Текст книги "Burning for your touch (ЛП)"

Автор книги: cuteandtwisted

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 52 страниц)

Исак думает об этих «прикосновениях». Сильных, эмоционально заряженных, безжалостных, полных злобы и разочарования, лишённых нежности. Он думает о том, насколько очищающими они казались, как он дорожил ими, пусть они и наполняли его отчаянием и стыдом. Думает, как много усилий приходилось прикладывать, чтобы почувствовать их на своём лице. А ещё он думает о том, как всё в нём разбилось вдребезги, когда Эвен впервые дотронулся до него, и в этом действии не было ничего кроме нежности и заботы; думает о том, как клетки его мозга охватило огнём, как им пришлось приспосабливаться к этому новому «прикосновению», о том, как само значение этого слова изменилось для него, наполнилось новым смыслом.

Исак думает об этом и чувствует ком в горле.

Юлие выворачивает из-за угла, и Исак качает головой, готовясь к столкновению, к взрыву. Он вежливо уклонится от удара, увернувшись в сторону, а потом пообещает никогда больше не беспокоить её и Эвена. Он даст ей контактную информацию своего отца и уверит, что родители позаботятся о компенсации. Он всё обдумал. Он лишь надеется, что его не охватит пламя, когда её добрые голубые глаза встретятся с его глазами, и, что ещё хуже, когда он увидит в них слёзы.

Но потом Юлие просто проходит мимо него, нажимает на кнопку вызова лифта, держа в руке ключи от машины, и исчезает в открывшихся створках, оставляя Исака, который испытывает одновременно облегчение и смятение.

.

Исаку необходима минута, чтобы набраться смелости и зайти в палату Эвена. Он видел его сквозь жалюзи бессчётное множество раз. Он запомнил очертания его тела на этой больничной койке и точно может сказать, сколько трубок прикреплено к нему сейчас. Он также в курсе основных жизненных показателей Эвена, так как поздно вечером, после того как Исак притворился сыном всеми любимого пациента и завёл странную дружбу с медбратом по имени Якоб, ему удалось заглянуть в историю болезни.

Исак знает, что Эвен ещё не приходил в сознание после операции. Но все цифры говорят о том, что он, вероятно, будет в порядке – по крайней мере если верить словам Якоба. Так что Исаку не следует слишком беспокоиться.

Но он беспокоится. Он уже трижды делал это – создавал возможность побыть наедине с Эвеном. Но так и не мог заставить себя зайти в палату, потому что был слишком взволнован, слишком напуган.

Страх не оставлял его с тех пор, как он впервые оказался в больнице и понял, что по-прежнему не может чувствовать Эвена.

Исак помнит, что ощущал, когда их связь превратилась в небытие, стоило телу Эвена рухнуть на землю, а глазам закрыться – Исак больше не мог его чувствовать. Исак помнит, насколько был напуган, как замер от ужаса, когда мозг мгновенно предположил самое страшное, и как не мог не сорваться после этого.

А вот нападения на Вильяма Исак не помнит совсем.

Неважно. Сконцентрируйся.

Исак заходит в холодную тихую палату и закрывает за собой дверь. Он сглатывает ком в горле, прежде чем обернуться и посмотреть на Эвена.

Эвен.

На больничной койке.

Исак уже видел его издалека раньше, но он не думает, что хоть что-то могло бы подготовить его к тому, что он видит перед собой сейчас.

Эвен без сознания. Его голова забинтована, и они обрили его в том месте, куда пришёлся удар бутылкой. Он будет выглядеть смешно с такой проплешиной. Исак думает, что мог бы одолжить ему снепбек на какое-то время, но вдруг вспоминает, что Эвен этого не захочет, совсем не захочет.

Эвен без сознания, но его лицо спокойно и идеально несмотря на мешки под глазами. Губы потрескались, а шея открыта. Исак не может сконцентрировать на чём-то одном, поэтому блуждает взглядом по Эвену, подмечая все детали одновременно.

Он наконец понимает, что имеют в виду люди, говоря, что что-то «разбило им сердце». Исак знает, что сердце – это всего лишь мышца, которая качает кровь, разгоняя её по всему телу. Но сейчас он чувствует, словно его сердце разбито. Словно кто-то сильно ударил его изнутри.

Он стоит у двери несколько секунд, а потом направляется к стулу у кровати.

Сейчас идёт трансляция какого-то важного футбольного матча, и Исак специально выбрал это время, чтобы убедиться, что никто из друзей Эвена не захочет его навестить. Он концентрируется на этой мысли. Они одни. Он может позволить себе быть так близко к нему. Всё нормально.

Исак сидит всего в нескольких сантиметрах и ощущает, как ком в горле становится всё больше. Он не чувствует Эвена. Он сидит так близко и не может его чувствовать.

Исаку хочется закричать.

Повинуясь порыву, он тянется к руке Эвена. Его сердце – всего лишь мышца, качающая кровь по всему телу, но сейчас оно вспыхивает пламенем. И ему больно. Ему больнее, чем обычный физический дискомфорт, который привыкло испытывать его тело. Эта боль опьяняет. Она кружит голову, так сильно, что он крепче стискивает руку Эвена.

Прикосновение. Возможно, оно разбудит Эвена. Возможно, оно по крайней мере сможет возродить их связь.

Исак по-прежнему его не чувствует. Он ощущает тепло кожи Эвена, и пульс, безусловно, присутствует, но Исак по-прежнему не может его чувствовать.

Что если я обжёг его.

Исак в панике отдёргивает руку и рассматривает кожу Эвена. Никаких ожогов. Сердечный ритм стабилен, если верить монитору.

На запястье Эвена нет ожогов, но сердце Исака всё равно обрывается, потому что там есть порезы.

Целая их коллекция, множество.

Его сердце – всего лишь мышца, но оно болит.

Исак ничего не может с собой поделать – он пересчитывает их, один за одним, запоминая, рассматривая рубцы и пытаясь определить, насколько недавно они были сделаны, пытаясь понять душевное состояние Эвена, когда он наносил их себе.

Исак не слепой. Он знает. Он, вероятно, знал с самого начала. Он слышал об Эвене. Он разузнал о нём, когда пытался определить, может ли ему доверять. Исак знает. Эвен всегда носит одежду с длинными рукавами. Эвен обнажает кожу лишь при Исаке, и ему понадобилось какое-то время, чтобы уложить это в голове – негласное доверие, которое Эвен оказывает ему. Эвен никогда ничего не рассказывал, но Исак знал уже какое-то время.

Однако увидеть шрамы так близко – совсем другая история. Это заставляет Исака осознать, что они никогда не разговаривают, что он никогда не спрашивал Эвена о его чувствах, что в их отношениях всё всегда вертелось лишь вокруг него.

Исак не думает о том, что делает, когда подносит руку Эвена к губам и целует его запястье. Он не думает. В этом нет смысла, но он всё равно делает это. Он прижимается губами к коже Эвена и дрожит от ощущений, переполняющих его. Его губы на чьей-то коже. Не на чьей-то. На коже Эвена.

Отчаяние, сумасшествие? Исак не может подобрать слово тому, что овладевает им, когда он хватает кисть Эвена обеими руками и целует раз, другой, снова и снова. Ему стыдно оттого, как сильно ему нужно сделать это для себя и для Эвена. Но он никогда больше не сможет оказаться к кому-то так близко. Возможно, он больше никогда не сможет оказаться так близко к Эвену. Потому что он сам позаботился об этом, когда встал с его кровати, чтобы затеять драку, вместо того чтобы остаться и позволить себя поцеловать.

Исак знает, что ему нужно было остаться. Он знал это ещё до того, как ушёл из квартиры Эвена. Он знал это ещё в тот момент, когда выскользнул из его объятий и отошёл от кровати. Он знал, что ему нужно было обернуться и позволить Эвену прижаться губами к его рту, даже если он собирался это сделать из-за привязанности или чего-то подобного.

Но правда в том, что Исак почувствовал облегчение, когда зазвонил телефон. Потому что чем ближе Эвен наклонялся к его лицу, тем труднее становилось притворяться, что это всего лишь эксперимент, тем сложнее было держать себя в руках, чтобы не взорваться, когда это наконец произойдёт.

Поэтому сейчас Исак целует руку Эвена, и его ладонь, и костяшки, и запястье. Поцелуй для каждого шрама, для каждого пореза, для каждого раза, когда Эвен чувствовал себя настолько несчастным и беспомощным, что надругался над собственным телом, чтобы забыть, чтобы заглушить свои мысли.

Как и я. Точно, как я.

Исак по-прежнему не чувствует его, и страх возвращается. Он придвигается ближе к кровати и кладёт голову Эвену на плечо, неловко его обнимая, надеясь, возможно, что это заставит его прийти в себя.

– Я здесь, – говорит он, и это глупо, но вдруг Эвен может его слышать. – Мне так жаль. Блядь, мне так жаль, Эв…

У него перехватывает горло, и голос срывается, и Исаку приходится отстраниться, чтобы взять себя в руки. Скоро вернётся Юлие. Наверное, она уже идёт обратно.

– Я никогда не хотел, чтобы ты пострадал, – шепчет Исак, и знает, что это важно скорее для него, но не может не продолжить свою речь. – Ты был прав. Это того не стоило. Я должен был остаться с тобой.

Сердечный ритм Эвена не меняется. Он не слышит Исака. Его даже нет здесь. Это лишь оболочка Эвена, однако вот он, Исак, со всей своей логикой и научным мышлением говорит с ним, пытаясь вернуть в сознание, словно это какая-то сказка.

Это же не какое-то дерьмо о спящей красавице.

Исак внезапно встаёт, словно на него только что снизошло озарение.

Он дотрагивается рукой до лица Эвена и гладит его. У него мягкая кожа. Такая мягкая. Исаку интересно, у всех ли кожа так мягка, или это особенность Эвена.

Исак проводит большим пальцем по его губам и ждёт знака, затаив дыхание и слушая стук сердца – мышцы, которая разгоняет кровь по его телу.

Эвен остаётся недвижим, и Юлие вернётся в любую секунду.

Исак осознаёт, что, возможно, у него больше никогда не будет такой возможности и наклоняется к нему. Поцелуй. Возможно, поцелуй разбудит его. На хуй науку и логику. Поцелуй. Эксперимент.

Рука Исака, лежащая на щеке Эвена, дрожит. Можно ли считать это настоящим поцелуем, если второй его участник без сознания? Можно ли это считать обменом биологических жидкостей? Да и вообще, обмен ли это?

Он касается носом носа Эвена, его губы так близко, и Исак хочет поцеловать его. Не ради привязанности, а просто чтобы он очнулся. Пусть в основе этого и не лежит научно обоснованное предположение, но это всё равно теория. Эксперимент, стоящий того, чтобы его провести.

Исак ненавидит себя.

Не так.

– Мне так жаль, – с трудом произносит он.

Исак прижимается губами ко лбу Эвену и встаёт, чтобы выйти из палаты, пока ураган в его голове не заставил его сделать что-то безрассудное.

.

Выйдя из палаты, он сталкивается с Муттой, в последний момент умудряясь избежать физического контакта.

Блядь.

– А я всё думал, когда ты появишься, – говорит тот, и в его голосе больше снисходительности, чем злости.

– Разве ты не должен сейчас смотреть футбол?

– Мой лучший друг приходит в себя после серьёзной операции на черепе. Так что нет, не должен.

Исак делает шаг назад. Вот и конец попыткам сделать всё незаметно. Он бы предпочёл, чтобы Мутта просто наорал на него. Он не может сейчас вынести пассивно-агрессивного отношения. Особенно от Мутты, который был к нему исключительно добр до произошедшего.

– Вильям говорит, что откажется от обвинений против тебя, если Эвен откажется от обвинений против него, – говорит Мутта.

– Я знаю, – кивает Исак. – Девушка Вильяма Нура связалась со мной.

– Надеюсь, ты также знаешь, что мы не откажемся от обвинений.

Мы. Исак задумывается, кто же эти «мы». Входит ли в их число Юлие, плевать ли и ей на то, что случится с ним, если в отношении её сына восторжествует справедливость.

– Я знаю. Я тоже этого не допущу, – отвечает Исак.

– Но ты получишь по полной программе за то, что сделал с Вильямом.

– Я знаю.

– И ты готов навредить себе ради Эвена? – Вопрос кажется ловушкой. Словно Мутта пытается получить ответ на другой вопрос. «Тебе действительно не плевать на Эвена? Что происходит между вами?»

– Вильям чуть не убил его. Он должен за это заплатить. То, что я сделал с ним после, не имеет никакого отношения к Эвену и не должно быть использовано для заключения сделки. Я и Эвен – две отдельные единицы, – говорит Исак. Он замолкает и делает глубокий вдох. – Именно поэтому ты не видел меня сегодня.

Мутта хмурит брови. – Я совершенно уверен, что вижу тебя сейчас.

– Нет, это не так. Ты меня не видел. Я не приходил навестить Эвена, пока он лежал в больнице, – настаивает Исак.

– Ты что, пытаешься меня загипнотизировать? – горько усмехается Мутта.

– Нет. Я просто говорю, что ради всеобщего блага ты никому не скажешь, что наткнулся на меня здесь, – продолжает Исак.

– И почему я это сделаю?

– Потому что, если Эвен будет думать, что я проигнорировал его и не пришёл навестить, ему будет проще выдвинуть обвинения.

Мутта складывает руки на груди и прищуривается.

– Ему будет больно.

– Он это переживёт, – резко отвечает Исак.

– То есть тебе плевать, что ему будет больно?

– Я просто хочу, чтобы человек, отправивший его на больничную койку, был наказан и никогда не мог больше сделать это с кем-то другим. Мне не плевать на правосудие, – отвечает Исак.

– Но плевать на Эвена. Тебя не заботит Эвен как отдельная единица.

Исак вспыхивает под проницательным взглядом Мутты. Он чувствует себя загнанным в угол. Он начинает задумываться, как долго Мутта стоял у двери палаты и как много видел. Он думает, не ждал ли он, пока Исак закончит, не сторожил ли у двери, чтобы их никто не побеспокоил.

– Ты такой врун, – продолжает Мутта, словно молчание Исака послужило ответом на его вопрос. Но в его словах нет угрозы или злобы. Он практически улыбается.

Исак решает, что Мутта, вероятно, видел его в палате.

– Пожалуйста, не говори ему, – умоляет он, хотя и не уверен, о чём именно просит. Ему стыдно, что он чуть не поцеловал лежащего без сознания Эвена и проник к нему в палату без разрешения. Но больше всего он чувствует себя униженным из-за того, что кто-то раскусил его.

– Не скажу, – отвечает Мутта, чем застаёт его врасплох. – Тебя здесь не было.

– Я, э-э-э, да. Меня здесь не было.

Исак натягивает капюшон на голову и собирается уйти, как вдруг голос Мутты смягчается снова.

– Это правда? Что люди говорят? Что тебя отправят куда-то?

Стыд. Он переполняет Исака. Грызёт его. «Что люди говорят». Люди говорят о нём. Люди знают, что он облажался, сорвавшись на Вильяма. Люди знают об угрозах отправки в лабораторию и о том, что он вот-вот потеряет свою свободу. Все знают. И Мутта смотрит на него сейчас так, словно беспокоится. Исак не может этого вынести. Не может вынести жалости.

– Я…

Исак собирается ответить, как вдруг чувствует это.

Словно пламя вспыхивает в темноте. Наконец-то тепло. Наконец-то свет.

Исак чувствует, как от радости и облегчения разглаживается его лицо. Он чувствует, как в улыбке изгибаются губы, а сердце переполняется чувствами. Его сердце – всего лишь мышца, качающая кровь по всему его телу, но сейчас оно переполнено.

– Почему ты вдруг улыбаешься? – хмурится Мутта.

Потому что я снова чувствую его.

– Мне кажется, Эвен пришёл в себя.

Когда Мутта оказывается у кровати Эвена и разражается бессмысленным смехом от облегчения и радости, что его лучший друг в порядке, Исака уже нет в больнице.

Он убегает, потому что не заслуживает находиться рядом в этот момент.

.

И когда он вступает на случайный эскалатор на случайной станции метро полчаса спустя, он благодарен за свой снепбек и толстовку.

Потому что, когда по щекам начинают катиться одновременно горькие и радостные слёзы облегчения, он не пытается их остановить.

Я буду так сильно по тебе скучать.

========== Глава 9 – Философия ярлыков – часть 1 ==========

От переводчика: глава будет разделена на 4 части

У Эвена не очень приятные воспоминания о том, как он впервые очнулся в больнице – в этой больнице.

Не потому, что ему было больно дышать, а трубки впивались в кожу; не потому, что мозг лихорадочно пытался понять, где он находится. Это было ужасно потому, что он всем сердцем желал вообще никогда больше не приходить в себя. Потому, что само осознание, что он очнулся – или что он жив – было слишком болезненным, слишком жестоким, слишком пугающим.

Когда Эвен впервые очнулся в больнице, он не особенно пытался это сделать.

Позднее он научился быть благодарным. Он научился ценить жизнь и второй шанс, подаренный ему вселенной. Он научился. И хотя на это ушло несколько месяцев, но он снова мог спокойно проходить мимо больницы, смотреть на неё издалека, не морщась, думать о ней, не ощущая спазмов, от которых перехватывало дыхание.

Позднее он научился быть благодарным, смирился со своим недолгим пребыванием в больнице. Он научился забывать об этом. Он старался изо всех сил. Он обещал себе, что никогда больше не вернётся. По крайней мере не в качестве пациента.

Эвен научился. Эвен старался. Ради своей матери, но также ради себя. Эвен сделал всё от него зависящее.

.

У Эвена не было времени подумать, как он будет чувствовать себя, когда очнётся в больнице во второй раз. Он пишет и доводит до совершенства сценарии для практически любого варианта развития событий в каждодневной жизни, но он никогда не думал, что ему нужно будет обыгрывать такой сюжет.

Очнуться в больнице. Снова.

Он не думал об этом, потому что не знал, что ему придётся. Но если бы знал, то ожидал бы, что всё произойдёт немного иначе.

Во-первых, он бы ожидал большего хаоса. Большего хаоса в голове и в собственном теле. Он бы ожидал, что будет чувствовать себя немного более потерянным, немного более дезориентированным. Он бы ожидал, что будет паниковать, пытаясь понять, где находится, что разозлится и попытается вырвать из себя трубки. Возможно. Он не уверен. Он бы ожидал, что будет чуть более печальным, возвращаясь к жизни и пытаясь вспомнить, как он вообще здесь оказался; возможно, предположит самое страшное, разбив себе сердце мыслями о том, что он оказался здесь по собственной вине. Возможно.

Эвен не уверен, что бы спланировал и предпринял, если бы у него было время подумать об этом.

Но всё точно было бы не так.

Когда Эвен второй раз приходит в себя в больнице – в этой больнице – он чувствует себя нормально. Он чувствует некоторое оцепенение, но в хорошем смысле. Он чувствует себя защищённым, благодарным, практически счастливым. Он чувствует облегчение. Он чувствует умиротворение. У него болит голова, и всё тело пульсирует от острой боли, но он всё равно чувствует себя хорошо. Ему хочется улыбаться.

Эвен приходит в себя, чувствуя тепло.

Эвен приходит в себя, чувствуя его.

.

Однако первый человек, которого он видит, – это не он. Это Мутта. Старый добрый Мутта с его кудрявыми волосами, и тёплой улыбкой, и приятным запахом. Эвен не помнит, как говорить, но он улыбается, когда Мутта разражается смехом, заметив, что он открыл глаза. Кто вообще так делает? Кто смеётся, когда их друг просыпается?

Эвен любит Мутту. Правда любит. Он надеется, что у каждого, кто оказывается в больнице, есть свой Мутта, которой просто смеётся, приветствуя их. У него щедрый смех, такой же щедрый, такой же заразительный, как он сам.

Несколько мгновение спустя рядом оказывается мама. И она тоже смеётся, но её смех смешивается с рыданиями и влажными поцелуями в лоб, и Эвен слишком устал, чтобы жаловаться, поэтому не жалуется. Потому что он счастлив, что в сознании, счастлив вернуться.

.

Медсёстрам приходится в буквальном смысле выталкивать людей из его палаты, и Эвен чувствует благодарность. Потому что как бы сильно он ни наслаждался вниманием – крохотная его часть всегда будет думать, что никому не будет дела, если он вдруг прекратит существовать – ему действительно нужно поспать. Ему действительно нужно, чтобы всё это остановилось на какое-то время.

Но Эвену едва ли удаётся удержать глаза закрытыми, потому что всё его тело, кажется, на грани. Он чувствует себя разбитым, а голова болит несмотря на обезболивающие, и тело никак не может расслабиться. Оно ждёт тепла, которое снова его переполнит. Ждёт этого с момента пробуждения.

Эвен ждёт Исака.

Он чувствовал его. Он знает, что это был Исак. Это было первое, что он ощутил, приоткрыв глаза. И где-то глубоко внутри живёт мысль, была ли его близость причиной, по которой Эвен вообще пришёл в себя.

Он хочет спросить, но часы посещений закончились. Он надеялся, что кто-нибудь просто упомянет его. Он надеялся, что Исак просто зайдёт в палату, в своём снепбеке и бесчисленных слоях одежды, окинет его холодным взглядом, а потом, возможно, обнимет на глазах у всех. Возможно.

Но Исак так и не переступает порог палаты, и Эвен придумывает для него оправдания и ждёт завтрашнего дня.

Или, может быть, вечера. Возможно, Исак нервничает из-за обилия людей и не появится до тех пор, пока не будет уверен, что все ушли, пока не закончатся часы посещений. Возможно, Исак появится вечером.

Теперь, когда эта мысль поселилась у него в голове, Эвен не может уснуть. Ему бы не хотелось, чтобы Исак развернулся и ушёл, поняв, что он спит. Звучит жалко, но Эвен практически благодарен за свою травму, потому что это, возможно, означает, что Исак будет более добрым, мягким, нежным и открытым с ним.

Так думает Эвен и надеется, и надеется, и надеется, и минуты тянутся и складываются в часы в темноте его маленькой палаты. Он представляет их воссоединение. Возможно, будут слёзы. Или, может быть, смех, как это случилось с Муттой и мамой.

Теперь, когда он думает об этом, он не может представить, чтобы Исак плакал из-за него, Исак, который плачет, лишь когда его предаёт собственное тело. Исак, вероятно, еле заметно улыбнётся ему и скажет что-нибудь о том, что рад, что его партнёр по науке к нему вернулся. И они будут смеяться, пока Эвен не отодвинется к краю кровати, чтобы освободить для него место. И, возможно, Исак укутает его своим телом. Возможно.

Возможно, они тесно прижмутся друг к другу. Он может представить, как Исак говорит о том, что обнимашки способствуют выздоровлению, на что Эвен скажет: «Это наука, не гомосексуальность». Он надеется, что Исак не забудет о том, что у него травма, и не оттолкнёт его слишком сильно, когда неминуемо закатит глаза.

Эвену становится тепло от одних лишь мыслей об этом: о том, как будет обнимать Исака, о его запахе, о его волосах, о том, как его тело прижмётся к нему. Эвену тепло от мысли, что он чувствует его.

Но Исак не приходит к нему, и Эвен не чувствует его присутствия.

Разочарование уверенно поселяется в нём, проникает глубоко внутрь, когда Эвен открывает глаза и понимает, что за окном светло. Завтра уже наступило. А Исака всё так и нет.

Он хмурится целых четыре минуты, прежде чем вспоминает очень важную деталь, очень важную картинку, о которой его мозг забыл из-за произошедшего хаоса.

Исак, сидящий верхом на Вильяме, и не в том смысле, что мог бы возбудить Эвена или заставить его ревновать. Нет. Исак, упирающийся коленями в грудь Вильяма. Исак, обхвативший руками шею Вильяма. Исак, кричащий так, словно его обжигают.

Исак, душащий Вильяма на земле.

Око за око. Возмездие. Месть.

Внезапно Эвен не может дышать. Он начинает задыхаться, пока мать рассказывает ему историю о человеке по имени Адриан Эксетт, который три дня подряд случайно парковался рядом с ней и каждый раз звонил и просил переставить машину. Эвен кашляет до тех пор, пока она не треплет его рукой по спине и не исчезает в коридоре, чтобы позвать медсестру.

Он чувствует себя глупым, таким невероятно глупым из-за того, что не спросил об Исаке, хотя он в сознании уже почти сутки. Он чувствует себя идиотом, потому что вёл себя так робко, ожидая какого-то грандиозного сюрприза, какого-то идеального воссоединения, наполненного слезами и смехом, и, возможно, поцелуем, тем поцелуем, который так и не случился прежде.

– Эвен, что случилось? – спрашивает Мутта, заходя в палату позже тем утром, и видя, что улыбка больше не играет на губах Эвена в отличие от вчерашнего дня.

– Где Исак? Что случилось с Исаком?! – немного задыхаясь, выпаливает Эвен, чувствуя, что задаёт этот вопрос с некоторым опозданием.

Мутта меняется в лице, и Эвен не может поверить, что провёл практически двадцать четыре часа, фантазируя о грёбаном воссоединении, вместо того чтобы задать правильный вопрос.

– Они забрали его?! Он сказал, что больше не может никого обжигать. Он сказал, что не сделает этого. Но потом он просто… Блядь!

Мутта закрывает дверь и садится чуть ближе, чем обычно. Он рассказывает о том, что ему известно. Он рассказывает, что у Вильяма ожог, но он не знает, насколько всё серьёзно. Он рассказывает, что Исак позвонил ему, Микаэлю и Юлие практически сразу, но что, когда они приехали туда, Исака уже не было. Он рассказывает, что какой-то парень по имени Юнас поехал вместе с ними в больницу и был настолько мил, что ждал с ними всю ночь, пока длилась операция Эвена, и что он обнял Микаэля, когда тот больше не мог сдерживаться.

Он рассказывает, что Вильяма в эту же больницу привезла его девушка Нура несколько часов спустя, и что он не хотел оставаться, и это, вероятно, означает, что ожоги не настолько ужасны. Он рассказывает, что с ними связались некоторые пенетраторы, предложившие сделку: если Эвен не выдвинет обвинений против Вильяма, ударившего его бутылкой по голове, то Вильям не выдвинет обвинений против Исака, обжегшего его. Мутта также говорит ему, что они ни за что на свете не позволят Эвену отказаться от обвинений против Вильяма, и что он рассказывает ему об этом просто из вежливости.

– Так Исак не в полиции? Его не арестовали? – спрашивает Эвен с излишней горячностью.

– Полицию не вызывали, потому что драка прекратилась, как только тебя ударили, и все поняли, что всё это большая ошибка, – отвечает Мутта. – Очевидно, Вильяму сказали, что главарь якудза будет в зелёном свитере, и он подумал, что это ты, потому что было темно, а он не удосужился проверить. Грёбаная задница.

– Так Исак пошёл домой?

Мутта закусывает губу изнутри и неуверенно кивает. – Ну, то есть я не уверен, куда он пошёл, но его не держат в полицейском участке, если тебя это беспокоит.

Эвену нужна минута, чтобы осознать сказанное. На него напали случайно, по ошибке, потому что на нём был зелёный свитер. Исак вышел из себя и поранил Вильяма из-за своих твёрдых убеждений относительно возмездия и, возможно, из-за личных тёрок с ним. Потом он успокоился, позвонил маме Эвена и его ближайшим друзьям, попросил Юнаса побыть с ними, и отправился домой, чтобы избежать дальнейших неприятностей.

Всё очень логично. Всё укладывается в манеру поведения Исака кроме, возможно, нападения на Вильяма. Исак всегда в первую очередь заботится о себе. Наверное, он попросил Юнаса остаться, чтобы тот информировал его о состоянии Эвена, возможно, из чувства вины. Исак ненавидит быть кому-то должным.

Эвен пытается найти всему логическое объяснение, но его мозг почему-то отвергает подобную версию. С одной стороны, всё логично, но с другой – совсем нет.

Потому что в его памяти вспыхивают образы Исака, нависшего над ним, когда он лежал на земле. Он вспоминает его отчаянные крики. Это были крики. Исак звал его снова, и снова, и снова. Эвен не выдумал это. Исак был в истерике. Это не могло быть просто чувство вины. Это должно было быть что-то большее. Он должен значить что-то для Исака.

Но если это так, то где он? Почему он не здесь? Он был здесь в тот день, когда Эвен очнулся? Он чувствовал Исака, или это просто были ощущения от возвращения в собственное тело?

– Он так и не навестил меня? – спрашивает Эвен и ненавидит, сколько грусти и разочарования слышится в его голосе. Он ненавидит, что Мутте приходится видеть его таким, страдающим по парню, которому, возможно, есть, а, возможно, и нет до него никакого дела.

Мутта колеблется – возможно, потому что не хочет причинять боль Эвену – но в результате качает головой.

– Ну, то есть я не знаю. Возможно. Я не был здесь 24/7, – добавляет Мутта, почёсывая шею сзади, словно он врёт, и Эвен чувствует себя жалким.

Гераклит

17:18

Я вернулся

В смысле очнулся

Ну, вдруг тебе интересно, ха-ха

Просто сообщаю тебе, потому что знаю, что тебе небезразлична

«судьба твоего партнёра по науке»

Надеюсь, у тебя не возникло проблем в ту ночь, и прости, что нарушил твой план

Это научит тебя не использовать мою внешность в своих целях: p

Кстати, ты был в больнице, когда я очнулся?

Кажется, я почувствовал тебя

– Где твой парень? – шутливо спрашивает его Элиас в день выписки, когда они идут к машине его мамы. И Эвен ничего не может поделать с глубокой морщиной, залегающей между бровями.

Это шутка, и ему, наверное, следует от неё отмахнуться, но слова всё равно обжигают его. Он знает, что у Исака есть причина для жестокого молчания, для того, чтобы не отвечать на сообщения, которые отправляет ему Эвен, но от этого не становится менее больно.

Его друзья больше не дразнят его из-за Исака в те выходные. Соня приходит днём, чтобы полежать с ним и поиграть с его волосами, а мама освобождает от необходимости готовить пасту на ужин и делает это сама.

Потом, когда Эвен признаётся в сообщении, что не может спать, к нему приходит Микаэль и, расстелив несколько одеял, укладывается на пол рядом с его кроватью.

– Тебе необязательно это делать, – говорит Эвен, чувствуя себя нелепо из-за того, что все друзья нянчатся с ним.

– Но я этого хочу, – отвечает Микаэль.

И, наверное, в какой-то другой вселенной эти слова наполнили бы сердце Эвена невероятной нежностью, и он бы вылез из кровати и лёг с ним рядом; возможно, использовал бы своё состояние, чтобы вымолить для себя объятье, просто чтобы вдохнуть его запах.

Но в этой вселенной слова никак не помогают, лишь делают пустоту в душе ещё больше.

Эвен просто лежит в кровати, пялясь в потолок и страдая по кому-то другому, думая: «Я что, всегда буду выбирать тех людей, которым я не нужен?»

.

На следующий день мать отвозит его к психотерапевту. Перенесённая операция не была пустяковой, и хотя о его выздоровлении говорят как о «невероятном», принимаемые медикаменты могли повлиять как на дозировку его обычных лекарств, так и на его настроение.

Эвен не возражает, потому что мать пока не спрашивала его об участии в драке, потому что она пока не задала ни единого вопроса, будучи слишком благодарной за быстрое выздоровление сына. И хотя он подозревает, что она могла узнать кое-что от других людей, он знает, что ей требуется вся её сила, чтобы удержаться от прямых вопросов.

Его врач немного меняет дозировку лекарств и задаёт несколько назойливых вопросов, призванных проверить, не специально ли Эвен оказался в этой ситуации. Он улыбается всё время, пока продолжается приём, а потом протягивает матери, ждавшей в коридоре, правую руку, и они направляются к выходу.

Эвен концентрируется на хорошем: на том, что сегодня хоть и холодно, но солнечно, на том, что мать подпевает какой-то попсе, играющей по радио. Он отвозит их в супермаркет и толкает тележку по проходам, пока Юлие наполняет её овощами и фруктами, даже не спрашивая о том, как прошёл приём.