Текст книги "Огненный скит.Том 1"

Автор книги: Юрий Любопытнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 43 страниц)

«Красный монах» Загорска
Воспоминания о А. Чикове

Со стихами Анатолия Чикова я познакомился через некоторое время после выхода в свет его первой книги с незатейливым и простым русским названием «Синица». Стихи легко легли в душу, проникновенные, чистые, согретые теплотой и нежностью, намагниченные, как в дальнейшем скажет сам поэт, «всечеловеческой тоской». Только потом, спустя многие годы, за этой простотой я открыл другой пласт – философский, который не попал в поле зрения тогда, потому что прозрение наступает с годами, когда не суетлив, некуда спешить и всё прошедшее видится в другом свете…

После службы в армии я работал на заводе «Электроизолит», учился на факультете журналистики МГУ, писал прозу и стихи, и, как водится, носил их в прибежище начинающих поэтов – газету под названием «Знамя», благо она была под рукой – издавалась на предприятии. Редактировал её Виктор Смердынский. Стихи мои он с маху отверг, хотя я не преминул похвастаться, что печатался в окружной армейской газете «Слава Родины». Как всегда бывало в редакциях газет, молодого поэта отсылали к классикам, почитай того-то и того, чаще всего к статье В. Маяковского «Как делать стихи». Смердынский посоветовал почитать местного загорского поэта и дал мне «Синицу» – первую книгу Чикова. Тогда и состоялось моё знакомство с творчеством не заезжего, а «своего» поэта.

С самим поэтом я познакомился несколько лет спустя. В то время я работал редактором электроизолитовской газеты. Смердынский был ответственным редактором Загорского радиовещания. Один раз в неделю мне приходилось полный день проводить в Загорской типографии – вычитывать верстаемый номер. Была обязанность носить цензору – существовала такая должность – полосы для ознакомления. В обеденное время, когда газета была свёрстана и вычитана, я ходил в центр города в так называемый Первый Дом Советов (Первая Лаврская гостиница), в котором на третьем этаже рядом с редакцией газеты «Вперёд» был кабинет цензора. В этом же здании этажом ниже рядом с комитетом комсомола располагалась редакция радиовещания. По просьбе Смердынского я приносил ему полоски газеты, материалы которой он использовал в передачах.

Помню, это было мартовским полднем. Снег во всю таял, улицы и тротуары превратились в снежное месиво. Шагать было тяжело по снежной каше. Как всегда, зашёл к «радистам», чтобы отдать материал. В редакции было несколько человек: сам редактор, его помощник Юра Евсеенко, бухгалтер, она же машинистка Галя Андрияк, молодой поэт с ЗЭМЗа Сергей Михайлин, кто-то из художников. Мы беседовали, когда высокая створка двери распахнулась и в «предбанник» ввалился, иного слова не подберу, человек с ястребиным носом, в драповом демисезонном пальто, в меховой шапке с опущенными ушами несмотря на весеннюю погоду, и с большим рюкзаком за спиной, набитым, как мне спервоначалу показалось, поленьями дров.

Присутствующие вошедшего знали, а мне его представил Смердынский:

– Знакомься. Это Толя Чиков.

Голубые глаза внимательно оглядели меня. Он протянул руку. Мы познакомились.

Завязался непринуждённый разговор, в котором приняли участие все находившиеся в редакции. Досконально не помню о чём шла речь – обыкновенный разговор знакомых, которые встречаются почти каждый день.

Из разговора выяснилось, что в рюкзаке у Чикова никакие не дрова, а иконы. Он собирает их, реставрирует и дарит друзьям. Воодушевившись вниманием к нему со стороны присутствующих, рассказывал об истории икон, как их «работали». Видимо, ему нравились термины «левкас», «патина», и он часто их употреблял. Потом я узнал, что он окончил Загорское профессиональное училище по реставрации.

– Новые стихи принёс? – спросил у Чикова Смердынский.

Ни слова не говоря тот вынул из кармана пальто сложенные листки бумаги и подал их Смердынскому.

Время было обеденное и все, словно вспомнив об этом, заторопились уходить. В дверях я спросил у Анатолия:

– А кто вам будет Борис Чиков, который живёт в Хотькове в «мадриде»?

«Мадридом» хотьковцы прозвали здания богаделен бывшего монастыря, в которых городские власти поселили жильцов, в основном рабочих.

Чиков ответил:

– Брат. Старший.

Борис работал каменщиком.

Идя по коридору, Чиков рассказал, что сам жил в Митине, в Хотькове, закончил там вечернюю школу рабочей молодёжи.

В Хотькове его помнили и знали. Лучше всех, конечно, преподаватель русского языка и литературы Михаил Антонович Балашов, которому Чиков показывал свои первые стихи.

Ко времени нашего знакомства у Чикова вышла вторая книжка «Янтарь», но он не был похож на преуспевающего поэта. Не было у его и зазнайства, этакого снобизма, какой бывает часто у состоявшихся писателей и поэтов. Ровность в обращении, без похлопываний по плечу на правах «старшего» он сохранил до конца своих дней.

Чаще, почти ежедневно, мы стали встречаться в 80-е годы, когда я работал заместителем редактора в газете «Вперёд». С нашей последней давней встречи он во многом изменился. Это касалось не внутреннего мировоззрения, черт характера, – он остался таким же ироничным, любящим хорошую шутку, а физической формы – он был болен, но старался скрыть своё недомогание, иронично подчёркивая, что ему всё трын-трава, хотя глубоко переживал свою беспомощность. И продолжал писать, хотя отмечал, что творчество стало ему даваться с большим трудом.

Жил он затворником, не придавая внимания своей внешности и образу жизни, общаясь лишь с близкими ему по духу друзьями, совершенно не заботясь о том, что скажут о нём люди, в большинстве своём считавшими его чудаком. Не отбрасывал от себя поросль молодых поэтических талантов, подсказывал, как надо «делать» стихи, старался уберечь от простого версификаторства.

Анатолий к 11 часам приходил обедать в так называемую исполкомовскую столовую и почти всегда заходил ко мне в кабинет раздеться.

– Как функционируешь? – обычно задавал он один и тот же вопрос.

Не знаю, у кого он позаимствовал эту фразу, наверное, у художников, охочих на разные выдумки, но она сразу создавала атмосферу непринуждённости в разговоре и невольно вызывала улыбку.

– Нормально, – отвечал я.

Чиков раздевался и о чём-либо рассказывал, в основном о житейских передрягах, которые пришлось преодолеть, о бюрократах чиновниках, местных и от литературы, и всегда заканчивал на оптимистической ноте:

– Но ничего. Мы их будем терроризировать смехом.

Рассказывая, никогда не присаживался, а ходил по кабинету, захватив пальцами края рукавов пиджака. В такие минуты он мне напоминал большую птицу с перебитыми крыльями.

– Как пишется? – иногда интересовался он.

Я пожимал плечами, не зная, что ответить:

– Пишется…

– А я не пишу сейчас. Перечитываю классиков: Пушкина, Блока, Есенина, Кедрина…

Известный в городе и районе журналист и писатель Алексей Дорохов рассказывал, что в судьбе Чикова на заре его поэтической жизни живейшее участие принял директор государственного музея-заповедника Гурий Александрович Сидоров-Окский, писатель, скульптор, увидев в лице молодого парня одарённого поэта. Одно время Чиков даже жил у него в Лавре на квартире и постигал азы поэтики. Выдающийся русский писатель Юрий Казаков, с кем я поддерживал тесную дружбу на протяжении последних лет его жизни, и кому я благодарен за творческую поддержку и участие в литературной судьбе, отмечал, что писателя делает не столько учёба, скажем, в Литературном институте, сколько среда, общение с близкими по духу творчества людьми будь это друзья или наставники. Так что советы и наставления Гурия Александровича несомненно во многом повлияли на развитие поэтического мастерстваЧикова. Сидоров-Окский был и наставником Алексея Дорохова, который никогда об этом не забывал.

Поддерживал Чикова старший по возрасту поэт Николай Старшинов, «проталкивая» его стихи в столичные издания. Сам Чиков, говоря о нём, подчёркивал, что «Константиныч большой человек, делает благое дело: вытаскивает молодых из провинции. Не каждый на это способен из ныне живущих литераторов…»

Тогда же в 80-х годах я собирался ехать в подмосковную Рузу на общемосковское совещание молодых писателей и сказал об этом Чикову.

– Увидишь Старшинова (он делал в фамилии ударение на третьем слоге) передай от меня привет, – сказал Анатолий. – Он бывает на таких семинарах.

Я встретил Николая Константиновича и передал ему устное послание Чикова.

Старшинов был чем-то озабочен, но после моих слов лицо его засветилось. Улыбка тронула губы:

– Как там живёт Толя?

Мы поговорили о Чикове, и, уходя, Старшинов сказал:

– Передавайте привет «красному монаху».

Вернувшись в редакцию, спросил Анатолия:

– Старшинов назвал тебя «красным монахом». Что за прозвание?

– Когда мы были моложе, – ответил Чиков, – мы иногда собирались вместе, выпивали, дурачились кто как мог. Напридумывали себе разных прозвищ. Я был «красный монах» Загорска, Старшинов «красный барс революции…»

Перед выходом очередной книги приносил десятка два-три рукописных страниц с новыми стихами. Клал на стол.

– Посмотри редакторским глазом. Может, ошибки найдёшь.

Я с интересом просматривал. С каждым новым выпущенным сборником поэзия его крепла, наполнялась общественно значимыми мотивами. Стихи были выстраданы, не один раз переписаны и поправлены и кроме некоторых погрешностей в пунктуации, не вызывали замечаний.

Рукопись он относил на четвёртый этаж, где располагался горком партии, и отдавал Валентине Николаевне Шульге, заведующей партийной библиотекой, которая перепечатывала их на машинке, готовя к сдаче в издательство.

Заходил Анатолий и с друзьями. Чаще всего с Николаем Денисовым, художником, пробовавшим свои силы и в поэзии, или с поэтом и критиком Сергеем Карнеевым, жившим тогда в Загорске. Вот уж они давали волю юмору: и острили, и подначивали друг друга, рассказывали разные случившиеся с ними истории. Они преображались, глаза загорались весёлым светом, жестикуляция была выразительна, наперебой старались перещеголять друг друга в каламбурах.

Чиков вообще, несмотря на подорванное здоровье, относился к жизни с юмором, хотя иногда и проскальзывали нотки пессимизма, но мимолётно. Он старался не унывать и сохранять реальный взгляд на происходившее, а тут превосходил в иронии, в смехе своих приятелей. Уходили они довольные, раскрасневшиеся от словесных искромётных баталий, что от души посмеялись. Из коридора доносились их громкие голоса. Денисов всегда оживлённый, Карнеев с тонким слегка язвительным юмором, Чиков добродушно-снисходительный. Втроём они дополняли друг друга.

Чиков в те годы, когда что-то рассказывал, частенько повторял одну и ту же короткую фразу из одного слова: «Кошма-а-ар!» Произносил с растяжкой и это жуткое слово так правдоподобно звучало, что слушатели невольно поддавались чиковской экспрессии и полагали, что произошедшее в рассказе поэта действительно было кошмаром.

Писал он не только стихи, но и прозу. Из-под его пера выходили лирические небольшие рассказы, с юмором и грустинкой, детские сказки. Он был добрым поэтом, добрым сказочником. Но это только сказка завершается удачей для героя. В жизни часто происходит всё наоборот…

«Лицом к лицу лица не увидать, большое видится на расстоянье», – очень точно подметил Есенин. Только со временем начинаешь понимать всю значимость той или иной фигуры. Чиков, проживший плодотворную творческую жизнь в Загорске, теперь Сергиевом Посаде, ставшим для него родным, посвятил ему не одно стихотворение, не замеченный в своё время местными властями стал для города поэтом, которым теперь гордятся.

2008

Любопытнов Юрий Николаевич