Текст книги "История Беллы (СИ)"

Автор книги: Bellamortly

сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 75 страниц)

Она почти не могла шевелится. Наступила зима и ее тело начинало неметь. Она мерзла, не шевелясь под одеялом, голодала потому что почти не могла дотянуться до еды. А Родольфус совершенно не замечал этого, съедая свою еду он отворачивался к стене, как будто бы его не существовало. А Беллатриса, голодая, худела, теряла сознание и бредила. Несмотря на то, что в тюрьме обитали морозы ее колотило от жара, отнюдь не согревавшего ее для оздоровления. Бледнея и в полубреде, она молила в слезах лишь о том, чтобы дожить до того момента, как Темный Лорд придет за ними в Азкабан. Если этому вообще суждено когда-нибудь исполнится… а потом уже умереть.

А когда она была в сознании она держала в своей дрожащей ладони ту самую фотографию семейства Нарциссы и едва различая их лица смотрела на них, на их расплывавшиеся перед ней силуэты. Ей казалось, что по ночам кто-то ползает по ней, одежда сжимала ее и она рвала ее на себе, чтобы не задохнуться и лишь только тогда, когда возвращалась в сознание связывала рваные части своего платья с теми что, остались целы и ложилась на постель, глотая в безумии суп, который приносил Дементор, облизывая тарелку. А потом роняла посудину на пол, и та разбиваясь пронзала ей слух, пугала своим звоном… в своих слабых руках она мало что могла удержать и потому-то грохот в камере стоял каждый раз, когда она находила в себе силы поесть. Газет она читать не могла и лишь только пластом лежа на койке смотрела на потолок и ждала… ждала чего-то того, что обязательно должно было сбыться. Мысли о собственной кончине не оставляли Беллу ни на секунду, и она ждала ее – смерть со всем возможным для нее терпением, даже не в силах плакать от того, что не дождется своего Хозяина. Потому что знала, что заслуживает именно такой смерти.

Месяца тянулись один за другим. Она часто видела его, пропадавшего во вспышке зеленого света и видела себя, падающей замертво рядом с ним. Она хотела хоть на мгновение увидеть его лицо перед смертью, но понимала, что не увидит. Это была бы слишком прекрасная смерть для нее, слишком счастливая смерть… Снежинки покрывали ее распластанное по кровати тело, и она глотала их вместе со слезами. Со сменой времени года на снег сменялся дождем. Она не видела неба за решеткой, лишь каменный, прогнивший потолок и потому старалась не открывать больше глаза…

Боль в метке уже давно перестала усиливаться и стихла и Белла приняла это как должное, как признаки отмирания собственной надежды, зная все равно что последняя ее встреча с Волан-де-мортом была и будет больше десяти лет назад.

Каждый вздох ей давался с трудом и когда Дементор в очередной раз вошел в ее камеру принести поесть она беспомощно потянула руку к подносу. На этот раз ей повезло и кусочек гнилого хлеба попался ей в ладонь. Она поднесла его к губам, но тот выпал из ее руки. Под кровать… а ей так хотелось есть, желудок сморщился в ней, а руки дрожали и потому она потянулась к подносу, найти хоть какие-то крошки от ужина, но там было пусто и пальцами она нащупала лишь то, как случайно перевернула стакан воды.

Кончиками пальцев она тяжело дыша стала собирать по подносу капельки влаги и глотать их. жажда душила ее и требовала еще воды, но она не могла достать ее. Пролила случайно стакан Родольфуса, который тем временем ерзал во сне на своей постели. И пока тот не видел она схватила его жалкий кусочек хлеба…

Но тут перевернулся мир.

Какая-то магия завладела ее телом, и она закричала нечеловеческим воплем. Ломоть выпал из ее руки и она сжимаясь в комочек пыталась утихомирить свою боль. Но та росла все сильнее и будто бы жаждала накинуться на нее словно дикий зверь, вырваться на свободу и погубить ее. Ее сердце пульсировало в ее груди, Беллатриса лишилась на мгновение рассудка и увидела на небе одну яркую, потухшую на ее глазах звезду.

От этой боли ожило все ее тело, а внутри словно лопнул какой-то тугой, непроницаемый пузырь, рассыпавшись искрами тусклого света. Дернув рукав своего платья, она не поверила своим глазам так, что очередной застрявший в ее груди выдох вырвался из нее с вскриком, от которого с кровати чуть не упал ее муж.

На ее руке ярким силуэтом обрисовалась черная метка. Темный Лорд призывал ее к себе ей срочно необходимо к нему!

«Встаю! Срочно нужно встать и бежать! Скорее!»

Вдруг она услышала, как ликуют остальные обитатели тюрьмы в соседних камерах, в ушах заложило. Значит ей это не показалось!

Тюрьма тоже услышала странные восклицания. У них была новая мера безопасности: в случае ухудшения порядка заключенных цепи больнее душили запястья заключенного, будто повелевая заткнуться. Но ее выздоровевшему внезапно телу ничто не могло мешать почувствовать радость!

В это странное мгновение у нее боль была признаком счастья, в темноте, из мрачных подземелий ее души вырвался луч света. Дышать стало так легко, так хорошо, она могла передвигаться свободно по камере даже не смотря на то что за запястья ее держали цепи. Жар исчез, как и дрожь в руках. Она перестала видеть окружающий интерьер тюрьмы, перед ее глазами были лишь картины ожившего за долгие годы приятного прошлого.

Боль в метке сковывала ее, калечила до слез, но она смеялась, хохотала, не слыша ничего кругом. Даже Дементоры, парившие вокруг крепости духи отчаяния, не действовали на нее. Не чувствуя ничего кроме боли и счастья, она стояла у стены и смеялась, до слез, трясла решетку, жажда сломать и вырваться оттуда на свободу. И ликуя кричала:

–Наконец-то, Милорд! Я знала, что вы живы! Я знала, что вы не могли умереть!

Ее надежда была настолько сильно оживляющей, что она знала и не сомневалась в том, что это не один из тех снов, губивших ее надежды. Страхи пропали в небытие, и она ощутила себя гуляющей на свободе.

–О, Хозяин… Мой Повелитель… – тихо шептала она.

Она уже ясно представляла преданную ему службу и как ее рвение делает все былое прежним. Мыслей иных, кроме чудесных, у нее не было. Впервые за столько лет она испытала загубленные постоянной тоской чувства надежды. И никакие Дементоры не были способны этому помешать.

Она не видела ничего кругом, но носилась по камере, стучала по решеткам в каком-то диком, фанатичном экстазе. Падала на колени и рыдала в полный голос, а встревоженные Дементоры уносились подальше от этажа, где большинство обитателей были Пожиратели Смерти. Потому что едва могли вкусить их радость, оборонявшую тех от уныния как щит.

–Ты считаешь, что теперь все будет замечательно?

Очередной победоносный выкрик застрял в ее горле вместе с радостью. Она замерла у той стены, возле которой смеясь и плача она смотрела за решетку своей камеры.

Она обернулась и с священным непониманием уставилась на человека, который заговорил с ней странным голосом, который та не сразу узнала. Это оказался Родольфус Лестрейндж, ее муж, впервые за долгое время заговоривший с ней. Сидел он к ней спиной, отчего его низкий тембр насторожил ее сильнее.

–Разумеется, будет. – слабым голосом ответила Белла. – Темный Лорд ведь вернулся… мы ведь верны были ему все эти годы. Мы ждали его и пытались его найти. Он точно не забудет это. Я знаю. Мы… ему нужны… он заберет нас.

Беллатриса говорила так, будто бы в первый раз начала разговаривать. Будто бы произносимые ей неуверенные звуки были первыми слогами младенца.

Верхний уровень тюрьмы гудел как миллионная армия, вернувшаяся победителем в длительной войне. Но слова Лестрейнджа разломали ее щит счастливой обороны от воздействия дементоров, и Белла с ужасом ощутила, как через его трещины стал просачиваться их туман ужаса и безнадеги.

Ее супруг обернулся через правое плечо. Шрамы зияли даже на его полуопущенных на обесцвеченные глаза веках. На глаза, в которых Азкабан высушил всякие эмоции так, что Родольфус Лестрейндж до тюрьмы показался вмиг самым эмоциональным и чувствующим человеком на всем белом свете. В его мертвом лице лишь белесая полоска губ, нервно дергаясь, показывала, что Лестрейндж о чем-то задумался.

Закатав рукав рваной рубахи, из-под которой виднелась горевшая темным силуэтом черная метка, он приподнялся со своей койки, отбросив движением головы медные сальные волосы. Беллатриса вздрогнула, увидев своего супруга, инстинктивно попятилась к стенке. Боль в черной метке возрастала и становилась практически всепоглощающей, но Белла не могла оторвать взгляда от длинных испачканных ногтей своего мужа, с которых капала кровь. Его грудь была в таких глубоких царапинах, что едва верилось, что человек был способен себя настолько истязать по доброй воле.

–Как жаль, что Темный Лорд теперь не такой, как раньше. – Угрюмо проговорил он, дергая цепь. – Жаль. – Простодушно ответил он.

Говоря это, он в упор смотрел на Беллу, изучая ее так пристально и внимательно, будто бы никогда не видел до того.

–Что ты имеешь ввиду? – Невольно спросила она.

–Когда мы учились в Хогвартсе, все было совершенно иначе. – Начал он, прежде смачно откашлявшись. – Он слушал каждое мое слово, я был его правой рукой, он слушал все мои слова, пусть и был лидером. Зато я тоже был лидером… Лидеров среди тех, которые пресмыкались пред ним.

Неожиданно для самой себя Беллатриса начала слушать Родольфуса с такой внимательностью, с какой не слушала никогда. Отпустила из пальцев тяжелую решетку, дрожавшую от ветра на петлях.

–Я знал о таких вещах, о которых он, несчастный сирота, не имел ни малейшего понятия… Даже вообразить он их не мог. Я был окном в волшебный мир для него, наследника Салазара Слизерина, прожившего все детство в маггловском приюте.

Длинные его патлы постоянно попадали ему в рот и из-за того, что ему приходилось выплевывать их он постоянно делал паузы в своей странной речи, которая укалывала Беллу тонкой иголкой стыда, смешанного с нараставшей в ней беспричинной злости.

–Хотя он казался нелюдимым, это не сказалось на том, какие породистые женщины оказывались в его объятиях. – Злобно прошипел Родольфус. – Весьма красивые женщины, которые, впрочем, интересовали его не больше, чем объект похоти. Некоторые позже становились жертвами наших круциатусом. По разным причинам. И не всегда мы не знали совместны их приватные истории….

–Не смей такое говорить о нем! – вырвалось из ее охрипшей глотки угрожающе.

За соседней стеной ликование смолкло, будто вопросительно, на секундное мгновение и снова продолжилось, как и прежде. Она замерла на месте, ощетинившись, как дикое животное готовое к нападению.

Глаза ее супруга расширились, почти выкатившись из орбит, цепи, натянутые как струна угрожающе, затрещали, потому что он вдруг по старой привычке стал душить собственные ладони. С потолка посыпалась известка, будто на крыше тюрьмы носилась бешеная толпа, буря за окном призывала грозу и молнии дробить море ударами неудержимой стихии и оно, лопаясь и взрываясь, беспокойно гудело.

–Когда перед нашей свадьбой ты решила пойти в Пожиратели это не вызвало у меня никакого беспокойства. – Будто не слыша продолжил Лестрейндж, ступая на пару шагов к Белле. – Один род занятий не может не породнить двух супругов. К тому же таким образом я смог бы вновь показать свое превосходство перед другими сторонниками Темного Лорда. Однако все мои попытки оказались напрасными…

–Зачем ты это рассказываешь мне?! – возмутилась Беллатриса, растерянным взглядом рыская по комнате в поисках угла, где Лестрейндж, надвигавшийся в ее сторону не доберется до нее.

Вранье, которое в этом рассказе в потрясающем контрасте перемешалось с правдой, приводило ее в такое бешенство, от которого она ели держалась спокойно.

–… Он совершенно не заметил моих стараний, да и более того тянул руки к тому, что принадлежало мне…

Одним широким шагом он резко преодолел расстояние между ними. Беллатриса истошно заорала, но крик не сбил его с толку, схватив за шею, он вдавил ее в стену.

–Ты спятил? Отпусти! Отпусти меня! – кричала она.

Ее удары по его лицу, груди и животу были по силе ровны ударами листом бумаги. На его лице не менялись никакие эмоции, будто бы она и не сопротивлялась вовсе. Его мощная лапа сжала ее лицо, заставляя ее смотреть ему в глаза.

–Пусти меня! – захрипела она, из последних сил брыкаясь. Дергая шеей так, словно его взгляд обжигал ее очи.

Тяжелым сапогом он наступил на ее ногу, которой она чуть не ударила его. Руки прижал над головой, лишив последней возможности защищаться. Удары собственной головой не приносили никакого результата. Она вертела шеей, понимая, что это бесполезно. Даже если она и вырвется, то бежать ей совсем некуда. И он вновь прижмет ее, только уже к другой стенке.

–ПОМОГИТЕ! ПОМОГИТЕ! – Заорала она, высвободив одну руку, но в ответ она получила не немедленную помощь дементоров, а удар Лестрейнджа по лицу.

–Думала о том, что я не имел понятия о том, что ты делала? – рычал Родольфус, уткнувшись ей лбом прямо в лоб. – Думала я не подозревал о том, что ты вытворяешь там на стороне?

В ее глазах помутнело, она переставала видеть и слышать из-за нехватки воздуха в груди. Страх, кажется, стал единственным механизмом, из-за которого билось ее сердце, потому как от ужаса оно заработало с такой яростью, что Беллу кидало в пот при одном взгляде в очи бешеные очи Лестрейнджа, которые в обычной обстановке она бы никогда не узнала.

–Раньше я не подозревал, что он твой любовник. – Рявкнул Родольфус, усилив хватку и она больше не смогла шевелить даже пальцами. – Я и не верил в его существование. Но теперь мне стало все ясно. Если раньше у меня не было доказательств, то теперь у меня их достаточно…. Гляди…. Туда.

Он махнул в сторону койки Беллы, стену возле которой росписью украшали призывы Темному Лорду и признания в любви. Она ошалело расширила глаза так, будто впервые увидела эти царапины на стене, будто бы рисовала она их в бреду.

Видимо, ощущая себя победителем в этой схватке, он маниакальным движением потянулся к ее дрожащей груди и стоило ему только прикоснуться к ней, как Белла набравшись сил пихнула его, но зря она думала, что он отвлекся. Одним хватом он сжал ее в тугие объятия и, дыша в лицо, рявкнул не своим голосом:

–Целуй меня. Целуй меня так, как когда-то целовала его! Я приказываю тебе!

–Никогда! – Визгнула Белла. – Никогда!

Она укусила его за щеку, сплюнула кровью. Он заорал, не ожидая такого выпада, что дало ей время. Она бросилась к решетке, пытаясь пролезть в нее. Голова и шея с легкостью покидали заточение, но плечи застряли, не давая ей спастись.

–ПУСТИ! ПУСТИ МЕНЯЯЯ! ПОМОГИТЕ! – крикнула она в коридор.

Пожиратели в соседних камерах и вся тюрьма победно завывали, не замолкая, будто бы женские отчаянные крики были частью шоу в честь возвращения Темного Лорда. Родольфус схватил ее за лодыжки и втащил назад, вглубь камеры, по грязному, мокрому полу, но адреналин так вскипел в ее крови, что даже это не помешало ей. Удар пришелся по его ногам, он взвыл, и она снова бросилась вон, слыша за спиной угрожающее дыхание мужа. И что-то в голове прошептало ей, что в этой схватке победителем будет явно Лестрейндж, а не она.

Слабый писк раздался из ее горла, когда он придавил ее к какой-то из стен. Рыпаясь она уже не кричала, а рыдала, запутавшись в собственных цепях. Лестрейндж схватил ее за волосы, но чудом она вырвалась, грохнувшись на каменный пол. В тот момент, когда угрожающая тень Лестрейнджа нависла над ее худым телом она ударилась головой и лишилась чувств.

****

Очнувшись, она подскочила на месте, словно пружина, и закричала от иступленного страха, ощупывая свое тело. Оно, закованное в цепи, ныло от боли. Платье было разорвано в подоле, из оторванного рукава торчали нитки, а на голове сочился кровью ушиб.

Тактильная память совсем не могла подсказать ей, была ли ее одежда сейчас такой, какой была до нынешнего момента. Это заставило ее сердце биться в панике.

Она закричала так громко, что должны были затрястись стены. Упала на колени и вздрагивая от слез. Взмолилась и снова завопила, будто такое изучение собственного тела убивало ее каждым прикосновением.

Она не видела ничего кругом, непроницаемый мрак завязал ей очи пеленой.

В день воскрешения Темного Лорда она кричала слишком истошно. И потому ее в наказание вернули в темноту.

****

Вернувшись в свою камеру, через неизвестно какое количество недель или дней, она больше всего на свете она боялась увидеть там Лестрейнджа. Дементоры небрежно вели ее на цепи, как дрессированное животное и внушали ее воображению лишь те сцены, как весь тот, наверняка наполовину не запомнившийся ей ужас, повторятся вновь и вновь с тройной силой.

Однако она зря накрутила саму себя. По камере гулял ветер, ее койка была пуста. А на противоположной, без одеяла, подушки и личных вещей никто не сидел. Сняв с Беллы темный мешок Дементор дал ей возможность уединится, упарив в сторону чужих камер.

А она ведь почему-то больше не надеялась сюда вернуться. И одновременно боялась возвращения, если то произойдет.

Держась подальше от койки напротив, она села на свою собственную, прижимаясь к стене. Слушая шаги за решеткой. Бушующее море. Стук собственного, нещадно ослабевшего за годы сердца. Кирпичи на стене покрылись еще большей влагой, за решеткой сияли, на удивление не закрытые облаками редкие звезды. И как никогда раньше смотря на них она молила, а не мечтала. Молила о том, чтобы в камеру никто не заходил и не возвращался. И только об этом она молила, смотря на постепенно терявшиеся за облаками мерцающие огни – редчайшее явление здесь, прикасаясь кончиками пальцев сырой кладки.

Сон едва не приласкал ее, и она чуть не уснула, но она знала, что не может спать и боится, что не дай бог заснет. В камеру начали сыпаться редкие капли дождя. Тихий дождь крапал. Лунки с водой постепенно заполнились влагой, но Белла как обычно не кинулась на колени чтобы собрать редкие капельки. А застыла в задумчивости.

Дождь перешел в ливень, постепенно успокоился, и небо, очистившись от туч, заволокло туманном. В тюрьме стало немого тише, чем обычно, смолкло почти все, кроме чьего-то глухого плача вдалеке. Плача, который будто бы специально был слышен все меньше и меньше.

Согнувшись Белла сидела, смотря в пол. Ждала. Пугалась. Хотя все больше чувствовала равнодушие.

Так она смотрела в каменную кладку очень и очень долго до тех пор, пока где-то вдалеке, очень резкий вскрик, от которого внутренности ее похолодели, не раздался из недр Азкабана. Но услышанный ей звук будто исчез в воздухе, как слуховая галлюцинация. Она вскочила с места, сжав трясущимися руками цепи.

Из-под ее койки выскользнуло письмо, и она тут же схватила его, не думая. Разорвала конверт, забывая даже о том, что поклялась себе никогда не читать его.

Это было письмо ее матери – Друэллы Блэк. Исписанные кривым подчерком страницы были так не похожи на обычные письма ее матери… но подписано было ее именем. Под конец подчерк и того становился резко другим. Однако ничему не удивляясь, Белла принялась за чтение:

Здравствуй, Беллатриса.

Прошло много лет, я могла знать о твоей судьбе лишь только из Ежедневного Пророка, который, признаюсь, писал о тебе нечасто. И только оттуда. Потому что нам эти годы не позволяли писать тебе письма. Наверное, ты догадалась. Но как только позволили, мы с Цисси принялись за дело. Хотя, по правде говоря, я не жаждала все эти годы связываться с тобой, понимая, что ты все равно не ответишь. Какой смысл добиваться общения с человеком против воли, когда и тебе это не особенно надо?

Но это письмо я пишу. Пишу только потому, что я умираю, и мне надо сказать кое-что. Очень важное. Жизнь выжимает соки из меня каждую секунду, каждую минуту. Я не покидаю кровати и питаюсь только зельями. Изредка жиденькой кашей, может овощами. Уже прошло несколько лет моей болезни, я уже даже не чувствую боли. Лишь одиночество. Я живу в поместье твоей сестры Нарциссы, она согласилась приютить меня, хотя я знаю, что ее тяготит мое общество. Кингус не оказался верным мужем: как только я тяжело заболела, он нашел себе любовницу, не достойную нашего круга. Это только ради того, чтобы не терпеть меня – обузу, которая отягощала его положение, лишала возможности жить весело и раздольно. Как только я узнала о том, что происходит, я даже не стала злиться, и, разумеется, устраивать сцены – гордость, доставшаяся мне от моих предков, дала о себе знать. Я отпустила его, не показывая вида, переехала к твоей сестре, дабы не видеть его и не давать ему поводов позволить ему над собой поиздеваться. Мне даже не было дела до реакции чистокровного общества.

Говорить, что за болезнь я не буду, не имеет это значения. Скажу причины. Я заболела не только из-за возраста, но и из-за осознания того, какой позор ты и я, породив тебя, навлекли на нашу семью.

Я прекрасно осознаю, что во всем этом виновата я. Я не прошу у тебя прощения, потому что ты меня и так не простишь. Твоя жизнь не позволит простить и это правильно. К тому же я нисколько не сожалею… а я хочу рассказать тебе о том, что ты вряд ли помнишь. Хочу рассказать тебе это не, потому что я ищу оправдания, а потому что ты просто должна это знать. Почему твоя жизнь так сложилась. Поскольку я знаю и понимаю, что тебя это мучило, а ты скоро ведь умрешь в тюрьме.

Я родилась в уютном, маленьком поместье ближе к морскому Шотландскому берегу. В пустынных вересковых полях. Но я там была счастлива в уединении, со своей семьей. Мама, папа, двое братьев и я. Меня, самую младшую, они безмерно любили и опекали. Я нечасто даже выходила за пределы нашего сада. Не училась в Хогвартсе. Всему, что я знаю, меня научили дома. Сейчас никого из них нет в живых и давно. Я не видела матери и отца с той поры, как вышла замуж. Мне было девятнадцать.

В нашей семье ты никогда не была желанным ребенком. Никогда, ни единого мгновения я не чувствовала радости, что у меня есть ты. Ты бы и не появилась на свет, если бы не моя трусость. Твой отец изнасиловал меня, когда я была молоденькой девушкой, собственно поступил, как его и обязывало положение, с этим не поспоришь, он имел полное право овладеть мной, а я отрицала это. Он взял меня в жены, вытащив из сущей бедности, я никогда не любила его. А он в свое время посчитал меня знатной красавицей. Он оторвал меня от родителей, те с легкостью распрощались со мной, чтобы покрыть долги.

Я была обязана выполнять свой супружеский долг, но не выполняла. Я была глупой наивной дурочкой, которая верила в любовь и счастливый брак. Плакала из-за того, что моя вера разрушена. Но долгие месяцы беременности высушили во мне слезы, выскоблив в моей наивной душе ненависть, глубочайшую ненависть, которая пожирала меня изнутри. Детство я провела в атмосфере любви и согласия, а свадьба с твоим отцом разрушила все.

С самой первой минуты твоего рождения я прокляла тебя. Я поклялась себе, что ты получишь ту ненависть, какую испытала в свое время я, почувствуешь то, что мне пришлось пережить, дав тебе жизнь. Решение далось мне без труда, без длительных раздумий. Я воспитывала тебя недоброй магией с самых пеленок, накладывала на тебя заклятия немоты, таким образом, что ты бы могла пролежать в беззвучном вопле всю ночь, рыдая, ощущая голод, задыхаясь в собственных вонючих пеленках. Однажды ты даже чуть не умерла, но тебя спасли. Я почти не видела тебя, спихивая тебя домовику, или накладывала заклинание немоты, накидывая сверху мантию-невидимку моего отца. Меня не мучила совесть, как только последний взмах палочки делал свое дело, моя душа успокаивалась. Мне не хотелось понимать твоих иных чувств кроме как страха, и я вскоре погрязла в этом. Я знала, что ты не должна ощущать ничего кроме бесконечного испуга и боли и это успокаивало меня. Я и не думала, что у тебя должны быть другие чувства. У тебя не было красивых игрушек, интересных книжек, дорогих нарядов. А если и были, то лишь тогда, когда это было нужно, чтобы создать образ для других людей.

Когда ты подросла я запирала тебя в чулане, прятала от посторонних глаз, как тот тогдашний позор. Била за любую провинность. Орала так, что ты рыдала часами, а я, слыша твои слезы лишь тогда усмирялась. Подсознательно я обнаруживала любую причину наказать тебя. Плохое мое настроение или слишком хорошее твое. Я ненавидела тебя, не переносила. Я никогда не видела в тебе ничего светлого. Ты никогда не была моим ребенком. Я чувствовала удовлетворение, избивая тебя и слушая твои мольбы. Умиротворением для меня было знание, что ты сможешь получить по заслугам. Что ты ведешь себя так паршиво, что я смогу наказать тебя.

Кингус пытался вступаться за тебя.

Но перестал это делать, наверное, через полгода после твоего рождения. Поняв, видимо, что от тебя нечего ожидать. Уверена, он тоже ничего не чувствовал к тебе. Он тобой не занимался. Я же была вынуждена. А я ненавидела любую минуту, которую я вынуждена была посвящать тебе. Ты старалась чтобы я полюбила тебя из-за всех сил, понимая, наверное, в самые отчаянные моменты, что это невозможно, но понимание этого не заставляло меня чувствовать ничего, кроме злорадства. Я помню, как ты старалась дарить мне подарки на дни рождения, и как ты вела себя ниже воды и выше травы каждый возможный момент. Как ты прислуживала мне, словно домовик. Меня смешило это, я выбрасывала без сожаления все твои подачки. Единственной моей дочерью была Нарцисса, и я люблю ее так сильно, как вообще могу любить кого-либо.

Разумеется, она ответила мне тем же. И это неудивительно, при том, что я вложила в нее. Образование, наряды, круг общения. Все было по высшему разряду. Кингус видимо понимал, что наша семейная жизнь началась не гладко. Он старался отвлечь меня от личных трагедий. От смерти родителей, бросивших меня и братьев. От твоего рождения. Он был добр и богат. Он показал мне мир и облегчил мне душу таким образом, подарил мне птиц, которых я любила и которых ты уничтожила потому что я не заступилась за тебя. Я повидала много стран, красоту и гармонию вторые были мне чужды очень давно. Всю жизнь я провела в четырех стенах поместья матери и в домашнем саду. А с Кингусом я смогла видеть больше. Отчего я простила ему твое рождение и подарила ему истинную наследницу семейства Блэк – Нарциссу.

Она выросла настоящей красавицей, верной супругой, хорошей дочерью и матерью. С Андромедой так не получилось… она очернила честь семьи ради маггла., а тебя мне удалось подчинить лишь силой, и то не целиком. И лишь в детстве. Я знаю, что ты в душе против меня… я не смогла выполнить долг чистокровной матери и не смогла воспитать всех своих дочерей, как того требует общество и это мучает меня.

Ты аморально изменяла своему мужу. И не удивляйся, я довольно быстро догадалась об этом. Я не знаю с кем, да и не важно это, потому что твой чертов любовник уже точно про тебя забыл. Как бы Родольфус не понимал, что с тобой творится, я понимала все. Он удивлялся моим вопросам, говорил, что у такой женщины как я не могла быть дочь-потаскуха. Я и не посвящала особо его в свои мысли. Увы, он не прав, он был очень глуп и ему некогда было тебя контролировать. Он пожинал плоды, полученные от брака с тобой и работал в Министерстве. А я знаю, как выглядит женщина, живущая без любви. Ты совсем не была похожа на меня. Но не скажу, что я тебя осуждаю, я не знаю стоит ли осуждать. Ты аморальная выскочка, но в этом лишь моя вина, и я не могу этого не признать. Я не уследила. Я позволила тебе элементарно появится на свет. Я была никогда не считала тебя своим ребенком и жалею, что не смогла простить тебя, что ты родилась и напоминала мне о моей никчемности. Ты умрешь в тюрьме, твоя очерненная жизнь закончится совсем скоро и слава Мерлину, если быстрее, чем умру я.

Я рассказываю тебе это все не ради того, чтобы ты оправдала меня, не ради того, чтобы извиниться. Уверена, тебе и не придет это в голову. Я никогда не любила тебя, Беллатриса, как свою дочь как часть себя, и по-прежнему не люблю. Мне совершенно безразличны твои слезы. Я не хочу тебе врать – думаю, вранья тебе хватило еще больше чем ненависти. Последним моим желанием будет только чтобы ты смогла принять это, а точнее понять, почему ты жила такой жизнью. Или забыть, как часть того, что тебя не касается. Мне мало очень известно о том, что происходит у тебя, но я немного понимаю, в каком тяжелом состоянии ты находишься. Об этом месте ходит немало легенд и надеюсь, что хоть половина из них неправда. Надеюсь, что это письмо, которое сорвет с твоего лица маску незнания, достигнет тебя живую, надеюсь, что ты прочитаешь его и забудешь все что было. Сможешь умереть спокойнее. У тебя станет на одно сомнение меньше. Хотя ты должна помнить, что я многое все равно сделала для тебя… как и моя мать когда-то для меня же. Я поняла это лишь с годами, надеюсь, и ты поймешь. Ты сама виновата, что не воспользовалась моими стараниями. Виновата и я, что довела все до такого конца.

Что касается меня, то вряд ли я когда-нибудь получу от тебя ответ, или увижу тебя. Жить мне осталось совсем немного, с каждым днем время идет все медленнее, замедляется и исчезает. Я теряю сознание все чаще. Целитель говорит, что мне осталось меньше недели. Я знаю, что он не врет, чувствую это своим слабеющим сердцем. Сейчас 31 августа, я писала это письмо пять дней, и то, что осталось жить мне пару дней, я чувствую хорошо. Каждый день я вижу мучительный, один и тот же сон: берег реки, возле которого стоит одинокая лодка. И каждый раз, приближаясь к ней, я вижу в ней своего умершего старшего брата, который однажды спас нашу семью от голода, чтобы остались живы мы. Он пытается вытащить нас тонущих. Но лодка сгорает вместе с ним, вместе со мной и могучий лес, который простирается на противоположном берегу, обрушивается на нас. И каждый раз я не знаю, что делать, как спасти его. Погибаю из-за этого выбора. Я знаю, что я должна умереть. И умру.

Чувствую, это произойдет сегодня, я уже не пишу это письмо сама, за меня пишет Нарцисса, и буду надеется на то, что она напишет все, так как я говорю. Нарцисса видит, что я задыхаюсь, но смиренно пишет. Она плачет, но я знаю – она пишет все как я говорю. Увы, не получилось оставить этот монолог лишь между мной и тобой. Впрочем – она не проболтается никому. Я знаю.

Сегодня первое сентября. Мне остался ровно один день и по предсказанию целителей я умру. Беллатриса… Пожалуйста, не умирай скоро! Ради сестры, которая так страдает. Ради меня не делай ничего. Я прожила недостойную жизнь. Я скоро умру и это будет единственной счастливой новостью для тебя, потому что ты уже точно не любишь меня.

Забудь меня навсегда. И спокойно засыпай.

Друэлла Блэк.

У Беллы даже перестали дрожать руки, из глаза выкатилась одна единственная слеза, затерявшаяся в потертом воротнике мантии. Осень. Прищурившись, она пыталась вспомнить то, как выглядит осень за решетками тюрьмы. И видела ее, свою мать, какую она помнила, с гордой осанкой, шагавшую по аллее, разукрашенной ало-желтыми красками этого лиричного времени года. Разноцветные листья касались ее мантии и словно стрелы вонзались в ее тело. Задыхаясь, она рухнула на землю и, истекая кровью, умерла… Затерявшись под падавшими с деревьев листьями.