Текст книги "Наши знакомые"

Автор книги: Юрий Герман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 42 страниц)

Уложив Федю спать, она проводила Вишнякова до дачного поселка и, кутаясь в платок, быстро пошла домой. Идти надо было над водой – по узенькой, скользкой от дождя тропинке. В серой воде у берега отражались сосны. Далеко, за мелью, сонно двигался белый, острый парус яхты. Было сыро, ясно и тихо.

Под окном своей дачи она постояла и поглядела на Альтуса. Он сидел, откинувшись на спинку стула, с книгой в руке, но не читал, а думал. Волосы его золотились, лицо было суровым, собранным, напряженным. Потом, резким движением, он взял трубку и зажег спичку. Антонина обошла дом и открыла дверь.

– Туся? – не оглядываясь, спросил Альтус.

– Что случилось?

– Случилось?

Он обернулся. Лицо его выражало недоумение и боль.

– Да, случилось. Понимаешь ли… В Испании погиб Афанасий Петрович Устименко.

Антонина тихо ахнула и прислонилась спиной к дверному косяку.

– А Родион Мефодьевич?

– Не знаю. Кажется, еще жив.

– Значит… они… в Испании? – тихо спросила Антонина. – И ты тоже туда хотел ехать?

– Да, хотел, – кивнул он. – Но меня не пустили. Считается, что я инвалид.

Он зажег еще спичку, трубка все не закуривалась.

– Мы все одно поколение! – негромко сказал Альтус – И на кронштадтский лед ходили, и с Махно бились, и ярославский мятеж, и…

Махнув рукой, он замолчал, глядя мимо Антонины – сурово и жестко. Потом заговорил словно сам с собой:

– Вот Лапшин – в лаптях пришел к Дзержинскому за справедливостью. Афанасий покойный – сын харьковского не то грузчика, не то извозчика. Родион – матрос с «Авроры». Медведенко – студент Политехнического, один из первых сорока чекистов. А Лебедев погиб, Свислов убит, Михайловы оба – отец и сын – замучены у беляков в контрразведке, Миша Сургуладзе, Боков, теперь вот Афанасий… Досталось поколению…

Укоризненно покачал головой, наконец раскурил трубку и только теперь посмотрел Антонине в глаза.

– А что еще ждет нас?

– Но вы уже сделали! – робко и в то же время сильно сказала Антонина. – Главное вы уже сделали.

– Да, пожалуй! – задумчиво произнес Альтус. – Очень многое уже сделано.

Чай пили вдвоем. Трещали свечи. Сквозь стены террасы было слышно, как шипит и сонно бормочет озеро. Антонина зябла и куталась в платок. Альтус вышагивал из угла в угол, вспоминал прошлое, рассуждал о будущем. И часто спрашивал:

– Верно, Туся, я говорю, как ты считаешь?

А она молчала. Ей было все-таки страшно того, что она теперь равная, или почти равная, или своя в этой огромной, удивительной семье, где мертвые продолжают жить, а живые не боятся смерти ради дела, которому они служат.

Станет ли она совсем равной им?

Хватит ли у нее сил для этого?

Выдержит ли она все те испытания, которые ждут ее еще?

Эпилог

Восемнадцатого октября Альтус уезжал в длительную, по его словам, командировку, вначале в Москву, а оттуда «по назначению». «Отвальный» обед был устроен у Сидоровых. Собралась решительно вся старая компания, да еще Рая Зверева и два друга Алексея Владимировича – Медведенко и Лапшин. Было много детей: Федя, Олечка Сидорова, двое ребят Закса и Майя – дочь Раи Зверевой. У них был свой отдельный стол и своя наливка, сделанная из малинового варенья. Было и шампанское, изобретенное для данного случая Семой Щупаком, – он по желанию изготовлял шипучку из лимонной кислоты и соды с каким-то повидлом.

Стол взрослых удался на славу, но сам Вишняков ничего не ел и даже не садился, хотя делать ему было решительно нечего. Не достали желатина – повар чувствовал себя опозоренным и глядел на все подаваемые блюда с брезгливым, пренебрежительным выражением лица. На похвалы он не отвечал, только с особенным причмокиванием посасывал черную, дурно пахнущую сигару да поправлял живот, стянутый полотенцем.

Никто не изменился за миновавшие два года, только Женя пополнела да Сидоров стал носить галстуки. «Не хуже других! – говорил он, когда его спрашивали, как это произошло. – Не подчеркиваем свою внешность». И грозился, что купит себе еще фиолетовую фетровую шляпу. Сема Щупак остался совершенно прежним, разве что приобрел себе толстовку типа «свободный художник» из вельвета и дважды успел провалиться в экономический институт. Это наложило на него своеобразный отпечаток некоторой томности. Теперь он собирался идти в техникум сценических искусств на клубно-инструкторское отделение.

Обед проходил весело, шумно и оживленно. Много выпили. Рая Зверева звонким голосом сказала речь о потерянной и возвращенной дружбе. Ее никто не слушал, но все кричали: «Правильно!» Громче всех кричали Сивчук и Егудкин. После обеда всем сделалось жарко, настежь отворили окна. День был сухой, прозрачный, ветреный, начало по-осеннему быстро смеркаться, и всем стало почему-то немного грустно, каждый что-то вспоминал, оживленные разговоры смолкли. Сивчук с Вишняковым на подоконнике играли в шашки. Сема вздыхал. Хильда предложила петь, но пение не удалось.

– А ну вас, – сказала Хильда, – совсем раскисли!

Внизу под окнами загукал автомобиль, и тотчас же Федя закричал:

– Леша, собирайся, за тобой машина пришла!

Наступило время прощаться. Все понимали, что провожать не нужно, довели Альтуса и Антонину только до автомобиля и вернулись назад, к Жене.

– Куда? – спросил Тарасов.

– Домой, мне чемодан нужно взять.

Они жили здесь же, на массиве, но в самом дальнем корпусе, возле пруда. Антонина не стала вылезать. Альтус быстро сбегал наверх и вернулся назад с чемоданом в одной руке и с охотничьим ружьем в другой. Пока он ходил, Антонина смотрела на холодную воду пруда, на оранжевый закат за Невой.

– Вот и все, – сказал Альтус, – поехали.

Тарасов, ловко перекидывая из-под руки баранку, развернул автомобиль, сильно выжал газ и беспечно засвистал. Машина неслась по розовому от лучей заката шоссе, мотор гудел успокоительно и глухо. Тарасов едва держал баранку одним пальцем.

– Ну, Туся? – спросил Альтус. Он часто у нее так спрашивал, и она никогда не знала, что ответить. Она взглянула на него. Он сидел, откинувшись в угол, глаза его мягко блестели в полумраке машины. Она оперлась рукою об его колено и быстро поцеловала в губы.

– Только ты, пожалуйста, осторожнее, – шепотом сказала она, – я твои повадки знаю. Вон даже Медведенко велел «не зарываться». Слышишь, Леша?

– Слышу.

– Отвечай тогда.

– Что же мне отвечать?

– Что не будешь.

– Ну, не буду, – сказал он улыбаясь.

– Ведь если тебе еще раз в живот попадут, – зашептала она, – то уж наверняка. Слышишь, Леша? Ну, почему ты улыбаешься, как тебе не стыдно!

– Ах, и дождь будет, – нараспев сказал Тарасов, – поглядите, товарищ начальник!

У вокзала Альтус простился с Тарасовым.

– Ну, счастливо, – говорил Тарасов, моргая, – счастливо, товарищ начальник! Уж вы позвольте, я назад Антонину Никодимовну доставлю. Что ж ей одной возвращаться. Да и дождик сейчас польет. А у меня делов никаких – в гараж ехать. Медведенко не велел за ним возвращаться.

– Ну ладно, – сказал Альтус, – спасибо.

До отхода поезда было еще одиннадцать минут. Альтус поставил чемодан в купе и вышел.

– Ну вот, – сказал он, крепко беря Антонину под руку, – пойдем еще пройдемся…

Они шли молча, поглядывая друг на друга, встречаясь глазами.

– Ты тут тоже, – сказал Альтус, – как его… ешь аккуратно.

– Да.

– И Медведенку к себе позови. Поставь ему чаю, пусть с Федором повозится.

– Да.

– Ну, ты умеешь, – сказал Альтус, – не мне тебя учить.

Помолчали.

– Знаешь, – улыбнулась Антонина, – мне кажется, я всю жизнь буду тебя провожать.

– Это плохо?

– Да. То есть нет. Может быть… – Она все еще улыбалась растерянно и пугливо. – Знаешь, – сказала она, – я очень хочу куда-нибудь поехать с тобой. Я уже немного устала от этого.

– И я, – сказал он. – Но ведь это еще даже не начало, Туся. Это еще перед началом, – он крепко стиснул ее руку. – Еще даже начало впереди. Еще все будет. Ведь ты еще только начала работать в полную свою мощь.

– Ты про меня как про паровоз сказал! – улыбнулась Антонина. – Или как про электрическую станцию.

– Ну, извини, но ведь это же правда?

– Да, правда. Правда, что даже начало впереди. И я ведь тоже так всегда думаю! И что все еще будет…

– Непременно!

– Но мне много лет, Леша. Очень много.

Он рассмеялся, и лицо его сделалось отчаянно озорным.

– Это вздор, это чистый вздор! – смеясь, говорил он. – Как же мне тогда жить, а? Если ты старуха, то кто же я?

– Погоди! – попросила Антонина. – Не спеши. И скажи мне чистую, самую настоящую, единственную правду. Это опасно – куда ты едешь? И почему вдруг охотничье ружье? И ты опять штатский, да?

Лицо Альтуса стало серьезным.

– Мы же договорились, что ты никогда не будешь про это спрашивать! – сказал он с мягкой укоризной в голосе. – Договорились, правда?

Она кивнула, глядя в его глаза.

– А насчет опасности, знаешь… – он помедлил. – Не заставляй меня врать. Кстати, помнишь, на днях ты рассказывала мне о докторах-чумологах? Забыла? Вот, допусти на секунду: ты врач-эпидемиолог, тебя посылают на чуму, где не исключена возможность заражения и гибели, – как бы ты поступила? Смогла бы отказаться?

– Ну что ты! – испуганно отмахнулась Антонина.

– Вот видишь! А теперь представь себе, что мне предстоит… принять, что ли, участие, – напряженно сказал Альтус, – участие в… попытке предотвратить эпидемию… вроде чумы…

– Да, я понимаю, прости! – быстро сказала Антонина. – Прости меня, пожалуйста. Хорошо?

– Простил.

– Честное слово?

Они вернулись к его вагону.

– Я счастлива, – сказала она с глазами, полными слез, – я счастлива, Леша. Ну, давай поцелуемся.

Он поцеловал ее крепко, несколько раз.

– Иди, иди, – говорила она, – иди же, поезд сейчас тронется.

Альтус еще поцеловал ее в подбородок и пошел за медленно двигающимся вагоном. Проводник отчаянно шипел и ругался. Она еще видела Альтуса плащ. Колеса все неистовее бились где-то глубоко. Наконец мигнул и скрылся красный сигнал последнего, международного вагона, и вдруг сразу сделалось просторно и тихо.

«Предотвратить чуму! – с внезапным ужасом подумала она. – Чуму. О чем он говорил?»

С бьющимся сердцем Антонина постояла немного, потом медленно вышла с вокзала и огляделась вокруг. На площади вспыхивали голубые искры трамвайных разрядов, по ступеням поднимались вереницей новые пассажиры, город гремел, пели разноголосые автомобильные гудки.

И сразу полился дождь.

Ей показалось в первую секунду, что она даже видит отдельные серебристые косые струйки.

Все побежали, заторопились, раздался смех, ее толкали.

Тарасов распахнул перед ней дверцу. Она села рядом с ним.

– Домой?

– Да, домой.

Автомобиль покойно объезжал внезапно заблестевшую от дождя площадь. А в асфальте, как в черном чистом зеркале, отражались молочные круглые фонари. Смотровое стекло заволакивала влага. Тарасов слегка приподнял его, и в автомобиле сразу стало шумно и сыро, но звуки были глухие – все покрывал ровный шелест дождя.

Теперь автомобиль вырвался на сверкающий Невский. Блистали витрины за частою сеткой дождя. Глянцевитые, мокрые трамваи оставались позади. Мотор спокойно, деловито урчал, скорость все нарастала. Потом машина миновала площадь и, шипя покрышками, взлетела на мост. Огромный город, весь в желтых теплых огнях, весь в колеблющихся отражениях, живой, как бы дышащий, строгий и величественный, раскинулся перед нею.

«Мой город! – подумала Антонина. – Мой город на моей земле!»

Конец

Ленинград, 1932–1936—1958