Текст книги "Burning for your touch (ЛП)"

Автор книги: cuteandtwisted

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 52 страниц)

что помогает мне любить. И я не могу не любить.

Я не знаю всего о себе. Я до сих пор не знаю,

что я представляю собой как человек,

но я точно знаю, что не могу не любить.

Прости, что иногда тебе приходится так сильно меня стыдиться.

Но я буду стараться изо всех сил, чтобы ты смогла мною гордиться.

Обещаю.

Я так сильно тебя люблю, мне так повезло, что у меня такая мама.

Единственное, чего я хочу, – чтобы однажды ты тоже могла сказать,

что тебе повезло, что у тебя есть такой сын, как я.

С любовью, Эвен

Эвен нажимает «отправить» и вытирает несколько слезинок, скатившихся по щекам. Ему не грустно. Ему страшно, но не грустно. Он практически испытывает гордость. Он чувствует себя свободным.

Раздаётся тихая вибрация телефона, и у Эвена замирает сердце, потому что он думает, что это ответ от мамы. Но это не так. Это Исак. И он снаружи.

На нём ещё одна из футболок Эвена. К этому моменту он одолжил уже четыре или пять. Эвен не возражает.

Сегодня Исак выглядит подавленным. Он кажется таким же печальным, каким чувствует себя Эвен. Возможно, он тоже будет скучать по их договорённости. Возможно.

Исак замечает покрасневшие глаза Эвена, стоит ему лишь зайти в комнату. Он обхватывает его лицо ладонями и хмурится.

– Эвен, ты что, плакал? – спрашивает он с искренним беспокойством в голосе.

– Возможно.

– Что случилось?

Эвен показывает ему сообщения, которые отправил маме, сообщения, которые она, вероятно, прочитает утром, потому что по ночам обычно включает режим полёта. Он смотрит, как Исак читает их, нахмурив брови и поджав под себя ноги, и Эвен чувствует смущение и неуверенность.

– Я не такой красноречивый, как ты, – бормочет он, уставившись на собственные руки.

Он ахает от неожиданности, когда Исак вдруг придвигается к нему и наклоняется, чтобы поцеловать в щёку. Нежный и осторожный поцелуй в щёку. В нём столько утешения, он словно награда. Эвен чувствует, как у него поджимаются пальцы на ногах.

– Спасибо, что показал мне это, – говорит Исак, и у него горят щёки, словно он не верит, что только что сам поцеловал Эвена. – Это очень красиво. Идеально. Спасибо.

Эвен тоже хочет поцеловать его в щёку. Что он и делает.

В результате Исак снова оказывается на спине, но на этот раз Эвен прижимается к нему, придвигается ближе и укутывает своим телом.

Он не может поверить, что завтра они расстанутся. Он не может поверить, что Исака больше не будет рядом.

Поэтому сейчас он отдаёт всего себя. И Исак сейчас нежнее и ласковее, чем когда-либо до этого – целует его лицо и шею, и всё, до чего может дотянуться, обвивает пальцами запястья Эвена и впивается в его кожу, и играет с его волосами.

Эвен отдаёт всего себя и поражённо отмечает малейшие реакции Исака: тихие ахи, и вздохи, и стоны, и всхлипы, и хрипы, и взгляды из-под ресниц, и горящую кожу. Исак – самый отзывчивый на ласки человек, с которым Эвен когда-либо был близок. Ирония судьбы заключается в том, что именно Исак ничего к нему не чувствует.

Эвену приходится повторять про себя эти слова, напоминать себе, что это всё химические вещества, что Исаку нет до него дела, пока он физически не оказывается рядом. Что, начиная с завтрашнего дня, они будут находиться на большом расстоянии друг от друга, а потому Исаку снова будет на него плевать.

Но он невероятно ошеломлён, когда Исак смотрит на него так, словно Эвен для него – целая вселенная, словно он хочет остаться в этой комнате навсегда.

– Могу я остаться здесь с тобой навсегда? – выдыхает Исак, когда они лежат близко-близко: лицом к лицу, носом к носу, грудью к груди.

У него срывается голос, и Эвену хочется увезти его отсюда. Взять за руку, повести за собой к машине матери и сбежать с ним. Пока они физически рядом, всё это по-настоящему. Исак милый и заботливый, пока они физически находятся рядом.

– Можешь, – отвечает Эвен и действительно так думает. Исак может, если хочет. Он может.

Исак проводит большим пальцем по нижней губе Эвена и ждёт, глядя на него сквозь ресницы, опаляя дыханием его челюсть. И Эвен наклоняется, чтобы поцеловать его. Потому что ему это нужно. Потому что он этого хочет. Потому что он этого жаждет.

Эвен накрывает щёку Исака правой рукой и задыхается, когда тот выгибается от прикосновения и стонет в его объятьях. Такой восприимчивый. Ко всему.

Эвен собирается поцеловать его, но вдруг вспоминает, как Исак бросил его в последний раз, чтобы уйти и начать драку, вспоминает, каким раздавленным чувствовал себя из-за того, что Исак не пришёл к нему в больницу.

Он вдруг понимает, что Исак, наверное, больше никогда не будет с ним общаться.

Эвен не целует его.

.

Эвен провожает Исака до выхода из подъезда около семи утра. Небо всё ещё тёмное, а улицы пусты. Губы Эвена по-прежнему зудят от воспоминания о том, как он прижимался ими к шее Исака, пока они спускались по лестнице.

На самом деле он сделал это импульсивно. Как и почти всё, что делал в течение прошлой недели. Спонтанно, не задумываясь, потому что считал, что у него больше не будет шанса когда-нибудь сделать это снова.

Исак уезжает сегодня. Исак уезжает через несколько часов.

– Ну, вот и всё, – говорит Эвен, обхватывая себя руками. На улице так холодно, так неуютно.

– Вот и всё.

Эвен обнимает его в последний раз. Он не сжимает Исака в объятьях так сильно, как ему бы хотелось, потому что боится, что тогда вообще не сможет его отпустить, потому что боится, что Исак поймёт, как это прощание разрывает его сердце и душу.

Однако Исак обнимает его изо всех сил. Сжимает Эвена в объятьях за двоих, впивается пальцами в его тело, в то время как ветер зловеще воет вокруг.

– Немного окситоцина на дорожку, – бормочет Исак, пытаясь объяснить своё отчаяние, хотя Эвен не просил об этом.

– Немного окситоцина на дорожку.

.

Чуть позже к нему заглядывает Мутта, чтобы отдать фотоаппарат, который одолжил пару недель назад. Он не может не заметить боль в глазах Эвена.

– Ты в порядке? – спрашивает он, глядя на Эвена с тем же виноватым видом, что не сходит с его лица с тех пор, как он очнулся в больнице. Мутта выглядит так, словно что-то скрывает.

– Исак сегодня уезжает.

– И как ты?

– Я переживу, – пожимает плечами Эвен и откидывает голову назад, упираясь в стену, к которой придвинут диван.

Должно быть, не слишком трудно забыть о человеке, который каждую минуту, что мы провели вместе, настаивал, что ему вообще плевать, что будет со мной.

Он ждёт, что Мутта покачает головой и уйдёт, но тот этого не делает. Он остаётся рядом и выглядит виноватым, расстроенным.

– Что такое? – хмурится Эвен.

– Пожалуйста, только не злись.

– Из-за чего? – Эвен садится и сводит брови на переносице, хмурясь ещё сильнее.

– Блядь, ты меня возненавидишь, но я действительно думал, что поступаю правильно, – вздыхает Мутта.

– Что ты сделал?!

– Ну, на самом деле я ничего не сделал. Дело в том, что я сказал. А точнее, чего не сказал.

– Мутта!

– Ладно! Чёрт! Это всё Исак, – запинается он.

– Исак?

– Э-э-э, он заставил меня пообещать, что я тебе не скажу, так что я не знаю…

– Мутта, рассказывай!

– Я был с ним, когда ты пришёл в себя в больнице, – говорит он наконец.

– Что? – морщится Эвен. – Ты был там, когда я очнулся.

– Да. Как и Исак.

– Ты имеешь в виду, когда он навещал Вильяма?

– Нет. Навещал Вильяма? Что? – кривится Мутта. – Нет, мы с ним разговаривали, потому что я поймал его, когда он выходил из твоей палаты. Ну, то есть я не поймал его. Скорее я ждал, когда он закончит, потому что то, что происходило внутри, выглядело достаточно напряжённо, и я знал, что Элиас закатит истерику, если увидит его в твоей палате. Поэтому я немного постоял на шухере и заговорил с ним, когда он вышел.

Мутта продолжает свой сбивчивый рассказ, в то время как Эвен пытается осмыслить только что полученную информацию.

– Исак пришёл навестить меня? Почему ты мне не сказал?

– Я думал, что поступаю правильно. Я не знаю. Я боялся, что ты откажешься выдвигать обвинения против Вильяма, чтобы защитить Исака. И сам Исак попросил меня тебе не рассказывать. Прости.

– Блядь, Мутта! Я вёл себя, как обиженный ребёнок, из-за того, что он не пришёл ко мне в больницу!

– Ну прости меня! Я не знаю. Я думал, что он рано или поздно тебе расскажет. То есть я даже не знаю, чем вы занимаетесь, и кто вы друг для друга. И я знаю, что ты можешь сказать, что это имеет отношение к вашим экспериментам, и я тупица в истории и экономике, но я посмотрел достаточно романтических комедий, чтобы понять, что ты дорог этому мальчишке. Он торчал в больнице каждый день, пока ты не пришёл в себя. Он прятался в палате какой-то пожилой женщины, чтобы не попадаться на глаза нам и парням Вильяма. Они реально таскались по всей больнице, чтобы найти его. Но он всё равно приходил каждый день в своей дерьмовой маскировке. Я вообще думал, что он умный, но не в этом случае, потому что его одежда лишь привлекала к себе внимание. Не думаю, что он заходил к тебе в палату до того дня, как ты пришёл в сознание. Так что да. Вот, что вы пропустили в сериале «Хор» на прошлой неделе.

Гераклит

11:21

Я скоро уезжаю

Леа спросила меня, по чему я буду больше всего скучать,

и этот вопрос застал меня врасплох

Но на самом деле ответ на него вполне очевиден для меня

По Леа. По моим барабанам. И по тебе.

Я буду по тебе скучать

Я хотел сказать тебе это утром, но мне не хватило смелости.

Где ты?

Загружаю вещи в машину у дома, а что?

Можно я приду?

?

Зачем?

Здесь моя мама, так что это плохая идея

И я думал, мы уже всё сказали сегодня утром

?

Мне тоже не хватило смелости кое-что сделать этим утром.

Эвен добирается до его дома за двенадцать минут. Сердце начинает колотиться быстрее, а душа поёт, когда он чувствует его. Вообще его сердце всегда так реагирует на близость к Исаку, но сейчас Эвен испытывает настоящую эйфорию. Чувства буквально переполняют его, их слишком много для него одного. Наверное, поэтому, чтобы справиться с ними, их нужно разделить на двоих.

Эвен останавливается, когда замечает Исака у машины. Он укладывает коробки на заднее сидение, в то время как его родители о чём-то спорят у входной двери. И очевидно, что Исак тоже его чувствует, потому что он мгновенно оборачивается.

Эвен останавливается и замирает в конце улицы, потому что не хочет, чтобы у Исака возникли проблемы, если только он сам этого не захочет, если только он сам не примет это решение.

Гераклит

11:42

Что ты здесь делаешь?

Не хочешь ещё немного окситоцина на дорожку?

В смысле?

Эксперимент №23

Я только что понял, что мы так и не закончили его

Что же мы за партнёры по науке, если не доводим эксперименты до конца?

Эвен не уверен, чего ожидал от Исака. От Исака, который ведётся на самые сентиментальные слова, который смеётся над самыми пошлыми шутками, который плачет в самых тёплых объятьях, который приходит в восторг от самых сложных философских понятий, и который срывается по самым пустяковым поводам. Эвен не уверен, какого ответа ждал на своё предложение.

Но точно не такого. Не такого Исака.

Исака, который бежит, бежит к нему от машины. Исака, натянувшего на себя одновременно все четыре футболки, которые украл у Эвена, словно ему нужно, чтобы запах Эвена окутывал всё его существо, обнимал его, душил его, что угодно, лишь бы прожить этот день, покинуть дом, свой подвал, где он и так уже жил в заточении, и отправиться в центр, где с ним будут обращаться, как с подопытным кроликом, считать экспериментом как таковым, словно он не человек, словно он не настоящий, словно единственная цель его существования – продвигать науку. Ради науки. Всё ради науки.

Исака, который бросается ужасно обидными словами, но прикасается к нему так, словно знает, насколько Эвен разбит и сломлен. Исака, который забыл о себе, когда думал, что потерял Эвена. Исака, который всё равно его потерял, и готов потерять его ещё тысячу раз, потому что лучше так, чем жить с мыслью, что снова причинит ему боль. Исака, который готов быть последним дерьмом на земле, прежде чем признаться в своих истинных чувствах, если это всё ради высшего блага.

Исака, который чувствует себя настолько нелюбимым и одиноким, что ему приходится провоцировать свою мать на физическое столкновение, лишь бы почувствовать её прикосновение.

Исак.

Бегущий к нему.

И, возможно, дело в их притяжении. Возможно, дело в их связи. Возможно, дело в той невидимой нити, соединяющей их тела, их сердца, их ДНК. Возможно, дело в том, что их кости выгибаются навстречу друг другу, чтобы сложиться в идеальный пазл, что голова Исака идеально помещается под подбородком Эвена, что рука Эвена идеально ложится на плечи Исака, что их носы идеально касаются друг друга. Возможно, дело в этом.

А, возможно, и нет. Возможно, есть что-то ещё. Эвен не знает.

Но он широко раскидывает руки в стороны и позволяет Исаку врезаться в него. Он позволяет Исаку вцепиться в него, потому что у него никогда не было такой возможности раньше. Эвен позволяет ему и обнимает Исака, сжимает так, как хотел обнимать и сжимать ранним утром. И он чувствует, как Исак распадается на части в его руках, но это ничего, потому что Эвен рядом. Потому что, если колени Исака вдруг решат подогнуться, Эвен здесь и поймает его.

Они обнимаются, и какое же сегодня прекрасное утро, чтобы просто обниматься.

– Я не хотел, чтобы ты пострадал, ты же знаешь? – признаётся Исак, уткнувшись носом в изгиб шеи Эвена, сильно и уверенно обхватывая руками его талию.

– Всё нормально, – улыбается Эвен, запутываясь пальцами в кудряшках Исака, опуская глаза на его губы. – Несчастные случаи неизбежны, когда люди проводят эксперименты, когда занимаются наукой.

Это ничем не отличается от их предыдущих перепалок, но в то же время кажется, что сейчас всё иначе. Эвен не может не заметить, как воздух вдруг сгущается вокруг, как лёгкие сжимаются в грудной клетке, как сердце начинает болеть в предвкушении развязки.

– Наука, – эхом отзывается Исак, и слово горчит у него на языке, и когда он отстраняется от Эвена, его глаза – словно изумрудный луг, словно мечта. – Мы именно этим и занимались? Наукой…

Эвен срывает следующее слово с его губ поцелуем.

Нежным и в то же время настойчивым. Полная противоположность. Как и сам Исак.

Эвен целует его в губы. Он накрывает лицо Исака правой рукой и целует его в губы, прижимается ртом ко рту. И это не похоже ни на один поцелуй, случавшийся с ним прежде. Не похоже ни на что, когда-либо им испытанное или пережитое.

Ощущения, испытываемые нейрорецепторами в Labia Oris, могут привести к «взрыву» мозга, могут заставить всё остальное отойти на задний план, исчезнуть и перестать иметь значение.

Эвену кажется, будто он целует Исака всем телом, будто Исак целует всё его естество в ответ.

Он всего лишь прижался губами к губам Исака, но уже чувствует, как огонь охватил внутренности, словно неудержимый поток вырвался наружу, и каждое нервное окончание в его теле настроено только на этот поцелуй.

Эвен отстраняется от Исака, потому что пламя между ними горит слишком сильно, слишком жадно, чтобы этого не сделать, и их губы разъединяются с тихим, но кружащим голову звуком, тонущем в их тяжёлом дыхании.

И Исак прекрасен сейчас: его лицо пылает, глаза широко раскрыты, волосы растрепались, а губы красные и влажные.

Исак выглядит так, как Эвен чувствует себя. Словно он охвачен пламенем.

– Исак…

На этот раз Исак притягивает его к себе, кладёт одну руку Эвену на шею, а вторую – на затылок. Это жёсткий поцелуй, но в то же время такой сладкий. И теперь Исак открывает рот, и он жаркий, и жаждущий, и наивный, и неумелый, и беспорядочный. Поцелуй получается настолько суматошным, что Эвен с трудом дышит, не может решить, хочет ли зарыться руками в волосы Исака или вцепиться в рубашку у него на поясе, не может определиться, хочет ли, чтобы Исак замедлился, и он смог бы поцеловать его глубоко и нежно, или хочет позволить Исаку делать всё, что тому вздумается.

Так сладко. Так дико.

Эвен вдруг понимает, что Исак целует его так же, как живёт. Безотлагательно, отчаянно, беспорядочно, но самое главное – он делает это так, словно он одинок, так одинок. Исак целует так, словно он горит. Исак целует так, словно ему больно. Исак целует так, словно не знает, как открыться другому человеку.

И, боже, Эвен хочет показать ему. Он хочет прижать его к стене, или к машине, или к фонарю. Эвен хочет раздеть его, снимать с него слой за слоем, пока не останется ничего кроме кожи, и кожи, и кожи, а потом целовать его везде, ласкать губами каждый сантиметр его тела.

Эвен хочет показать ему. Эвен хочет целовать его правильно, хочет целовать его медленно. Хочет целовать его страстно, хочет целовать его быстро.

Исак тихо хнычет под его губами, словно проник в его мысли, и Эвен отрывает его от земли, крепко сжимая руки на поясе, чувствуя странную гордость, когда понимает, что Исак стоял ради него на цыпочках.

Исак замирает в его руках, и Эвен пользуется его волнением и осыпает губы мягкими короткими поцелуями. Один, второй, третий. Один, второй, третий. Мягкие и нежные поцелуи для его мягких и нежных губ. Эвен трётся носом о его щёку. Он открывает рот Исака большим пальцем. Он целует его челюсть и уголок рта, потом снова заявляет права на его губы, снова, и снова, и снова, пока не слышит в отдалении голоса родителей Исака.

– Эвен… – стонет Исак, и Эвен борется с искушением похитить его, забрать с собой, может быть, жениться на нём, чтобы иметь право заботиться.

Эвен опускает его на землю, и Исак выглядит потерянным, и потрясённым, и возбуждённым, и счастливым, таким счастливым. Он выглядит так, словно сейчас взорвётся, словно не может держать всё в себе. Исак выглядит, как мечта.

И когда Эвен с улыбкой гладит его по щеке, Исак смущённо опускает глаза и прячет лицо у него на плече.

– То есть ты теперь решил стать стеснительным? – дразнит его Эвен.

– Отъебись, – бормочет Исак, прижимаясь к его руке.

И он такой милый и нежный несмотря на выбор слов. Такой милый, что Эвен просто не может не обхватить его лицо ладонями и не поцеловать его снова. И на этот раз поцелуй получается медленным и глубоким, и от него кружится голова. На этот раз Эвен раздвигает губы Исака своими.

Они целуются. Ради привязанности. Ради науки. Ради окситоцина. Да какая разница. Главное – они целуются.

– В следующий раз мы можем попробовать использовать в этом эксперименте Lingua, а не только Labia Oris.

– В следующий раз, – зачарованно повторяет Исак, и его глаза искрятся, и он не обращает внимания на тот факт, что Эвену пришлось погуглить латинское слова, обозначающее «язык». – Когда я вернусь?

– Когда ты вернёшься, – кивает Эвен, заправляя прядь волос Исаку за ухо. – Если захочешь.

– Ты будешь меня ждать? – спрашивает Исак и поднимает на Эвена большие округлившиеся глаза, в которых застыла мольба. Он такой милый.

– Я буду тебя ждать. В конце концов ты ведь мой партнёр по науке.

– Да. В конце концов мы учёные, не гомосексуалы, – лучезарно улыбается Исак.

И Эвен знает, что велика вероятность того, что Исак прав, что всё дело в окситоцине и других химических веществах, что они сейчас так милы друг с другом, и улыбаются, и целуются, и дают обещания под влиянием гормонов счастья, а не настоящих чувств. Эвен это знает. Но он готов на решительный поступок, он готов рискнуть. Он хочет найти в себе силы и не скрывать свои чувства. Эвен хочет бросить вызов теории вероятности. Ради него. Эвен хочет сделать это ради него.

– Потому что это наука. Не гомосексуальность, – шепчет Эвен.

– Наука, – повторяет Исак, потом встаёт на цыпочки и в последний раз целует Эвена. – Не гомосексуальность.

.

Когда они встретятся снова, Исак будет избегать смотреть Эвену в глаза.

Когда они встретятся снова, Эвен больше не сможет чувствовать его, не сможет дотрагиваться, не обжигаясь.

Когда они встретятся снова, их связь будет разрушена до основания.

========== Глава 10 – Философия боли – часть 1 ==========

Комментарий к Глава 10 – Философия боли – часть 1 Глава очень длинная (61 лист), поэтому будет поделена на 5 частей. Читать сразу или ждать окончания выкладки – выбор за вами)

Словно фантомная конечность. Словно часть меня. Вне меня.

.

– Не глупи, Терье. Мы говорим о твоём сыне. Ты знаешь, на что он способен.

– Это всего лишь телефон, Марианна. Отстань от него. Неизвестно, как долго он пробудет там. Ты не можешь просто забрать у него телефон и лишить возможности общаться с его друзьями.

– Его друзьями? О, ты имеешь в виду того извращенца, который только что засовывал свой язык в горло нашего сына?! При свете дня?! Прямо перед нашим домом на глазах всех соседей?!

– Марианна, не могли бы мы… Мы можем обсудить это потом? Мне бы хотелось сейчас сконцентрироваться на дороге.

– О, так ты теперь хочешь сконцентрироваться на дороге?! Я вообще-то говорю с тобой о безопасности нашего сына. Если мы позволим ему оставить телефон, кто знает, что он придумает! Он ведь сможет позвонить этому выродку, чтобы тот его забрал. Он сможет…

– Марианна, в центре усиленные меры безопасности. Они не позволят ему уйти. К тому же… Давай… Давай поговорим об этом позже, ладно?

– Прекрасно! Но не говори потом, что я не предупреждала, когда он найдёт способ сбежать.

Тишина. Наконец-то.

Только вот не совсем. Отголоски пронзительных визгов матери, смешавшихся с безразличным тоном отца, всё ещё вибрируют в душном воздухе, заполняющем салон. Обычно Исак не может решить, что раздражает его сильнее.

В машине раздаётся шум двигателя, и работает радио. Исак до этого момента даже не замечал, что оно включено. Среди этого кромешного ада и хаоса.

Хаос. Сладкий, сладкий хаос.

Дело не в хаосе, творящемся в машине. Не в его родителях, которые спорили последние два часа, в то время как он молча сидел на заднем сидении. Не в коробке, которая впивается ему в бедро каждый раз, когда отец без особой необходимости делает резкий поворот – словно надеется, что они врежутся во что-то, и это наконец прекратит бесконечное нытьё Марианны. Не в перспективе провести ночь одному в новой комнате, которая, вероятно, будет пахнуть дезинфицирующими средствами и странными химикатами.

Нет.

Дело в хаосе в его собственных мыслях. В его собственной груди. В его собственном сердце?

Исак приваливается головой к холодному окну машины и улыбается, наблюдая, как деревья сливаются друг с другом за стеклом. Он улыбается так широко, что у него начинают болеть щёки и глаза. В животе что-то трепещет, и он ощущает странную, приятную пустоту. Словно всё замирает внутри, когда летишь вниз на американских горках – по крайней мере именно такие детские воспоминания появляются в голове, картинки из того времени, когда он ещё мог кататься на американских горках.

У него колотится сердце даже несмотря на зловещее молчание родителей, и он не помнит, чтобы когда-нибудь чувствовал себя таким безмятежным и умиротворённым в их присутствии. В этом скрыта особая ирония, ведь только что они горячо обсуждали, на что способен их ужасный сын.

В обычной ситуации Исак обязательно бы вмешался и довёл мать до истерики, и отцу пришлось бы остановиться и успокаивать обоих.

Но не сегодня.

Сегодня Исаку плевать. Даже если бы ему захотелось вмешаться, он бы не смог, потому что в его голове поселилась единственная мысль, захватившая весь его разум. Единственная яркая, переливающаяся красками мысль, от которой кровь продолжает приливать к щекам, кончики пальцев горят, сердце колотится, желудок трепещет, а губы зудят.

Исак охвачен огнём. Всегда был охвачен им снаружи, но теперь пламя каким-то образом проникло внутрь. Как вирус. Как инфекция. Пробралось в его кровеносную систему и поселилось там, устроилось с комфортом, словно жило там всегда. Словно стало новой физической необходимостью.

Он с трудом узнаёт себя, с трудом может сформулировать мысли. Но Исаку всё равно это нравится – чувство полной потери контроля. Словно свободное падение.

Мозг Исака вскипает, и, кажется, он наконец понимает, как чувствуют себя люди, которые могут сконцентрироваться лишь на чём-то одном. В обычной ситуации это бы очень мешало, но сейчас он наслаждается. Это кажется ему потрясающим и пьянящим. Исак чувствует упоение.

Это окситоцин. Это всего лишь окситоцин.

Он пытается нахмуриться, пытается сконцентрироваться на этой мысли, пытается поверить в эти слова. Но всё тщетно и заканчивается тем, что он улыбается, глупо хихикает.

Блин.

– Исак? – мать недоумённо оборачивается к нему. Исак не смотрит на неё, не отрывает глаза от деревьев за стеклом. Но он знает, что её взгляд устремлён на него. Он знает, что она видит, как он улыбается. – Ты смеёшься?

– А что? Это тоже запрещено? – спрашивает он. Он пытается добавить яда в голос, но продолжает улыбаться, произнося эти слова. Ему хочется танцевать, ему хочется распахнуть дверь машины и бежать по полю, крича и подпрыгивая.

Это окситоцин. Это всего лишь окситоцин.

Повисает тишина, а потом Марианна поворачивается к Терье и бормочет что-то о том, что Исак сходит с ума, о том, что Эвен что-то с ним сделал во время инцидента.

Инцидент.

Мой первый поцелуй.

– Не выдумывай, Марианна, – снова вздыхает явно раздражённый Терье. Ему уже довольно давно не приходилось ездить с женой. Для Исака очевидно, что отец готов взорваться, что внезапных резких поворотов и ударов по тормозам уже недостаточно, чтобы успокоить его.

– Не выдумывать? Не выдумывать?! Он улыбается, Терье. Улыбается, хотя закатывал истерику всего за несколько минут до того… до того, как случилось это.

– Это был поцелуй, мам, – вмешивается Исак, продолжая улыбаться и смотреть на деревья. Ему всё равно. Сегодня ему плевать.

Окситоцин. Окситоцин.

– Исак! – вскрикивает она в ужасе.

– Папа, ты не мог бы сделать погромче? Мне нравится эта песня.

Папа. Слово кажется чужим на языке, оставляет после себя кислый привкус. Вообще-то он не называл отца «папой» много лет.

«Наука делает тебя мягким?» – слова эхом отзываются у него в голове.

Грёбаный Эвен.

– Э-э-э, конечно, сынок, – говорит ему отец, и его голос звучит спокойнее.

Кажется, это обращение успокоило даже его мать.

Окситоцин. Эндорфины. Серотонин.

Песня, играющая на радио, повествует о какой-то девушке, скучающей по какому-то парню, и Исак чувствует, что щёки начинают гореть ещё сильнее. Он чувствует, как огонь разливается внутри, охватывает его повсюду. Он чувствует его, Эвена. И Исак знает, что его здесь нет. Он знает это, потому что рядом с ними нет машин, и Эвен не может летать или телепортироваться, по крайней мере Исаку ничего не известно о такой его способности. Но он чувствует его. По-прежнему.

Ох.

Поцелуй. С технической точки зрения поцелуй – это обмен биологическими жидкостями. Они обменялись жидкостями, как бы странно это ни звучало. В этом есть что-то противное, но мысль о том, что это произошло, по-прежнему потрясает Исака.

Частички Эвена теперь со мной, во мне.

Он… внутри меня.

Исак фыркает и даже не обращает внимания на то, что мать снова поворачивается и неодобрительно на него смотрит.

– Отдай мне свой телефон! – раздражённо требует она.

– Да пожалуйста. – Исак без возражений отдаёт ей мобильный. Она, вероятно, думала, что он переписывается с Эвеном. Если бы она только знала, из-за чего именно он сейчас хихикал.

Он подносит кончики пальцев к губам, когда она отворачивается и снова обращает внимание на дорогу, и замирает, не зная, что делать дальше.

Он прикасается к губам, раз, другой, третий. Краснеет ещё сильнее. Улыбается ещё шире. Приоткрывает рот и касается большим пальцем языка. Что за хрень я творю?!

Ему хочется свернуться в клубок, когда горячие воспоминания охватывают его. Его язык. Его рот. Наверное, он казался безнадёжным. Должно быть, в каждом его движении чувствовались неопытность и излишнее рвение.

Внезапно ему становится стыдно, он пытается вспомнить, какие издавал звуки, где были его руки, был ли у него всё время открыт рот, не укусил ли он случайно Эвена. Боже. Эвен не выказывал особого неудобства, когда они перестали целоваться. Исак пытается держаться за эту мысль.

Он что-то со мной сделал.

.

Исак продолжает пребывать в состоянии зачарованного оцепенения, пока они не подъезжают к центру несколько часов спустя. И после этого всё как в тумане. Он практически не помнит, как выгружал вещи из машины и как его знакомили с персоналом, который будет «заботиться о нём». Он практически не помнит коридоры и лестницы, ведущие в его комнату. Видимо, ему придётся пройтись по зданию позже, когда он успокоится, особенно если он собирается в ближайшее время приступить к выполнению своего плана. Вероятно, ему снова придётся представиться всем, если он действительно хочет, чтобы в этом месте его боялись, а не считали каким-то глупым, слабым краснеющим мальчишкой.

Исак продолжает парить в облаках весь день. Он машет рукой малышу со смешно торчащими во все стороны волосами, который продолжает смотреть на него, пока родители говорят с каким-то врачом, потом улыбается девушке, подстриженной под мальчика, по имени Эмма. Он даже улыбается своей маме, когда ей приходит пора уезжать.

Она плачет. Ну, разумеется. Она произносит речь о том, что это всё для его же блага, что его здесь вылечат, что они смогут прикасаться друг к другу после этого. Она плачет и пытается обнять его, и Исак благодарен отцу, который удерживает её от этого. Иногда она забывает, иногда она игнорирует последствия. Настолько она импульсивна.

И Исак пытается не меняться в лице, пытается воскрешать в памяти все ужасные вещи, которые она делала по отношению к нему, все ужасные слова, которые говорила. Но он не может. Он не может смотреть на её рыдания, граничащие с истерикой.

– Всё будет хорошо, мам, – говорит он, удивляя даже самого себя. – Не волнуйся. Я буду в порядке. Обещаю.

Проявленное милосердие, невысказанное прощение повисают в воздухе. Исак не знает, почему внезапно проявляет к ней подобную доброту, особенно учитывая его дальнейшие планы. Ему интересно, откуда у него вдруг возникли такие чуждые ему порывы.

Он что-то со мной сделал.

Она улыбается и отдаёт ему что-то. Его телефон.

– Спасибо, – говорит Исак, и на этот раз он искренен.

.

На экране блокировки уведомление о трёх новых сообщениях, все от Эвена. Его сердце снова подпрыгивает в груди, а он ведь даже ещё не читал их.

– Всё нормально? – спрашивает Эмма, идущая рядом с ним. Она вызвалась провести для него экскурсию по центру, и Исак не уверен, что сможет сдержаться перед ней.

– Да. Всё отлично.

У неё какое-то заболевание, названия которого он не помнит, потому что, когда она внезапно подошла к нему, он слушал её рассказ в пол-уха.

– Ну, вот и всё что есть на первом этаже. На самом деле большую часть времени мы проводим на втором этаже, так что если ты…