказать, это довольно необычное ощущение.

– Заткнись. – Он смеясь тянет меня за волосы, потому что я предпринял вялую попытку взбрыкнуть.

– Я ни черта не вижу.

– Тебе и не нужно, – говорит он многозначительно, ведя пальцами по моей руке. Кожа тут же покрывается мурашками, и я с шумом выдыхаю. Ох, чёрт, чёрт, чёрт… Как, вашу мать, он это делает?

Мы целуемся, по ощущениям, очень долго, и я ловлю момент, чтобы снять с него эту долбаную рубашку. Он здесь со мной, я не вижу его, но чувствую исходящий от него жар, его руки, его на окончаниях своих пальцев, горячий запах испарины и прикосновения влажной кожи. Он горький и солёный на вкус. Нам обоим слишком жарко.

Он гладит моё лицо, ведет большим пальцем по горлу, до кадыка, на секунду останавливаясь на нём, и я сглатываю подступивший ком. Дальше – вниз к солнечному сплетению. Словно всё в комнате сосредоточилось под его пальцем. Это – то, что между нами. Так много. Очень мало. Что у него на уме? Он постукивает пальцем, ровно по середине, не спускаясь к сердцу – и считает вслух:

– Шесть, семь, девять…

Может быть, он досчитает и я узнаю.

В эти секунды можно решить, что он – плод моей фантазии.

– Восемь. Ты забыл.

– Это сердце пропустило удар.

Я подаюсь вперед и впиваюсь в его губы, сминая плечи. Я должен это запомнить.

Назавтра вино станет уксусом, но он обещал, и я послушно ведусь: впереди сколько угодно времени.

Его пальцы скользят по моим ногам, заставляя дрожать, по члену, выдавливая смазку; возможно ли, чтобы кто-либо на Земле был так близко к тебе, прикасался так откровенно. Запустить его к себе под кожу – вот что это значит. Я не просто согласен на это, я этого хочу. Верю ему, и делаю это зря, потому что знаю Майкрофта и знаю себя – он может уничтожить меня на счёт два, но всё же я по-детски верю, что он этого не сделает. Может, надеюсь, что всё же знаю его не настолько хорошо. Самое отчаянное воспоминание об этом я захочу забыть. Однажды я захочу забыть, что вообще когда-то любил его, знал его. Эта мысль будет жалить, как прошлое шпарит всех, кто не может совладать с настоящим. А настоящее без него – не хочу даже думать… Его руки на моей коже, обычно холодные, сейчас горят, переключая внимание на себя. Впереди много времени, впереди всё время мира от начала и до конца, которого не будет. И я уже не помню, кто из нас это сказал.

Когда кончаешь с чьим-то именем на губах, ты капитулируешь. Это унизительно. Я хочу пасть так низко, как только возможно. В полной темноте я вижу его очертания или мне лишь кажется, что он смотрит мне в лицо. Он вдруг остановился; руки замерли, но я едва ли могу поймать ход его мыслей. Он как звезда, которую можно увидеть, но до которой не долететь за всю жизнь. Он прижимается ко мне.

– Ты далеко от меня.

– Нет, я здесь, – в темноте в его голосе проще различить притворство, попытку скрыть раздражение за усталым тоном.

– Нет.

Как звезда, свет которой ещё не успел долететь.

Ему гораздо легче понять меня, совсем плёво, я как прочитанная книга, и можно лишь надеяться, что что-то во мне запало ему в душу, а лучше в голову. Имея дело с ним, куда дальновиднее иметь дело с его головой, но забраться к нему в душу, конечно, проще.

– Послушай, – говорит Майкрофт, и я никогда ещё не слышал так хорошо, все мои нервы гудят на концах, впитывая, вникая, слушая, – я знаю, люди не могут говорить друг другу всего. И я не говорю тебе всего. Это нормально. То есть… Я хочу сказать, я люблю тебя слишком сильно. Ты даже не понимаешь, что это значит… Я сам не понимаю. Ты не должен никуда уходить.

– Я не собираюсь.

– Ты ничего не знаешь, Грег.

– О чем?

– Обо всем. О жизни. О будущем. Для тебя все в тумане.

– А для тебя?

– Нет. Я никогда не меняюсь. Ты решишь, что это странно, но я чувствую, что повязан с тобой.

Я понятия не имею, о чем он говорит. Все, что я чувствую, – желание вцепиться в него и остаться так навсегда. И плевать, что это утопия двадцатилетнего идиота, чтобы обманывать себя. Я из тех типов, что разыгрывают е2-е4, не представляя, что будет дальше, а он из тех, кто видит и держит в уме всю доску. Но может, я продержусь дольше. Просто… дольше, чем я ожидаю, сколько бы это ни было – дольше. Новичок против профи, но я не хочу быть новичком. Не хочу ничему учиться. Просто быть с ним. Я вообще не могу думать о будущем без страха. Правильно он сказал – его не существует. Он всё подумает за меня.

– Я только хочу знать, что ты чувствуешь то же самое, – сглотнув, добавляет он. – Больше не хочу ошибаться. Не хочу гадать, было ли всё на самом деле. Ты можешь мне верить, понимаешь? Это никогда не изменится.

Вместо ответа я целую его.

Он сжимает мои губы и проходится по ним зубами. Реальность ощущается жёстко, когда вспыхивает секундная боль. И новая мысль пронзает меня:

– Завяжешь мне руки?

Он находит брошенный на кровать галстук, и шёлковая ткань стягивается вокруг моих подставленных запястий. Медленно заводит связанные руки за голову. Потом его язык касается шеи, но не он сам. Я не чувствую его, это бред, это глупость, но я борюсь с желанием сжать его в руках, это всё уже не так реально… Горячий язык ведет холодящую дорожку по шее, и я сглатываю, умоляя себя не паниковать. Я не возбужден, я скован ужасом. Пальцы, силясь сомкнуться, хватают воздух.

– Стой! – прошу я. – Подожди, Майк, я хочу, я не хочу так, я хочу чувствовать тебя, знать, что это ты!

Знать, что это ты, а не чья-то затаившаяся в темноте тень. И потом вспоминать его и знать, что это его прикосновения (…но почему я сомневаюсь, что кто-то еще на свете дотронется до меня так, узнает меня так). Возможно, это ошибка, которую можно совершить лишь однажды, но я точно уверен, что это моя самая правильная вещь. Что-то в нём заставляет верить ему. Я ему верю и вообще во всё верю, потому что знаю, что мы всё раскроили под себя, что и он, и я в этом участвовали оба.

Он поспешно расслабляет галстук, и я хватаюсь за него, как ненормальный. И дышу. Дышу. Это ты. Останься со мной.

– Это ты. Это ты.

Не могу представить, что было бы, если бы меня коснулся кто-то другой.

– Кто это был? – сухо спрашивает он.

Сглатываю.

– О чём ты?

Прикрыв глаза, считаю секунды, пока он не отвечает:

– Я не был первым, верно?

Я молчу так долго, что в какой-то момент тишины становится слишком много.

Я молчу, и мы занимаемся сексом – он на мне, спиной ко мне, как будто одной темноты, чтобы не видеть меня, недостаточно. Не в обиде, скорее съел свою обиду и от этого зол, а я пытаюсь исправить положение во всех смыслах и прижимаю его к матрасу.

– Когда ты узнал? – спрашиваю, запинаясь в словах, следом выдавая поток матов, выражая все, что о нем думаю. Обижен как раз я – ненавижу, когда он так делает, когда знает, что я вру, и притворяется, что поверил.

– Я не знал… догадывался.

Он напрягает задницу и выгибается так, что мне больно. Приходится обхватить его за шею локтем и трахать, прижимая к себе. Я шепчу ему на ухо всё, что думаю, о том, как он меня бесит, а его это заводит. Я говорю, что он меня достал – он рычит, что любит меня. Шлю его к чёрту – он шипит, что заберёт меня с собой.

– Рая… нет. Есть ад сверху… и снизу. Это… круг. Расскажи мне.

– Мой тренер. По стрельбе. Пятнадцать лет, дурь в голове. Я его провоцировал, не зна… Не знаю, чего хотел. Сказал, что не проболтаюсь. Зажал меня в раздевалке, оказался полным дерьмом.

Он бьёт меня по руке, чтобы я притормозил, так что нет нужды продолжать этот душещипательный рассказ. Я был придурком с играющими гормонами – вся история. Хотелось внимания, доказать себе, так ли хороша эта мордашка в зеркале. Считал себя взрослым, заработал урок и теперь-то понимаю, что иначе быть не могло.

– Почему не рассказал мне? – спрашивает он, крутя задом, как бесстыжая шлюха. Я беру его за плечи – ладони ложится как влитые – и ощущаю себя памятником, ногами приросшим к земле, стоящим в ней так крепко, как только могу, в этом моменте, под контролем. И начинаю двигаться.

– Потому что это ерунда.

Я никому не сказал – ни матери, ни тем более полиции. Ни словечка не проронил. Я был посредственным атлетом, которого и на соревнования-то брали в довесок, а стал – лучшим только потому, что умел молчать. Совесть тоже молчала, ведь я, по сути, ничего и не делал. Мысли Майкрофта способны пробить череп кому угодно, он-то обо всем догадался, стонет подо мной, сжимая член, как будто кого-то это обманет. Идеальный секс. Идеальная жизнь. Идеальный момент.

Идеальный оргазм.

========== Let Me Be Your Armor ==========

– Майкрофт, всё нормально? Ты лежишь так уже десять минут.

Грег отходит от окна, впустив немного света, и тень его руки скользит по подушке.

– Знаю. Не могу… похоже, моё тело не может справиться с таким количеством эндорфинов.

– Ты сегодня в ударе.

– Ты тоже. По-моему, меня парализовало.

– Да ты вроде не шутишь. – Грег переворачивает меня за плечо и встряхивает, и тех немногих сил, что остались, хватает только на невнятный смешок. Он улыбается своей обалдевшей улыбкой.

А я:

– Вижу свет, – хотя никакого света я не вижу, протягивая руку к его лицу и хватая за щеку. – Интересно, сколько пластилина нужно, чтобы вылепить ещё одного тебя?

– О, Господи. Еще и бредишь вдобавок.

– Меня заело.

– Точно бредишь.

– Меня заело на тебе, Грегори. Гре-го-ри, – его имя вязкое, как тянучка, приторное, и мой язык, кажется, только что завязался в узел. – Ты дурно на меня влияешь. Из-за тебя мои мозги превращаются в мармелад. Я не шучу, в последнее время происходит что-то странное. Словно я тупею рядом с тобой.

– Хочешь сказать, опускаешься до моего уровня? Или это я засираю тебе голову, мешаю думать или что? Не то чтобы я обижался, – добавляет он, – но если из-за меня ты забываешь, сколько будет шестью семь, как честный человек я обязан подарить тебе калькулятор.

– Я только хотел сказать, что счастье и разум – взаимоисключающие понятия. Мне бы найти золотую середину, Грег, как? Ты должен делать меня сильнее, умнее – а не слабее и, конечно, добрее и глупее, как сейчас, например, – устало объясняю я.

Конечно, я знаю, что он всегда сможет меня защитить, но, чёрт, я не про это! Мне должен остаться я, я! Я не хочу быть ни половиной себя, ни четвертью, это я уже проходил! Да, сила это всегда слабость, но не до такой степени, что земля плывет и перестаешь мыслить трезво. Не хочу такого для себя, он такого тоже не хочет, хотя и смог бы, наверное, принять меня любым… Но я… больше не хочу быть любым, я уже знаю, точно знаю, кто я.

– Ты хочешь быть лучше для меня, – лениво говорит он, – это другое. Я тоже хочу. Не в том дело, что ты можешь быть счастлив только не думая, а в том, что никогда не будешь счастлив, если не сможешь мыслить трезво. А если будешь мыслить трезво – то никогда не додумаешься до счастья. Блаблабла, – он запинается в этой тарабарщине и смеётся. – Забудь про него, про счастье, и я переживу, если ты будешь со мной грубее, чем мне того хочется. И если мы не будем счастливы, тоже переживу. Ты не хочешь меня обижать – это здорово, но, поверь, единственный вариант, когда я буду не в обиде, если ты будешь самим собой, даже если ты будешь в полной заднице и в этом окажется твоя норма. Ты пытаешься этим управлять… забей. Если ты будешь собой, и я буду собой, и мы не будем стараться – мы всегда будем просто ты и я, как в самом начале. – Он вопросительно выгибает бровь. – Лично меня это устраивает.

– Просто остаться там? – не хочу признаваться, но звучит это ужасно, как признание в собственном бессилии… непонятно, собственно, перед чем. Мир бросает мне вызов, а я лежу в постели – нет, я в том обоссанном сортире, нагнутый над раковиной, блюю, отмечая Рождение Большого Чувства. Я должен что-то делать, вот сейчас, прямо сейчас, а я – я рассматриваю непереваренный ужин и чувствую себя прекрасно-заинтересованно с этим парнем под боком.