Текст книги "Burning for your touch (ЛП)"

Автор книги: cuteandtwisted

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 52 страниц)

Эвен краснеет. Он не уверен почему. Просто краснеет.

Видимо, я не очень-то похож на японцев.

– По-моему, это лажа какая-то, – говорит Эвен.

– Возможно. Как я и говорил, нет никаких доказательств, что он действительно это сказал, а байка эта появилась в 70-е. А вообще я думаю, что так же и у нас в Норвегии. Мы обычно не говорим «я люблю тебя», если только это не по-настоящему сильное чувство. То же и во многих других культурах.

Эвен снова начинает мыть посуду, чувствуя неловкость. Он думает, был ли Мутта свидетелем того, как он ошеломлял Исака своими признаниями в любви во время или до Прайда.

– Почему ты мне это говоришь?

– Не знаю, – Мутта пожимает плечами. – Кажется, ты заинтересовался Нацумэ Сосэки. А это очень популярная легенда, известная любому, кто читал его книги и интересовался им.

– Хм, ладно.

– Просто говорю.

Ис <3<3<3<3<3<3<3

Не хочешь пойти поплавать?

На улице тепло

Мы давно не плавали

В бассейн?

На пляж?

На какой?

Я за тобой заеду

Эвен знал, что голод, который он испытывал к Исаку, был практически неутолимым. Он знал, что горит от необходимости дотронуться до него, но не понимал, как сделать это, пока он «пытается учить язык Исака», и не выйти за рамки. Он знал, что его пальцы зудят, а сердце замирает всего лишь от мыслей о нём. Эвен всё это знал.

И всё равно каким-то образом выбрал плаванье в качестве платонического занятия. Плаванье! Мокрые обнажённые тела, выставленные на обозрение.

Исак удивляет его тем, что снимает с себя футболку без малейших колебаний. Он просто снимает её, не обращая внимания на шрам на своей груди. И Эвену интересно, сколько времени ему понадобилось для того, чтобы быть в состоянии это делать сейчас. Он пытается представить, что произошло в те недели, когда он был недоступен, и Исаку пришлось делать это самому, делать это для себя.

– Ты такой горячий, – говорит Эвен, потому что это правда.

– Заткнись.

– Так бы и съел тебя.

Исак бежит за Эвеном к краю холма, а потом они вместе прыгают в воду, чувствуя, как смех рвётся из груди. Эвен не может сказать, кто кого толкнул или потянул за собой. Это неважно. Они в воде, вместе.

Вокруг них есть и другие люди: несколько выпивших старшеклассников, цепляющихся за иллюзию вечного лета, несколько людей постарше, но таких же выпивших, таких же очарованных, таких же благодушных.

И есть они. Исак и Эвен. Эвен и Исак. Без эмоций, или осложнений, или странностей.

Эвен притягивает Исака к своей груди, обняв за талию под водой, и чувствует, как Исак вздрагивает, как его тело инстинктивно напрягается от прикосновения.

– Это всего лишь я, – успокаивает его Эвен, поднимая руку, чтобы убрать со лба Исака намокшие волосы. – Просто я. Твой партнёр по науке.

Эвен теперь понимает. Он понимает это, когда Исак расслабляется в его руках и с шумом выдыхает воздух, который, как оказалось, держал в себе. Он теперь понимает это – важность языка, важность выбора слов, которые помогут другому человеку чувствовать защищённость и заботу.

– Это просто мы. Просто я. Да? – повторяет он.

– Просто ты, – эхом откликается Исак, осторожно поднимая руку и касаясь лица Эвена.

– Просто я. Эвен.

– Мой Эвен.

Сердце Эвена пропускает удар. Так и есть. Он такой милый. Такой хрупкий. Такой неуверенный, но такой милый.

– Твой Эвен, – подтверждает Эвен, накрывая ладонью руку Исака. Твой. Твой Эвен. – Просто я. Просто мы.

Исак притягивает Эвена ближе и целует его в губы, ошарашивая его, опустошая его разум, оставляя лишь огонь, горящий в груди.

Эвен целует его в ответ, так же страстно, так же нежно, следуя за ритмом Исака, делая лишь то, на что Исак готов в данный момент. Он подаётся вперёд, когда Исак тянет его на себя, и тянет Исака к себе, когда тот подаётся вперёд. Он мнёт его кожу, когда Исак стонет ему в рот, и позволяет Исаку делать то же самое с собой. Эвен следует за Исаком. Эвен отдаёт, и берёт лишь тогда, когда Исак к этому готов.

– Мы целуемся, – выдыхает Исак, когда они наконец берут короткую паузу, чтобы отдышаться, прижимаясь друг к другу лбами и закрыв глаза.

– Обмениваемся биологическими жидкостями посредством labia oris. Да, – отвечает Эвен, по-прежнему парящий над землёй от блаженства.

– Нет, не так. – Исак качает головой. – Мы целуемся. Мы страстно целуемся. Мы целуемся на пляже, как возбуждённые подростки.

Эвен отстраняется от него и смеётся, не потому, что думает, что Исак ведёт себя нелепо, а потому, что считает его очаровательным. Он очарователен. Но когда он внимательно смотрит в его глаза, Эвен понимает, что Исак совершенно серьёзен, и подобное признание для него колоссально. Исак говорит на языке Эвена.

У Эвена щемит сердце.

– Мы целуемся, – говорит он, обхватывая ладонями лицо Исака. – Я возбуждён. Ты возбуждён. И мы целуемся на пляже.

– Не потому, что мне нужна порция эндорфинов, чтобы нормально функционировать, а потому, что я этого хочу. Я просто этого хочу.

Эвен кивает и смеётся, чувствуя губы Исака на своём лице.

– Поцелуй меня, – требует Исак.

Эвен целует его. Эвен целует его, и прикасается к нему, и заставляет его краснеть, и стонать, и дрожать прямо в воде.

– Я весь горю, – признаётся Исак, когда Эвен ласкает языком мочку его уха, с трудом сдерживая громкий стон. – Мы можем пойти куда-нибудь в другое место?

Ох.

– Да.

.

– Это дрочка, – жарко шепчет Эвен на ухо Исаку, когда они оказываются в машине Юлие.

– Ладно.

– Я сейчас подрочу тебе в машине моей мамы.

– Мне не нужно таких подробностей, – говорит Исак.

– Ну ты же сам сказал, чтобы я рассказывал тебе о каждом шаге. Я это и делаю.

– Боже, прекрати болтать! – Исак притягивает его к себе и жадно впивается в губы, в то время как Эвен запускает руку в его плавки.

.

– Это было… – начинает Эвен, пока Исак тяжело дышит на пассажирском сидении.

– Я чувствую себя ужасно. Боже мой! Поверить не могу, что позволил тебе это сделать со мной в машине Юлие. Господи!

– Прости, что разочарую тебя сейчас, но пост-оргазменный стыд никуда не девается. – Эвен смеётся.

– Я тебя ненавижу!

– Я тоже тебя ненавижу, малыш. – Эвен наклоняется и целует его, немного удивлённый собственным выбором слов.

Исак краснеет ещё больше, когда Эвен отстраняется.

– Отвезти тебя обратно в коллективет? – спрашивает он.

– Нет, пожалуйста, оставь меня здесь со всей этой спермой у меня в трусах, чтобы я поехал домой на общественном транспорте и опозорился, – говорит Исак. – Ну, разумеется, отвези меня домой, Эвен!

– Оу, ты сказал сперма. Это так мило, малыш!

– Бля! Перестань так меня называть.

.

Всё так прекрасно. Быстро, но прекрасно. Эти последние несколько недель – настоящее блаженство. Просто блаженство. Исак весь светится, а Эвен заново учится дышать, функционировать, жить, шутить и закатывать истерики тогда, когда это необходимо. Эвен становится Эвеном, не идущим на компромиссы. Он не накладывает мягкий фильтр на свои чувства, а предпочитает проживать их по полной. Он не чувствует себя плохо, если ему вдруг становится грустно, и не слишком задумывается каждый раз, когда его переполняет счастье.

Всё просто.

Мальчик, который теперь каждое утро сидит на его груди, не ненавидит его. И у него другое лицо. У мальчика, с которым он просыпается каждое утро, зелёные глаза и перламутровая кожа, которой всегда мало прикосновений. У мальчика, с которым он просыпается каждое утро, чудесная улыбка, и острый язык, и самые тёплые объятья.

Всё просто в течение какого-то времени. Шутки, и поцелуи, и уроки человеческого удовольствия, и принятие себя. Эвен, целующий Исака в шею и объясняющий, что сейчас сделает руками и ртом. Исак, учащийся, как просить о чём-то, не используя научный жаргон. Исак, наконец использующий свой рот и свои руки, наконец говорящий «да, мне это нравится», «нет, это как-то странно», «я отшлёпаю тебя, если ты сделаешь это снова», «нет, не останавливайся».

Это несколько недель милых прозвищ, и нежности, и смеха, просто смеха. Так много смеха. Эвен не задумывается об этом. Он не позволяет себе думать о том, что неминуемо ждёт их. Он не думает об этом. Он просто удерживает Исака в кровати, щекочет его до слёз и заставляет его смеяться всеми возможными способами.

Это настоящее блаженство. Долгое время это просто настоящее блаженство.

.

Эвен смеётся над безвкусной шуткой Адама. Он откидывает голову назад и смеётся, позволяя августовскому воздуху заполнить свои лёгкие и разогнать кровь. Это приятно. Эвен отлично себя чувствует. Он чувствует себя легче. Лучше.

Когда он открывает глаза, то видит улыбающегося ему Исака. Он болтает с Саной, на которой красивый жёлтый хиджаб. Исак смотрит на Эвена и улыбается. Он выглядит совершенно другим человеком на этой крыше. Его непослушные волосы развеваются на ветру. Он кажется свободным и счастливым. Он хорошо выглядит. Он так много мужчин сведёт с ума в Тронхейме. Эвен в этом уверен. Он не может дождаться, когда услышит об этом.

Блядь.

Его сердце разбивается под белой футболкой. Его сердце разбивается, в то время как губы растягиваются в ещё более широкую улыбку.

Не уезжай.

Исак движется к нему, и Эвен быстро заканчивает разговор с Адамом, чувствуя, что ноги сами несут его вперёд.

Они встречаются на полпути.

– Кажется, это была очень смешная шутка, – говорит Исак, держа в руке стакан с чем-то розовым.

– Это Адам. Насколько смешной она действительно могла быть?

– Так ты просто устраивал для меня представление, когда смеялся так?

– Для тебя?! – фыркает Эвен. – Кто вообще говорил о тебе?

– Это моя прощальная вечерника. Здесь всё для меня.

Исак улыбается, и на щеке появляется намёк на ямочку. Ветер продолжает трепать его волосы, и Эвен хочет прикоснуться. Его грудь горит от необходимости прикоснуться, оказаться невероятно близко к нему. Их тела практически соприкасаются сейчас, хотя никто из них не делал шаг вперёд.

Их бёдра встречаются на полпути. У Эвена сбивается дыхание, а Исак вспыхивает.

– Ты это тоже чувствуешь?

– Это ещё мягко сказано, – шепчет Исак в ответ.

– Это немного по-гейски, – шутит Эвен.

– Иди на хуй, – Исак закатывает глаза.

– Сейчас? Здесь? У меня нет презервативов.

– Серьёзно, отъебись.

Эвен смеётся. Эвен хочет прикоснуться.

– Я хочу прикоснуться к тебе, – слова сами собой срываются с губ.

– Но ты и так прикасаешься ко мне, – отвечает Исак с тёплым, но твёрдым выражением, кивая на их бёдра.

– Нет. Не на людях.

– Конечно, давай я всех выгоню, чтобы ты мог произвести со мной гомосексуальные действия на моей крыше.

Эвен обхватывает рукой запястье Исака и прижимает большой палец к пульсу, пока Исак не взвизгивает. Так мило.

– Это было для меня? – улыбается Эвен.

– Иди на хуй.

– Прямо здесь? Прямо сейчас?

Исак закатывает глаза, потом оборачивается, стряхивая руку Эвена со своего запястья, и направляется к двери.

Эвен мгновенно догоняет его.

– Куда ты идёшь?

– Я думал, ты не хотел быть на людях?

.

Эвен зарывается пальцами в мягкие волосы Исака и притягивает его ближе, ещё ближе, и тает в его объятьях, когда Исак обхватывает руками его спину и сжимает с таким желанием, с такой жаждой, что Эвен не может сдержать стон. Они целуются на новой медиа-консоли в стиле модерна середины века, которую Эскиль тщательно выбирал для квартиры.

Эвен стоит между ног Исака, засунув язык ему в рот, когда в комнату заходит подруга Исака Эва и издаёт радостный вскрик, бормоча: «Я так и знала!»

Исак очень спокойно встаёт, показывает ей средний палец, потом тянет Эвена за футболку в свою комнату.

– Вау. Это правда только что случилось?

– То, что я позволил тебе целый час вылизывать мой рот, или то, что Эва какой-то бред несёт? Тебе нужно быть более конкретным, – говорит Исак.

– Ты в порядке?

– Мне нужно будет сходить к стоматологу и убедиться, что ты не высосал мне зуб с корнем, но в остальном я в порядке. А что?

– Просто… Твоя подруга только что застукала нас в момент совершения гомосексуальных действий.

– Ну по мне так это скорее был стоматологический осмотр, глобальная чистка.

– Я тебя не выношу.

– Конечно, выносишь, – Исак усаживается на него верхом на кровати.

Они целуются, пока не наступает момент, который неизбежен, тот счастливый момент, когда всё замирает, и их поцелуи перестают быть неловкими и жаркими и превращаются в мягкие и полные нежности. Момент, когда страсть уступает место чувствам. Чувствам.

Исак выглядит таким хрупким в его руках, таким испуганным, таким ранимым. Эвен просто хочет сильнее обнять его, ограждая от всего.

– Что не так? – спрашивает он.

– Я завтра уезжаю, – говорит Исак, вздыхая.

– Да, – тупо подтверждает Эвен, потому что не знает, что ещё сказать.

Он не может попросить Исака остаться. Он не может поехать за ним. Он не знает, что они делают, что они делали в эти последние недели лета. Он не знает, значит ли это хоть что-то, или Исак просто использует его, чтобы избавиться от остатков внутренней гомофобии, которая иногда всё ещё даёт о себе знать, позволяет ему делать с собой все эти вещи, потому что не доверяет никому другому.

– Я хочу кое о чём попросить, – нервно признаётся Исак, заставляя сердце Эвена забиться чаще.

– Хм, ладно.

Исак зарывается пальцами в волосы Эвена, а потом, поколебавшись мгновение, наклоняется вниз и снова целует его, будто боится, что не сможет сделать это, после того как озвучит свою просьбу.

– Чего ты хочешь? – спрашивает Эвен, ошеломлённый и сбитый с толку, и тянется за губами Исака, когда тот прерывает поцелуй. – Просто скажи мне. Всё, что захочешь. Абсолютно всё.

Исак целует его снова, и Эвен не может дышать, потому что чувствует, как сердце наполняется кровью и одновременно сжимается у него в груди. Мягкость, нежность, чувства. Это всё убивает его.

– Скажи мне, – шепчет Эвен, осыпая поцелуями челюсть Исака, его шею и подбородок. – Скажи мне, малыш.

Исак отстраняется от него и выуживает что-то из кармана, в то время как Эвен с трудом вспоминает, как дышать.

Ох. Презервативы и смазка. Ох.

– Ох, – Эвен смотрит на вспыхнувшего и растрёпанного Исака.

– Возможно… – Исак откашливается, и Эвен понимает, что никогда не видел раньше, чтобы Исак настолько нервничал. – Возможно, единственный способ выкинуть тебя из головы – почувствовать тебя внутри.

Ох.

Господи!

– Боже, Исак! – Эвен ничего не может с собой поделать. Он готов кончить в штаны прямо здесь и сейчас. – Ты не можешь говорить такие вещи.

– Я серьёзно.

Эвен знает, что Исак говорит серьёзно. Он видит это в его глазах, в том, каким готовым и решительным он кажется.

– Я подготовился. Я готов. Я просто хочу покончить с этим, – говорит он, – продолжая сидеть на коленях Эвена.

– Исак, но это же не какое-то домашнее задание. Это…

– Гомосексуальная пенетрация. Я знаю, – говорит Исак с той же решимостью во взгляде. – Эскиль многому меня научил.

– Эскиль сделал что?!

– Нет! Не так! О боже. Какого хрена. Я имел в виду, что он прислал мне материалы для чтения и всё такое.

Эвен вздыхает, его сердце по-прежнему лихорадочно бьётся в груди, его кровь по-прежнему сконцентрирована в области паха, его волосы по-прежнему растрёпаны, его губы по-прежнему красные от поцелуев. А на его коленях сидит мальчик, просящий его о «гомосексуальной пенетрации».

– Я не могу уехать, так и не узнав, – тихо говорит Исак, словно ему стыдно, что приходится просить об этом.

– Ты можешь просто не уезжать.

– Ты знаешь, что это не вариант.

– Ты можешь остаться со мной. – Эвен не может поверить, что умоляет его остаться. Он не может поверить, что произносит эти глупые слова.

– И до конца жизни ставить научные эксперименты? – говорит Исак. – Нет, спасибо. Думаю, ты заслуживаешь почувствовать эту вещь, которую так жаждешь.

– Какую вещь?

– «Любовь», – говорит Исак, показывая в воздухе кавычки.

Но я уже это чувствую. Чувствую сейчас. Чувствую здесь.

– Это всего лишь слово, – говорит Эвен. – Для меня это в прошлом.

– Врун, – бормочет Исак, прежде чем накрыть его лицо ладонями и целовать до тех пор, пока Эвен не теряет себя. Пока Эвен не чувствует головокружение, пока страсть и жажда не переполняют его.

Он кладёт руку Исака себе на грудь и прижимает её к своему быстро бьющемуся сердцу в попытке заставить его остановиться или притормозить, но он этого не делает. Исак целует его глубже, с большей страстью, с большей нежностью, чем Эвен мог себе представить.

– Займись со мной любовью, – шепчет Исак. – Малыш, займись со мной любовью.

И это последнее, что Эвен слышит, прежде чем его разум окутывает вязкая пелена, его нервные окончания вспыхивают огнём, а всё существо наполняется чем-то, похожим на магию. Эвен не может подобрать для этого лучшего слова.

Их связь взрывается в нём.

.

Исак долго-долго плачет в его руках, пока Эвен не сдаётся и тоже не начинает плакать. Они просто плачут. Это бред, но они плачут. Кажется, что это конец, логическое завершение самой необузданной страсти, последний вызов на посадку на самолёт, летящий в один конец.

Исак цепляется за него, а Эвен цепляется за него в ответ.

И, возможно, это искусственная связь, ниспосланная им вселенной, или это связь, которая возникла между ними позже – та, что необязательно соединяет их физически, но заставляет их заботиться друг о друге, присматривать друг за другом, убеждаться, что каждый из них в безопасности. Эвен не уверен. Но он знает, что эта связь не исчезнет лишь потому, что они наконец решили соединить свою плоть.

В жизни Эвена было немного людей, с кем он занимался любовью, но он знает, что ничто и никогда и близко не сравнится с этим, с этим чувством целостности, безопасности, мягкости, страсти, любви, заботы, жажды и желания. Ничто никогда не сравнится с тем, каково это – ощущать Исака вокруг себя, с тем, как он выглядит под ним, какой он на вкус, как он подаётся навстречу и тает от каждого прикосновения.

Ничто. Ничто не может быть таким же мощным, и напряжённым, и мягким, и нежным, как это.

И это разбивает его сердце – возможность наконец увидеть Исака без его стен, без его защитных ограждений, без его брони и без его слоёв. Это разбивает его сердце, потому что всё, что он видит – мальчика, который хочет лишь, чтобы его любили, чтобы о нём заботились.

Мальчика, который никогда не чувствовал себя нужным, мальчика, к которому никогда не прикасались, мальчика, которого никогда не любили.

Эвен целует тело Исака до тех пор, пока его кожа не перестаёт отвечать на ласки, как человек, к которому никогда раньше не прикасались. Эвен целует его, и любит его, и боготворит его до тех пор, пока тело Исака не начинает принимать его прикосновения, принимать его мягкость, принимать его любовь.

Эвен боготворит его до тех пор, пока Исак не перестаёт отталкивать его нежность.

Пока он не перестаёт жаждать его прикосновения.

Исак плачет в его руках, уткнувшись в его шею, плачет от всего сердца до тех пор, пока не перестаёт жаждать его прикосновения.

.

– Кстати, это было очень гомосексуально, – говорит Эвен.

– Ладно. Возможно, немного, – отвечает Исак. Он улыбается. Он весь светится.

Уже ночь, возможно, час или два, но точно не четыре, потому что именно в это время Исаку нужно будет начать собираться, чтобы успеть на поезд.

Они стоят на балконе, на Эвене лишь один из шёлковых халатов Эскиля, а Исак уже в джинсах и футболке. Эвен курит сигарету, в то время как Исак смотрит на полную луну.

– Хочешь сыграть в игру? – спрашивает Исак.

– Хм, в игру?

– Да.

– В какую? – недоумевает Эвен.

– Скажи мне, что я хочу услышать.

– Хм?

– Ну да. В этом смысл игры. Просто скажи мне что-то, что я хочу услышать. Это моя последняя ночь. Так что это хороший способ расстаться.

Расстаться. У Эвена щемит сердце.

– Что? Типа «ах, Исак, ты самый умный и самый лучший партнёр по науке, который у меня был»? – дразнит его Эвен.

– Да, но более грамматически правильно, – говорит Исак.

– Ты бесишь, – Эвен закатывает глаза.

– Ты уже как бы облажался в этой игре. Потому что я не хочу это услышать.

– Ладно, – фыркает Эвен. – Тогда вот. У тебя самая красивая кожа, к которой я когда-либо прикасался.

Исак поворачивается и сердито смотрит на него.

– Что?! – смеётся Эвен. – Теперь твоя очередь.

Исак делает глубокий вдох, потом снова обращает всё своё внимание на луну. Эвен вспоминает историю Мутты о японском писателе и луне и ждёт, затаив надежду в груди.

– Я рад, что это был ты, – тихо бормочет Исак.

– Хм?

– Я рад, что мой первый раз был с тобой. Не думаю, что кто-то ещё был бы со мной таким, как ты. Так что я рад, что это был ты.

Становится тихо. У Эвена перехватывает дыхание. Случайная группа пьяных подростков проходит по улице, прежде чем раствориться в ночи с её отдалёнными звуками машин, и волн, и живой природы.

Тихо.

Тяжело.

Эвен не знает, смеяться ему или плакать.

Это конец. Исак переезжает в другой город, и Эвен, вероятно, больше никогда его не увидит, если только не потащится навестить его с Эскилем или Юнасом, или ещё с кем-то близким Исаку. Он хочет знать, будет ли Исак писать ему сообщения, пришлёт ли открытку на Рождество, активирует ли снова своего Гераклита в инстаграме, будет ли обновлять свой плейлист в Spotify. Ему хочется знать, будет ли он получать от него какие-то известия, или он просто погрузится в мир науки и утонет в ней.

Эвен хочет знать, стоит ли ему сейчас задавать эти вопросы, стоит ли спросить «что теперь будет с нами?», «существуем ли «мы», «мы потрахались, что теперь?». Стоит ли спросить, чего ждать, и стоит ли вообще чего-то ждать, или теперь в их радиоэфире наступит вечная тишина.

Он хочет знать, конец ли это их «научного партнёрства», не проходит ли сейчас выпускной вечер по этому поводу, подтвердились ли его теории.

Эвен хочет знать, изменил ли он Исака так же сильно, как Исак изменил его. Он хочет знать, чувствует ли себя Исак таким же наполненным, как он сейчас, чувствует ли он себя таким же опустошённым.

Эвен давится дымом чёртовой сигареты и бросает её в банку для окурков, наблюдая, как огонёк меркнет в ночи – метафора того, что он чувствует сейчас, словно огонь затухает, словно кусочек его души теряет единственный источник света.

Эвен смотрит на умиротворённый и спокойный профиль Исака со слезами в своих чёртовых глазах и хочет кричать о своих чувствах, но ему не позволено. Ему не позволено, потому что Исак не говорит на его языке. Потому что, как и японцы в эпоху Мэйдзи, Исак не знает, что делать с буквальным проявлением чувств. Потому что Исак смотрит на луну, и его глаза не наполняются слезами, как у Эвена, стоящего теперь позади него. Потому что Исак смотрит на луну и не говорит «луна прекрасна». Он не говорит, потому что он этого не чувствует, потому что он никогда этого не чувствовал.

– Луна прекрасна, – произносит Эвен, и его хриплый голос срывается, а ком в горле мешает дышать. – Не правда ли?

И он жалок, но будь что будет. Он жалок, но его переполняют чувства, и он хочет, чтобы Исак знал. Он хочет, чтобы Исак знал, поэтому говорит ему о них на его языке. Потому что он больше не будет скрывать то, что чувствует, потому что он любит Исака, и Исак должен знать, потому что…

– Я люблю тебя, – тихо выдыхает Исак.

Вокруг так тихо, что Эвену приходится моргнуть, чтобы убедиться, что он не спит.

Что?

– Мне страшно, – ровно добавляет Исак, оборачиваясь к Эвену, но не отрывая глаз от пола. – Мне охуенно страшно, но я люблю тебя.

Это шутка? Это игра? Эксперимент? Исак говорит то, что Эвен хочет услышать, потому что он уезжает? Как прощальный дар, чтобы закончить их сумбурную историю? Исак его обманывает?

– Исак, что ты…

Исак притягивает его к себе и целует жарко, страстно, обжигающе. Часть его растворяется в этом поцелуе. Часть его навсегда останется жить в этом поцелуе.

И когда они наконец отпускают друг друга, когда рот Исака отрывается от его губ, когда руки Исака наконец падают с его лица, его зелёные глаза сверкают слезами, вызванными чувством, отражение которого Эвен всегда хотел в них увидеть.

– Прощай, Эвен.

– Прощай, Исак.

========== Глава 17 – Философия любви – часть 1 ==========

От переводчика: Глава разделена на 4 части

Исак не сразу привыкает к этому.

Когда кто-то из лаборатории впервые пытается пожать ему руку, он едва не валится на пол в приступе паники. Когда в следующий раз девушка Гейра по-дружески треплет его по плечу, сердце Исака тревожно колотится в груди ещё несколько часов после этого.

Исак не может сразу привыкнуть к тому, что люди прикасаются к нему, как ко всем остальным.

И дело даже не в самом ощущении прикосновения. В конце концов к нему часто прикасались в Осло, особенно в последний вечер перед тем, как он сел на поезд, направляющийся в Тронхейм.

Когда он закрывает глаза, то практически ощущает следы этих прикосновений по всей коже. Крепкие, «медвежьи» объятия Эскиля, шепчущего ему на ухо всякую ерунду, пытаясь уговорить остаться – «кто теперь будет отпугивать от меня натуралов, Исабель?»; Юнас, неловко притягивающий его к себе одной рукой и настороженно обнимающий за талию; Эва, повисшая у него на шее, чей весёлый смех заставил его с болью вспоминать о старых временах, когда всё было проще и ему не приходилось из последних сил сдерживаться, чтобы не оттолкнуть её; Сана, приветствующая его в толпе ударом кулаком в кулак с многозначительной улыбкой на губах; Мутта и Элиас, кидающиеся на него при каждом удобном случае; Линн, на мгновение прижавшаяся головой к его плечу, прежде чем снова исчезнуть в своей комнате; все остальные, так или иначе прикасающиеся к нему, словно говоря: «эй, мы больше не боимся, что ты нас обожжёшь, ты теперь для нас совершенно обычный».

Он до сих пор чувствует это, когда закрывает глаза. Безопасность, чувство принадлежности, причастности, потому что теперь он больше не посторонний, не чужой им.

К Исаку часто прикасались до его отъезда из Осло. Но ему понадобилось много времени, чтобы привыкнуть к этому. Довериться незнакомым людям и позволить им касаться себя по-прежнему кажется ему чем-то странным и противоестественным. Это по-прежнему заставляет его дёргаться и бояться, что всё, что, как ему кажется, он знает о своём заболевании, ошибочно. Потому что, что если симптомы вернутся? Что если кто-то нарушит хрупкое равновесие, которого ему удалось достичь, и Исак снова начнёт всех обжигать?

Однажды он прочитал, что излечившиеся от рака люди никогда до конца не верят, что «победили» свою болезнь, и что эйфория от победы над ним чаще всего быстро проходит. Потому что несмотря на то, что теперь над ними не висит угроза неминуемой смерти, страх рецидива остаётся навсегда. Теперь Исак это понимает. И так же, как излечившиеся от рака иногда откладывают свои ежегодные осмотры, Исак намеренно избегает ситуаций, в которых к нему могли бы прикоснуться, или потрепать по спине, или ударить кулаком в кулак, или задеть плечом, или устроить допрос с пристрастием, почему он не хочет взять на руки ребёнка коллеги или погладить соседскую собаку.

Чаще всего он сидит дома: читает и перечитывает свои книги, смотрит документальные фильмы, слушает Led Zeppelin, пересматривает Narcos и пытается закончить план своей научной работы. Чаще всего он один, несмотря на то, что Гейр регулярно присылает ему на Facebook приглашения на всевозможные мероприятия, проходящие в студенческом городке. Исак не уверен, что Гейр сам их посещает, потому что обычно он с глупой улыбкой на лице бежит домой к Ирине, как только стрелки часов доходят до шести часов.

Исаку знакомо это глупое выражение лица. Окситоцин. Серотонин. Допамин. Гейр сейчас находится под властью химических веществ, господствующих в организме в начале каждых «любовных отношений». И у Исака нет сил закатывать глаза каждый раз, когда Гейр, теперь ставший его коллегой, упоминает свою девушку, потому что вообще-то она нравится Исаку. Ирина. Она милая и умная, с копной рыжих волос и веснушками на щеках. Она эмоционально развита и восприимчива, и больше не пытается прикасаться к Исаку, заметив, как он вздрагивает от этого. Но в первую очередь Исак наслаждается тем, как она заставляет высокого и мрачного Гейра смущаться и краснеть, хотя едва достаёт ему до плеча. Во многом она напоминает ему Леа.

Леа.

На душе снова становится тяжело.

Чаще всего он один в своей двухкомнатной квартире, которая стоит слишком дорого – хотя ему всё равно больше не на что тратить деньги.

Он один и старается не думать об этом – о том, что иногда жалеет, что не остался. Потому что всё идёт не так, как он предполагал. Потому что в его тщательно продуманном плане, составленном до отъезда из Осло, он вёл себя иначе. Он не прятался в своей квартире и не избегал смотреть в глаза всем, кто встречался ему на пути. По его плану он должен был переродиться, избавиться от иррациональной тревоги и непреодолимого страха причинить вред окружающим, и начать жить как нормальный человек, как парень, который пожимает протянутые ему руки, как парень, который не впадает в панику каждый раз, когда кто-то всего лишь пытается потрепать его по плечу или случайно задевает в автобусе.

Тишина и изоляция обжигают. Но больше всего ранит понимание того, что он до сих пор сломлен. Что он по-прежнему хрупок и уязвим. Что, хотя симптомы исчезли, хотя он сбросил с себя старую кожу, он остался таким же сокрушённым, как и раньше.

Это истощает – так сильно бояться того, чего жаждешь больше всего на свете.

Так что чаще всего он один.

.

По ночам ему снится Эвен.

Это всегда один и тот же сон. Эвен входит в него, так глубоко, что Исак не может постичь, каким же пустым чувствовал себя раньше, если это даёт ощущение наполненности. Это всегда один и тот же сон. Глаза Эвена голубые и влажные, его ладони лежат на щеках Исака, обхватывают лицо так, словно он этого достоин, а с губ, будто крик, срываются слова, в которых нет никакого смысла. Исак никогда не понимает, что он говорит, как будто слова произносятся на пока незнакомом ему языке, но он знает, что они означают. Конечно, он знает.

Я тоже. Я тоже. Исак часто произносит это во сне. Что бы Эвен ни говорил, Исак покорно отвечает. Да, я тоже. Эвен, я тоже. Эвен. Эвен. Эвен.

Это всегда один и тот же сон, один и тот же ритм, те же всхлипы, и стоны, и крики, и обжигающие поцелуи. Эвен нависает над Исаком в тот момент, когда их тела сливаются воедино, когда они цепляются, сжимают друг друга, двигаясь в рваном ритме и шепча всякую ерунду в лунном свете. Это всегда один и тот же сон.

Пробуждение никогда не бывает простым. На щеках и простынях по очереди остаются мокрые пятна. Иногда и там, и там. Каждый раз он просыпается с комом в горле, и разочарование всегда тяжким грузом ложится на сердце.

Исак знает, что в действительности сны не являются тем, чем их считают, что на самом деле это его подсознание, связывающее воедино его мысли и воспоминания, заставляет его чувствовать себя так каждое утро. И тем не менее ему каждый раз нужно несколько минут, чтобы успокоить собственное сердце.