Текст книги "Burning for your touch (ЛП)"

Автор книги: cuteandtwisted

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 52 страниц)

И тем не менее единственное слово, которое пришло Эвену в голову в качестве утешения в ту ночь, это слово «красивый». Какова вероятность, что ты сейчас искренен? Исак знает, что у Эвена не такой большой словарный запас, как у него, но зато у него всегда богатое воображение. Эвен мог бы придумать другие слова, другие качественные прилагательные. Почему красивый? Возможно ли, что существует малейшая вероятность, что Эвен действительно так думает, верит в это? И почему это важно?

Исак знает почему.

Он ждал, что ему будет стыдно, когда Эвен наконец увидел его той ночью, всего целиком, когда он наконец увидел то, что Исак так старательно скрывал. Но он не почувствовал ничего кроме облегчения. Облегчение, и свободу, и непринуждённость. Исак даже не представлял, как он устал прятаться, до того момента. Исак устал стыдиться.

Он по-прежнему чувствует стыд. Вид собственной груди по-прежнему обжигает его, потому что мозг отказывается признавать его наличие. Но чем дольше он смотрит, тем меньше он возражает. Это защищает его – его ожог. Так было всегда.

Его мысли совершенно лишены смысла.

Исак проводит пальцами по груди, по коже, по самой постыдной части себя, и понимает, что ирония в том, что эту часть он ненавидит в себе меньше всего. Он откручивает кран и держит руку под холодной водой, а потом снова прикладывает её к груди. Он вздыхает от прохлады, и этот вздох похож на стон.

Это приятно. Он не чувствует ничего кроме облегчения.

Он завтра будет плавать с голой грудью. Он завтра наденет обычные шорты.

========== Глава 14 – Философия чувства – часть 3 ==========

.

Исак приходит в бассейн заранее. Его повышенная тревожность и привычка заранее готовиться ко всему, что может повлиять на события каждого дня, привели к тому, что он всё же взял с собой гидрокостюм на случай, если передумает или если у кого-то ещё возникнет блестящая идея пойти в закрытый бассейн в середине лета.

Он в раздевалке один, гипнотизирует взглядом гидрокостюм, у которого, кажется, тоже появились глаза, и он наблюдает за Исаком, осуждает его. Исак чувствует нервозность и неуверенность, как человек, направляющийся в аэропорт и не могущий избавиться от навязчивой идеи, что забыл что-то важное. Теперь даже его аналогии не имеют смысла. Уверенность, которую он ощущал дома и по дороге в бассейн, теперь оставила его, сомнения вновь завладели мыслями.

В результате Исак надевает гидрокостюм, но не застёгивает его до конца. Он быстро идёт к бассейну и, не раздумывая, прыгает в воду. Вода всегда делала его сильным. Так получается и сейчас.

После пятнадцатиминутного напряжённого внутреннего спора с самим собой Исак наконец расстёгивает молнию, держась за маленькую лестницу у края бассейна. Он поспешно стаскивает с себя костюм, и вода, доходящая до его нижней губы, продолжает скрывать тело Исака. Он плавает и ждёт, когда снова начнёт чувствовать себя комфортно.

Он ждёт, когда по коже перестанут бежать мурашки.

Он свободен. Наконец-то.

.

Эвен должен скоро прийти. Исак специально надел пластиковые часы, чтобы следить за временем, и он знает, что Эвен никогда не опаздывает на их свидания в бассейне.

Поэтому он не удивляется, когда слышит шум, доносящийся из раздевалки. Потому что это должен быть Эвен. Обязательно. Исак поворачивается спиной к входу и решает удивить его. Это глупо, но он думает, что Эвен оценит тот факт, что Исак снова разделся перед ним. В конце концов Эвен любит чувствовать себя особенным.

Исак продолжает держаться на воде, отвернувшись от входа, и вдруг слышит, как кто-то снисходительно усмехается позади. Кровь мгновенно застывает у него в жилах.

– Так-так-так. Полагаю, что ты иногда всё же раздеваешься?

Исак в панике оборачивается, лихорадочно ища глазами свой костюм, и понимает, что он находится в руках Эрика.

Блядь.

Эрик и ещё какой-то парень, имя которого Исак никогда не считал нужным запомнить (Нильс? Матс?), стоят у бортика и улыбаются друг другу. И Исак чувствует себя таким маленьким в воде, меньше и беззащитнее, чем когда бы то ни было, потому что он без одежды, и он мокрый.

Он не может спрятаться, как и не может защитить себя. Лучший вариант для него – не показывать охватившую его панику, оставаться холодным и собранным. Они не знают, что он в данный момент уязвим и беззащитен. Ему нужно продолжать играть свою обычную роль.

– Эрик, – спокойно выдыхает Исак, поднимая руки, чтобы закрыть грудь. – Что привело тебя в закрытый бассейн в середине лета? Снова чувствуешь неуверенность из-за своего тела? Тебя не взяли на очередной модный показ?

Возможно, если Исак сможет вывести его из себя, тот просто уйдёт. Эрику всегда нравилось трепаться, но он каждый раз принимал слова Исака близко к сердцу и сбегал прочь, когда они задевали его. Исаку никогда не приходилось использовать руки, чтобы обжечь Эрика. Слова всегда оказывались не менее эффективными.

Но улыбка Эрика становится только шире, словно у него есть какой-то козырь. Это заставляет сердце Исака чаще забиться в груди, его показное спокойствие теперь вряд ли поможет.

– Вообще-то мы здесь, чтобы поговорить с тобой, Исак, – хихикнув, говорит он.

– О, правда? – фыркает Исак, но выходит неубедительно. – Хочешь, чтобы я нанёс очередной удар по твоему самолюбию? То есть слухи всё-таки правда? Ты мазохист? Тебе нравится, когда тебя унижают?

Улыбка Эрика немного гаснет. Он очевидно раздражён. Но у Исака нет времени облегчённо выдохнуть, потому что Эрик улыбается снова.

– Забавно, что ты спросил. Потому что вообще-то я здесь, чтобы проверить, правдивы ли слухи о тебе, – говорит он.

Какие слухи.

– Я по-прежнему не играю за ту команду, Эрик. Боюсь, что ты не можешь мне отсосать. Прости, – бормочет Исак, прибегая к последнему средству. Он знает, что больше всего Эрика задевает, когда его называют геем, так как он слишком печётся о своей внешности.

Эрик бросается вперёд как рассерженный ребёнок и прыгает в воду. И это было бы смешно, если бы Исак так не беспокоился из-за своей голой груди и того факта, что друг Эрика (Нильс? Ларс?) тоже оказался с ними в бассейне.

– Ах ты, грёбаная задница! – кричит Эрик, выныривая на поверхность. На мгновение Исак задумывается, а умеет ли он вообще плавать, наблюдая, как Эрик пытается не наглотаться воды.

– Тебя так легко завести. Ты такой предсказуемый, – ухмыляется Исак, немного отплывая от них.

Но Эрик и другой парень продолжают приближаться к нему. Создаётся впечатление, что они больше не боятся неизбежного. Словно, единственное, что защищало Исака всё это время, теперь исчезло. Они приближаются к нему так, будто не боятся к нему прикасаться.

– Парни, нужно ли мне вам напомнить, что вы… – начинает Исак, но слова застревают у него в горле в тот момент, когда рука Эрика ложится на его мокрое плечо.

Какое-то мгновение ничего не происходит.

А потом весь мир Исака начинает рушиться у него на глазах.

– Твою ж мать! – радостно кричит Эрик и начинает смеяться. Он смеётся, пока всё внутри Исака каменеет и начинает разрушаться, кислород перестаёт поступать в его лёгкие.

– Боже мой! Так это правда?! Ты не можешь обжигать людей в воде? Всё это время, когда ты был таким невыносимо высокомерным, мы могли просто тебя утопить, когда…

Эрик замолкает, и Исаку хотелось бы, чтобы он продолжал. Пожалуйста. Нет. Только не это. Всё, что угодно, только не это.

– Господи, что это за херня у тебя на груди?!

Нет.

Исак отключается. На какое-то мгновение он покидает своё тело. Глаза Эрика широко открыты и устремлены на то единственное место, куда никому не позволено смотреть. И это причиняет Исаку боль. Это непоправимо обжигает и ранит его – видеть взгляд Эрика, его отвращение, жалость.

– Чувак, посмотри на это! – машет Эрик Нильсу или Ларсу, и Исак не понимает, как он до сих пор держится на воде, если его мозг перестал функционировать.

– Господи, да как тебе разрешают приходить в бассейн с таким дерьмом на груди?! – гогочет Эрик, и он так жесток. Исак никогда не чувствовал себя настолько разбитым. – Ты реально гниёшь изнутри. Я обращусь с жалобой в администрацию бассейна. Это явно противоречит нормам гигиены.

Исак ничем не может ответить. У него пересохло горло. Слова покинули его. Его мозг застрял где-то между яростью, шоком и болью.

– Всё это время ты издевался надо мной, говоря, что я недостаточно привлекательный, в то время как ты сам настолько отвратительный? Ты поэтому носишь столько одежды? Потому что ты, блядь, такой безобразный?

«Ты хотя бы представляешь, насколько ты красивый?» Мысли Исака возвращаются к словам Эвена. Красивый. Эвен назвал Исака красивым, когда увидел то же самое, что видит сейчас Эрик. И Исак чувствует, что его трясёт от злости и стыда, потому что Эвен – Лгун. Всё, что он говорит, – ложь.

Однако сильнее всего обжигает понимание, что Исак так и знал. Он знал, что эти слова ничего не значили, но его реакция на отвращение Эрика – живое доказательство, что он позволил словам Эвена повлиять на себя.

Красивый.

У Исака начинает звенеть в ушах. Он не хочет этого слышать. Не хочет слышать, какой он уродливый и отвратительный.

Он и так это знает. Ему не нужно, чтобы кто-то повторял слова его матери. Ему не нужно всё это слышать. Исак покидает своё тело.

Он покидает его, пока лёгкие не начинают гореть, и гореть, и гореть, и гореть. И ему нужно какое-то мгновение, чтобы понять, что он больше не дышит. Что его лёгкие горят из-за недостатка кислорода, а не из-за боли, разрывающей его сердце. Что он под водой и не может дышать. Эрик пытается его утопить.

Исак думает об этом какое-то мгновение – о том, чтобы сдаться, чтобы отпустить. Разве это не было бы приятно? Отпустить всё. Стать наконец свободным. Эрик провёл бы свою жизнь за решёткой, а его мать умерла бы от горя. Разве это не было бы приятно? Хельге, услышав об этом, наверное, возненавидел бы себя ещё больше. Каждый, кто когда-то был к нему несправедлив, почувствовал бы вину, приобрёл бы шрам на всю жизнь. Разве это не было бы приятно?

Да и не то чтобы Исаку было что терять. Жизнь, полная агонии, боли и стыда. Жизнь, полная разочарований и одиночества. Жизнь без света и утешения. Жизнь настолько пустая, что единственное, что делает её терпимой – это книги, громкая музыка и философия. Его жизнь так скучна, так болезненна, так бессмысленна.

Разве это не было бы приятно? Кто стал бы оплакивать его? Кто? Сестра ненавидит его. Юнас, наверное, забудет его через неделю. У него есть Эва. Кто есть у Исака? Кто есть у него кроме двух соседей по квартире, которые, вероятно, испытывают ту же боль, что и он, и парня, чья улыбка превращает самые тёмные моменты в яркие весенние дни.

Парень, который называет его красивым. Парень, который…

Что за хуйню я творю.

Дальше всё будто в тумане. Исак отключается. Такое уже происходило раньше. Но никогда с такой интенсивностью, с таким жаром и яростью. Что-то овладевает им. Что-то иное, какая-то сущность, не имеющая с ним ничего общего. Это ожог. Ожог на мгновение оставляет его тело, вырывается на свободу. Холодная вода вдруг начинает казаться горящей лавой, только вот теперь Исак горит не внутри. Он горит снаружи.

Он поджигает воду. Его сердце пылает огнём, и вода делает то же самое.

Он не осознаёт, что душит Эрика, оставляя глубокие ожоги вокруг его шеи, пока не приходит в себя, пока снова не чувствует прикосновение, которое всегда успокаивает его, всегда возвращает его к жизни, всегда даёт опору.

– Исак, перестань! Пожалуйста! Это я!

Это Эвен. Он в бассейне. Он позади Исака, пытается его обнять.

Исак мгновенно разжимает руки. Он опускает их и понимает, что с трудом видит, с трудом дышит. Он ничего не замечает. Он не видит, как Эрик с приятелем выбираются из бассейна с явными ожогами на коже. Не помнит, как Эвен вытаскивает его из воды. Не слышит, как в происходящее вмешиваются работники бассейна, среагировавшие на крики. Его трясёт, и трясёт, и трясёт.

.

Его оцепенение не проходит. Эвен уже закончил убеждать бедную девушку, работающую на ресепшене, что ничего не случилось, а Исак всё ещё не в себе, его по-прежнему трясёт. Он стоит под душем десять, двадцать, тридцать минут. Он не может успокоиться. Он понятия не имеет, сколько времени уже провёл в общей душевой.

– Исак, – наконец раздаётся шёпот Эвена сзади, их мокрые тела на безопасном расстоянии друг от друга. И он невероятно добр, что попытался дать Исаку время, чтобы осознать произошедшее.

Его голос мягкий и осторожный, и так можно охарактеризовать все действия и слова Эвена после фестиваля, после палатки, и признаний, и последовавшей за этим бессмысленной привязанности.

Исак пока не может чётко формулировать мысли, но он не уверен, что ненавидит это – то, что к нему относятся с такой заботой, словно он хрупкий и может сломаться в любой момент.

Он научился бояться жалости и естественного дисбаланса в отношениях с людьми, когда у него впервые проявились симптомы заболевания. И он изо всех сил старался восстановить этот баланс, убедиться, что никто не смотрит на него свысока, просчитывая каждый ход в своих манипуляциях.

Исак всегда ненавидел, когда оказывался предметом подобной мягкости. Но он бы солгал, если бы сказал, что то, с какой заботой относился к нему Эвен, временами не заставляло Исака чувствовать собственную значимость.

– Исак, – повторяет Эвен, на этот раз более уверенно, и это возвращает Исака назад, напоминает ему о том, где он находится и что только что произошло, о причине, по которой он стоит, повернувшись спиной к Эвену, о причине, по которой у него перехватывает горло.

Его мозг пытается осмыслить все возможные варианты развития событий. Он пытается сконцентрироваться на чём-то одном, пытается отложить остальные мысли в сторону, зацепившись за что-то важное. Но он не может сконцентрироваться. Он не может дышать. Он даже видеть не может.

– Блядь. Ты дрожишь, – вздыхает позади него Эвен. Исак слышит его удаляющиеся шаги и концентрируется на этой мысли. Он пытается угадать, куда пойдёт Эвен, что он сделает, чтобы Исак перестал дрожать, да и вообще сделает ли что-то.

Исак пытается представить, станет ли Эвен думать о нём хуже, когда осознает, чему только что был свидетелем, перестанет ли он относиться к нему с такой заботой. Исак задумывается, заметил ли Эвен ожоги на шее Эрика, которые он оставил, пытаясь задушить и утопить его в приступе ярости. Исаку интересно, нравится ли Эвену эта его сторона – неукротимая, неудержимая и неутолимая ярость и страстная жажда мести, которая живёт в нём и заставляет кожу гореть.

Исак пытается угадать, не ушёл ли Эвен из бассейна, не придётся ли ему после всего идти домой одному. Он думает, не ждёт ли его Эрик с друзьями на улице, разнеслись ли уже сплетни и стало ли всем известно то, что Исак так упорно старался скрыть.

Он настолько погружается в собственные мысли, что не слышит шаги Эвена в раздевалке. Однако он чувствует его позади себя. Так близко. Как всегда.

Эвен накидывает ему на плечи большое полотенце, и Исак с трудом удерживается, чтобы не отпрыгнуть от него. Он по-прежнему дрожит, голова по-прежнему кружится, он по-прежнему ждёт, чтобы злость улеглась и оставила его тело. Но Исак боится, что вместо неё придут тревожные мысли и бессмысленные страдания.

Эрик всем расскажет. Все узнают. Все.

Руки Эвена всё ещё лежат на его плечах, и Исак не понимает почему, пока Эвен не притягивает его к груди, обнимая сзади, укутывая полотенцем его грудь, и его руки, и его живот.

Исак не может сдержать судорожный вздох, когда Эвен упирается подбородком в его плечо и сжимает руки.

– Я читал, что объятия помогают в стрессовых ситуациях, – шепчет Эвен ему на ухо, и его голос успокаивает водоворот мыслей Исака, заставляя лишь одну из них ярко сиять в темноте его разума: Эвен его не ненавидит. – А ещё я читал, что они помогают людям перестать дрожать, – продолжает Эвен, начиная медленно раскачивать их из стороны в сторону под только ему известную мелодию, играющую у него в голове.

Исак понимает, что не произнёс ни слова с того момента, как Эвен вытащил его из бассейна. Возможно, это и не нужно. Возможно, он может позволить своему телу говорить за него.

Он откидывается на грудь Эвена и принимает утешающие прикосновения. Исак поднимает руки и накрывает ими руки Эвена. Он одновременно благодарен, и обеспокоен, и напуган, и опустошён.

– Всё будет хорошо, – говорит ему Эвен. – Мы что-нибудь придумаем. Всё будет хорошо.

Исак впивается пальцами в голые мокрые руки Эвена и впитывает эти успокаивающие слова, позволяет своему телу купаться в химических веществах, которыми Эвен мастерски наполняет его мозг.

– Мне так жаль, – наконец бормочет Исак, когда вспоминает, что задел лицо Эвена, пытаясь его оттолкнуть. – Блядь, у меня совсем крышу снесло!

– Всё нормально, – отвечает Эвен, крепче обнимая его.

Тогда Исак вспоминает, что обжёг Эрика в воде, и пытается выскользнуть из рук Эвена.

– Эвен, я его обжёг, – объясняет Исак срывающимся голосом. – Мы были в воде, и я всё равно его обжёг.

– Я в порядке, – говорит Эвен, притягивая его обратно. – Я не обжёгся. Ты обжёг только его. Всё нормально.

Потом Эвен прикасается губами к коже Исака там, где шея переходит в плечо; мягкий, нежный поцелуй, наполняющий его покоем и возвращающий назад.

Они медленно раскачиваются в любящих объятьях, которые Исак изо всех сил будет пытаться забыть потом, как делал и делает со всем, что не может понять или объяснить с рациональной и научной точки зрения. Но сейчас он в стрессовой ситуации. И Эвен возвращает ему долг за то, что Исак утешал его на пляже, и за кебаб, и за всё остальное. И Исак примет это. Сейчас Исак готов принять всё что угодно.

– Знаешь, что я делаю, когда всё кажется дерьмом, и я не могу думать? – шепчет Эвен, касаясь губами кожи Исака, и его голос успокаивающий и мягкий.

– Что?

– Я концентрируюсь на том, чтобы пережить эту минуту, и говорю себе, что следующая будет лучше, – отвечает Эвен, продолжая покачивать их из стороны в сторону, продолжая обнимать его. – Я просто концентрируюсь на том, чтобы дышать. Если ты сможешь дышать в течение минуты и не думать больше ни о чём, то всё станет лучше. Гарантирую.

Это не так. Исак знает, что заявление Эвена не имеет под собой никакой научной базы, но оно – как луч надежды.

– Всего минуту? – бормочет он.

– Да, всего одну минуту. Это всё, что нужно.

Он дышит в течение минуты, а потом ещё одной, и ещё одной, пока тоска не начинает постепенно отпускать его.

И когда Эвен поворачивает Исака к себе, чтобы заглянуть ему в глаза, чтобы обхватить его лицо большими и нежными руками, чтобы, не морщась, посмотреть на голую грудь Исака, а потом осмотреть его с головы до ног, чтобы убедиться, что на нём нет повреждений, Исака охватывает отчаянное желание снова обнять его, снова оказаться в его объятьях.

– На тебе никаких повреждений. Это хорошо, – говорит Эвен после тщательного осмотра.

И Исак хотел бы сказать ему, что ему всё равно больно. Что, пусть этого и не видно, но его сердце охвачено огнём.

Но, возможно, ему не нужно этого говорить, потому что Эвен снова заглядывает ему в глаза, нежно гладя большим пальцем по скуле, и спрашивает:

– Ещё окситоцина?

Исак кивает, ожидая ещё одного крепкого объятия.

Его сердце парит, когда Эвен целует его в губы. С заботой. С любовью. Мозг Исака пытается понять, почему в его груди и голове сейчас взрываются фейерверки, ведь они целовались уже тринадцать раз. Тринадцать. Он считал каждый божий раз. Он считал. Это помогает ему сконцентрироваться, классифицировать. Что считается поцелуем? Каждый раз, когда их губы соприкасаются независимо от длительности интервала между поцелуями, или это каждый раз, когда они делают это снова, каждый раз, когда они «целуются» после долгого перерыва. Тринадцать раз, если считать отдельные события, сорок девять – если считать каждый раз, когда их губы расставались, чтобы встретиться снова, каждое прикосновение, каждое движение языка.

Почему его мозг объят пламенем? Почему он так возбуждён, хотя только что чуть не утопил в бассейне двух парней?

Где энтропия? Почему второй закон термодинамики не применяется к этому, к ним, к Исаку и Эвену? Почему Исаку не надоедают эти поцелуи? Почему они по-прежнему лишают его слов и воли, хотя они – всего лишь обмен физиологическими жидкостями?

Исак открывается ему навстречу и ахает, когда рука Эвена оказывается на его голом боку, сжимает его. Он вспыхивает, когда Эвен стонет ему в рот и притягивает ближе. Есть что-то неоспоримо привлекательное, и волнующее, и ошеломляющее в Эвене несмотря на его мягкость. Его руки, его запах, его голос, его поцелуи, такие резкие, и настоящие, и мужские, и сладкие.

Исак уже смирился с фактом, что по какой-то причине его атомы испытывают непреодолимое влечение к атомам Эвена. Слабое ядерное взаимодействие между ними несомненно увеличивается, электромагнитная сила связывает их друг с другом. Сильное взаимодействие превратило жизнь Исака в полный бардак, когда Эвен игнорировал его после поездки в коттедж. Он не мог этого вынести – того, что Эвен его игнорировал. Это всё химия. Обжигающая химия. Обычная химия. Но где же энтропия? Где же разрушение бессмысленной связи?

У Исака кружится голова, пока он пытается понять, почему его не спасает энтропия, почему слабое и сильное ядерное взаимодействие его частиц не теряет интереса в частицах Эвена, почему его потребность в нём становится со временем лишь сильнее.

– О чём ты думаешь? – спрашивает Эвен, когда они отрываются друг от друга, чтобы попытаться отдышаться, и он выглядит таким охуенно красивым сейчас, с раскрасневшимися щеками, и осоловевшими глазами, и распухшими губами. Исак больше всего любит, как Эвен выглядит после поцелуев с ним.

– Об энтропии, – признаётся Исак.

– Что это?

– Мера ухудшения, беспорядка и хаотичности в термодинамической системе.

– Исак, – Эвен со смехом слегка отклоняется от него. – Мой язык только что был у тебя во рту, и ты всё это время думал о термодинамике? Это обидно.

– Я просто хочу понять, – начинает Исак, потом замолкает.

– Понять что?

– Фейерверки, – выпаливает Исак.

– Не понял.

– Вот это.

Этот огонь в моём мозгу.

Исак обвивает рукой шею Эвена и целует его до тех пор, пока его сердце не начинает гореть лишь от жажды и желания, а не от ярости и боли.

Возможно, ты просто любишь его. Исаку кажется, будто он пьян, и эта мысль ярко вспыхивает в его голове. Он цепляется за неё, он примеряется к ней, позволяет ей примериться к нему. И он надеется, что она не задержится надолго.

Возможно, ты просто любишь его. В эту минуту ты любишь его, и это нормально. Всего на одну минуту.

Исак концентрируется на этой безумной мысли, ярко горящей в его голове. Лишь от неё у него не бегут мурашки по коже, лишь от неё боль не распространяется по телу. Это единственная мысль, позволяющая ему оставаться в себе, быть здесь, сейчас, не развалиться на куски. Огонь, который Эвен пробуждает в нём своими поцелуями, горит сильнее, чем тот, что разрушает его мозг. Исак не отпустит. Он не хочет. Не в эту минуту.

Он пытается получить больше. Он пытается скользить руками по телу Эвена и потеряться в движении. Он пытается опуститься на колени, и Эвен наконец разрывает их бесконечный поцелуй очень осторожным «малыш, подожди», заставляя Исака остановиться и в панике заморгать. Исак пытается свести всё это к жару, и напряжению, и сексу, и пугающим вещам, которые он никогда бы не сделал в нормальном состоянии. Но Эвен не позволяет ему.

– Давай я просто провожу тебя домой, ладно?

– Я в порядке, Эвен, – с вызовом отвечает ему Исак, раздражённый и смущённый, старающийся изо всех сил игнорировать сорвавшееся у Эвена с языка ласковое обращение. – Ты сейчас не используешь меня, или что ты там себе придумал. Это всего лишь небольшая стычка с мудаком Эриком. Это уже случалось раньше, это случится снова. Нет причин так странно вести себя со мной.

– Я не хочу, чтобы ты делал мне минет, потому что хочешь забыть о произошедшем сегодня и сконцентрироваться на стыде, который почувствуешь, впервые в жизни взяв член в рот, Исак.

Исак потрясённо моргает, не в силах подобрать слова, но Эвен просто улыбается и отходит в сторону.

– Я требую полной концентрации внимания и психологического комфорта от всех, кто мне отсасывает. У меня очень требовательный член, – пожимает плечами Эвен.

Исак даже не может смеяться над его нелепыми словами. Он лишь чувствует, как всё его лицо вспыхивает. У него даже не было времени обдумать то, что он собирался взять член Эвена в рот. Он практически ощущает его вкус.

– Давай. Пойдём домой.

.

Исак особо не спит той ночью. Эвен не остаётся с ним. Он говорит, что ему нужно посмотреть новый сериал на Netflix с Юлие, но Исак знает, что это не вся правда. Эвен оставляет его одного, чтобы Исак мог всё обдумать, и он благодарен.

Он благодарен, потому что, какой бы болезненной и тревожной ни была первая ночь, это было необходимо. Исак не мог избавиться от своих мыслей. Ему нужно было посмотреть правде в глаза. Он мало что понимал, но записал то, что знал наверняка.

Эрик прикоснулся ко мне под водой, и я его не обжёг

Эрик видел мою грудь

Я обжёг Эрика под водой

Я не обжёг Эвена под водой

Я также не обжёг Мутту и парней

Гипотеза: Я смог обжечь Эрика в воде после того, как он увидел мою грудь. Он меня разозлил. Злость заставляет меня обжигать людей в воде.

Исак смотрит в свою тетрадь. Эвен злил его раньше, но он никогда не обжигал его, когда они были в воде. Он думает о том, чтобы провести эксперимент. Но как Эвен сможет разозлить его, если будет знать, что это эксперимент, и как убедить его участвовать в нём? «Эй, ты не можешь как-нибудь меня разозлить, пока мы плаваем? Это ради науки».

Исак вздыхает и захлопывает тетрадь, пробует заснуть. Он закрывает глаза и пытается представить, что чувствует рядом привычный вес Эвена на матрасе. Но он не может расслабиться, потому что мысли всё время возвращаются к лицу Эрика, когда тот увидел его грудь. Эвен даже не поморщился, увидев её в первый раз, но это потому, что он ждал худшего. У Эрика не было подобного заблаговременного предупреждения.

Исак сбрасывает с себя одеяло и скользит рукой под футболку. Он не привык прикасаться к своей груди или верхней части тела, потому что, касаясь себя там, он физически их ощущает, признавая их существование. Он всегда удивляется, что кожа под кончиками его пальцев такая гладкая. Прикасаться к отметке и видеть её – совершенно разные вещи. Кто-то бы, возможно, ожидал, что кожа там будет более грубой, более повреждённой, более обгоревшей. Но это не так. Это не так, потому что ожог у него под кожей, а не на ней.

В этом нет смысла, но именно к такому заключению пришли дерматологи и пластические хирурги. Ярко-красная отметка, расплывшаяся у него на груди, выглядит как гемангиома – доброкачественное образование, похожее на родимое пятно, появляющееся у некоторых младенцев и исчезающее до того, как им исполнится десять лет. Таким образом кожа реагирует на избыток кровеносных сосудов. Только вот Исак не родился с этим образованием, и это не родимое пятно – если, конечно, не считать тот день его перерождением, что вполне допустимо, ведь именно тогда на свет появился обжигающий всех мальчик.

Исак знает, что его «родимое пятно» – не гемангиома, но ему нравится, что существует некое научное обоснование, которое могут использовать в качестве объяснения менее сведущие люди. Он не любит думать о нём, потому что эти мысли неминуемо влекут за собой воспоминания о прошлом, но дело не только в этом. Дело ещё и в том, что это его пугает. Его заболевание, возможно, не прогрессирует и живёт у него под кожей, но иногда это «пятно» меняет цвет. Иногда оно пронзительно-красное, иногда – почти незаметное, а бывает, оно настолько тёмное, что выглядит практически фиолетовым. Оно было фиолетовым в бассейне с Эриком. Оно было ярко-красным в палатке с Эвеном.

Исак до сих пор помнит, что сказал первый врач, увидевший его. «Кажется, будто сердце взорвалось у него в груди». Это нелепо, но именно это и произошло в тот день. Только взорвалось не сердце, представляющее собой мышцу, разгоняющую кровь по его телу, а сердце, где раньше жили его «эмоции и чувства».

На мгновение Исак возвращается в тот ужасный день, в ту ужасную неделю, и у него снова перехватывает горло. Водоворот мыслей утягивает его всё глубже, и вот он уже не лежит в своей кровати, и дыхание больше не подчиняется ему. Исак достаточно разумен, чтобы понять, что у него паническая атака, но он справится с ней. Он должен справиться со своими воспоминаниями.

«Мама, это я виноват. Хельге не сделал ничего плохого. Я его попросил. Я этого хотел».

Исак снова проживает тот ужасный день. Он в шкафу. В настоящем шкафу, в который с трудом помещаются его неловкие конечности, его длинные светлые волосы, синяки на коленках.

Исак в шкафу, и ему тринадцать. Ему тринадцать, и у него разбито сердце, и он повторяет одни и те же слова, как мантру, как заклинание, как псалом. «Я не гомосексуал. Повторяй за мной, Исак. Ты не гомосексуал». Ему тринадцать, и он, рыдая, повторяет эти слова. Он плачет так сильно, и его лёгкие горят, и горят, и горят. Всё горит. Его сердце, его глаза, его грудь, его колени, синяки на его лице, шрамы на его душе. Всё. Он не знает, сколько времени проводит в шкафу. Часы? Дни? Он вообще выходит оттуда? Его отец действительно нашёл его там на следующий день или он так и остался запертым в самостоятельно созданном подобии, в адском продолжении своей жизни, придуманном собственным мозгом? Он вообще выбрался на свободу?

«Мама, я думаю, мне нравятся мальчики. Хельге не делал ничего плохого. Это всё я. Это была моя идея».

«Не волнуйся, сынок. Я тебе помогу. Я тебя исправлю. Я исправлю это. Ты не гомосексуал».

Она помогла ему. Правда помогла. Исак так и не выбрался на свободу. Исак понимает, что он по-прежнему в тёмном шкафу. Он так и не выходил оттуда. Отец так и не нашёл его и его тетради. Исаку не удалось выйти. Всё верно. В предположении, что он не выбрался оттуда, гораздо больше смысла, чем в том, что его нашли в состоянии глубокого шока с загадочным ожогом или гемангиомой на груди и ещё более загадочной способностью обжигать всех вокруг.

Наверное, в этом больше смысла, чем в том, что стыд и боль оказались настолько огромными и невыносимыми, что они сожгли его изнутри, спалили сердце, превратив его в головёшку такую тёмную, что его кожа так и не смогла восстановиться. «Словно он гниёт изнутри. Тёмные и извращенческие желания поглотили его и оставили тёмный шрам на его груди. Бог наказывает его за грехи. Бог даёт ему шанс искупить вину. Пока он этого не сделает, он так и останется осквернённым». Исак помнит безумное бормотание матери.