Текст книги "Огненный скит.Том 1"

Автор книги: Юрий Любопытнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 43 страниц)

Глава пятая
Золотой потир

Стало смеркаться, и Изот решил, что пора искать место для ночлега. Он стоял на земле, последней твёрдой опоре – дальше шли замёрзшие болота с протоками и озерками, тянувшимися на десятки верст. Опасный путь, преодолеваемый только теми, кто знал дорогу.

Ключник нашёл большую старую ель, нижние ветви которой свешивались до земли, образуя нечто наподобие шалаша. Он раздвинул их и пролез к стволу. Снега вокруг него почти не было, настолько был густ навес лапника. Здесь он разведёт костёр, а ветви укроют на случай непогоды.

Он сбросил котомку, ружьё, взял топор и стал обрубать нижние ветки. Затем нарубил лапника для подстилки, чтобы не спать на голой земле, сходил за дровами, благо их было вокруг много. Заготовленного сушняку должно было хватить на ночь, однако зная, что он быстро прогорит, ключник срубил несколько толстых берёзок. Ветра под елью не чувствовалось, и Изот порадовался, что нашёл хорошее укрытие.

Он развёл огонь, набрал в котелок снегу, положил несколько картофелин и подвесил на роготульку над костром. Когда картошка сварилась, очистил её, отрезал кусок говядины и стал ужинать.

Темнело быстро. Скоро Изот не стал различать, что у него творится за спиной.

Покончив с едой, выпив кипячённой воды, он подбросил дров в костёр и стал укладываться спать на лапнике, положив рядом с собой ружье, а под голову котомку. Костёр пылал, трещали дрова, струился дым между ветвей, теряясь в темноте.

Тогда, после смерти Кирилла, Изот вновь ощутил своё одиночество полной мерой. Два или три дня он не находил успокоения – всё валилось из рук, работа не спорилась, ночами не спалось, раздавленному тоской и упадком душевных сил. А когда привык к мысли, что он остался один, надеяться ему не на кого, кроме самого себя, уверенность в себе и жажда жизни вновь вернулись к нему.

Надо было прежде всего позаботиться о ребёнке. Прав был отче – несдобровать полугодовалому младенцу в лесу без настоящего тёплого крова, без забот и ласк матери, без еды и одежды. Изот заметил, что тельце его стало покрываться красноватыми пятнами, сыпью, коростой и хотя он купал ребенка в ушате с чистотелом и чабрецом, дело на поправку не шло.

И вот в один из дней, ранним морозным утром, положив мальчишку в сплетённую из лозняка грубую корзину, надев на ноги снегоступы, сделанные из того же лозняка, Изот решил отправиться в путь.

Забросив за спину котомку с сухарями, вяленой рыбой да горшком начавшего засахариваться мёду, взяв корзину с младенцем и суковатую палку, по светлу он покинул своё подземелье.

Снегу выпало обильно, болота подмёрзли, дни стояли не холодные. Изот пошёл на запад, ближе к большаку, где почаще были деревни, надеясь подкинуть ребенка какому-нибудь зажиточному крестьянину. Перед этим на обёртке от свечей разведённой в воде сажей он нацарапал обломком лучины имя подкидыша, которое он ему дал, – Антип.

Изот полагал, что к вечеру выйдет на большак, но не рассчитал сил: ему приходилось часто останавливаться, разводить костёр, чтобы покормить ребенка или заменить ему одежду. Он уж досадовал на себя, что опрометчиво двинулся в дорогу с такой ношей, не подумав, что это так затруднительно и надо было тщательнее подготовиться к тяжелому пути. Одно утешало – идти надо было в любом случае, потому что в подземелье младенцу всё равно бы не выжить.

Когда он понял, что в корзине ребёнок замёрзнет, он привязал её за спину, а младенца положил за пазуху. Идти даже стало удобнее, чем держа корзину в руке, и ребёнок не плакал, пригревшись на груди у скитника. Прижимая дитя к груди, Изот ощущал его спокойную теплоту, его невесомую тяжесть и ему казалось, что несёт он ношу, счастливее которой нет ничего на свете.

Анастасия, его жена, умерла от простуды в самом расцвете лет, так и не подарив ему сына или дочку. Вдругорядь Изот не стал жениться, решив сохранить верность своей безвременно ушедшей жене на всю жизнь. Но всегда в душе волновался и к горлу подкатывал удушливый ком, когда смотрел на счастливых детей и родителей, беззаботных и радостных, не сознающих даже, какое это счастье видеть в детях самих себя, свою кровинку, которая и после их смерти понесёт новую жизнь и так будет до конца, пока злой рок не оборвёт этот живой ручеёк, текущий по мирозданию. Ручеёк Изота уже пересох и никогда не ринется дальше, давая жизнь следующему поколению. Поэтому ему так хотелось сохранить этого младенца, Дуняшкиного сына, жизнь которого висела на волоске и этот волосок был в руках Изота.

Ночью у костра в непроглядной темноте он только и думал, чтобы не заснуть, не допустить, чтобы выпал младенец из-за пазухи, или чтобы не задушить его, неудобно прижав к телу. Одной рукой придерживал малыша, другой подкладывал дров. И молил Бога, чтобы не набрели на одиноких путников волки.

Утром он вышел на плохо наезженную дорогу и пошёл по ней. Ещё не рассвело, и деревья, густо обступавшие просёлок, стояли тёмной стеной. Примерно через час пути чаща поредела, расступилась, и он вышел на открытое пространство, заросшее невысоким молодым ельником. Впереди мелькнул тусклый огонёк. Сердце Изота учащённо забилось. А он уже думал, что ему ещё долго придётся плутать в поисках жилья.

Он снял снегоступы и стал продираться сквозь колючий ельник. Перед ним была мельница. Изба, срубленная из толстых бревён и примыкавшая к мельнице, скотный двор, просторный и добротный, были окружены забором из слег, с тесовыми воротами и калиткой. Хозяева топили печь, и по дыму, шедшему из трубы, Изот определил, что пекли хлебы. Его рот наполнился слюной и сладкая тошнота подкатила к горлу. Он вынужден был взять в горсть снегу и проглотить его, чтобы избавиться от неприятного ощущения пустоты в желудке. Ещё ему подумалось, что ребёнок будет сыт в этом доме, не останется без куска хлеба и тёплого жилища.

Он видел, как мельник прошёл во двор и тогда быстро положил младенца в корзину, добежал до крыльца и оставил её на ступенях. Сам отбежал обратно и спрятался за воротами.

Мельник вернулся быстро. Изот видел его изумление и растерянность, видел, как вышла хозяйка. Когда они внесли корзину в дом, он отпрянул от ворот и что было мочи побежал в ельник, где оставил лыжи. Только надев их, успокоился и лёгкий вздох облегчения вырвался из его груди. Будет ли знать Антип, кто принёс его сюда, и сколько ему выпало мук. Что из этого? Главное, теперь жизнь младенца в безопасности.

Вспоминая это, незаметно для себя Изот задремал. Открыл он глаза то ли от постороннего звука, нарушившего дремоту, то ли от холода. Костёр прогорел. Пламя угасло, тлели лишь угли, посвечивая в темноте при дуновении лёгкого ветерка. Он поднялся, чтобы подложить припасённых дров и услышал отдалённый вой. Так выть могли только волки.

Дрова затрещали, вспыхнуло пламя. Ключник подвинул к себе поближе валежник, чтобы был под рукой, положил рядом ружье.

Тогда, оставив ребёнка у мельника, прежде всего он пришел в Верхние Ужи и стал расспрашивать всякого встречного-поперечного – не слыхали ли они о барине Василии Ивановиче Отрокове. Но никто, отродясь, не слыхивал о таком. Остановился он на постоялом дворе, хозяином которого был угрюмый мужик с квадратным лицом, до глаз заросшим жёсткой чёрной бородой, по прозвищу Пестун. Ночлежка пользовалась дурной славой, в чём быстро убедился Изот, давала она приют разного рода тёмным личностям, которые менялись каждый день, долго не задерживаясь в пропавших квасом и клопами комнатёнках. Здесь и случилась с ним страшная история, которую он не мог без содрогания вспоминать…

Снова завыли волки, прервав мысли Изота. Он открыл глаза. Продремал он час или два. Костёр почти прогорел. Скитник поёжился в своём кафтане – животу было жарко, а спина мёрзла. Волки к костру близко не подступятся. Пока горит огонь, их нечего опасаться, а дров хватит на всю ночь. Полезут ближе – выстрелит из ружья.

Через полчаса волки подошли совсем близко и сгрудились саженях в ста от костра. Их не было видно в темноте, но они ощущались Изотом совсем рядом. Время от время они выли, им вторили другие в противоположной стороне, и ключник подумывал, что они его взяли в кольцо.

Он опять задремал в тепле, исходившем от костра, глаза сами закрывались, будто и не бродила рядом опасность. Проснувшись от внутреннего безотчетного толчка, Изот заметил, что волки совсем рядом. Он видел во мраке их отражающие свет глаза.

– Совсем осмелели, – прошептал Изот. – Вот я вас сейчас пугану, – и наугад выстрелил в совсем осмелевшего волка.

Послышался вой, потасовка в стае. Волки отошли от костра дальше, но совсем не уходили. Изот перезарядил ружье, подвинул к ноге топор. До утра он не сомкнул глаз, поддерживая огонь. Перед рассветом волки неслышно ушли.

Как только рассвело, ключник выбрался из-под ветвей. На снегу увидел множество волчьих следов, несколько капель крови. «Задел-таки, – подумал он. – Вперёд наука – не суйся, куда не попадя».

Растопив снега, он сварил несколько картофелин, нашёл в котомке полдюжины пирогов с печёнкой, видно, незаметно сунула Прасковья, нацепил лыжи и пошёл по болоту.

За время его отсутствия места эти сильно изменились. Он узнавал их и в то же время терялся в догадках – здесь ли он идёт. Лишь выйдя в центр болот, где ничего не росло, кроме осоки, рогоза да чахлых берез, он стал ориентироваться свободнее.

Зачем он шёл? Мог бы действительно дождаться лета и по реке, по тайным тропам добраться до скита. Как только он поселился у мельника, неуёмная тоска по вечерам охватывала, полонила душу, изнуряла её, не давала простору для радости. Быть рядом, всего в тридцати – сорока верстах от того места, пусть сожжённого и заросшего, не наполненного многоголосием жизни, и не навестить могилы тех, кого любил, кого почитал, с кем рядом прошла жизнь – это ли был не грех? Все это время его тянуло в скит и когда стало совсем невмоготу, он решил тронуться в путь, пренебрегая опасностями, которые таила в себе зимняя дорога для одинокого путника.

Своего родителя Изот помнил плохо. Евстигней был красивым рослым мужиком в расцвете сил. На постройке церкви упал с двухъярусной колокольни при воздвижении креста, сломал позвоночник, долго мучился, прикованный к постели, пока не отдал Богу душу. Мать не долго пережила мужа. После его смерти её изнуряла внутренняя немочь, то ли тоска по мужу, то ли ещё что, но истаяла она в полтора года и тоже нашла упокоение на скитском кладбище. Тогда-то и приглянулся смышлённый мальчонка старцу Кириллу, который взял заботы о нём на себя… Теперь, не совладав с зовом души, повинуясь безотчётной потребности сердца, идёт Изот в то место, где родился и жил, и так нелепо всё кончилось по злому умыслу корыстолюбца и его прихвостней.

День был в самом разгаре, морозный и солнечный. Ноги сами несли Изота по заснеженному болоту. В каждом кусте, в каждой присыпанной снегом кочке, в каждом скрюченном от недостатка живительной силы деревце, упрямо тянувшемся к солнцу, узнавал родное и знакомое, и готов был перед каждым из них припасть на колени и молиться, что опять довелось увидеть их.

Вот и лесная сторожка. Не сторожка, а то, что от неё осталось. Заметённые снегом останки её не видны, но сколько она вызвала чувств! Под её руинами покоятся кости злодеев, протянувших жадные руки к достоянию скита и нашедших такую же страшную смерть в пожирающем пламени, как и десятки невинных, сожжённых ими людей.

Чтобы не поддаваться обуревавшим его мыслям при виде занесённого пространства, хранившего следы трагедии, Изот быстро отправился дальше.

Через час с небольшим он подошёл к роднику. Тот не иссяк, и его водоносная жила также выбрасывала на поверхность холодную струю. Хотя ему не хотелось пить, Изот не утерпел и зачерпнул в горсть воды и припал к ней губами, как когда-то в далёкие годы, полный радостных мыслей и чувств.

С содроганием сердца подходил к скиту, который оставил без малого два десятка лет назад. Поднявшись на холм, с сильно бьющимся сердцем оглядел белое безмолвное пространство. Место, где располагался скит, сузилось под натиском разросшегося леса. Подлесок подступил почти что к самому центру. Лишь в середине осталось голое пространство не более десятины, на котором не росло ни кустика, ни деревца. Изот пересёк его и повернул на кладбище.

От часовни остался только остов. Ветры и дожди, снегопады и зной довершали своё дело. Крылечко сгнило, оградка тоже. Здесь отпевали его отца и мать, здесь он выбрался из огненного ада, здесь помолился за всех скитников, невинно убиенных, чтобы Господь даровал им царствие небесное.

Кладбище было погребено под толстым слоем снега. Изот нашёл могилы отца с матерью. Кресты сгнили и повалились, но место это он хорошо знал – на юг сорок шагов от могучей ели. На могиле Кирилла дубовый крест сохранился. Теперь её окружали молодые берёзки, и Изот успокоился, что всё осталось по-прежнему. Он боялся, что после его ухода и место, где был скит, и кладбище раскопают люди барина в поисках мурманского сундука. Он долго стоял на снегу, преклонив колени с непокрытой головой. На душе стало светлее, спокойнее, словно он встретил своих близких и поговорил с ними.

Ещё одно дело хотел совершить Изот по прибытии в скит. Может быть, самое главное, из-за которого он не стал ждать лета. Когда он уходил отсюда, золотую церковную чашу – потир – и остальную дорогую утварь он оставил не в подземелье, а закопал под корнями ели. Живя у мельника, не слыша худого слова в свой адрес, видя ровное отношение хозяев к себе, подумал: «А не отдать ли Маркелу с Прасковьей золотой потир?» Они подняли на ноги, взрастили Антипа, последнего из скитников, так почему не отблагодарить их за это.

Он подъехал к заветному месту и топором стал рубить мёрзлую землю. Вскоре достал потир, завернутый в полусгнившую рогожку. Остальные вещи опять закопал. Положив потир в мешок, выпрямился, оглядел безжизненное пространство и отправился в обратный путь, надеясь до наступления темноты добраться до того места, где ночевал.

Глава шестая
В полынье

Скоро должна была быть сожжённая избушка, а там рукой подать до Сутоломи. Предвкушая встречу с хозяином и хозяйкой мельницы, мысленно представляя их изумлённые лица, когда он достанет потир и преподнесёт им, Изот совсем забыл об осторожности. Стремясь сэкономить время, он пошёл кратчайшим путем, надеясь на сковавший болота мороз. Однако надо было быть более осмотрительным – болото могло расставить любые ловушки.

Так и случилось. Занятый своими, приятно ласкающими душу мыслями о подарке, который он сделает хозяевам, Изот не заметил, как наехал на невысокую возвышенность, напоминающую большую кочку, засыпанную снегом. Ступив на неё, вдруг почувствовал, как стремительно уходит вниз, обваливая снег. Рухнул он за долю секунды, даже не сообразив, что произошло. Опомнился тогда, когда жгуче-холодная тягучая вода сжала тело, дойдя до подмышек. Вверху зияло отверстие, в которое он увидел голубое небо и ветви корявой берёзы.

Изот понял, что произошло. Наехал он на согнувшуюся под тяжестью снега молодую берёзу. Под снежной шапкой трясина не замерзла. Берёза после его падения выпрямилась, а он оказался в полынье. Стараясь не делать резких движений, Изот попытался нащупать дно ямы. Однако твёрдой опоры не нашёл.

Он посмотрел вверх. На фоне безоблачного неба над ним раскинула ветви берёза, наклонившись над полыньёй. Ключника осенило, что надо делать. За плечами у него была котомка и ружье. Котомка была сделана по простому деревенскому обычаю: в углы холщёвого мешка было положено по камешку, которые были обвязаны бечёвкой. Надо было снять веревку и попытаться забросить её на сучки дерева.

Он осторожно снял котомку, зубами развязал один узел, стал развязывать второй, но то ли он был затянут крепко, то ли руки и зубы не слушались, развязать его ему не удалось. А тело коченело. Топор, который был за поясом, утонул при падении. Был ещё нож за голенищем, но он не стал его доставать, боясь, что совсем уйдёт под воду. Одна надежда – зубы. Промучившись несколько минут, он развязал и второй узел. Пока грыз бечёвку, не чувствовал холода, а когда справился с делом, понял, что замерзает.

Боясь, что скоро холод скуёт его совсем, Изот смотал верёвку и бросил вверх, стараясь перебросить свободный конец через ствол берёзы. Но сил не хватило – верёвка упала обратно, а он на вершок погрузился в трясину. Он сделал ещё одну попытку и опять неудачно. А холод продолжал стягивать кожу, студить руки и ноги.

Скрутив верёвку потуже, насколько это позволяли непослушные руки, он прицелился в просвет между большими ветками и кинул. На этот раз удачно. Конец размотался и свешивался с дерева. Поймав его, Изот стал тянуть за оба конца, пригибая вершину берёзы к себе. «Только бы не сорвалось», – думал он, подтягивая верёвку. Когда голые ветви коснулись головы, он схватился за спасительный ствол и подмял под себя. Перехватывая руками деревце, стал выкарабкиваться из тягучей трясины. Казалось, замёрзшие руки вот-вот выпустят ветви, вялость опутывала тело, но Изот, стиснув зубы, заставлял себя двигаться вверх.

Наконец он выбрался к корням берёзы, которая росла на твёрдом месте. Теперь топь не грозила ему. Он потерял топор, котомка с остатками провизии и потиром лежала на поверхности месива из мокрого снега и остатков болотной растительности, рядом плавала шапка. Он нашёл крепкий сук и вытащил мешок и шапку.

Нестерпимо ныли пальцы. Изот встал на колени и принялся растирать снегом негнущиеся кисти. Скоро они покраснели и приобрели гибкость. Однако мокрый кафтан на ветру покрылся коркой льда и задубел, как старая береста.

Чтобы окончательно не замёрзнуть, надо было разжечь костёр. Шурша намокшей одеждой, покрывшейся льдом, как бронёй, ключник отошёл вглубь небольшой чахлой рощицы, надеясь там укрыться от пронизывающего ветра и развести огонь. Здесь болотистая низина чередовалась с островками твёрдой земли, на которой росли ольха и осина, поэтому Изот обрадовался, что в дровах не будет недостатка.

Наломав сухих веток, надрав бересты, сложил это на умятый снег возле ольхового куста. Кресало и кремень были в кармане, но трут подмок и не загорался.

Чувствуя, как холод охватывает тело, цепенеют руки и ноги, как тягучая дрёма овладевает им, слабеющими пальцами Изот надорвал кафтан под воротом и выдернул кусок сухой ваты. Руки не подчинялись ему, и вату чуть не вырвал налетевший порыв ветра. Повернувшись спиной к ветру, он подложил вату под растопку и взял кремень с кресалом. Подышал на руки, и когда они обрели чувствительность, стал высекать огонь. Искра была слабой, и вата, казалось, вот-вот упорхнёт из рук. Наконец ему удалось запалить её. Беспрестанно раздувая тлеющий огонек, подложил бересту. Она занялась, затрещала, задымила, скрутилась в жгут. Как обрадовался Изот слабому чадящему пламени. Он быстро подложил ещё бересты и сухих веток, боясь, что пламя погаснет. Но огонь охватил хворост.

Изот от радости чуть не заплакал, протянув руки над огнём. Он подложил сухой травы, которая сначала густо задымила, потом длинные языки пламени рванулись вверх, и ключник, уже не сомневаясь, что огонь потухнет, надвинул на него кучу хвороста. Дым потёк жгучий и едкий, а Изот радовался, держа руки над костром, и чувствовал, как они отходят, тепло разливается по телу и оно дрожит, ещё не согретое, но готовое согреться.

Не ощущая губительной скованности, Изот подложил дров. Огонь горел сильно и ровно, трещали сучья, дым пластался над снегом, ключник вдыхал его, и не было на свете ничего слаще этого дыма. Согревшись, он снял обледенелый кафтан, повесил сушиться на две воткнутые в снег палки, снял бахилы и протянул к костру окоченевшие ноги. Затем, подвинув к огню лапник, сел на него, подставляя теплу то один бок, то другой. От мокрой рубахи шёл пар, но она высыхала и не прилипала к телу, как прежде.

Время близилось к вечеру. Небо нахмурилось, а ветер усилился. Изот посмотрел, что у него осталось в котомке: несколько картофелин и два варёных яйца. Хлеб размок, превратившись в липкое месиво, но Изот не стал его выбрасывать, подумав, что его можно подсушить на костре. На дне мешка лежал и потир. Изот достал его, обтёр края от приставшего раскисшего хлеба. Боковины жёлто блеснули.

Тело ломило, и Изота тянуло в сон. Но он старался не поддаваться дремоте, зная, что до сумерек ему надо запастись дровами. Через час-полтора начнёт темнеть, ночью до мельницы он не доберётся: можно заблудиться, а ещё хуже, угодить в яму с водой, как сегодня, и тогда неизвестно, как всё обернётся. Дров он на ночь заготовит, волки, если появятся, к костру близко не подойдут, в крайнем случае выстрелит из ружья. Жаль, что одна лыжа утонула и завтра ему придётся идти до мельницы напрямки, утопая в глубоком снегу. По его расчётам до мельницы оставалось вёрст двадцать, может, чуть больше, и за день он их с трудом, но преодолеет. Это успокоило ключника. Кафтан сохнет, бахилы скоро можно будет обуть. Изот обернул ноги высохшими портянками и стал осматривать ружьё, готовясь на всякий случай к любым неожиданностям.

Накинув на плечи не совсем высохший кафтан, до темноты он принёс несколько сухих полусгнивших деревцев и, думая, что до рассвета топлива хватит, сдвинул костер в сторону, положил на это место лапник и устроился на ночь.

Вопреки его худшим опасениям, ночь прошла спокойно: ветер утих, волки не появлялись, костёр горел, и одежда окончательно высохла. Однако утром он понял, что вчерашнее купание в ледяной воде дало о себе знать – голова была тяжелой, ноги ватными, во всём теле ощущалась слабость.

Вставать не хотелось, но ключник заставил себя это сделать. Он испёк в золе оставшиеся картофелины, подсушил хлеб, но есть его не стал – он был горьким и неприятным на вид.

Утро было пасмурное, шёл редкий снег, было тихо, мороз ослаб. Опираясь на ружьё, Изот пошёл напрямик, через болота. Местами снег был глубоким, и он еле вытаскивал ноги из сугроба. Часто останавливался, отдыхал, а потом снова продолжал путь. Шёл он медленно, за час преодолев около двух вёрст. Спина была мокрой от слабости, липкий пот заливал лицо.

С небольшими передышками он шёл целый день, стараясь к темноте выйти к мельнице. Но это ему не удалось. К сумеркам он только сумел выйти из болот к хвойному лесу. Снегу здесь было меньше и идти стало легче.

Было совсем темно, когда он упёрся в санную дорогу, местами переметённую, по которой крестьяне из ближайшей деревни Дурово привозили на мельницу зерно. Силы были на исходе, любое движение давалось с неимоверным трудом и чтобы забыть про усталость, Изот стал считать шаги, которые вели его к спасительному крову.

Он уж было хотел остановиться, вконец обессиленный, и отдохнуть, как вдали заметил блеснувший жёлтый огонек – еле заметную светлую точку. Ему сначала даже подумалось, что это облака расступились и над горизонтом зажглась звездочка. Но небо по-прежнему было тёмным. Превозмогая слабость, он пошёл вперёд. Свет огонька стал ярче. Скоро стало ясно, что он вышел к мельнице.

Из последних сил он постучал прикладом ружья в дверь.

Появился Маркел со свечой в руке.

– Изот! – воскликнул он, увидев еле стоявшего на ногах работника. Кафтан был оборван то ли сучьями, то ли зубами зверей, в потёках грязи. Руки без рукавиц – красные, с опухшими пальцами. – Что с тобой?!

Изот переступил порог, еле втаскивая ноги.

В сени выбежала Прасковья. Увидев Изота, облепленного снегом, в изодранной одежде, всплеснула руками:

– Батюшки вы мои! Веди его, Маркел, в избу! Замёрз он.

В избе Изот привалился на лавку. С печки выглянул Антип, спросонок разглядывая, кого им послала ночь.

– В баню его, в баню, – распорядился Маркел. И обратился к сыну: – Вставай, Антип! Баня ещё не остыла, подкинь дров, попарить Изота надо.

Антип молча свесил ноги, слез с печки, стал одеваться.

– Чего приключилось? – спросила Прасковья Изота, сострадательно глядя на ключника.

– Провалился в яму с водой. Еле выбрался…

– Не тормоши его, Прасковья, – сердито сказал Маркел. Отойдёт, сам расскажет. Приготовь чистую рубашку, порты. Я его попарю… Пошли, Изот, в баню.

Он высвободил из рук Изота ружьё, которое тот держал, словно клещами, снял котомку с плеч.

– Силы есть подняться?

– Соберу, – ответил Изот, неуклюже поднимаясь с лавки.

– Клади руку на плечо. Вот так… Эк тебя угораздило! Говорил ведь тебе – дождись лета. Пошто понесло в такую даль!

В бане, дышащей теплом, Маркел раздел Изота.

– Ложись на полок, – приказал он работнику. – Антип, я сам управлюсь. Сходи в избу, принеси одёжу и там… в шкапчике, в углу, бутылка с водкой… Захвати, пусть выпьет после пару…

– Он же в рот не берёт, тять!

– Не твоё дело. Неси! Вишь, занемог человек. Не для пьянства несёшь, а для ради поправки здоровья. Не мешкай!

Маркел попарил Изота, влил ему в рот, хотя тот и противился, водки, переодел в чистую сухую одежду, завернул в тулуп и довёл до избы. Вдвоем с Антипом они посадили его на печь.

– К утру лихоманка пройдёт, – сказал Маркел. Вытащил зубами пробку из бутылки и отпил из горлышка.

– Ты-то зачем, отец? – спросила с укоризной Прасковья.

– За кумпанию. Чтоб спина не болела, – ответил мельник, опоражнивая бутылку. – Спину надорвал, таща его. Тяжёл Изот, под десять пудов, поди.

Пока отец с матерью хлопотали возле Изота, Антип развязал его мешок и вытащил оттуда потир, блеснувший золотыми боками.

– Мамань, – сказал он тихо. – Смотри, что я у Изота нашёл? – Он показал потир.

Прасковья взглянула на золотую чашу.

– Откуда она у него?

– Не знаю.

Подошёл Маркел, услышавший разговор. Взял потир в руки, долго разглядывал его.

– Золотой, – пробормотал он. – Я такие чаши в церкви видел. Причащают из таких вроде бы…

– Возносятся святые дары, – проговорила Прасковья.

– В скит ли он ходил? – спросил Антип, усмехаясь. – Может, промышлял на большой дороге?..

Ни отец, ни мать ему не ответили. Прасковья спросила Маркела:

– Что ж теперь с ней делать?

– А ничего. Положь обратно в мешок. Завтра спросим, откудова у него такая вещь.

Утром Изот чувствовал себя хорошо. Он самостоятельно спустился с печи.

– Спасибо, хозяева, за заботу.

– Не за что, – ответила Прасковья. – Уж какой ты вчера-то был… Тебе дня два на улицу нечего выходить, надо выздоравливать. Лежи дома.

– А где мой мешок? – спросил Изот. – Не потерял ли я его?

– Здесь, здесь. Я его в твою каморку отнесла.

Изот вздохнул и больше не проронил ни слова.

Вечером, когда ужинали, Изот принёс мешок, достал из него потир и поставил на стол. Чаша заиграла золотыми боками.

– Вот, – сказал Изот. – Принёс из скита. Мне он ни к чему, отдаю вам за вашу заботу и ласку. – Он взглянул на Антипа. – Продадите, поправите дела в хозяйстве. Можешь мельницу выкупить, – повернулся он к мельнику.

– Больно дорог подарок, Изот, – сказал Маркел, вертя потир в руках. – Наша забота того не стоит. Не задаром, чай, хлеб ешь.

– Задаром, не задаром, а возьмите. От чистого сердца.

– За ним и ходил? – спросила Прасковья.

– И за ним тоже.

– А он золотой? – спросил Антип. Глаза у него блестели.

– Золотой, старинный. Когда пожар случился, женщины его из церквушки нашей вынесли, а сами сгорели. Я его при них тогда ещё нашёл…

– И всё это время берёг?

– Я его закопал в то лето, а теперь выкопал…

«Странный человек их работник, – думал Антип, лёжа на тёплых кирпичах печи и глядя в сумеречный потолок, освещённый отблесками света, падавшими от керосиновой лампы, висящей на кухне – Прасковья месила тесто в широкой деже, стоявшей на лавке. – Пришёл в лохмотьях, побирался христа ради, а потом взял да и принёс золотую чашу, а в ней, почитай, фунт весу. Наверное, у него в скиту не одна ещё такая припрятана. С таким богатством можно жить припеваючи, а он в работники к отцу пошёл. Чудной! Надо бы с ним сходить в скит, посмотреть, что он ещё там прячет».