Текст книги "Огненный скит.Том 1"

Автор книги: Юрий Любопытнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 43 страниц)

Часть пятая
Неведомой тайгой

Глава первая
Поздний гость

Вечером, когда роса обильно смочила траву, а деревья слились с ночной темнотой, в окно большого дома богатого хуторянина Антипа Маркелыча Загодина постучались условным стуком. Хозяин, приготовившийся спать, отдёрнул занавеску. Через стекло смутно различил знакомое лицо. Махнул рукой, давая знак, что сейчас выйдет. Прошёл в сени, спустился по ступенькам во двор, мощёный осиновым мостовником, откинул широкую дверь на кованых петлях, обильно смазанных дёгтем, чтобы не скрипели, вышел и огляделся.

Из-за угла прируба возникла фигура человека средних лет, коренастого, в сапогах и галифе, в рубашке полувоенного покроя навыпуск, с накладными карманами. На поясе, охватывающем тонкую талию, висела кобура. В руке темнел наган.

Антип Маркелыч ещё раз посмотрел по сторонам, сказал сердитым шёпотом:

– Сказывал я тебе, Бредун, не наведывайся ко мне без надобности великой. Ведь договорились, где встречаться.

– Да я без надобностев и не встречаюсь. Милиционеры хазу обложили. Еле утекли. Какой-то сучонок заложил нас…

– Поэтому надо быть осторожнее.

– Пожрать дашь и я уйду.

– Ты один? – ещё тише спросил хозяин, осторожно шагнув в сторону и заглянув за угол.

– Петька с Тарасом в овине прячутся.

– Нелёгкая вас принесла! Мой дом на примете…

Пришедший криво усмехнулся, хотел вложить наган в кобуру, но раздумал.

– Они верят тебе. А когда ты меня за твоего жеребца костерил везде – приняли за своего. Расписал хуже не бывает…

Антип Маркелыч сплюнул:

– Ты о властях что ли?

– Ну, а про кого же…

– Надолго ли сочтут своим?

– Имущество в колхоз отдал. Это же надо! Кулак решил обществу голоштанному помочь! Теперь ты свой в доску. Так что тебе нет резону пугаться.

– У деревенских столько глаз…

– Вот это верно, – тихо рассмеялся Бредун. – Каждый мнит себя гэпэушником.

– Проходи! – Хозяин пропустил гостя впереди себя. Задвинул засов. – Осторожно, здесь ступеньки.

– Знаю. Не в первый раз.

Антип Маркелыч проводил Бредуна в горницу, служившей и столовой.

– А где Степан? – осведомился Бредун о сыне хозяина, пялясь глазами во все углы, хотя в густом полусумраке ничего не было видно.

– В чулане спит. Там прохладнее.

– Чего не отпустишь его к нам?

– Ещё чего! Хватит того, что помогаю.

– Да я так – к слову. Проку от твоего сына, что от козла молока.

Антип Маркелыч недовольно посмотрел на Бредуна:

– Ты вот что… Ты мне его не осуждай. Молод он…

– Ну не кипятись. Ты знаешь, я всегда правду в глаза говорю.

– Подковырнуть ты любишь, а не правду сказать.

– А пёс твой, Ахметка, – не слушая хозяина, опять спросил Бредун. – Ахметка где?

– Ахметка на сеновале. Всё спросил?

Бредун ничего не ответил. Он без приглашения сел на лавку за стол, имея по правую руку от себя оконце. Хозяин хотел зажечь керосиновую лампу, но гость воспротивился:

– Не надо огня. Ночь на дворе, может, кто не спит. Свет приметен.

– Дело твоё…

– Мимо рта не пронесу твою жратву. Чем угостишь? – Бредун проглотил слюну в предвкушении предстоящей еды и положил наган на столешницу.

– Дам молока, хлеба, солонины.

– Неси всё. Я голодный. Живот к хребту подтянуло. – И тут же спросил: – Выпить есть?

– Брага. Наверно, уже сбродилась.

– Нацеди!

Несмотря на предостережение гостя, Антип Маркелыч зажёг огарок свечи и при нём копошился на кухне. Налил из жестяного бидона в кринку светло-коричневой с сильным дрожжевым запахом браги, поставил на стол. Принёс в чугунке холодной неочищенной картошки, положил на полотенце высокий каравай хлеба, толсто нарезал взятой в сенях густо посыпанной солью свинины, кусок холодной баранины с жёлтым застывшим жиром.

– Не обессудь…

– Ништо. – Бредун налил в глиняную кружку браги, мотнул головой и выпил медленно, словно цедил сквозь зубы. – Не подошла ещё, – сказал он, поставив кружку на стол. – Отрезал толстый ломоть хлеба. – Жалко лука нет.

– Сходить на огород пера нарвать?

– Сиди, куда по темноте. Да и недосуг мне. Обойдусь.

Антип Маркелыч присел на табурет рядом с Бредуном.

– Теперь с двоими таскаешься по сёлам?

– Пока с двоими, – с полным ртом ответил Бредун, счищая с сала крупную соль.

– А говорил – дай срок, будет у меня отряд. Где он, твой отряд? Не идут к тебе люди. Остались двое, но и они скоро убегут.

Бредун принялся за баранину, отрывая мясо от кости вместе с сухожилиями крепкими зубами.

– Молчишь, – продолжал хозяин. – У меня вот-вот остатки скотины, дом реквизируют, а ты обещал перемену власти…

– Ты ж всё Воронину в колхоз отдал, чего у тебя реквизировать?

– Осталось ещё кое-что. – Антип Маркелыч задумался: – Несдобровать здесь. Надо уходить.

– Куда пойдёшь от своего дома, хозяйства?

– А на кой шут мне дом! Всё одно, что бросить его, что отнимут.

– Хватит тебе ныть, Антип! Распустил нюни. Согнула тебя советска власть. А какой ты ершистый раньше был. Согнула.

– Да ещё не согнула. Хотя года берут своё. Мне бы твою молодость – ушёл бы с хутора в один час.

– Ну вот заладил – ушёл бы. Куда б ты ушёл?

– Место у меня есть. Можно переждать там.

– Это в болоте что ли. Ты говорил как-то давно, что у тебя богатство там зарыто.

– Может и говорил. На жизнь мне хватит.

– Не хочешь поделиться?

– Я не привык ни с кем делиться.

– Знаю, ты своего за просто так не отдашь. Только вот не пойму, почему на тебя блажь наехала – скотину, жатки в колхоз отдал?

– Смекать надо, Бредун. Сейчас время такое… Единоличные хозяйства распадаются. Вся шантрапа в колхозы подалась…

– Колхозы! Долго ли они продержатся.

– Долго не долго, а переждать это время надо.

– Да перестань ты, Антип Маркелыч, трястись! Дай срок и до колхоза твоего доберусь, подпущу им красного петуха. А сначала этого сучонка паршивого, милиционера вашего Ваньку Колыбелина в расход пущу.

– Одного прищучишь, а назавтра, глянь, как в сказке, из одной змеиной головы две вырастут.

– Уже не вырастут… Потом черёд до Сёмки председателя дойдёт… Хочу и с ним поквитаться.

– Всех не порешишь.

– А мне всех и не надо. Сёмка, так тот должок старый передо мной имеет… Давнишние у меня с ним счёты.

Бредун замолчал, отпивая медленными глотками из кружки брагу, а Антип Маркелыч продолжал, повысив голос:

– Всю жизнь копил, собирал по крохам, спину гнул – обзавёлся справным хозяйством, жить бы да жить. А тут эти большевики пришли, начали всё перекраивать: кто был ничем, тот стал всем. Сёмка Воронин сызмальства у меня работал, семья нищенская была, голь перекатная, жили впроголодь. Дал я ему кусок хлеба, крышу над головой, а теперя он председатель, ети его мать…

Бредун запихнул последний кусок в рот, вытер губы и сказал:

– Положь в мешок хлебушка и сальца, да налей в пузырь браги, отнесу своим, голодные ждут.

Антип Маркелыч ни слова не говоря прошёл на кухню, собрал еду, протянул Бредуну мешок:

– Держи! – И с неудовольствием в голосе добавил: – Чую, самому надо голову ломать, как дальше жить.

– Не трусь, Антип Маркелыч, скоро весть хорошую услышишь. У меня ведь отец тоже потерял всё: и дом, и валяльню, где он теперь и не знаю, как забрали, ни письма, ни весточки…

– Забрал бы ты, Бредун, своё оружие. Что как отыщут. Тогда несдобровать мне.

– Об оружии только твои да мои знают. Мои не проболтаются.

– Неровен час…

– Погодь с неделю. Пулемёт я заберу и патроны. Сгодятся мне скоро.

– А остальное?

– Может, возьму и остальное. Там видно будет.

Бредун взял мешок.

– Тяжёлый. Не пожалел жратвы.

– Кабы не я, давно бы с голоду подохли.

Бредун не возразил. Подойдя к двери, сказал:

– Разбуди Ахметку.

– Зачем он тебе?

– Пусть мешок несёт.

– А ты что – ослаб? Нечего в наши дела батраку нос совать, и так больше знает, чем надобно. Не было тебя и не было. Зачем лишние глаза и уши.

– Тогда выйди глянь, нет ли кого.

Антип Маркелыч недовольно вздохнул, хотел что-то возразить, но передумал и вышел из избы. Когда вернулся, сказал:

– Никого нет. Иди, ради Бога.

Вместе сошли со ступенек во двор. Бредун высунулся из двери и огляделся. Но даже если кто и стоял поблизости – в двух шагах ничего нельзя было различить, ночь была беззвёздная, тёмная и густая.

– Жди вестей, – прошептал поздний гость и исчез в темноте. Прошелестели кусты, росшие вдоль забора, окружавшего огород. Тявкнула и замолчала хозяйская собака, посаженная на цепь с другой стороны дома, где было крыльцо.

Антип Маркелыч задвинул засов и прошёл в горницу, стал убирать со стола, принеся свечу с кухни. Вошёл заспанный Степан, молодой высокий парень, с покатыми, как у отца плечами, с удлинённым лицом, зевнул во весь рот.

– Кто приходил, тятя? – спросил он, почесывая пятернёй грудь под рубашкой. – Я спросонок слышал, ты кого-то выпроваживал?

– Выпроваживал. Кто мог придти в такой поздний час?

– Бредун?

– Он. Кому ещё. Кто по ночам будет шастать? Скрывается со своими в овине дуровском. Говорит, что чуть не попались. Дом, где они расположиться хотели на ночлег, милиционеры окружили.

– Накличет он на нас беду, – сказал Степан. – Зачастил, что осенний дождь. – Его красное, опухшее после сна лицо ещё больше закраснело и маслянисто заблестело.

– Хоть так, хоть эдак, – вздохнул Антип Маркелыч. – Всё один результат: доживаем последние вольготные деньки.

– Так и доживаем, – потянулся до хруста в суставах Степан. – Может, образуется всё?..

– Не образуется. Вон как советска власть круто берёт. А чо против рожна переть? Бредун-то сначала гоголем ходил: то там пожар учинит, то здесь чайную ограбит, а теперь, видать, и ему каюк приходит – носится как затравленный волк. А раньше после каждого грабежа в чайных сиживал, пропивал награбленное открыто, никого не боясь. Банда у него была чуть ли не в двадцать человек, а теперь только двое остались…

– Ну эти самые матёрые.

– Каков бы матёр волк не был, а и его черёд наступает.

– Я не пойму тебя, тятя! Ты вроде и с советской властью дружишь – всё имущество в колхоз отдал, нас по миру пустить хочешь, и Бредуна прикармливаешь…

– А шут его разберёт, чья возьмёт – то ли эта сторона, то ли та. Вот и кувыркаюсь.

– Ты ж сам только что говорил: неча против рожна переть, а сам прёшь. Как тебя понять?

– Молод ты меня учить. – Антип Маркелыч заметно рассердился, не зная, как объяснить сыну свои колебания. – Иди ложись спать, чо лясы посередь ночи точить…

Степан снова зевнул, прошёл в сени, снял с ведра деревянный кружок, зачерпнул ковшом кваса, попил и направился в чулан. А Антип Маркелыч потушил свечку и лёг на кровать, стараясь отогнать невесёлые думы. Но ему не спалось. Собака возила тяжёлую цепь по дощатому настилу, ежеминутно тявкая на кого-то в темноте, тонко дзинькало стекло в раме от порывов ветра, видно, замазка отвалилась за зиму, шелестела листва на кустах.

Поворочавшись на постели, Антип Маркелыч встал, прошлёпал босыми ногами в красный угол и засветил лампадку перед иконостасом.

Хозяин хутора сух и прям, с длинными жилистыми руками. Медные волосы на маленькой голове поредели со лба, макушка тоже жёлто просвечивала. Большие уши поросли рыжим волосом, даже мочки опушала "борода". Серые глаза глядели с затаённой усмешкой. Нос длинный, хрящеватый, прямой, с узкими хищными ноздрями. Подбородок тяжёлый, не шедший к узкому лицу, казалось, будто нижняя часть приставлена к верхней из другой перепутанной упаковки. На щеках борода не росла – топорщились редкие волосинки, но Антип Маркелыч регулярно брился до глянца, согласно новым веяниям. Покатые плечи перерастали в длинную шею с острым кадыком. Тело было покрыто крупными веснушками, особенно на плечах и спине, и казалось землисто-рыжим.

Опустившись на колени, он смотрел, как светлый язычок ровно поднимался от фитиля, освещая лик святого, и стал молиться, шепча губами слова:

– Господи праведный, на тебя уповаю в эти часы беззакония и произвола. Ты прибежище и спасение моё… Пронеси стороной эту чёрную тучу. Изведи ворогов лютых и за бесчестие веры и за помыкание истинных радетелей земли русской. Всю жизнь я шёл к благополучию не ради корысти или стяжания, а для процветания семейного счастья, чтобы дети в достатке жили и приумножали отцовское достояние, а теперь разграбляют потом и кровью нажитое… – Он запнулся. Внезапно из памяти, как бы волной выброшенный, всплыл облик Изота, в уши ударили его последние слова: «Что ты, поганец, делаешь?», и рука, двинувшая совершить крестное знамение, замерла. В горле клокотнуло, словно с трудом проглотил большой глоток воды.

Поднявшись с колен, достал небольшую икону Николая угодника, смахнул с неё пыль и присел на стул, держа её на коленях. Отодвинул планку, скрепляющую доски с обратной стороны, и достал скрученную в трубку, потемневшую от времени и неблагоприятных условий хранения кожу. Из паза вывалился блестящий предмет жёлтого цвета – «рыбий зуб».

Антип Маркелыч, отложив амулет в сторону, развернул свиток и вгляделся в ровные, изящно выписанные, словно кружево, строчки, кружочки и пунктирные линии. Все эти годы он стремился к единой, однажды взбередившей душу цели – докопаться до мурманского сундука. Ещё в лесу, будучи мальцом, когда они поехали за осинником для мостовника, после рассказа работника запала ему на сердце эта мысль, что должен быть клад в скиту. Она жгла его ночами и днями, не давала успокоения и расслабленности. А когда Изот принёс из скита золотую чашу и запросто, как простенькую вещицу, отдал отцу с матерью в подарок за доброе к нему отношение, тогда сомнений у него не осталось – в скиту полно золота, только Изот это скрывает.

Все эти годы он стремился найти мурманский сундук, но всегда что-то мешало – то русско-японская война, женитьба, похороны тятеньки и маменьки, умерших друг за другом в один год. В скиту он побывал во второй раз, когда Захар отрыл золотые церковные вещи, закопанные Изотом в могиле. После смерти Василисы и таинственных происшествиях, он посчитал мельницу нечистой, притом она оказалась на отшибе от новых дорог, он её забросил, переселился на хутор, и не к колу прививался – хозяйство сразу в гору пошло – помогло скитское могильное золото. Опять не до сундука было – надо было жениться. Не бобылём же оставаться. Женился вдругорядь, народился Степан, началась германская война. Потом революция. А теперь?..

Нет, надо всё бросать, идти в скит искать сундук. Почему же столько лет он не даётся ему в руки? Из-за проклятия Изота? Проклял он Антипа, когда тонул. Я, говорит, спас тебя, выходил, а ты… Крепко запали эти слова скитника в сердце Антипа. Не поверил ему, думал, что говорил тот такие слова в надежде, что спасёт его Антип. Оказалось, не лгал Изот. Сначала он не спрашивал об этом у родителей, все помыслы были о грамоте, которую хранил барин. Добыл этот свиток. И тогда спросил. Они не признались. Только будучи присмерти мать сказала ему правду, призналась, что не сын он их вовсе кровный, а приёмный. Нашли они его на крыльце, как и говорил Изот. Тогда стали понятны поступки скитника, его решение остаться у них. А Антип погубил спасителя своего ради призрачного золота, не побоялся отнять жизнь, Богом данную, у человека, которому сам был обязан жизнью. С этим камнем жил все эти годы. Пытался найти себе оправдание… считал, что болотный старец – это чудом спасшийся Изот. Но всё равно не было покоя в душе Антипа Маркелыча.

Антип Маркелыч встал с колен, поставил икону на место, потушил лампадку, прошёл к кровати, но ложиться не стал. Приняв решение, обул сапоги и, стараясь не скрипеть дверью, чтобы не разбудить Степана, спустился во двор.

Глава вторая Антип Маркелыч и Ахметка

Его очень беспокоило оружие, закопанное в коровнике. Бредун по всему своё отгулял, не сегодня, так завтра положит голову. Ведь выдаст, чёрт, он Антипа со всеми потрохами. Антип Маркелыч привык не доверять никому. Одни или по натуре своей болтливой могут растрепать, чтобы подчеркнуть, что они что-то знают, другие разболтают от сложившихся обстоятельств. Прищучат, завоют дурным голосом. Мать родную продадут. Это Изот был доверчив и прост, а Антип должен подходить ко всему со своими мерками – время такое. Простота хуже воровства. Дурак, что взялся сохранить оружие у себя во дворе, полагал, спокойнее с ним будет, на Бредуна надеялся. «Ну как же, – думал, любовно гладя ложе карабина, – не даст в обиду, постоять за себя могу с оружием-то». А сейчас обстоятельства такие, что оно стало тяжелым грузом – и карабины, и пулемёт, и патроны. Надо отнести в лес пару карабинов да три револьвера, что он не закопал, а засунул под сено. Закопанное в коровнике не найдут, а это…

Он прошёл на сеновал и разбудил Ахметку. Тот спросонья не понял, кто его будит, а когда разобрался, спросил:

– Слушаю, Антип Маркелыч.

– Вставай, Ахметка, дело есть.

Ахметка встал, подминая старую одежонку, на которой спал, стряхнул с волос приставшую сенную труху. Был он среднего роста, коренаст, кривоног, на широких прямых плечах крепилась круглая большая голова, будто приставленная к туловищу без шеи. Нос тонкий и удлинённый не шёл к круглому смуглому лицу. На нём была грубая полотняная рубаха, надетая на голое тело, и широкие мятые штаны. На вид ему можно было дать лет тридцать. Был он тих и послушен, но, как говорят, себе на уме.

– Чего надо-то? – спросил он шеёпотом. Больно таинственен был хозяин. Ахметка это чувствовал, хотя не видел отчетливо ни его лица, ни фигуры. Да и разбудил его в неурочный час – ещё не рассвело.

– Винтовки надо перепрятать, – ответил Антип Маркелыч. – Смутно мне. Сон давеча нехороший видел. Будто это я иду по болоту, а оно ровное, как стол, под ногами жёрдочки настелены, прогибаются, раскатываются, а по бокам вода да трясина, мох и осока, а середь их руки человеческие, много их и тянутся ко мне, ровно хотят мостки растащить и утопить меня.

– Да будет вам, Антип Маркелыч! Эка невидаль сон! Мне завсегда сны снятся и хорошие и плохие. От хорошего-то, конечно, польза человеку, а от дурного… Бывало проснусь, а с лица холодный пот льёт, сердце в груди стучит, и сразу не разберёшь, где ты… А потом, когда всё на места свои встанет, поймёшь, что на своей постели лежишь, тьфу, скажешь и опять храпака. А ежели всякий сон к сердцу принимать…

– Много ты знаешь, Ахметка!.. Нутром чую недоброе. Винтовки надо в другом месте схоронить.

– Это те, что в коровнике?

– Те Бредун заберёт. У меня здесь под сеном ещё спрятаны.

– Под сеном? – Ахметка вытаращил глаза. Когда же это он успел их спрятать? Хитер хозяин, и Ахметке не сказал.

Ахметка, как подневольный человек, стал выполнять распоряжение хозяина, раскапывать сено в дальнем углу, где указал Антип Маркелыч. Слышалось только шуршание да дыхание батрака.

– Не найду, Антип Маркелыч, – Ахметка вылез из норы.

– Ищи лучше. В самом углу они, на мостовинах.

Ахметка снова скрылся в сене. Раздался тупой звук и батрак появился вновь, таща за ремни два карабина.

– Ищи ящик. В нём патроны и револьверы.

Скоро потный, в сенной трухе, Ахметка достал и вожделённый ящик.

– Поторопимся, – понукал работника Антип Маркелыч, – пока не рассвело.

– Я и так спешу, Антип Маркелыч.

– Где спешишь. Копаешься, как старая баба.

– Куда понесём? – осведомился Ахметка.

– В лесу закопаем, – ответил Антип Маркелыч. – А потом, подумав, добавил: – Отнесём на старую мельницу, может сгодятся когда-нибудь.

– Может, и сгодятся, – повторил Ахметка. – Только для чего – рожь прикладами молотить?..

Антип Маркелыч пропустил мимо ушей подковырку работника, сказав только:

– Хватит болтать, делай дело.

– Уж больно ящик тяжёл, – сказал Ахметка, ногой толкая его. – Как понесём?

– Дурья голова. Зачем ящик таскать. В печке его сожгём. Там масляная шинель, тряпки – клади всё в мешки. Вот, – он пошарил рукой и снял с загородки хлева, в котором стояли когда-то овцы, два холщёвых мешка. – Высыпай сюда!

Они вышли из дома и задами прошли к лесу, который с северной стороны близко примыкал к хутору. К утру стало прохладнее, и Ахметка ёжился в одной рубахе, второпях забыв накинуть верхнюю одежонку.

В самую лютую разруху в 1918 или, быть может, 1920 году в Верхних Ужах взял Антип Маркелыч на содержание мальчонку. Стояла, как он помнит, снежная морозная зима. Возвращался он на хутор с базара. Дело было под Крещенье. Время было послеобеденное. Солнце пригревало, но к ночи по всем статьям должен был ударить жесточайший мороз – уж больно зло снег поскрипывал под полозьями саней и копытами лошади. Седая изморозь опушила морду кобылы, на которой от дыхания образовались пенообразные комья. Антип завернулся в просторный тулуп, глубже нахлобучил шапку, вплоть до мочек ушей, и пустил лошадь рысцой, поглядывая по сторонам. Лошадь летела, только пар из ноздрей клубился.

Из подворотни высыпала ватага ребятишек, человек шесть или восемь, оборванных, грязных, крикливых. Одеты были кто во что горазд: в женские кофты, солдатские шинели с подрезанными полами, дореволюцинные виц-мундиры. Они пронзительно орали, толкались, кто-то пытался достать ногами худого чернявого мальчонку в пиджаке с чужого плеча, в разорванной солдатской папахе на голове. Ноги были обмотаны тряпками и сунуты в большие высокие калоши, привязанные к щиколоткам бечевкой.

Лошадь остановилась, почувствовав натянутые вожжи. И вовремя Антип остановил её – ребятишки были почти под копытами, разгорячёные происходившим, не замечая окружающего.

– Куда лезете, сорванцы! – грозно крикнул Антип Маркелыч и погрозил кнутовищем.

Но галдящая орава не слышала и не видела ничего, кроме отступающего с какой-то добычей противника.

– А ну отдай! – кричали в несколько голосов мальчугану.

– Не отдам, – отвечал тот, увертываясь от преследователей.

– Отдай, а то побьём!

– Не отдам! – Мальчишка пытался ускорить шаги, зажимая что-то в руке.

Антип в грязном заморыше узнал Ахметку, сына дворника Вазира, служившего у купца Мефодичева, самого богатого в Верхних Ужах человека. Антип раньше частенько наведывался к купцу – тот торговал в городе москательными товарами, имел также, кроме винных магазинов, две пекарни, а Антип начинал с малого – держал небольшую булочную. У купца он и видел Ахметку, вместе с отцом занимавшими тесное полуподвальное помещение. Отец был вдовый и жил вместе с сыном.

Мефодичев Пров Савельич был мужиком строгим, с внушительным видом – приземистый, широкоплечий, с густой бородой лопатой. Дело свое купецкое унаследовал от отца. Магазины и лавки содержал в чистоте и порядке. От слуг своих требовал безукоснительной исполнительности, если что было не по нраву – рассчитывал, а проще говоря, прогонял в мгновение ока.

Дворник Вазир, под стать хозяину, низкорослый и костистый, служил ему верой и правдой. Кроме обязанности содержать двор в чистоте, служил ещё и сторожем. Охранял вверенное имущество пуще пса цепного. Пускал во двор только хороших знакомых хозяина или по его приказанию. Сам самовольства не позволял. Ахметка был ещё мал, но во всем старался помогать отцу.

Несколько раз Антип Маркелыч заезживал к Мефодичеву и всякий раз ему ворота открывал Ахметка по слову отца. У Антипа Маркелыча дела тогда налаживались, и он то ли от успехов, то ли вспоминая отношение своего отца Маркела к убогим и нищим, старался таких одаривать, может быть, не столь щедро, но медный пятак находил. Запомнив мальчишку, он его раза два или три угостил конфетами, когда тот без приказа на то, прилежно заботился о лошадях – заводил их под навес, где было тише и сверху не сыпал снег, подкармливал их.

Мальчишки достали бы антипова знакомца, но хуторянин положил неразберихе конец, крикнув:

– Ахметка!

Тот остановился, оглянулся и уставился чёрными глазами на проезжающего господина, в тулупе, с рыжей редкой бородой.

– Иди сюда, – поманил Антип Маркелыч мальчугана. – А вы проваливайте, – пригрозил он ватаге оборвышей и для убедитльности помахал над головой кнутом.

Те враз перестали галдеть, сгрудились, исподлобья глядя на непрошенного защитника Ахметки.

– Чего гляделки вылупили! Убирайтесь, пока кнута не отведали. Ахметка, иди сюда! Ты что – не узнаёшь меня? Я – Антип Маркелыч.

Тот нерешительно подошёл, глядя то на Антипа, то на ребят. Антип не обознался – это был сын дворника. Ахметка тоже узнал долговязого мельника и уже не так оробело двинулся к нему.

– Садись в сани, поедем.

Ахметка, ни слова не говоря, вспрыгнул в сани – лишь бы удрать от воинственно настроенных сорванцов.

Глядя на грязного и чумазого оборванца, Антип Маркелыч спросил:

– Откуда такой замусоленный? И лицо чумазое, и сопли текут…

Ахметка не проронил в ответ ни слова. Он смотрел на мальчишек, которые видя, что добыча ускользнула, молча грозили ему грязными кулаками.

– Тебя что – к отцу отвезти? – спросил Антип Маркелыч.

Мальчишка вскинул глаза на хуторянина, губы его дрогнули и он ответил чуть слышно:

– Отец… так… помер…

– Вазир помер? – Антип Маркелыч концом кнутовища поправил сползшую на глаза шапку. – Вот те раз. И давно? – К Мефодичеву он не заезжал больше года. Дела у него шли в гору, Мефодичев терпел одни убытки, и он перестал заглядывать к купцу.

– Давно, – ответил Ахметка. – По прошлой зиме…

– Царство ему небесное. А ты один, значит, остался?

Мальчишка кивнул и опустил голову.

Еле-еле разговорил хуторянин мальчонку и тот ему рассказал, что после смерти отца Пров Савельич выгнал его из каморки, которую занимал дворник, сказав при этом:

– Иди, мальчик, добывай пропитание себе сам. Мне ты не нужен, у меня своих нахлебников предостаточно. – И дал ему в руки хрустящую бумажку, которую он в тот же день потерял.

– Из-за чего гвалт подняли? – спросил Антип мальчугана после непродолжительного молчания.

Тот разжал пальцы и показал печёную картофелину, которую тут же отправил в рот.

Какой-то скорбью обволокло сердце Антипа Маркелыча после рассказа Ахметки. Уж как строг он был к своим домочадцам и к работникам, а здесь при виде мальчонки, худого, оборванного, с чёрными пугливыми глазами, вспомнился ему не к часу Изот, тонущий в болоте, и его слова: «Я не бросил тебя на произвол судьбы, а ты…»

– Ну пошла, залётная, – прокричал Антип Маркелыч и сильно ударил лошадь по крупу. Та помчалась вскачь, только полозья заскрипели по снегу. – Шевелись, родимая! – И снова ремённый кнут опустился на спину кобылы.

Вроде бы ни с чего орал Антип Маркелыч, понимая, что криком своим старался заглушить не к месту всколыхнувшуюся память об Изоте. Скитник не бросил его в зимнюю стужу, выходил, а когда понял, что погубит в лесу мальчишку, отнёс к людям, чтобы они воспитали приёмыша.

– Поедешь на хутор ко мне? – спросил Антип мальчишку.

Тот вскинул глаза на хуторянина, поёжился от холода в своём просторном пиджаке, но ничего не ответил.

– Впрочем, чего это я тебя спрашиваю. Будешь жить у меня.

Так остался Ахметка в доме Антипа Маркелыча.

Часто думал Антип Маркелыч, что, оставляя у себя Ахметку, сироту, давая ему кусок хлеба и крышу над головой, этим самым он как бы отмаливает свой грех за смертоубийство скитника. Одного лишил жизни, другому не дал погибнуть. Чаши весов уравновесились, и от сознания этого светлый лучик проник в его душу и чем дольше Ахметка жил у него, тем больше этот луч расширялся и становился ярче. И относился он к сироте, если не по-отечески, не как к Степану, но во всяком случае сносно, может быть, вспоминая своих приёмных родителей, а может быть, как к своей затейливой вещи, которая ему сейчас не нужна, но которая может пригодиться впоследствии.

И не ошибся. Ахметка, старше Степана несколькими годами, был проворен и ловок, с полуслова понимал хозяина и по первому его зову мог как собака бежать туда, куда ему укажут. Загодин Ахметку окрестил и дал ему христианское имя, но иначе как Ахметкой на хуторе его не звали.

Во времена НЭПа, когда предпринимательство поощрялось, а не рубилось на корню, Антип Маркелыч как-то выбрал свободные дни и, поручив хозяйство заботам подросшего Степана и Пелагеи, своей свояченицы, жившей у него, забрал с собой Ахметку, сказав, что уезжает в город на неделю-другую решить неотложные дела, сам же тем путем, каким ходил с Изотом, направился в скит, решив, что надо попытать счастья и найти или хоть приблизительно определить, где находится мурманский сундук. Самое время было отыскать клад, который можно было пустить в дело.

В скиту он не был чуть ли не двадцать лет. Найдя с Захаром зарытые Изотом в могиле предметы, вынесеные женщинами из церкви, он оставил до поры до времени основное богатство скита – мурманский сундук, полагая, что он подождёт. Тем более, чтобы его отыскать, надо было иметь много свободного времени. Хорошо, что он представлял приблизительно, в каком месте он зарыт. Но, чтобы выкопать его, надо перерыть много земли. Ему одному это было не под силу, а нанимать землекопов, это всё равно, что отдать клад в чужие руки, и он ждал того часа, когда подрастёт Степан, и тогда вдвоём или втроём можно будет осуществить давно будоражущую сердце мечту.

Он решился вместе с преданным Ахметкой придти в скит, чтобы убедиться – всё ли осталось там так, как тогда, когда он покинул его в прошлый раз. Ахметке сказал, что он последний потомок насельников скита и ему надо найти могилы предков, которые покоятся в подземелье. О сундуке он, конечно, ему не сказал. Хоть и был предан ему парень, запах золота не таким кружил голову. Когда-то он вскружил голову и Антипу, и тот ради этого погубил своего спасителя… да и не только его…ещё и Захара. Такое может сотворить и Ахметка с Антипом. Поэтому он и не раскрывал карт.

Место, где стоял скит, совсем заросло. На территории былого пепелища вырос лес. Всё, что могло сгнить, сгнило, разрушилось под напором снега и дождя, ветра и солнца. Трубы печей снесло лесными бурями и лишь натыкаясь на вросшие в землю груды жалких валунов и осколков кирпича, Антип Маркелыч с трудом нашёл раскоп, что они вели с Изотом. Оценив обстановку, он пришёл к выводу, что и на сей раз он не докопается до сундука, и они с Ахметкой вернулись домой.

Вспоминая это, Антип Маркелыч ходко шёл по лесной тропе, не обращая внимания на падающие с кустов и деревьев капли ночной росы, обрызгивающих одежду. Теперь его ничего не обременяет и он может спокойно вместе со Степаном, а возможно, и с Ахметкой добраться до сундука, столь вожделённого. Возьмут лодку, продовольствие, интструменты и самым безопасным путем отправятся на поиски клада. Для этого он и решил перепрятать оружие.

К разрушеной мельнице они подошли, когда начинало рассветать. Из предрассветного тумана выплыли надворные постройки, полусгнившие и ветхие, проломленная крыша избы. Тогда Антип бросил мельницу, которая не давала никакого барыша, на произвол судьбы, даже не стал продавать ничего. Но это была только одна причина. Больше подвигло его на срочную перемену места жительства совсем другое: появление на мельнице, как он полагал нечистой силы. Он вспомнил слова болотного старца о том, что тот предрёк ему страдания за грехи. Посчитав, что надо уходить с заколдованного места и начинать новую жизнь, он отправился в город, чтобы выхлопотать себе участок земли, где бы он мог обзавестись хозяйством.