Текст книги "Burning for your touch (ЛП)"

Автор книги: cuteandtwisted

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 52 страниц)

Это «послевкусие» оргазма?

– Я спрашиваю, чтобы знать, к какой категории отнести потом. Ну знаешь, когда я буду писать отчёт, чтобы отразить суть этого эксперимента, – говорит Исак. – Для справки. На будущее. Кстати, это всегда было в моём списке. Ну типа попробовать.

– Ой, заткнись! – Эвен пихает его в плечо и смеётся сильнее. Он чувствует, что он под кайфом, и никак не может перестать хихикать. Ему кажется, он мог бы смеяться много дней подряд.

– Я серьёзно.

– Да? Не забудь записать, что ты забрызгал спермой мой спальник. Очень важная деталь.

– Заткнись.

Эвен берёт свою футболку и вытирает их обоих, говоря, что просто купит завтра новую на фестивале. Всё нормально.

Они обнимаются на спальном мешке Исака, пока кайф от оргазма не начинает медленно рассеиваться. Они обнимаются, пока неуверенность не просачивается внутрь, пока вопросы снова не возникают в голове.

Какого хрена мы только что сделали.

Эвен даже не может прокомментировать или пошутить о гомосексуальной природе их действий, потому что не уверен, как разбираться с травмой Исака теперь, когда он видел те исписанные тетради. Смогут ли они вернуться к тому, что было раньше? Сможет ли Исак снова посмотреть ему в глаза и сказать, что он НЕ ГОМОСЕКСУАЛ?

Что они делают? Что это? Будут ли они игнорировать друг друга на следующей неделе, когда день рождения Исака останется в прошлом? Было ли это третьим желанием Исака? Расскажет ли ему когда-нибудь Исак о том, что у него на душе? Признают ли они, что могут касаться друг друга без помощи воды? Они теперь вместе? Что это?

– Я знаю, что ты сейчас думаешь, что испытываешь ко мне чувства, – говорит Исак, словно снова забрался к нему в голову, и Эвен под ним замирает. – Допамин, эндорфины, серотонин, окситоцин. Все эти гормоны счастья выделяются, когда ты достигаешь пика сексуального удовольствия. Они заставляют тебя думать, что ты «влюблён», но это не по-настоящему. Просто твои тело и мозг обманывают тебя.

Исак выбирается из его объятий. Но по какой-то причине на этот раз ерунда, которую он говорит, не задевает Эвена. Не заставляет его обижаться на Исака. Потому что он не кажется и наполовину таким убедительным и холодным, как обычно. Скорее похоже, что он пытается убедить себя, не Эвена. Пытается вернуть себе немного контроля над происходящим, после того как полностью отказался от него.

– Я не испытываю к тебе чувства, – говорит Эвен, зная, что именно это Исак хочет услышать. – Это просто кайф после феллацио и ручной стимуляции. В этом нет никаких чувств.

– Хорошо.

– Да, хорошо.

Reductio ad absurdum.

Исак встаёт и быстро натягивает трусы, будто он смущён и не уверен в себе. И несмотря на то, что он мельком видит его голый зад, действия Исака кажутся Эвену по-дурацки трогательными. То, что Исак просто надевает трусы, трогает Эвена. Он чувствует охвативший Исака стыд даже на расстоянии.

Эвен думает о стыде Исака. Потом думает о собственном стыде.

Возможно, он не проявляется так, как у Исака. Возможно, он не обжигает людей, и не отталкивает их, и не теряет чувство осязания. Но он тоже существует. Его стыд. Он тоже живёт в его костях. Он тоже врос в его кожу. Он тоже обжигает Эвена. Стыд.

Эвен стыдится своего психического расстройства. Это правда. Мысль об этом разбивает его сердце, но так и есть. Причина, по которой он не открывался Элиасу и парням, – это стыд. Причина, по которой они не знают, как вести себя с ним, как «присматривать» за ним, – это его стыд. Стыд и молчание. Потому что он никогда не обсуждал это с ними. Потому что он вернулся после того, как всё полетело к чёрту, и так и не рассказал им, что чувствовал тогда и что чувствует сейчас. Он позволил им строить собственные теории, придумывать собственные ранящие и обидные объяснения, потому что у них не было другого выхода.

Всё дело в стыде – самом ужасном и деструктивном чувстве. В чувстве, заставляющем человека защищаться и прятать его глубоко внутри, либо становясь излишне пассивным, разыгрывая безразличие ко всему, либо становясь агрессивным и гордым, и изо всех сил стараясь показать, что ему не стыдно. При этом он всё равно скрывает его. Хранит внутри. Стыд.

Эвену стыдно, поэтому он старательно игнорирует очевидные проблемы.

Он проводит так много времени, анализируя и оценивая стыд Исака, но это из-за того, что он бежит от своего собственного.

Эвену нужно перестать убегать. Ему нужно перестать скрываться и гореть изнутри. Ему нужно перестать прятаться и постоять за себя. Ему нужно сорваться на Элиаса, и Мутту, и Микаэля, и остальных парней, и сказать им, что они не должны относиться к нему, как к сломанной вещи, что его психическое заболевание не определяет его. Что, возможно, оно является его частью, но не поглощает его целиком. Что, возможно, ему приходится тяжелее, чем другим, но это не делает его менее нормальным. Что его психическое расстройство – это не слезливая история. Они не в праве спекулировать, и размышлять, и объяснять, и интерпретировать. Это его история и только его.

Эвен поговорит с ними, когда вернётся в Осло.

И он бы продолжил свои размышления, если бы не увидел, что Исак расстёгивает молнию на палатке.

– Что ты делаешь? – спрашивает он.

Исак выходит из палатки, и Эвен смотрит, как он стоит, раскинув руки и подняв голову к небу. Исак мокнет под дождём.

– Мне нужно оставаться мокрым, если мы планируем выработать ещё больше допамина и окситоцина, – говорит он, и Эвен полагает, что получил ответ по крайней мере на один вопрос.

Исак возвращается внутрь и садится.

– Мы запачкаем машину Юлие по дороге домой, если не найдём душ, – говорит он. – Ну или хотя бы озеро.

– Да, наверное, – отвечает Эвен, продолжая лежать на спине на спальном мешке.

Исак в насквозь промокших футболке и трусах ложится рядом, устроив голову у Эвена на груди.

– Сколько времени? – спрашивает Эвен. – У тебя пластиковые часы.

– 21:19.

– О, практически минута твоего рождения, – говорит Эвен.

– Минута рождения, – хихикает Исак. – Такое бывает?

– Почему бы и нет. Если ты хочешь.

Они проводят следующие две минуты в тишине. Исак лежит на груди Эвена, а Эвен зарывается пальцами в волосы Исака, пока на часах не загорается 21:21.

– Время – это придуманная обществом концепция, изобретение человека, идеальное вступление в теорию относительности. Но, вероятно, это лучшая минута моей жизни, – бормочет Исак. Его голос практически не слышен, словно шёпот.

Эвен наклоняет голову и снова целует его в губы. Сейчас неважно, кто они друг для друга. Эвен не испортит лучшую минуту в жизни Исака.

– Какое у тебя было третье желание? – спрашивает он, когда на часах уже 21:22.

Исак продолжает лежать на груди Эвена какое-то время, словно он думает, словно взвешивает все за и против возможного признания.

Потом он садится и опускает глаза на свои руки, будто пытается убедить себя в чём-то.

Эвен тоже садится, внезапно начиная беспокоиться, что всё же испортил этот момент, как и всегда.

– Ис?

– Моё третье желание было… – говорит Исак, заводя руки за спину и медленно снимая футболку, и его голос звучит испуганно и неуверенно. Звучит так, словно он убеждён, что отпугнёт Эвена навсегда, что Эвен сейчас выбежит из палатки и больше никогда не удостоит его взглядом.

И Эвен может лишь смотреть, одновременно поражённо, испуганно и нервно. Он не осознаёт, что Исак обнажает перед ним грудь, пока тот не снимает футболку.

– … чтобы ты увидел меня.

Исак наконец позволяет Эвену увидеть себя.

Себя.

Эвен наконец видит его и его глубоко укоренившийся стыд. Эвен наконец видит Исака во всей его душераздирающей и завораживающей красоте.

И его сердце истекает кровью.

– Его звали Хельге. Мне было тринадцать, когда моя мать нас застукала.

========== Глава 14 – Философия чувств – часть 1 ==========

От переводчика: Глава разделена на 3 части

– Что ты здесь делаешь?

Это простой вопрос. Вопрос, на который Исак должен быть в состоянии ответить, не чувствуя, как перехватывает горло. Но он не может и смотрит сейчас на Эвена так, будто проглотил язык.

Да. Что я здесь делаю?

– То есть приятно тебя видеть. Я рад, что ты здесь, – быстро добавляет Эвен, и его тело начинает двигаться само по себе, словно не задумываясь о последствиях. И два широких шага спустя Эвен оказывается совсем рядом с Исаком, Эвен со своими длинными конечностями, залитыми солнцем голубыми глазами, мягкими волосами и запретной кожей.

Исак жалеет, что не может прикоснуться к нему. Ему отчаянно этого хочется, неконтролируемое желание пульсирует в кончиках пальцев. И он практически готов сдаться. Но складка между его бровями заставляет Исака опустить глаза, потому что на лице Эвена застыло выражение, от которого у Исака уже давно по коже бегут мурашки, единственное выражение, которое он никогда не хотел видеть на лице Эвена – жалость.

Эвен сочувствует ему. Эвен считает его жалким. И это началось после того, как Исак открыл ему свою душу два дня назад в палатке под дождём.

Почему-то кажется, что прошло уже много недель.

– Сегодня твой последний день в школе, – наконец говорит Исак. Слова даются ему с трудом, но он справляется. Он репетировал этот разговор в коллективете перед уходом.

– Ты запомнил. – Эвен улыбается, и морщинки собираются в уголках его глаз, которые так любит целовать Исак, и он чувствует, как сердце начинает учащённо биться под ожогом.

– Я обещал тебе кебаб.

Исак пожимает плечами и старается скрыть тот факт, что его лицо пылает. Он пытается не думать о том, в каких обстоятельствах дал это обещание. Пытается не думать о переплетённых голых ногах на грязном спальнике во влажной палатке, в которой воняло потом и сексом, о сильной руке, которая играла с прядями его волос, пока он не заснул, о синяках, оставшихся от пальцев Эвена у него на боках, пока они целовались и проглатывали стоны друг друга, об ощущении его языка на губах. Больше всего Исак любит вкус Эвена, и это стыдно. Его мысли постыдны, и ему бы хотелось, чтобы они исчезли.

Исак пытается не думать об этом.

– Я не думал, что ты говорил серьёзно, – отвечает Эвен, по-прежнему улыбаясь, но в его голосе тоже слышится нервозность. Он звучит так, словно тоже пытается об этом не думать.

– Я был уверен, что ты снова меня продинамишь.

И эта белая футболка с длинными рукавами так ему идёт. Будто сделана для него.

Специально для него. Исак не может представить её на ком-то ещё.

– Я не хотел разбить тебе сердце в тот единственный раз, когда ты выпускаешься из Бакки, – парирует Исак. Он решает свести всё к шутке, даже улыбается. – Такое не каждый день происходит.

– Я думал, только любовь может разбить сердце.

Молчание повисает всего на несколько секунд, но кажется, что время специально решило растянуться между ними сейчас, чтобы заставить Исака страдать. Всё это ужасно неловко, но он верит, что Эвен исправит свою ошибку, судя по тому, как он меняется в лице.

– То есть я имел в виду, как в песне. Я слушал твои плейлисты, ну и там есть эта песня, «Только любовь может разбить твоё сердце», – откашлявшись, объясняет Эвен и поднимает правую руку, чтобы потереть шею сзади – нервная привычка, которую Исак уже замечал за ним раньше. – Я не хотел, чтобы это прозвучало странно. Извини.

– Нил Янг. 1970 год. Семидюймовый винил, – мгновенно отвечает Исак. Он не может допустить, чтобы напряжение и неловкость и дальше мешали им.

И он мог бы прокомментировать тот факт, что заметил, что Эвен слушает его плейлисты на Spotify – в основном потому, что он его единственный «друг» в приложении – но решает этого не делать. Он не уверен, что чувствует, зная, что Эвен слушает песни, которые обычно успокаивают беспорядочные мысли Исака. Таким образом Исак намеренно демонстрирует ему свою уязвимость.

– Хм, да. Эта песня. Клёвая песня. Мне нравится рифф, – добавляет Эвен, заставляя Исак задуматься, а знает ли он вообще, что такое рифф.

– Так что? По кебабу?

– Конечно.

.

– Поздравляю с окончанием школы, – говорит Исак, когда они забираются на высокие табуреты у большого окна. Они сидят рядом, практически соприкасаясь коленями. Исаку приходится положить руки на собственную ногу, чтобы удержаться от физического контакта. – Ну и каково это – чувствовать, что ты закончил?

– Ты говоришь прямо как моя мама. – Эвен улыбается, неаккуратно откусывая кебаб, отчего соус течёт по его подбородку.

Я хотел бы быть этим грёбаным соусом.

Исак отводит взгляд.

– Я не возражаю против такого сравнения, – он пожимает плечами.

– И что дальше? Ты спросишь меня о Рюссах и о том, как я себя чувствую из-за того, что не участвую в этом?

– Мне неинтересно знать, что ты чувствуешь из-за того, что не участвуешь в этой кровосмесительной оргии, спонсируемой государством.

– Что за хрень ты говоришь? – фыркает Эвен, хмуря брови, что говорит о его недоумении и изумлении.

– О кровосмешении. Ты знал, что в Норвегии очень велика вероятность вступить в связь с двоюродными и троюродными родственниками? Так вот вся эта рюссовская фигня только увеличивает подобную вероятность.

Эвен смеётся. Он откидывает голову назад, и закрывает глаза, и просто смеётся. Исак смотрит на него, позволяет себе насладиться этим видом. Немного. Совсем чуть-чуть.

– Ты себя вообще слышишь? Кровосмешение? Серьёзно?

– Ты понимаешь, о чём я!

.

– Ты счастлив? – спрашивает Исак, когда они заканчивают есть и продолжают сидеть, болтая ногами. Вопрос довольно неопределённый, но ему хочется его задать.

– Я был бы счастливее, если бы мы закончили вместе, – отвечает Эвен.

Вместе. Исак чувствует себя странно, будучи частью единения, о котором говорит Эвен. Единение с кем-то всегда было чуждым для него. Он всегда оставался в стороне, жил в тени. Это странно, и Исак не знает, как интерпретировать непонятное умиротворение, наполняющее его.

– Это неважно, и ты сам об этом прекрасно знаешь, – говорит Исак. – Я ходил в школу в этом году только потому, что отец совершенно достал меня этим.

– То есть ты не вернёшься на следующий год? – спрашивает Эвен, немного хмурясь и вытирая пальцами остатки соуса с лица.

Исак передаёт ему салфетку и старается не думать о том, как бы ему хотелось облизать пальцы Эвена.

– Я попытаюсь сразу поступить в университет, – отвечает Исак.

– А так можно, если ты не закончил школу?

– Доктор Карлсен пытается как-то это решить.

– Кто?! – Эвен резко поворачивается к нему, чуть не стукаясь ногой о колени Исака.

– Карлсен. Из лаборатории. Я тебе о ней рассказывал.

– Ты имеешь в виду женщину, которая мучила тебя до тех пор, пока ты не потерял сознание, и им пришлось отвезти тебя в грёбаную больницу?!

Исак притворяется, будто раздражён бессмысленным беспокойством Эвена. Но это не так. Совсем. Он любит, когда Эвен начинает волноваться даже из-за мелочей. От этого он чувствует, словно о нём заботятся.

– Нет, я имею в виду блестящую женщину, которая дала показания в мою пользу во время слушания об эмансипации. Женщину, которая руководит уникальной национальной лабораторией, где, по её мнению, я могу стать прекрасным дополнением в команде исследователей, – говорит Исак.

– Ты будешь её грёбаной подопытной крысой?!

– Нет. Боже. Успокойся, ладно? – Исак закатывает глаза и втыкает вилку в остатки кебаба. – Я буду работать в лаборатории. Я буду ходить на лекции как обычный студент, но параллельно буду работать в качестве ассистента. Как Гейр.

– Гейр? Тот парень, что мучил тебя своими иголками? Тот парень, который был там в тот день…

– Эвен, – перебивает его Исак, потому что он ведёт себя как ребёнок.

– Мне это не нравится.

– Тебе и не должно это нравиться.

Мы не вместе. Между нами нет никакого единения. Тебе не должно нравиться то, что я делаю со своей жизнью. Ты – не мои родители, ты – не моя семья. Мы ничто.

– И где это всё будет происходить? Тебе придётся переехать в Тронхейм? – спрашивает Эвен с горечью, будто слова Исака задели его.

– Если всё получится, то да. Но я ещё не знаю. Возможно, я подожду год или семестр.

– Ясно.

Эвен кажется расстроенным. И Исак уже какое-то время пробует кое-что новое – говорит о своих наблюдениях вслух.

– Ты кажешься расстроенным, – произносит он.

– Нет, – вздыхает Эвен, и смотрит вдаль через стекло перед ними. Исак рад, что он не смотрит ему в глаза. – Просто обдумываю.

– Что обдумываешь?

– Новую информацию. Не знаю, как я с этим справлюсь.

– Справишься с чем?

– С тем, – Эвен поворачивается и смотрит Исаку в глаза, его голос звучит на октаву ниже, – что я буду так далеко от тебя.

Эвен произносит эти слова с такой искренностью, что Исак совершенно обескуражен и обезоружен. У него снова перехватывает горло.

Тогда Эвен делает это. Широко-широко улыбается. И его прекрасная улыбка растягивается по всему лицу, от ушей к носу. Он улыбается и так искренне смеётся, и этот смех иногда сбивает Исака с толку.

– Ты в порядке, Ис? – смеётся Эвен.

Ис. Исак не знает, в какой момент они стали использовать эти уменьшительные прозвища по отношению друг к другу, но такова теперь их реальность. Он – Ис, а Эвен – Эв. Это должно бы его беспокоить, но Исак прячет эту мысль подальше, как и всё остальное, чему не может найти рационального объяснения.

– Ох, отвали, – тихо бормочет Исак, переводя взгляд за окно перед ними и стараясь не улыбаться.

– Это улыбка? – снова смеётся Эвен.

– Заткнись.

– О да, определённо похоже на улыбку.

Исак закатывает глаза, потом тянет козырёк снепбека вниз, чтобы скрыть это.

– Кто будет смешить тебя в Тронхейме, а?

– Я не сказал, что еду туда! – фыркает Исак.

– Так это правда? Я тебя смешу? Заставляю тебя улыбаться? – губы Эвена расплываются в ещё одну ослепительную улыбку. Исаку больно говорить с ним, когда он такой, когда от него исходит очарование, и солнечный свет, и теплота. Исак не может вынести его, когда Эвен такой. – Ты признаёшь мою способность заставлять тебя улыбаться?

И задевать, и смеяться, и хотеть, и нуждаться, и кричать.

– Не признаю я никакого дерьма, – вместо этого отвечает Исак.

– Обожаю, когда ты забываешь о своих претенциозных словечках и начинаешь материться, как обычный мудак. Люблю, когда ты позволяешь себе продемонстрировать уязвимость.

– Уязвимость? Ты хотел сказать раздражение? Ты вообще представляешь, насколько ты невыносим? – Исак закатывает глаза, пытаясь унять жар, который он чувствует на щеках.

– А что случилось с нежеланием разбивать мне сердце в день окончания школы? – дуется Эвен, и в уголках его глаз снова собираются морщинки, которые нравится целовать Исаку, когда Эвен этого не замечает.

– А что случилось с утверждением, что только любовь может разбить твоё сердце?

Исак прикусывает язык, стоит ему произнести эти слова, и теперь у него горит грудь. Но это успокаивающий огонь, утешающий огонь. Эвен перестаёт смеяться, но улыбка остаётся на его лице, словно он собирается сделать что-то возмутительное. Так и происходит.

Эвен не отвечает на дурацкий вопрос. Он просто прижимает колено к ноге Исака. Тихо, не произнося ни единого слова. Он прижимается коленом к его колену, и всё тело Исака охватывает огнём, как и его мысли.

Потом Эвен наклоняется к нему, пока их лица не оказываются очень близко, пока всё, что может слышать Исак, – это его дыхание, пока ему не начинает казаться, что он может ощутить вкус воздуха между ними.

– Если ты поедешь в Тронхейм, я тоже поеду в Тронхейм, – шепчет Эвен.

И эти слова опаляют Исака стыдом и виной. Простой контакт, соприкосновение коленей, торжественное обещание, искренняя улыбка Эвена. Это глупо, но Исак хочет этому верить. Он хочет верить, что Эвен последовал бы за ним, если бы он решил покинуть город, хранящий в себе самые болезненные воспоминания. И это пугает его. Это наполняет его ужасом, потому что Исак не понимает.

Он не понимает, почему Эвен не упоминает о том, что они теперь могут прикасаться друг к другу, когда захотят. Почему он по-прежнему притворяется, что им нужен дождь, или бассейн, или душ для прикосновений. Почему он касается его только тогда, когда знает, что Исак в этом больше всего нуждается. Как вот прямо здесь, прямо сейчас, посреди кебабной, когда они говорят о том, что он не смог закончить свой выпускной год, как остальные.

Это ужасно постыдная мысль, но Исаку нужен Эвен. И это его пугает.

– Ты же не можешь уехать без своего партнёра по науке. Правда?

Исак скользит ногой по внутренней стороне бедра Эвена и прижимает к нему колено. Они смотрят друг на друга, пока глубоко внутри него не разрастается странное ощущение.

И тогда до него доходит – осознание, что Эвен ведёт себя с ним очень осторожно после недавнего признания Исака.

Ты не можешь уйти, если я так и не впустил тебя. Ты не можешь уйти, если ты никогда не был внутри.

– Тебе не нужно меня спасать, или что ты там сейчас делаешь. Понимаешь? – признаётся Исак, когда выносить молчание уже невозможно. – Меня не нужно спасать.

– Возможно, это ты спасаешь меня.

Исак закатывает глаза и отклоняется от него. – Эвен…

– Я имею в виду, что ты в буквальном смысле составляешь мне компанию в последний учебный день, когда абсолютно все, кого я знаю, отмечают и веселятся без меня, – улыбается Эвен. – Возможно, это ты спасаешь меня.

В этом нет никакого смысла, но Исак решает оставить эту тему. В конце концов именно поэтому он изначально и предложил пойти в кебабную, после того как Эвен стал жаловаться, что до сих пор не разговаривает с парнями, а они всегда в последний учебный день ходили есть кебаб.

– Ты мог бы поговорить с парнями.

– Я поговорю, – кивает Эвен. – Только не сегодня. Сегодня я ем кебаб с тобой и обсуждаю гипотетическую возможность когда-нибудь уехать из Осло. Ну ты понимаешь. Ради науки.

– Ради науки, – повторяет Исак, прищуриваясь. – Ты готов переехать ради науки.

– Да. Просто поразительно, на что в наши дни готовы люди ради науки. Я слышал, что некоторые даже прибегают к ручной стимуляции и феллацио ради неё.

Исак пихает его рюкзаком, и Эвен смеётся, давясь едой.

.

Исак провожает Эвена домой. Юлие ведёт его на ужин вечером, чтобы отпраздновать окончание школы. Это немного согревает сердце Исака – знание, что по крайней мере Эвену есть чего ждать.

– Ты можешь пойти с нами, – говорит ему Эвен, когда до его квартиры остаётся пройти несколько улочек. – Уверен, мама будет в восторге, если ты присоединишься.

– Я, э-э-э, я бы не хотел навязываться.

– Так ты и не навязываешься. Ты же знаешь, что она тебя обожает.

Лицо Исака вспыхивает, и он ненавидит, что кожа всегда выдаёт все его чувства. Он так сильно это ненавидит.

– Предполагается, что сегодняшний вечер должен быть только для тебя.

– Да, и я хочу, чтобы ты был там, – говорит Эвен. – Давай же. Ты сейчас мой единственный друг.

Друг.

Исак никогда не считал себя другом Эвена. Их отношения всегда были либо деловыми, либо чисто физическими. Дружба находится в другом измерении, о котором он даже не пытался думать. Друзья? Они не друзья. Дружба подразумевает доверие, и любовь, и обеспокоенность, и…

– Я даже поделюсь с тобой своей картошкой фри.

.

Они сидят рядом за овальным столиком с красивыми столовыми приборами, а Юлие расположилась напротив. Это роскошный ресторан с длинными бархатными шторами. Исак видит, что Юлие гордится Эвеном и пытается продемонстрировать это, как-то вознаградить его. На ней симпатичное бирюзовое платье и серёжки. От неё исходит лёгкий аромат парфюма, а волосы уложены в причёску. Она выглядит прекрасно, но кажется немного взволнованной несмотря на то, что смеётся над всем, что говорит Эвен.

Юлие так сильно любит своего сына, и Исак горит от зависти, но в этом нет злобы. Он тоже гордится Эвеном. На Эвене красивая рубашка и брюки, волосы уложены гелем. И Эвен, и Юлие нарядились ради сегодняшнего мероприятия, и Исак обязательно задумался бы, что чувствует себя не в своей тарелке, если бы не был так очарован, наблюдая за ними. Их взаимодействие можно было бы охарактеризовать словом «благотворное».

– Спасибо, что пришёл, Исак, – с улыбкой говорит ему Юлие.

– Спасибо, что пригласили меня.

Он медленно потягивает воду и надеется, что она не заметила, что он специально заказал самое дешёвое блюдо в меню. Он ест картошку фри Эвена и разражается тирадой по поводу генетического редактирования, когда Юлие упоминает, что читала об этом статью. Они говорят о недавно вышедших блокбастерах, в то время как Эвен закрывает лицо рукой, разыгрывая раздражение. Они немного обсуждают музыку 70-х и 80-х, так как выясняется, что Эвен в последнее время регулярно слушает её дома. И Исак улыбается, когда Юлие замечает, что его влияние на Эвена начинает сказываться на их отношениях с соседями.

Ужин проходит идеально, пока в ресторан не заходят Мутта и Юсеф с семьями. Они оба подходят к их столику и целуют Юлие в обе щёки. Исак не может не завидовать такому простому жесту. Эвен встаёт, чтобы обнять парней и поприветствовать их родственников. Всё это мучительно неловко, и Исаку хотелось бы сделать происходящее менее болезненным.

– Приятно вас видеть, – повторяет Исак, пряча руки за спиной. Он чувствует на себе взгляд Мутты. В нём застыли вопросы, на которые у Исака нет ответов. Но он полагает, что это довольно странная ситуация – то, что он ужинает с Эвеном и его мамой.

– Исак… Исак мой э-э-э… – пытается представить его Эвен, когда родители Юсефа спрашивают его об этом.

– Он – член семьи, – говорит Юлие, заставляя сердце Исака глухо стучать в груди. – Исак – член семьи. Правда, Исак?

Исак смотрит на Эвена, чувствуя, будто выходит за рамки, но тот лишь кротко улыбается, словно только что услышал забавную шутку. Исак вопросительно смотрит на него, на что Эвен беззвучно шепчет слово «кровосмешение». Исак фыркает так громко, что чуть не роняет стакан с водой на стол. Они оба хихикают, пока лицо Эвена снова не мрачнеет.

И позже, когда парни с семьями отходят к своим столикам, Исак не может перестать смотреть на одинокую руку Эвена, лежащую рядом с тарелкой. Ему бы хотелось взять Эвена за руку. Исак знает, что ему больно. Он всегда может сказать, когда Эвену больно. Обычно он затихает, но реагирует на всё чересчур бурно. Его смех начинает звучать фальшиво. Морщинки по-прежнему собираются в уголках глаз, но не так, как когда он смеётся искренне. Он слишком старается. Исак знает, когда Эвену больно, и он бы хотел прикоснуться к нему, чтобы помочь выработать гормоны счастья, которые так ему нужны сейчас.

Юлие опережает его. Она хватает Эвена за руку, лежащую на столе, и сжимает её.

– Я так тобой горжусь, малыш, – говорит она, потом подносит его руку к губам и целует. – Очень-очень горжусь.

– Перестань, – хихикает Эвен, отнимая руку.

Исак наконец понимает, что тёплое щекочущее чувство у него в животе – это гордость. Он тоже гордится Эвеном.

.

Юлие высаживает их у коллективета, и Исак не может не покраснеть, когда Эвен говорит, что переночует у него. Он даже не может посмотреть Юлие в глаза, не говоря уже об Эвене.

Они отправляются на короткую прогулку, чтобы дать Эскилю возможность убежать на очередное свидание и не подвергаться допросу с его стороны. И Исак спотыкается, когда они карабкаются по лестнице, и Эвен так близко позади него. Они не оставались одни в замкнутом пространстве с той ночи в палатке, потому что на обратном пути в Осло Эвен подвозил двоих посетителей фестиваля, которые ни на секунду не затыкались во время поездки. Исак чувствует нервозность и неуверенность.

Он пытается открыть замок ключом, пока Эвен терпеливо ждёт, опираясь на стену и с любопытством наблюдая за ним.

– Дыши, Исак, – дразнит он.

– Заткнись.

Исак тратит так много времени, пытаясь открыть дверь, что Линн решает покинуть уютный диван и прийти ему на помощь.

– Ты забыл, как пользоваться ключами, или… – она делает паузу, увидев Эвена. – О. Ясно.

– Хм, мы потусим немного, – говорит Исак, словно оправдываясь.

– Мило. Привет, Эвен.

– Привет, Линн. Как твои дела? – отвечает он с улыбкой, всегда с улыбкой. Он может перестать улыбаться?

– Всё по-старому. У тебя?

– Всё по-старому.

.

– Это больно?

Эвен задаёт вопрос тихо и неожиданно. Он лежит на боку, подпирая голову рукой, его локоть упирается в любимую подушку Исака. У него голая грудь, потому что выяснилось, что он не хочет испортить свою красивую рубашку. Он смотрит на Исака, лежащего на спине в самом удобном свитере и устремившего взгляд в потолок, потому что ему тяжело дышать, когда Эвен настолько рядом, когда его обнажённая кожа так близко.

«Это больно?»

Вопрос довольно неопределённый. Исак мог бы притвориться, что не понимает, о чём спрашивает Эвен. Он мог бы притвориться, что того разговора не было. Но он не хочет.

– Нет, – так же тихо отвечает Исак. – Сейчас нет, – добавляет он.

– А когда обычно больно?

– Я не знаю, – врёт Исак. Больше всего болит, когда его мысли закручиваются в водоворот, когда его переполняют беспомощность и воспоминания, которые он хотел бы похоронить навсегда.

– Ты всегда спишь в одежде? Даже когда ты один?

– Да, – отвечает Исак. Он пытается не обращать внимания на то, насколько вопросы Эвена назойливы.

– Потому что тебе так удобнее?

– Потому что, если я этого не вижу, значит этого не существует.

Это простые слова, но Исак понимает скрытый в них философский смысл, только когда они слетают с его губ. Это аналогия со всем остальным. Не только с ожогом на его сердце. Это обо всём. Обо всём, от чего он бежит. Обо всём, что он предпочитает игнорировать.

– Но это существует, – бормочет Эвен низким сонным голосом. Он так успокаивает. Как рука, запутавшаяся в волосах. – Отказ признать существование этого называется отрицанием и подавлением.

– Ты проводишь слишком много времени со своим психотерапевтом, Эвен.

– Возможно, если ты примешь, что оно существует, тебе больше не будет больно.

– Ты поэтому захотел остаться ночевать? Чтобы проникнуть в глубины моей психики и спасти меня от предполагаемого отрицания и подавления?

– Нет. Я просто хочу спать с тобой.

У Исака перехватывает дыхание, и тело непроизвольно напрягается.

– То есть я хотел сказать рядом. Рядом с тобой. Не в смысле «с тобой», – мгновенно поправляет себя Эвен. – Не в смысле, что я хочу переспать с тобой.

Сердце Исака начинает быстрее колотиться в груди, слова Эвена лишь ухудшают ситуацию. Комната начинает немного кружиться перед глазами, кожа горит под свитером. Он задумывается об этом. О сексе с Эвеном.

– Ох, я совсем не это хотел сказать, – вздыхает Эвен. – Я не говорю, что не хочу этого, в смысле в принципе. Ну то есть я бы не возражал заняться с тобой сексом. То есть я бы с удовольствием это сделал. Не в качестве благотворительности. Я бы определённо был активным участником, ну, понимаешь. Я получаю удовольствие от наших экспериментов, и… Просто сейчас я здесь не для этого. Я просто…