Текст книги "Burning for your touch (ЛП)"

Автор книги: cuteandtwisted

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 52 страниц)

Исак замолкает. Психиатрическая клиника. Биполярное расстройство. Он помнит, как Эвен поделился с ним своим диагнозом. Они совсем не говорили об этом.

Он прислушивается, пытаясь выявить какие-то признаки беспокойства Эвена, но ничего не замечает.

– Психиатрическая клиника – не триггер для меня, Исак, – говорит Эвен, словно прочитав его мысли, и Исак облегчённо выдыхает, даже не заметив, что до этого задержал дыхание. – Продолжай.

– Хм, окей. Думаю, в принципе это всё.

– А как врачи? Приятные? Они уже начали «изучать» тебя?

– Ну, я сегодня познакомился с доктором Карлсен. Она тестирует мой болевой порог, – отвечает Исак.

– Болевой порог? Какое это имеет отношение к тому, что ты обжигаешь людей?

– Ну, то, обо что обжигаются люди, прикасающиеся ко мне, по идее обжигает и меня. Так что неплохо для начала выяснить мою устойчивость к этой боли.

Исак буквально слышит, как мысли крутятся в голове Эвена.

– Но разве они не должны сначала помочь тебе с основной проблемой? То есть с самими ожогами? Разве не в этом смысл всего этого?

Эвен. Такой милый. Такой наивный.

– В общем, нет. Я знаю, что это прозвучит странно. Но я сейчас очень ценный кадр. Очень дорогой. А когда ты представляешь ценность, то логично, что сначала ты занимаешься решением важных вопросов для большинства, ну или по крайней мере тех вещей, за которые платят, а не решением своих собственных проблем, – говорит Исак.

– А если попроще?

Исак улыбается. – Я не плачу лаборатории. Лаборатория платит мне. Ну, а точнее моим родителям. Поэтому приоритетом для лаборатории является не лечение моего заболевания, а его изучение, чтобы найти лекарство для того, что представляется им сейчас наиболее важным.

Исак чувствует, что Эвен расстроен.

– Не понимаю, какие ещё важные вопросы? Что может быть важнее, чем твоё состояние?

– Ну… Хочешь верь, хочешь не верь, но в мире мало людей, невосприимчивых к прикосновению, а точнее, в моём случае, обжигающих людей в процессе прикосновения. Однако очень много людей страдают от хронических болей. Поэтому это более важно, чем моё заболевание, я полагаю.

– И это справедливо?

– Нет. Вот почему я скоро выйду отсюда.

– Когда? – спрашивает Эвен, и его голос теперь звучит более решительно.

– Скоро.

– Как?

– Я пока не могу тебе рассказать.

– Но…

– Просто поверь мне. У меня всё под контролем.

Эвен раздражённо вздыхает, но Исак понимает, что он больше не будет настаивать. Однако ему странно произносить эти слова. Поверь мне. Они такие личные. Такие нежные. Исак не уверен, почему Эвен делает это – доверяет ему – почему он верит его словам, хотя большинство их них всегда были ложью. Исак не уверен, почему этот парень продолжает верить ему, сражаться за него. Исак не знает.

– Как ты? – спрашивает Исак, потому что вдруг понимает, что забыл спросить до этого. Это обычный вопрос, но его щёки вспыхивают сами по себе.

Голос Эвена звучит не менее удивлённым от этого неожиданного чуткого вопроса.

– Я? Хм. У меня всё нормально. Спасибо, – Исак слушает его сбивчивое бормотание.

– Как Юлие?

– О боже. Точно. Юлие! – Эвен вздыхает, и Исак вспоминает сообщение, которое отправил ей Эвен, сообщение, которым он поделился с ним. – Она хорошо. Очень хорошо. Она ввалилась ко мне в комнату, когда прочитала сообщение. Она чуть не задушила меня в объятьях и много плакала. Ну, ты же знаешь, какая она.

Добрая. Вот какая она.

– Я рад, что всё хорошо, – говорит ему Исак и правда так считает.

– Спасибо. Я тоже.

.

На второй день Исак с раннего утра оказывается в кабинете доктора Карлсен. Там он видит Гейра, готовящегося к их сеансу, и кивает ему в знак приветствия.

– Волнуешься? – спрашивает Гейр, прекрасно понимая, почему глаза Исака сверкают. МРТ 7 Тесла! Заучка, помешанный на науке, живущий внутри него, не может дождаться, пусть и знает, чем ему это грозит.

– Немного, – пожимает плечами Исак.

.

Карлсен показывает ему сенсорную карту, которую они будут использовать, чтобы видеть реакцию его мозга во время тестов, и Исак кивает каждому слову, которое она произносит. Он раньше видел лишь фотографии в заумных книгах. То, что он видит это собственными глазами, заставляет его трепетать от благоговения.

– Мы сможем увидеть всё, что происходит в твоём великолепном мозге, – говорит она, словно обращается к обычному человеку, ничего не знающему о нейронауке. Исак знает, насколько перспективна эта область и как далеко учёные в ней продвинулись, но он также знает, что боль остаётся загадкой для исследователей из-за своей субъективности. Он знает, что они всё равно будут полагаться на его оценку собственной боли. – Мы всё равно будем просить тебя оценить интенсивность боли по шкале от нуля до десяти после каждого эксперимента, чтобы получить исходные данные для сравнительной оценки.

– Сравнительной оценки, – кивает Исак несмотря на то, что знает, что это неправда.

– Ты звучишь скептически, – отмечает она.

– Зачем нужно, чтобы я оценивал боль, если вы можете видеть, как мой мозг загорается на карте?

Потому что мой мозг будет загораться везде, и вы не сможете понять, действительно ли мне больно.

– Потому что твоя оценка интенсивности боли – именно то, что имеет значение. Твой мозг может рассказать мне, что твоё тело испытывает дискомфорт, но только ты можешь оценить, насколько он силён.

Она по-прежнему не до конца честна с ним, но и нельзя сказать, что она ему врёт. Это хорошо.

– Потому что только я могу чувствовать то, что я чувствую, – говорит Исак, и она улыбается.

– Только ты можешь чувствовать то, что чувствуешь.

.

– И как это было? – спрашивает Гейр. Карлсен не присутствует на этой части экспериментов, и Исак пытается понять почему.

– Три, – врёт Исак. Это было по крайней мере шесть, для обычного человека – восемь. Но они не должны этого знать.

– Ты уверен? – спрашивает Гейр и выглядит по-настоящему обеспокоенным. Он только что приложил бутылку с кипятком к участку его бедра, покрытому капсаицином, имитируя тем самым эффект от ожога второй степени. Кажется, он совершенно потрясён спокойствием Исака.

– Уверен, – врёт Исак.

У него большой опыт в том, чтобы скрывать свою боль. Это не значит, что он её не чувствует. Он просто учится игнорировать её, концентрироваться на более сильных ощущениях, на более важных вещах. До тех пор, пока он может скрывать свою боль, её не существует.

Гейр прикладывает охлаждающий пакет к ожогу, и Исаку приходится постараться, чтобы скрыть испытываемое облегчение, чтобы сдержать слёзы, желающие скатиться по щекам.

Гейр «пытает» его ещё немного, старательно, методично, зачитывая вслух необходимые инструкции с пугающей точностью и усердием. Научно. Исак готов рассмеяться, потому что вдруг понимает, что, наверное, звучал точно так же, когда предлагал Эвену попробовать научные обнимашки и научные поцелуи.

По крайней мере я не причинял ему боль.

Если бы он мог сейчас увидеть Эвена. Возможно, тогда ему не было бы так больно. Возможно.

Блядь.

.

Карлсен находит его позже, когда он пытается отдышаться и сдержать слёзы в углу, где нет камер, и Исак мгновенно берёт себя в руки.

– Я думал, я особенный, – говорит он, изображая, что его задело её отсутствие.

– Так и есть, – отвечает она. – Я была в помещении, где находится пульт управления. Подумала, что ты будешь чувствовать себя более расслабленно наедине с Гейром.

– Расслабленно? Ну, можно и так сказать, – Исак пытается засмеяться, но даже это сейчас причиняет боль.

– Да, расслабленно. По крайней мере если судить по тому, что ты оценил все свои ощущения в диапазоне от одного до четырёх из десяти возможных.

– Ну, это и правда было не особенно больно, – пожимает плечами Исак.

– Исак, у тебя весь мозг был охвачен огнём.

– Я всегда охвачен огнём.

Она вздыхает, явно раздражённо. – Исак, это исследование будет успешным, только если ты будешь сотрудничать и честно определять уровень боли. Нет смысла врать нам, если тебе больно. Мы лишь хотим тебе помочь.

– Я испытываю боль всю свою жизнь. Возможно, я просто к ней привык.

И это первый правдивый факт, которым он поделился с ней, хотя необходимость мириться с нестерпимой болью стала частью его лишь с тринадцати лет.

Она садится на стул рядом с ним и поправляет очки на переносице. Брови сходятся вместе, образуя складку, хотя губы лишь слегка поджаты. Она думает, и её мысли не настолько очевидны, как у большинства людей. Он не может её прочитать. Пока не может.

– Ты знал, что боль считают пятым основным показателем состояния организма? – спрашивает она его. В её голосе нет снисходительности. Её тон тоже изменился. Стал более дружелюбным.

Исак качает головой, потому что нет, он этого не знал. В другое время он бы раздражённо стукнул себя по груди и нашёл способ продемонстрировать, что он в курсе, потому что ненавидит, когда чего-то не знает. Но он слишком устал, чтобы играть, и она предлагает ему бесплатные знания. – Разве их не четыре?

– Частота пульса, температура, частота дыхания и артериальное давление – основные четыре. Это верно, – кивает она, потом наклоняется чуть ближе, ближе, чем сделал бы любой, кто в курсе его заболевания. – Но боль недавно добавили в этот список. Потому что без способности чувствовать боль нам будет грозить катастрофа.

Исак не отвечает, у него нет сил искать слова.

– Мир – опасное место, а боль – механизм, которые мы используем, чтобы учиться на ошибках и видимых угрозах и держаться от них подальше. Когда ты ударяешься пальцем на ноге об угол стола, твоё тело учится избегать этого угла. Когда ты обжигаешься, то следишь за тем, чтобы это не случилось снова, и так далее. Боль жизненно важна.

Исак не знает, куда она клонит. Его боль несравнима с болью обычного человека. Его боль причиняется не внешними факторами или предметами. Его боль живёт на его коже, в его костях. Его боль постоянна.

– Люди, которые не могут чувствовать боль, участвуют в других программах, Исак. И я могу тебя направить в одну из них, – говорит она, и он наконец понимает смысл её монолога.

– Я оценил свою боль в диапазоне от одного до четырёх. У меня нет врождённой нечувствительности к боли, – возражает он. Он знает, что она не заставит его сменить программу. Он знает, что она бросает вызов его заявлениям, его оценке боли. Она пытается манипулировать им, как он сам манипулировал бы другими в этой ситуации.

Она жёстко смотрит на него, холодно, укоризненно. Он чувствует, что практически готов опустить глаза и извиниться.

– Я не буду тебе говорить, как и что ты чувствуешь, Исак. Однако я скажу тебе, что, что бы ты ни задумал, это обернётся против тебя. Если ты продолжишь так низко оценивать уровень боли, тесты для определения предельной точки для твоего тела станут более жёсткими. И некоторые последствия могут иметь продолжительный эффект. Ты можешь пожалеть об этом в будущем.

– Со мной всё будет в порядке.

========== Глава 10 – Философия боли – часть 3 ==========

.

Вечером Исак не может есть, потому что его тошнит. Кожа горит в тех местах, где подвергалась фальшивым ожогам и ударам током с помощью старины Гейра, а перед глазами всё немного плывёт. Он украл градусник из кладовки, и повышенная температура начинает его беспокоить. У него кружится голова. Он чувствует себя совершенно измотанным и слабым.

Он проводит четырнадцать минут в большой комнате отдыха с остальными пациентами и разговаривает как минимум с тремя людьми. Он знает, что одна из медсестёр наблюдает за ним и докладывает обо всём Карлсен, и ему нужно, чтобы она поверила его заявлению о высоком болевом пороге. Если он сейчас упадёт в обморок, или устроит сцену, или сбежит в свою комнату, это будет означать обратное.

Поэтому он делает всё, чтобы выглядеть спокойным и равнодушным во время ужина, и участвует в разговоре с другими, на случай если их потом будут расспрашивать о его поведении.

Потом Исак запирается в своей комнате и пытается заставить боль утихнуть.

Он сворачивается клубком на кровати, обхватывает колени руками и раскачивается из стороны в сторону как ребёнок. Это глупо, но в прошлом доказало свою эффективность.

Но в этот раз ничего не получается.

Морщась от боли, он тянется к коробке под кроватью и достаёт одну из книг, лежащих сверху. Гегель. Немецкий идеалист. Великолепно. Исаку не очень нравится читать белиберду идеалистов. Но некоторым работам Гегеля удаётся наполнить его лёгкостью. Возможно, дело в их взаимном восхищении Гераклитом.

Или, может быть, дело в том, как он определяет реальность. Единственная известная нам реальность – выдуманная. Всё вокруг нас не настоящее. Боль Исака не настоящая, если мир, в котором он живёт, ненастоящий.

Обычно это срабатывает.

Я на самом деле не здесь. Я не здесь.

Ничего не получается, и Исаку кажется, что кости трещат внутри, моля хоть о каком-то облегчении, о лекарстве. Он мог бы найти немного морфина внизу, если будет осторожен. Он знает, где его хранят, благодаря прогулкам с Эммой. Он знает, что это сойдёт ему с рук. Но морфин будет заметен в результатах анализов.

Ему нужно справиться с этим самому.

Но ему больно. Ему так больно, что Исак с трудом различает предметы вокруг, его кожа горит, а простыни промокли от пота. У него действительно ощущение, что мозг объят пламенем.

Огонь.

Исак думает об Эвене, хотя и не собирался. О его нежных руках, о его улыбке, об изгибе шеи, куда Исак любил утыкаться, когда мог, где ему всегда было особенно тепло, где он чувствовал себя защищённым.

И эти мысли, поглотившие его подсознание, настолько успокаивают и утешают, что он едва не подпрыгивает от облегчения, растекающегося по его телу. Он чувствует себя так, будто его окатили холодной водой из шланга в жаркий июльский день.

На мгновение он снова может дышать. И Исак цепляется за этот момент, пытаясь растянуть его, сделать так, чтобы он длился как можно дольше, потому что знает, что, как только он пройдёт, боль вернётся и будет в десять раз более интенсивной.

Но этого не происходит.

Хм.

Что это было?!

Исак садится и понимает, что боль покинула его тело, словно по мановению волшебной палочки. Потом он вспоминает, что до этого момента не думал об Эвене весь день.

Эвен.

Эвен всегда отгонял боль, когда был рядом. Это стало одной из причин, по которой Исак не мог держаться от него на расстоянии. Но Эвена сейчас здесь нет. Как это возможно, что лишь мысль о нём облегчила его страдания?

.

Исак звонит ему, когда больше не может терпеть, когда больше не может сдерживаться.

Такое ощущение, будто эксперименты активировали рецепторы в его мозгу, которые бездействовали долгое время – те, что наиболее чувствительны к боли.

И хотя боль от тестов утихает, его обычная боль, та, что он испытывает постоянно, горит и расправляет крылья, когда солнце приближается к горизонту.

Исак цепляется за мысли об Эвене, но в результате всё равно звонит ему, когда за окном сгущаются темнота и туман.

Эвен отвечает мгновенно, словно неотрывно смотрел на свой телефон.

Исак улыбается впервые за день. Он не помнит, о чём была шутка, но ему смешно. Эвен такой смешной. У Исака кружится голова, он измотан, сбит с толку. Ему снова нужно лечь.

– Как ты? – спрашивает Эвен, и Исак хочет соврать, ему нужно соврать. Но он чувствует себя таким одиноким и измученным, что честность кажется единственным утешением среди происходящей драмы.

– Не знаю. Я чувствую себя пьяным, – бормочет Исак в трубку. Он лежит на боку и так сильно сжимает телефон в руке, словно боится, что тот исчезнет.

– Пьяным? Ты что, пил?!

– Нет. Просто очень устал.

– Как прошёл день? – спрашивает Эвен, и несмотря на все километры между ними Исак чувствует, что он хмурится. Он хочет стереть эту морщинку между бровей Эвена большим пальцем.

– Тяжело, – признаётся Исак.

– Почему?

– Я не могу тебе рассказать.

– Исак, они тебя мучают? – волнение в голосе Эвена успокаивает.

«Никто не заботится обо мне так, как ты», – думает Исак. Но это неправда. Юнас звонил ему раз двадцать и прислал бессчётное количество сообщений. Как и Сана. Но они никогда не видели его таким, каким видел и видит Эвен. И он не хочет, чтобы это изменилось.

– Немного, – отвечает Исак. И он знает, что сейчас ведёт себя эгоистично. Он знает, что сам поставил себя в такое положение, и знает, что легко может выбраться из него. Но когда он слышит, как Эвен – кто-нибудь, нет, именно Эвен – трясётся над ним, то чувствует себя особенным, важным.

– Исак, это ненормально! Они не должны причинять тебе боль. Они должны прекратить свои тесты, если тебе больно. И они должны давать тебе какие-то лекарства после, разве нет?! Почему у тебя такой уставший голос?

У Исака кружится голова от счастья. Боль ушла, хотя усталость осталась. Но он счастлив.

– Хочешь, я приеду пораньше? Мутта поедет со мной, и я смогу убедить его поехать раньше. Мы можем тебя похитить. Ну то есть не похитить, а просто забрать с собой.

– Эвен, – смеётся Исак, потому что Эвен становится таким очаровательным, когда заводится. – Не надо меня похищать. Не надо ничего делать. Я буду в порядке.

– Почему ты звонишь мне и звучишь так, будто тебе больно, а потом запрещаешь тебе помочь?

– Ты мне уже помогаешь.

– В смысле?

Исак поворачивается на другой бок, натягивает одеяло на голову, словно прячась от кого-то, возможно, от самого себя.

– Твой голос, – шепчет Исак в трубку, будто раскрывая тайну. – Всё становится хорошо, когда я слышу твой голос.

Исак не может этого видеть, но знает, что Эвен сейчас потрясён. Он редко говорит ему что-то приятное. Он должен говорить ему приятные вещи чаще.

– Что ты хочешь, чтобы я сделал? – спрашивает Эвен после долгого молчания.

– Просто поговори со мной. Расскажи мне что-нибудь. Расскажи мне всё.

Они говорят по телефону много часов. В основном говорит Эвен, а Исак время от времени смеётся над довольно странными попытками Юлие больше общаться с сыном, учитывая недавнее развитие событий.

Эвен рассказывает ему, как вернулся домой и увидел, что на входной двери висит флаг пансексуалов, и как его мама возмущалась, что в магазинах нет аксессуаров с подобной символикой, чтобы повесить на зеркало заднего вида в машине.

– Она заказала целую пачку в интернете. Мне кажется, она сошла с ума, – смеётся Эвен, в то время как Исак одной рукой сжимает одеяло, а другой – телефон. – Она повесила радужный флаг на связку с ключами, когда я объяснил ей, что это общий символ, но она заменит его на трёхцветный флаг пансексуалов, когда ей его доставят. Она даже вступила в какую-то ассоциацию семей ЛГБТ или что-то в этом роде. И очень возмущалась, когда поняла, что в аббревиатуре нет П. Она точно сбрендила.

Исак улыбается. Всё это кажется ему милым. – Я счастлив за тебя, – говорит он и правда так думает.

– Спасибо. Боюсь, что она быстрее разболтает обо мне всему миру, чем у меня появится шанс сделать это самому.

И после этого наступает тишина. Потому что теперь они оказались в странной ситуации. Эвен больше не скрывает свою ориентацию. А Исак продолжает находиться в замешательстве относительно себя.

– Я уверен, твои родители…

– Нет, – перебивает его Исак, потому что сегодняшний вечер был очень приятным. И он не хочет портить его мыслями о том, что ранит сильнее всего. Он не хочет с этим разбираться. Не сегодня. – Пожалуйста, не надо.

Эвен не настаивает.

Он продолжает болтать, рассказывает ещё больше историй, смешных, в основном смешных, пока Исак не начинает чувствовать, как сон овладевает им, как тяжелеют веки после напряжения дня, как тело, на котором появились новые шрамы и болевые точки, успокаивается.

– Эвен, я засыпаю, – шепчет он из вежливости. Он не хочет, чтобы Эвен думал, что он просто забил на него.

– Тогда спи. Я буду говорить, пока ты не заснёшь. Ладно?

– Ладно.

– Сделай всё возможное, чтобы я тебе приснился, – шепчет Эвен. – С научной точки зрения, разумеется.

Он снится Исаку. И в этом сне он прикасается к Эвену, и целует его, и спит с ним.

И когда Эвен спрашивает его, что он сделает, если больше не сможет к нему прикасаться, Исак отвечает:

– Я умру. Думаю, что, если я больше не смогу прикасаться к тебе, или чувствовать тебя, или слышать тебя, я просто умру.

.

Исак хмурится, когда видит рядом с кроватью монитор для отслеживания основных показателей жизнедеятельности. Он хмурится ещё сильнее, когда Гейр прикрепляет сенсоры к его пальцам и просит снять футболку. Это футболка Эвена, и Исак ни за что её не снимет.

– Мне нужно прикрепить это к твоей груди, – объясняет Гейр с некоторым раздражением.

– Я сам сделаю.

– Рано или поздно тебе придётся позволить нам увидеть твою грудь.

Нет. Ни за что. Никто не будет смотреть на мою грудь.

– Будете сегодня отслеживать мои жизненные показатели? – спрашивает Исак у Карлсен холодным и монотонным голосом. Тем, который обычно всех выводит из себя.

– Да, нам нужны базовые параметры и для этого тоже, – улыбается она и кладёт блокнот на один из столиков. – Я вижу, что твои показатели сейчас достаточно стандартны. Так что мы попробуем немного поиграть с этими цифрами, чтобы посмотреть, как ты реагируешь на разные вещи. Ты согласен?

Исак пожимает плечами. Что такого они могут сделать.

– Что ты думаешь о капитализме, Исак? – спрашивает она, заставляя его недоумённо заморгать.

– Что?

– Капитализм. Что ты думаешь об этом? В одном из эссе, которые ты написал в прошлом году, ты достаточно горячо высказывался по этому поводу. Это что-то, что злит тебя, задевает за живое?

Исак сдерживает желание фыркнуть. – Не больше, чем обычного подростка.

– Хорошо. Понимаю.

Она задаёт ему ещё несколько странных вопросов и смотрит, как монитор выдаёт те же данные, что и до этого. Если она пытается вывести его из себя, то ей стоит держаться подальше от вопросов социальной несправедливости, потому что он слишком занят тем, что злится на всю вселенную, чтобы его взбесили такие мелочи.

– Кто такой Эвен Бэк Насхайм?

Исак резко дёргается вперёд, словно его укололи иголкой, и с ужасом слышит, как ускоряется звуковой сигнал. Что за херня.

Карлсен усмехается, глядя на монитор.

– Что? Кто? – Исак ещё пытается разыграть безразличие, но его сердце теперь бьётся с частотой 140 ударов в минуту, а это значительный скачок по сравнению с его обычными 90.

– Эвен Бэк Насхайм, – повторяет она и снова улыбается, когда сердце Исака готово выпрыгнуть из груди во второй раз.

Блядь. Блядь. Блядь.

– Вы что, залезли в мой телефон? Шпионите за мной в моей комнате? – наконец выдавливает из себя Исак, собравшись с мыслями. – Не помню, чтобы мои родители подписывали документ, дающий вам на это право.

– Мы не залезали в твой телефон и не шпионили за тобой, – улыбается она. – Он позвонил, чтобы его внесли в список посетителей на следующей неделе. Он также забронировал место на парковке. Звучал совершенно очаровательно.

Ох.

Вот дерьмо.

– Бойфренд? – спрашивает она, и теперь у Исака подскакивает артериальное давление, а пульс достигает ненормальных 160 ударов.

– Что?! Нет! С чего вы взяли?!

В отдалении раздаётся смешок Гейра, и Исака охватывает непреодолимое желание броситься к нему и обжечь.

– Не бойфренд. Так и запишем, – улыбается она, записывая что-то в свой пустой блокнот.

Она всё время притворяется, что что-то пишет. Но Исак проверял, когда она отходила, чтобы открыть стеклянный шкафчик, и листы действительно оказались чистыми.

Стандартная тактика устрашения. – Значит, друг?

– Какая разница? – бормочет Исак.

– Я спросила тебя о твоих политических взглядах. Теперь я спрашиваю о твоей системе поддержки. Обычные вопросы. Однако мы можем не говорить о мистере Насхайме, если ты испытываешь дискомфорт.

Исак ненавидит её и её манипуляторскую натуру. Она великолепна. Исак бы с радостью проводил с ней время при иных обстоятельствах.

– Он друг, – говорит он ей, не желая, чтобы это имя вызывало ещё больше подозрений. Эвен приедет к нему на следующей неделе, и, кажется, он единственный, кто может к нему прикасаться. Не говоря уже о том, что может облегчать его боль, просто поговорив с ним. Исак не хочет, чтобы она об этом узнала.

– Почему твоё сердце так сильно забилось при упоминании обычного друга?

– Незадолго до моего отъезда он из-за меня попал в больницу. Думаю, мои мозг и тело ещё не смирились с этим, – мгновенно отвечает Исак, надеясь таким образом закончить допрос об Эвене Бэке Насхайме.

Но Карлсен прищуривается и снова делает вид, что что-то карябает в своем блокноте.

– Ты знал, что большинство наших пациентов с редкими и малоизученными заболеваниями были гомосексуалами?

Пульс Исака снова сбивается, а температура подскакивает. Она всегда высокая, но теперь даже Гейр начинает беспокоиться. Карлсен не хочет установить базовые параметры. Карлсен хочет знать, как его сломать. Вот что она пытается сделать.

– Нет, я этого не знал.

– Большинство были родом из невероятно религиозных семей и выросли в обстановке нетерпимости, что привело к серьёзным травмам, интернализации и глубоко укоренившейся ненависти к себе.

– Вам об этом поведал ваш прекрасный сканер? – выплёвывает Исак, потому что мурашки бегут у него по коже, и он не хочет этого слышать. Он знает, что она делает, но у неё ничего не получится.

– Нет, мы тесно сотрудничали с психиатрами, – спокойно отвечает Карлсен. – Мозг ребёнка – самая впечатляющая вещь в мире. То, как он адаптируется и импровизирует, чтобы защитить своего маленького владельца, невероятно завораживает. Но, к сожалению, подобная защита может быть очень деструктивной. Это может привести к глубокой травме, скрытой под множеством слоёв сложных физиологических симптомов. Как, например, психогенные неэпилептические приступы.

– Почему вы мне об этом говорите?

– Когда-то у меня была пациентка – молодая девушка, страдающая от сильнейших припадков, которые не были связаны с работой кортикальных нейронов, то есть не были эпилептическими. Мы провели много времени, пытаясь понять, что не так с ней и её мозгом. И выяснилось, что её припадки происходили под воздействием психологических факторов. Видишь ли, она была молодой убеждённой христианкой, которая любила девушек, – она делает паузу, и мозг Исака плавится. – Она так сильно подавляла свою истинную сущность под влиянием религии и строгого воспитания, что её мозг искал выход, чтобы справиться с напряжением. Захватывающе. Тебе не кажется?

Исаку это не кажется захватывающим. Ему не нравится, что Карлсен давит на его больные места. Ему не нравится её тон и снисходительный взгляд. Она думает, что знает. Но это не так. Она ничего не знает. Она не знает о нём самых простых вещей.

– И что? Она приняла свою гомосексуальность и зажила счастливой жизнью без припадков? Такова мораль этой истории?

– Нет, мораль этой истории в том, что нам нужно было раньше пригласить психиатра для участия в исследовании, потому что мозг – тот ещё хитрюга, – отвечает она, поднимаясь со стула. – Ты встретишься со своим психиатром завтра утром. Подумала, что должна тебя предупредить.

.

Тесты сегодня такие же, как и вчера. Исак какое-то время находится внутри томографа, его колют острыми предметами, обжигают, успокаивают боль, чтобы потом снова обжигать и колоть. Он пытается давать разные оценки, но в рамках того же диапазона. Его максимальная оценка уровня боли – четыре.

Он закрывает глаза, когда наступает очередь одного из тестов, причинивших накануне особо сильную боль. Он знает, что теперь ему будет ещё больнее, потому что он этого ждёт. Исак закрывает глаза и каким-то образом чувствует запах Эвена на футболке, которую надел под медицинский халат.

Эвен.

Исак цепляется за мысли о нём, и боль становится меньше.

Эвен.

Исак улыбается, потому что цифры на мониторе не меняются. Он спокоен, хотя его обжигают, и Гейр не верит своим глазам.

Исак вспоминает, как читал статью о том, что верующие люди легче переносят боль, когда думают об Иисусе, или Будде, или любом другом объекте своего поклонения. И ему хочется засмеяться от понимания, что Эвен – то, что делает его боль терпимой.

В конце дня Гейр выглядит так, словно ему жаль Исака, который просто лежит и терпит всё, что он для него приготовил.

– Я думаю, тебе нужно сегодня поставить капельницу, – говорит он Исаку, пододвигая штатив к кровати.

– Хм, это что, морфин? – вскидывает брови Исак, наблюдая, как Гейр вводит лекарство. Почему он решил дать ему болеутоляющее?

– Просто прими это. Ладно? Я знаю, что ты особо не чувствуешь боли. Но просто… Чтобы у меня душа была спокойна.

Исаку хочется рассмеяться. – Тебя уволят.

– Заткнись.

Я даже нравлюсь тебе так же, как Эвену.

.

Морфиновый кайф. Это любимый кайф Исака. Возможно, из-за того, что прошло довольно много времени с его последнего укола. Или, может, вина Гейра настолько велика, что он ввёл ему двойную дозу.

Исак под воздействием наркотика. Исак под кайфом. Исак в эйфории. И он не может сдерживать себя.

Партнёр по науке 3

19:09

Я сегодня звонил в твою лабораторию

Они так странно себя вели

Я забронировал место на парковке

Было очень странно

Ты уверен, что я не смогу тебя похитить?

Ты мжешь делать смной что захчешь

Хм, окей

Что происходит?

Привет

Хэллоооу

Пзвони мне

– Алло? Исак, всё нормально?

– Привет, Эвен! – восклицает Исак, потом хихикает, закрывая рот свободной рукой.

– Что? Исак, ты хихикаешь?

– Нет, заткнись!

– Ты уверен, что сейчас в лаборатории, а не на какой-то пьяной вечеринке? Ты мне каждый день звонишь пьяный, – он слышит тихий смех Эвена.

– Не пьяный! Под кайфом!

– Не пьяный. Под кайфом. Так и запишем, – серьёзным тоном говорит Эвен. – Могу я поинтересоваться, что ты принял?

– Морфин.

– О. Люблю это морфиновое возбуждение.

– Не сомневаюсь, – говорит Исак. Он перекатывается на живот, и дрыгает ногами в воздухе. Он чувствует себя… как девчонка? – Я чувствую себя, как девчонка.

– Что это вообще значит? – смеётся Эвен, и Исаку тоже хочется смеяться в ответ.

– Не знаю. Я странно себя чувствую. Не задавай мне вопросов.

– Почему нет? Потому что ты, возможно, ответишь правду?

– Это вопрос. Я сказал никаких вопросов.

– Встретил уже там кого-нибудь горячего и совершеннолетнего? – дразнит его Эвен, и Исак бы отпихнул его, если бы был рядом.

– Гейр не горячий.

– Гейр? Кто такой Гейр?

– Парень, который дал мне морфин, – пожимает плечами Исак. – Я думаю, я ему нравлюсь, хотя он и не жалеет меня во время экспериментов. Он так мил со мной, даже когда я ужасно себя веду.

– Ты изменяешь мне с каким-то Гейром? – фыркает Эвен в телефон, и Исак чуть не падает с кровати.

– Нет! О чём ты вообще говоришь?! – в ужасе вскрикивает он, в то время как смех Эвена наполняет его ухо и мозг. – Я не… Мы не… Мы с тобой, мы не…

– Расслабься, Исак. Я имел в виду изменяешь как партнёру по науке, как человеку, с которым проводишь эксперименты. Я знаю, что ты не гомосексуал.