Текст книги "История Беллы (СИ)"

Автор книги: Bellamortly

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 75 страниц)

Она не могла поверить что это она, ее собственное тело было для нее чужим и она поскорее накрыла его новой, свежей одеждой, которая при всей своей красоте висела на ней мешком. Как бы не ужасалась ее сестра, слушая рассказы о тюремной жизни она не могла предположить насколько тут все действительно так.

Желтая кожа скрылась под теплым слоем ткани, но от этого ей не стало легче. Новое платье свисало с нее, а мантия падала с плеч. Ей пришлось рвать свою старую одежду на лоскутки, чтобы подпоясать новую. И от этого худой скелет в новой одежде выглядел еще абсурднее.

С нового лилового платья свисали клочья грязной ткани, а из новых чистых ботинок торчали куски рваной ткани, которые лежали там для того, чтобы ботинки не падали с ее костлявых ног. Самое лучшее, что можно было сказать про нее так это то, что она мастерски изображала огородное чучело к Хэллоуину. Слишком даже натурально.

Завязав свои волосы, которые за много лет отросли уже в два раза больше прежней, до тюремной длинны она вздохнула. Лохматые, а когда-то красивые вьющиеся локоны падали до бедер. Это был сплошной колтун запутанных волос, который она уже не могла причесать и отпилить куском камня. Она лишь изредка раздирала клубок на три части и скручивала в косу, из которой потом клочьями лезли пряди ее шевелюры. Иногда она даже ловила себя на мысли, что не отказалась бы вновь лишится этой шевелюры ради собственного комфорта.

Она встала со своей койки и, шатаясь подошла к решетке… к выходу из их клетки. Прислонилась носом к железным прутьям, провела по ним пальцами и те угрожающе заскрипели. Они воняли ржавчиной, на них прилипли зеленые наросты плесени.

Шорох позади нее оповестил Беллу о том, что Родольфус вернулся к прежней позиции, поняв, что ему уже не нужно прятать глаза от переодевавшейся жены. Краем уха Беллатриса услышала то, он чихает и сморкается в свой наверняка такой же грязный, как и он сам платок. И еще ощутила, как он сначала посмотрел на нее, а потом уставился уже в свою ненаглядную стену.

Но погрузившись в свои мысли Беллатриса наблюдала за Дементором, который летал за поворотом. Его тень скользила по стене, во вспышках молний, Белла не могла не думать, что скребется в ее душе страх прошлого, настоящего и будущего.

Обернувшись она понадеялась увидеть то, как Лестрейндж сосредоточенно ковыряет стену, но пред ней предстала совсем иная картина.

Он вновь развернулся, видимо от того, что наскучила ему одна и та же стена. Потому-то он, видимо чтобы не досаждать Беллу пока ее нет посмотрел на ее кусок кладки., и отчего-то вдруг на его лице мелькнула и тут же спряталась жесткая усмешка, которую больше ей не пришлось увидеть. Лишь однажды…

Комментарий к Глава 20

Привет, дорогой читатель, который дошел до этого места. Спасибо тебе, надеюсь, что тебе понравилось :)

Буду рада обратной связи :) И спасибо всем, кто поддерживает лайками мое произведение. Вы лучшие:))

========== Глава 21 ==========

С каждым днем ветер дул все громче и страшнее, стучал по решеткам тюрьмы все яростнее, как взбесившийся маньяк. Однажды очередным туманным утром, ничем не отличавшимся от всех рассветов, что она провела тут, Беллатриса обнаружила на стене вмёрзшие в нее кусочки льда. Влага от прошедшего накануне дождя замерзла и в лужах, лунках в полу, и она отражала, как зеркало, каменный, покрытый грязью потолок.

По нынешним меркам наступила зима. Во всяком случае она была уже близко и прибудет с дня на день и в формальных цифрах календаря.

И ровно в тринадцатый раз Беллатриса ощутит, как ее, после короткой передышки, которая тут была ливневым и холодным летом, снова избивает, терзает холод. Как под тонким платьем дрожит ее тело, и как она сама не почти не может шевелиться от обморожения.

Она почти не думала о том, как ей вновь пережить зиму, она просто неловко болталась на упорно не рвавшейся нити жизни. Пила кипяток, который добросовестно приносили в камеру Дементоры и жевала хлеб, прежде подолбив им стену. А иногда размачивала его в ледяной похлебке с крупой, которую будто специально делали похолоднее. Внутренне содрогаясь, Белла пила ее и забиралась под одеяло, мысленно вспоминая, как прекрасна и вкусна была еда, которую она давным-давно, когда была совсем другой ела дома. Какой была пища из посылки Нарциссы.

А пища кончилась куда быстрее, чем могла бы. Беллатриса не могла долго сдерживать аппетиты, слушая рев желудка, зная, что у нее под кроватью стоит целый ящик съестного. Безвольная рука тянулась туда прежде чем разум давал самой себе отпор. Но проблема была не только в этом.

Когда шорох раздавался под койкой Беллатрисы, то тут же скрипела постель Родольфуса Лестрейнджа. И не успевала его костлявая рука протянуться в просьбе дать ему поесть, как тут же Белла, бледнея, уступала ему часть съестного.

Она не знала зачем это делает, но из-за этого начать голодать ей пришлось гораздо раньше.

Если раньше она была еще как-то смирившейся с голодом, то после такого пира Беллатриса не могла уснуть ночами не только из-за мыслей о Волан-де-морте, свободе и войне, которые дробили ее голову. Она маниакально шарила по ящику, разыскивая там крошки, снова и снова вытряхивая его содержимое в поисках еды. Ей снились долгие сны, как она бредет по Азкабану на цепи, к запаху чудесного пирога, который стоял где-то далеко в конце коридора и манил ее к себе черничной амброзией. Однако она никогда не успевала дойти до него – потому что просыпалась.

Лестрейндж храпел во сне и еще бывало подскакивал с криками. Из-за него Беллатриса не могла спать еще больше. Оголодавшая Белла еще и страдала бессонницей, выскребывая по ночам надписи на своей стене, кривые полоски и кружки. Старая привычка как тиски не отпускала ее, вынуждала царапать. И только проснувшийся от кошмара и от голода муж заставлял ее отпрыгнуть от стены и завалиться притворно в постель.

Беллатриса мысленно благодарила Нарциссу за то, что та прислала ей одеяло, шарф и новую одежду. Под двумя одеялами и в шарфе спать было гораздо уютнее. Иногда она лежала под покрывалом, ловя ртом снежинки и думала о том, как она раньше могла спать вообще без одеяла и на полу первые годы тут, и как она могла согреться лишь только прислонившись к стене.

Зима на этот раз выдалась снежной, заключенные спали будто без крыши над головой, а снег не таял, падая на них покрывалом. Беллатриса часто просыпалась под тонким слоем снега и стряхивая его с себя грела замерзшее лицо.

Сириуса Блэка до сих пор не поймали, хотя по тем газетам, что им бывало редко, но приносили, она понимала, что тот уже какими-то судьбами добрался и до Хогвартса. И тут Беллатриса подумала, что если тот действительно охотится за Гарри Поттером, который убил ее Повелителя, то она готова простить ему все обиды, лишь бы только тот принес голову мальчишки на подносе.

Зная, что Блэк по-прежнему гуляет на свободе, Белла еще больше корила себя. Если его до сих пор не поймали, то почему она не может сбежать? Ее ведь тоже не поймают, она ничем не хуже Блэка, который вдруг так резко изменился.

Беллатриса даже порой задумывалась: может Сириус действительно был Пожирателем Смерти, но она просто ничего об этом не знала? Может Блэк и был секретным сторонником ее Повелителя? Двойным агентом, знание о котором остальными могло завалить всю операцию?

Эти мысли приводили ее в бешенство, ибо осознание собственного ничтожества укоренилось в ней еще сильнее. Все это все еще казалось ей карикатурой на правду, но…. Вдруг Блэк сбежал из тюрьмы и спас ее Повелителя? Выполняет его приказы, а она гниет в тюрьме? Блэк отомстит за него, прикончив Поттера? А ведь он точно это сделает, раз даже Азкабан оказался для него слабым препятствием к несвободе. Даже Сириус Блэк на такое способен…

Теперь вспоминая свое прошлое, она еще больше страдала бессонницей. Пыталась заставить себя перестать читать газеты, из-за которых ей только становилось хуже… но, видя свернутый рулон, который им с Родольфусом приносили на двоих, она кидалась к нему даже забывая про еду. После, прочитав, отшвыривала его в сторону. И тут же его подбирал супруг Беллатрисы, который с особой нежностью, чуть ли не со слезами на глазах пролистывал газету, прочитывал все что там было написано и складывал ее под матрац. Больше Беллатриса не могла утеплять одеяло газетами.

Каждый день она просыпалась и как обычно взбиралась на несколько минут на спинку своей койки, чтобы посмотреть на море, как моряк-путешественник. И оно было ежедневно одинаковым, Беллатриса, разочарованно понурив, голову спускалась вниз. Садилась возле решетки на пол и опускала глаза. Смотрела за нее, касаясь пальцами пола. Даже когда Родольфус просыпался и как обычно отворачивался к своей стене, она не шевелилась и думала.

Раньше, когда у нее была еда, он протягивал к ней свою требовательную ладонь, и она была вынуждена с ним делится. Теперь же, когда запасы кончились, их связь прервалась. Лестрейндж молча сидел, упираясь носом в стену, и Беллатриса занималась своими делами в таком же безмолвии и не думая о разговорах с мужем.

Конечно, она не привыкла к его присутствию, но он и не сильно мешал ей. Она существовала, как и прежде, с умиравшей с каждым днем надеждой, смотря на бесконечное небо, закрытое решеткой и толстым слоем черных туч.

Несколько раз она все-таки пыталась выскочить из камеры и бежать. Но у нее ничего не получалось, через пару шагов ее затаскивали назад, бросали на кровать и будто ничего такого не случилось, ставили перед ней ее поднос.

Дементоры теперь приходили с кормежкой по двое и один охранял выход, а другой вносил поднос. Раз в пол месяца и газету. Попытки побега оборачивались провалом и не были даже в половину столь успешны, как у Сириуса.

А еще среди новшеств тюремного распорядка появились странные цифры на одежде. Им их пришили со всех сторон – на груди, на обоих рукавах и на спине. Беллатрисе досталась странная комбинация из цифр с пятью буквами инициалами ее имени вперемешку не понятно какими числами.

Родольфусу на его мантию пришили тоже самое, но он в отличие от нее тут же отвернулся к стене, решив, что душить свои собственные ладони это полезнее, чем пытаться разглядеть себя или захватить свой обед с подноса. Беллатриса же тут же начала изучать свои числа и нашла среди них дату своего рождения, пару двоек, несколько восьмерок, крючок, напоминающий четверку и единицу. Не поняв, что это значит, Беллатриса принялась за свой обед, который сегодня был лишь водянистым супом с вдавленной внутрь себя горошиной и куском хлеба, которым она постучала по ботинку, прежде чем съесть.

Их водили в ту комнату, где пришивают числа в тех же темных мешках, что и обычно. По пути она пыталась цепляться за стены, чтобы запомнить повороты на ощупь, но, оступившись, подвернула ногу и теперь, вздыхая от боли, сидела подле решетки своей камеры словно сторожевая псина, набираясь сил. Так что она ничего не смогла сделать, чтобы приблизить час своего побега.

В той комнате, куда привели еще кроме нее несколько сотен заключенных сидело десять волшебников, которые называли фамилию и имя преступника, который должен был подойти к ним, чтобы получить свой номер, волшебством пришиваемый к одежде. Еще они зачем-то, прежде чем пришить метки осматривали шею заключенного и прикасались к ней волшебной палочкой. Беллатриса помнила, что первый колдун, которого подвели к столу, ощутивший на себе угрожающее прикосновение волшебной палочки, захохотал как ненормальный и Министерские работники ели удержали его на месте, чтобы пришить номерок к его одежде. Однако он все продолжал хохотать и взвизгивать, до тех пор, пока его не отпихнули к Дементору и с мешком на голове и не повели в родную камеру.

–Вы хотели убить меня! Так сделайте себе и мне милость! – молил он с экзальтированным хохотом – Что вам моя смерть, убейте меня!

Но безмолвные стражники Азкабана не послушались его и отвели к своему месту заключения.

Остальные уже не кричали и не хохотали, когда в них тыкали магическим оружием. Все уже поняли, что радоваться бесполезно и им сохранят жизнь. Дальнейшая процедура прошла спокойнее.

Беллатриса на обратном пути тоже пыталась касаться вслепую стен, но задержав толпу из-за случайного падения, она стала причиной недовольства всей тюрьмы, и, казалось бы, даже молчаливых и хмурых дементоров.

В камеру ее втолкали силой и заперли. А вскоре подоспел и Родольфус, которому тоже пришили тюремное цифирное клеймо. Зайдя в камеру, он уселся в своей традиционной позе, а вскоре принесли неароматный обед.

Тарелка Беллы довольно быстро опустела, и она поставила ее с тихим звоном на пол. У нее ужасно сильно болели ноги. Такая прогулка оказалась для нее, ходящей каждый день лишь от одного конца камеры до другого сравнимой с подъёмом на Эверест. Она израсходовала все свои силы.

Подтянувшись на кровати, она громко вздохнула, и, прильнув к стене, задумалась, как обычно о Темном Лорде.

Ее сердце на мгновение затрепетало в слабой груди, потому что она смогла вспомнить слабой тенью его лицо и тут же ухнуло в низ, разбившись об острые шпили реальности. Беллатриса задумалась о том, как он проводит эту холодную зиму, если действительно остался жив, забытый всеми. И ей стало холодно вдвойне и за себя, и за него, а в желудке будто бы все взорвалось, хотя она только недавно приняла свой скудный обед.

«Если уж я не могу сама вернуться на волю и спасти, помочь ему… Мерлин, пусть хоть это сделает Блэк… лишь бы только Темному Лорду было легче…»

Однако от мыслей, что Блэк преуспеет там, где должна действовать она, в ее груди сердце забилось так, что Белла чуть ли не провалилась в обморок. Собственное ничтожество грызло ее изнутри, и она закрыла глаза, дабы не дать паразитировать внутренней боли. Раньше это бывало помогало, но сейчас она, закрыв глаза, услышала громкий пронзительный смех всех тех, кого она раньше знала. И отчего-то громче всех над ней смеялся Николос Броуди. Она видела его карие с веселым огоньком глаза, спрятанные за оправой очков и ужасалась, почти даже не замечая того, как над ней смеются другие…. Но почему смеялся именно он?

Беллатриса упорно думала о том, что ее бывший друг ни за что не стал бы смеяться над ее слабостями, но тот голос в ее голове заливался еще громче, как только она начинала сомневаться в его реальности и искренности… открыв глаза она тяжело вздохнула и посмотрела за решетку, подошла и со всей силы тряхнула ее.

Сверху посыпались кусочки камней и пыль, но решетка не рухнула перед ней, обнажив путь к свободе. Она стояла все также крепко и Беллу привело это в ярость. Рыча и визжа, она трясла решетку, молотила по ней кулаками, била ногами и ладонями, но та лишь тряслась, стойко переживая припадки безумия.

К ее камере подоспел Дементор, но это не заставило ее прекратить, скорее наоборот. Одной рукой она сосредоточенно молотила по решетке, а другой пыталась схватить черного пришельца за плащ и вытолкать вон отсюда. Однако последнее ей не удалось, он распахнул ее камеру, прижав открывшейся решеткой к стене. Кряхтя, она барахталась в заточении, воздух уходил из ее легких, ее руки схватили просочившиеся к ней цепи и ее дергало в разные стороны.

Родольфус обернулся, услышав очередное кряхтение жены, но не успел отреагировать, да и вряд ли стал бы. Дементор опустил сверток и покинул клетку.

Решетка освободила ее, и Беллатриса упала посреди камеры на колени. Из ее ладоней сочилась кровь, а на лице остались вмятины, оставленные прутьями решетки. Вдыхая воздух, она видела то, как Родольфус посмотрев принесенный сверток положил его на место. Видимо понял, что это не для него. И тогда Беллатриса, думая, что шока для нее сегодня точно хватит, схватила свой сверток, который оказался тугим конвертом.

И удивилась больше всего за эти годы. Наверное побег Сириуса Блэка удивил ее не так сильно, как-то что она увидела… и не так напугал. Белоснежный пергамент дрожал в ее сжатой, худощавой ладони. А Родольфус, которого она видела краем глаза смотрел на Беллу пустыми глазами.

Подпись на конверте не была написана почерком того, кому принадлежало это имя. Это еще больше смутило Беллатрису, и она долго вглядывалась в буквы этого имени и фамилии, к которой сама принадлежала и мысль в голове упорно кричала одно – «Это написала не она!».

Конверт был белым, как снег, зеленевшая на нем печать Малфоев зияла словно уродливое бельмо на глазу. И в сочетании всего этого Беллатриса не могла понять, что это значит и зачем ей написали это письмо.

И вспоминая прошлое Белла с яростью пошла ворошить одеяла на своей постели, злобно рыча, будто разозленный зверь. Никогда не забудет она своих слез, боли и страданий и, видя это сейчас, ярче и отчетливее из-за проклятого конверта Беллатриса ясно знала, что никогда не прочитает это письмо, не посмеет открыть его. Друэлла Блэк… от нее она всегда слышала лишь упреки и получала лишь жестокость, никакой поддержки и справедливости, и Беллатриса понимала, что она могла написать ей в этом письме лишь ругань, и сделала это как появилась первая возможность. Удивительным для Беллатрисы было то, что та не примчалась в Азкабан – к ней лично – чтобы высказать все свои претензии, а Беллатриса знала, что у той их накопилось за долгие двенадцать лет предостаточно.

Ее воображение рисовало Белле яркую картину, наполнению лишь мрачными, темными красками. Друэлла Блэк, явившаяся к ней в Азкабан, чтобы навестить свою дочь и обругать ее за все, даже за то, что та просто родилась на этот свет. Она видела огромную, подпирающую небеса фигуру матери – такую, какой она казалась ей в детстве и пугалась, заливаясь тихими слезами и воспоминаниях о том, о чем она думала, сидя в темном чулане и вытирая кровь с лица или ладоней.

Когда она была маленькой, Белла мечтала о том, чтобы Друэлла стала добрее к ней и полюбила. Маленьким ребенком она делала все для этого – убирала за собой все игрушки, никогда не перебивала и слушала каждое ее слово, интересовалась ее здоровьем и старалась вести себя тихо, лишая себя многих удовольствий детства, но это не влюбляло Друэллу в нее сильнее. Мать всегда находила поводы, чтобы наказать ее и с каждым разом наказание, словно издеваясь, становилось все более бесчеловечным…

Проходили годы и Беллатриса понимала, что мать никогда не измениться и мечтала о том, чтобы у нее была другая мама. Любящая, понимающая. Не такая, какой была Друэлла с остальными ее сестрами (пусть она и завидовала той доброте, что она проявляла к ним), а другой. Готовой переступить через свои принципы, великодушной, умной, с которой можно смело брать пример и которой можно восхищаться… порой она думала о том, что Друэлла – не ее родная мама вот и не любит ее. Белла ждала момента, когда настоящая родительница придет за ней. Но той не суждено было явиться. Да и смотря в лицо Друэлле, она видела поразительное с собой сходство, которое с болью признавала.

А когда Беллатриса оказалась на финишной прямой к алтарю она поняла, что ей ничего не надо кроме как того, что бы Друэлла забыла о ее существовании и оставила в покое. Хотела остаться сиротой, но только чтобы у нее действительно не было родителей, которым она никогда не была нужна. Имея мать и отца она на самом деле была одна, страдая от того, что их звериные тени бродят вокруг нее и угнетают, превращая в сироту при живых родителях.

Вспоминая былую себя, Белла закапывала письмо матери все дальше и дальше под тонкое одеяло, под второе одеяло, под матрац и подальше к стене. Ее ярость и злость нисколько не утихали, и даже когда письмо было спрятано, она закрыла лицо в раскрытых ладонях и отвернулась к стене тихо всхлипывая, позабыв даже, что поднос с едой скоро исчезнет. Она вспоминала упреки Друэллы в письме Нарциссы, адресованном ей, и колотила кулаком стену. Пусть та немного написала об этом, Беллатриса знала, что она сильно умолчала, чтобы не злить ее. Но Белла все равно злилась…. она видела в этом упреке совсем иной смысл, видела, что даже Друэлла, не зная толком ситуации, подозревает о ее совершеннейшей тупости и корила себя, что тогда не смогла придумать ничего иного, составить тщательный план действий… ничего. Белла просто ринулась, как безумная, искать Темного Лорда любой ценой… которую она будет теперь выплачивать своей кровью до конца своих дней. И толку от этого не было никакого.

Представляя себе свою смерть в этой тюрьме, Беллатриса даже не боялась, в душе скованная равнодушием. Выпрямившись она посмотрела на Родольфуса Лестрейнджа, который по-прежнему был так же тих и угрюм, расстилал свое рваное одеяло. Приближался вечер, краем глаза Белла видела, как темнеют потихоньку за решеткой облака и мрачнеет слабый свет спрятанного за пеленой туч солнца. Решив последовать примеру мужа, Беллатриса тоже легла спать, накрывшись двумя одеялами и старым платьем, смиряясь, что может быть эта ночь станет для нее тут последней.

Каждый раз она засыпала с этой мыслью… а между тем даже в тюрьме вперед мчалось неугомонное, вечно спешащее время.

Несмотря на то, что ее запасы еды закончились уже давно и она мечтала о их пополнении, ответного письма Беллатриса сестре так и не написала. Просто не могла… она не знала, что рассказать сестре… да и общение с внешним миром было пугающим для нее, ибо усиливало знание о том, что она никогда снова там не окажется.

Между тем прошло Рождество, и Беллатриса получила на него посылку, где кроме еды еще лежал теплый свитер и яркая поздравительная открытка, которую Беллатриса засунула в тот же ящик, куда и остальные письма, прочитанные и не прочитанные. Пусть ей никогда не дарили столько еды на праздники, она была рада. Но недолго, ибо Лестрейндж тоже требовал своей доли, молчаливо протягивая свою ладонь и отворачиваясь от своей стены.

Жуя сладкие пирожные и печенье безо всякого удовольствия, Беллатриса вспоминала, как в один самый прекрасный в ее жизни сочельник Темный Лорд заставил ее убить его. Вспомнила, как в слезах шарила по комнате, разыскивая его. И понимая, что это было лишь подготовкой к настоящим испытаниям, Белла мрачнела, даже не в силах вспомнить своей тогдашней радости… когда Темный Лорд все-таки не оказался мертв и после они целую ночь целовались под омелой и кружились, почти танцуя в тишине.

За то, что на это Рождество она не осталась голодной Беллатриса так и не смогла поблагодарить сестру. Ничто не могло заставить ее взять в руки перо и начать выводить на пергаменте «Спасибо, Цисси!» … что-то свыше будто высушивало все эмоции, и она кидала свое перо, не в силах сложить из букв слова. Собственные горести, как туман заполоняли ее голову, и она не могла думать о таких светлых вещах как благодарность.

Часто она думала, как сделать так, чтобы ее запасов еды хватило на большее время. И придумала лишь то, что будет доставать свой ящик когда Лестрейндж крепко спит. А это было непросто, ибо тот просыпался от каждого постороннего шороха и вскакивал посерди ночи с запасами ругательств от приснившихся ему кошмаров. И потому-то Белла редко могла сделать это… однако, когда лакомый кусочек оказывался у нее во рту, она не могла не почувствовать, что некий душевный камень становится на мгновение легче.

Еда, правда, покрывалась тонкой корочкой льда из-за мороза и ей приходилось дуть на нее и греть в своих ладонях, но не то было настоящей бедой. Когда стало теплеть еда начинала портиться и было просто необходимо срочно съесть остатки. А Беллатриса, привыкшая экономить, даже из-за сильного голода не могла уничтожить все запасы раньше времени, чем-то, на которое она рассчитывала. Терпеливо отдирая гниль ногтями с каждого кусочка своего обеда, она жевала и ощущала слабую сытость. В придачу с той едой, что ей приносили, она могла не умирать с голоду.

Когда, судя по газетам, наступило лето у нее с Рождества осталось лишь несколько кусочков сдобного печенья. И приближался день ее последнего пиршества.

Как обычно она в темноте стала шарить рукой под кроватью и, нащупав ящик, потянула его к себе. Родольфус всхрапывал во сне и вертелся на узкой койке как будто бы он спал на раскаленной сковороде. Краем глаза Беллатриса смотрела на него, а тот отвернулся во сне и Белла нашла костлявыми пальцами последний кусочек печенья. Прожевала его щелкая зубами и упала на свою постель обратно. Эти движения по поеданию еды каждую ночь становились все машинальнее и машинальнее. Она уже могла делать все это в состоянии полусна, но все равно, когда она закрывала глаза стены и решетка не исчезали перед ней, а вкус гнилого печенья становился сильнее рука ее невольно вздрагивала от собственных представлений, что Родольфус вдруг отберет у нее и это.

Пепельного цвета стены расплывались перед ней, а мрачные тени проплывавших мимо облаков, которые словно ужасаясь жестокости и холодности людских мыслей в этих местах выпадали в виде осадков, осколков сердец и разбитых грез – белоснежных, полупрозрачных и хрупких градин. Руки Беллы ползли под одеяло, все дальше, закутывались поглубже.

Дырки в полу медленно наполнялись водой, а Беллатриса не шевелилась под одеялом, лишь тряслась от холода.

–У тебя тоже болит метка? – произнес мрачный голос.

Метка? Сначала Беллатриса не поняла, что от нее хотят и кто и только после того, как она осознала, что с ней разговаривает Родольфус и о чем он ее спрашивает Белла выпрыгнула из-под одеяла, посмотреть на свою руку, которую едва было видно в темноте.

Она едва ощущала боль в левой руке на предплечье из-за мороза и дождя. Она почти не чувствовала той слабой боли, которая возрастая раньше приводила ее в радость и заставляла мчаться вперед, не замечая дороги. Посмотрев на Родольфуса, который более не произносил не слова она поняла, что ей не показалось и что боль в метке – это не эфемерная иллюзия, которую она придумала сама себе, дабы духовно выжить.

На полупрозрачной коже, из-под которой выпячивались кости и были видны синие вены, едва-едва была заметна змея обвивавшая череп. Она была похожа на неумелый карандашный набросок, который в последствии мог бы стать величайшим шедевром искусства. Так и думала Беллатриса, смотря на нее. Знак болел, ноющей и очень слабой болью, слегка выявляясь, вырисовываясь на коже. Прикасаясь к нему дрожащими пальцами, она ощутила, как слезы выкатывались из-под ее век и как машинально ее губы приложились к собственному запястью в поцелуе. Ее поливало ливнем, который стеной прятал Беллу от всего мира – от этой тюрьмы, от Родольфуса Лестрейнджа, от голода и лишений, одиночества и страха и ускользавших от нее долгих мучительных лет заточения.

Она упивалась одной единственной для нее спасительной болью и смотря на метку увидела среди вечно темных облаков давно забытое для нее иллюзорное солнце, которое тут же скрылось.

****

«Блэк справился с этим за год! За год он нашел его! И теперь метка горит все сильнее с каждым днем!»

Она завидовала и радовалась одновременно! Радовалась тому, что ее надежды оказались не напрасными!

А завидовала самой темной частью своей души тому, что эти надежды поддержал ни она сама, а Сириус Блэк.

Метка болела все сильнее и сильнее и от этой порой неудержимой агонии она порой не могла спать. Ей было больно, но она надеялась на усиление этой боли. Царапала стены и плакала, видя то как рисунок на ее руке становился все четче и приобретал черный оттенок. Боялась и мечтала, мгновение ее мечты правда быстро исчезало пожираемое Дементором… и снова, снова возвращалось вновь. Каждый раз мгновение оживление ее мечты становилось все сладостнее и она, протягивая руки к не существовавшему тут свету, видела его.

Родольфус с той поры тоже замолчал, но Беллатриса видела, что тот тоже живет беспокойно и не спит ночами. Боль пронзала и его, и ее одновременно. Одновременно, как и всех остальных Пожирателей, что находились тут в заточении. Они все прислонялись к мокрым и грязным стенам, взвывая от боли и все, как и она, были нетерпеливы. Ждали так далекой им свободы.

Между тем все происходившее на свободе могло указывать на то, что будущая принадлежность к ней – не иллюзия. Пророк писал о происходивших странных исчезновениях (например, пропажи одной важной чиновницы), смерти никому неизвестного маггла и многих других страшных вещах, которые чередой свершались непонятно кем и все это очень напоминало Беллатрисе подчерк преступлений Темного Лорда. Методологию, с которой он сам когда-то совершал нападения.

Однако она еще сомневалась и боялась… боялась того, что-либо боль в метке – это ее предсмертный бред, либо того, что даже если Темный Лорд вернется, то из тюрьмы он ее не освободит. Оставит в наказание. За то, что она не смогла найти его сама.

Если же первое она еще как-то могла опровергнуть, то второе… тот страх усиливался каждый раз, когда метка увеличивалась и темнела, и она вжималась в стену, прижимая к груди болевшую руку.

Из-за газет Белла болезненно чувствовала, как мимо нее проходит жизнь, с тоской читала, как Пожиратели Смерти устроили беспорядки на Чемпионате Мира по Квиддичу и разбежались в страхе, когда кто-то запустил в небо черную метку. Читая это, она вспоминала, как когда-то давно, она могла читать газетные заметки и с ухмылкой думать, что она виновна во многих описанных в ней страшных происшествиях и завидовала свободным еще сильнее. Мир менялся каждую секунду: чемпионат мира по Квиддичу, назначенный в Хогвартсе Турнир Трех Волшебников, Аластор Грюм – преподаватель защиты от Темных искусств, применяющий империус на учениках… сидя тут взаперти она представляла, какое же это счастье быть свободным, сильнее даже самого свободного человека в мире. Являясь несчастным человеком, она понимала, какого же это счастье даже сильнее, чем тогда, когда она имела его.

Каждое утро она просыпалась, завтракала в молчании, ибо Родольфус тоже не разговаривал. Ела свой скудный завтрак, ставила посуду обратно на поднос и взбираясь на спинку тянулась к решетке, закрывавшей ее маленькое окошко. Если же раньше она могла сутками сидеть, прислонившись к выходу из своей камеры, ведшему в туннели тюрьмы, то теперь она, пока темнота еще не успевала сожрать пепельные облака и не превратить их в черные, смотрела на горизонт и ждала, когда пелена облаков спадет и просочиться сквозь них невиданный здесь никогда солнечный или лунный свет. Когда звезды тут будут сиять, и словно маленькие серебряные рыбки будут отражаться в водоеме, который тогда утихнет…

Ее запутанные мысли и сны сливались с реальностью с каждым днем все плотнее. Надежда слабо трепыхалась в ее сердце… она тихо существовала в своей камере, лишь ела и спала, смотрела в окно пустыми глазами и почти не оживала. Дни шли, сменяясь неделями, а недели же в свою очередь сменялись месяцами, но ничего не менялось, а помощь не приходила. Беллатриса вспоминала свою радость по поводу первой боли в метке с горькой усмешкой и прислонившись к стене целовала надписи на своей стене и прикладывая руку к сердцу думала о своем Повелителе, чувствуя, как ее собственное сердце слабо бьется в груди.