Текст книги "Огненный скит.Том 1"

Автор книги: Юрий Любопытнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 43 страниц)

На стене висели ходики. Он взглянул на стрелки. Они показывали пять часов. Степан ужаснулся, подумав, сколько же времени он проспал, но тотчас понял, что ошибся – часы стояли. Он захотел встать и одеться, и осмотрелся: его одежды не было, но на стуле рядом с кроватью лежало чистое бельё.

– Переодевайся, – сказала, входя в комнату Райка. Она, видимо, следила за ним. – Я твою одежду сожгла. Купила тебе новую…

Степан не вставал. Райка усмехнулась, показав два ряда мелких белых зубов, наклонилась, притиснув его грудью, чмокнула в глаз, и, запахнув халат, удалилась.

– Быстрей вставай, – донесся её голос до Степана. – Завтракать будем.

– А сколько натикало? – спросил Степан.

– Поздно уже. Одиннадцать скоро.

Степан надел чистое, припасённое Райкой бельё, пахнувшее мылом и свежестью, свежую рубашку и шерстяные новые брюки.

– Ну-ка покажись! – Она вошла в комнату и оглядела его: – Иди к зеркалу, посмотрись, какой стал. – Она бесцеремонно вытолкала Степана из спальни. – Теперь тебя никто не узнает в новой одежде. А то в отрепьях каких-то ходил. Стыд и срам. В парикмахерскую сходишь. Там космы немного пообстригут, а то патлы в разные стороны торчат…

Степан тоже себя не узнавал. Оставшись довольной увиденным, Райка прошла на кухню и позвала его:

– Проходи, а то всё стынет.

На столе стояла бутылка водки, самовар, вазочка с мёдом, пироги, глубокая сковорода на ножках с ручкой, полная жёлтого, нарезанного соломкой картофеля, жаренного с салом и печёнкой.

– Садись. – Она сдвинула стопки.

– Я-я-а-а…

– Не отказывайся. Сегодня праздник. Я сама налью. – Она взяла бутылку.

– Сегодня праздник? – Он вскинул глаза.

– Праздник.

– А какой?

– Тебе нечего знать. Праздник и всё. Ты пей. Много будешь знать…

Степан не стал отказываться – в праздник не грех и выпить, тем более, что он уже начал привыкать к каждодневному возлиянию, выдохнул и проглотил содержимое стопки.

– Вот так-то лучше, – проговорила Райка и поднесла свою рюмку к губам.

– Мухомор когда придёт? – спросил Степан, приступая к еде.

– Это ты Захара Мухомором прозвал?

– А что не похож?

– Похож. А зачем он тебе? Теперь у тебя своя дорога. Что плохо у меня?

– Это ж какая у меня дорога? – спросил Степан, внимательно глядя на Райку.

– Потом разберёмся.

– А после «потом»?

– Я ж тебе сказала – там видно будет.

– Мне документы нужны.

– Будут тебе документы. Чего ты переживаешь.

– Когда делом докажу, как сказал Веничка?

– Ты не Веничке будешь доказывать.

– А кому же?

– Мне, – отрезала Райка и мягче добавила: – Прекрати этот разговор, а то я рассержусь. – Она взяла его голову двумя руками, притянула к себе и смачно поцеловала в губы. – Ну иди ко мне, голубь ты мой! Иди!..

Глава восемнадцатая
«Прощай, шпана!»

Почти месяц жил Степан у Райки. Раза два или три за это время наведывался Мухомор, выпивал рюмку-другую хозяйкиного самогона, говорил о чём-то незначащим с примаком, как он называл своего бывшего дружка, но зато долго беседовал с Райкой. После таких бесед, в сенях или на улице, она приходила раскрасневшаяся, недовольная, но карт не раскрывала. Только после последней встречи, видимо, Мухомор её достал, гневно уперев руки в бока, она воскликнула, позабыв, что рядом находится Степан:

– А не будет по-вашему!

– Что произошло? – спросил Степан.

– Да ничего, – ответила спокойным голосом Райка, обмахивая рукой пылающее лицо.

– А чего тогда кричишь?

Степан освоился со своей новой ролью, живя в примаках, и иногда не только разговаривал с Райкой на равных, но и повышал голос на свою незаконную половину, если было можно так называть его хозяйку. Райка прощала ему такие всплески, считая, что они происходят от ничегониделания и по молодости. Она была старше его на пятнадцать лет.

Степану она представлялась двояко: то верёвки из неё можно было вить, а то не знал, с какого бока зайти – она становилась без видимой причины грубой, сводила к переносице брови, прищуривала глаза и недовольно смотрела на сожителя. Видно, в ней жили две женщины. Одна от Бога, от природы, что было отцом, матерью заложено – дети, очаг, семья, это сообщало ей мягкость, неторопливость, женственность, и вторая – бандерша в окружении воров с их законами, нравами, обычаями, подчас откровенно наглыми, но всегда бесцеремонными. Эта сторона наложила на неё неизгладимый отпечаток. Степан считал, что настоящая Райка была за ужином, обедом, в доме, когда хозяйствовала, в кровати, а остальное было приобретённым, своего рода маской, чтобы не казаться белой вороной в обществе воров.

Как она не хотела, чтобы он не ходил на дело, Утёс его взял с собой. Брали они заводскую кассу. Операция по экспроприации чужих денег, как охарактеризовал налёт Мухомор, прошла удачно, и Райка была довольна, что она разрешилась благополучно.

Вечером, когда Степан пил чай, она сказала:

– Больше не пойдёшь. Хватит и того, что я на них мантулю.

– Если я не пойду, – ответил Степан, в упор глядя на Райку, – Утёс мне вида не достанет.

– И не надо, чтобы он доставал.

– Как это не надо? – не понял Степан. От Райкиных слов у него кровь прихлынула к лицу. – Что это я на птичьих правах буду жить? Носа нельзя на люди показать – жди, когда загребут! А на мне не один грешок есть…

Он назвал убийство охотника, и прочие дела «грешками». Конечно, если бы его поймали, дело бы сшили красивое: побег, убийство охотника и милиционера. Как говорили гопники, «замочил он легавого намертво».

После Райкиных слов Степан насупил брови и отодвинулся от неё. Она поняла его поведение.

– Я сама тебе бумагу достану. Пусть Утёс не старается. – Она заглянула ему в глаза.

– А достанешь? – обрадовался Степан.

– Раз говорю, значит, сделаю.

Она, действительно, слов на ветер не бросала. Через неделю пришла в дом из города весёлая и довольная. Щёки ярко пылали. Молча разделась, прошла на кухню. Степан чувствовал, что за её молчанием скрывается что-то важное – она тянула время, предвкушая, как сообщит Степану приятное.

– Ты ничего не ел, – сказала она, заглядывая в печку, где стояли нетронутыми чугунок со щами и кринка топлёного молока.

– Я ждал тебя, – соврал он, хотя не ел не по этой причине. У него каждый раз в последние дни пропадал аппетит, когда он думал, как ему жить без документов.

Райка поняла в чём заключается причина отсутствия аппетита. Уже давно Степан был подавлен и грустен. Он тяготился своим пребыванием у неё. Она его никуда не пускала, да он и сам не рисковал выходить на улицу, боясь попасться без документов в руки милиционеров. Такая жизнь для молодого парня становилась в тягость.

– Степан, садись к столу, – позвала она его на кухню.

Он нехотя прошёл и сел на табурет.

– Ну что с тобой делать, – вздохнула она и, не в силах дальше скрывать своего секрета, достала из кармана кофты сложенную вчетверо бумажку. – Вот справка, – сказала она, расправляя документ. – Теперь ты Степан Кудимыч Овражнов.

Райкин подарок настолько обескуражил и обрадовал Степана, что он с минуту сидел не в силах произнести ни слова. Она подала ему бумагу и он стал рассматривать фиолетовые буквы витиеватого почерка, круглую печать с гербом, которые давали ему новую жизнь.

– Ну как – доволен? – спросила она, глядя на его смущённую и обрадованную физиономию.

Степан промолчал, но в следующую секунду обнял Райку и крепко поцеловал в губы.

– Женщина, если захочет, быстрее всё сделает, чем твой Утёс, – сказала она. – Да и за бумагу ему надо ещё отработать.

– А тебе?

– Что мне? – вздохнула она. – Я себе этим только навредила. Теперь ты меня бросишь. И держать тебя без вида я не в силах. Поэтому делай, что хочешь.

– Ну что ты, Рая! – Он обнял её.

В этот день они допоздна засиделись за ужином. Степан без устали говорил, вынимал справку из кармана, разглядывал по нескольку раз, смотрел на свет, и счастливая улыбка не сходила с лица.

– Ну вот, теперь я человек! – восторженно вскрикивал он. – Можно и на улицу выходить, да, Рая?

– С такими документами не только на улицу, куда хочешь пойдёшь. Документы подлинные.

– У кого-то стащили? – с волнением в голосе произнёс Степан. – А что если тот в милицию заявит?

– Не заявит, – уверенно ответила Райка. – Того человека нет в живых. – Так что ты не беспокойся – никто знать не будет, что это не твои настоящие бумаги…

– А того… хозяина вот этих, – он потряс справкой в воздухе, – пришили?

– Никто его не пришивал. Гопники к этому руку не прикладывали. Если хочешь знать, скажу: этого Овражнова поездом зарезало. Его документы мне передали.

После этих слов Степан успокоился. Он как бы заново родился на свет, а Райка стала замкнутой, неразговорчивой, тусклой, и улыбка, раньше лучезарная, редко озаряла её красивое лицо.

Лёжа на райкиных перинах, утопая по уши в пуховых подушках, Степан всё чаще вспоминал исповедь отца в лагере и его завещание. Когда он плутал по тайге, жил в подвале, редко вспоминал о кладе, зарытом в староверском скиту, а если и вспоминал, то эти мысли быстро пропадали, потому что не до мечты было о далёком мурманском сундуке. Надо было думать о том, как выжить сейчас, в теперешнее безрадостное время. Он жил одним днём, не заботясь о неизведанном будущем. А теперь сладостные думы о неимоверном богатстве, таящимся под землей, не давали ему покою. Он не делился с ними ни с кем, даже с Райкой, потому что богатство принадлежало ему одному, он один о нём знал и один хотел владеть им после мытарств и лишений, выпавших на его долю, находясь ежесекундно на волоске от смерти. Он затем и выжил, чтобы пожить нормальной жизнью. Теперь с новыми документами никто и знать не будет о Степане Загодине, пропавшем в алданской тайге, а на свете теперь живёт Степан Овражнов, молодой человек, отслуживший Красную Армию, сын бедного крестьянина, ищущий свою долю на стройках возрождающейся страны.

Размышляя о своей дальнейшей жизни, Степан стал тяготиться ролью примака и однажды у него созрела мысль, от которой он не мог избавиться – она звала его вперёд, к новому бытию. Хватит скитаться по подвалам, по чужим углам, жить захребетником, хоть и у женщины, которая по всему его любит и души не чает и которую не любит Степан. Она ему сначала нравилась, но потом это чувство прошло, он ей просто был благодарен за участие в его судьбе, но не больше. Что его могло ожидать с ней? Можно уехать, удрать вместе с нею. Создать семью. Но он ещё молод. Ему чуть за двадцать, а ей подкатывает под сорок. А потом, отвяжутся ли они от воров? Этого всего больше боялся Степан. Те не дадут спокойной жизни. Надо сматываться, как говаривал в свое время Мухомор, сматываться от этой воровской компании.

Придя к таким мыслям, Степан втайне от Райки стал готовиться в дорогу. Нужны были деньги. Но где их взять? За обворованную заводскую кассу он не получил ни полушки, за это ему Утёс обещал достать документы, но что-то не торопился. Воровать он не пойдёт. Поймают – посадят. Надо позаимствовать у Райки. Он перерыл в отстутствии хозяйки весь дом, но денег не нашёл. «Где же она их прячет? – задавал он себе вопрос. – Не за лифчиком же носит?»

Степан стал следить за нею, когда она собиралась уходить из дома на базар. Оказалось, деньги лежали под периной, на которой он спал.

Он что-то делал по дому, то ли полку поправлял, то ли у самовара поддон лудил, а она собиралась в город. Зашла в комнату, где они спали, завернула перину и вытащила свёрток, развернула, отсчитала несколько бумажек, сунула за пазуху, остальные положила обратно.

– Степан, – появилась она в дверях кухни. – Я в город в ларёк схожу.

– Как знаешь, – ответил Степан, делая вид, что всецело поглощён работой, насвистывая незатейливый мотивчик, хотя внутри всё пело и ликовало.

Шевельнулась занавеска, и Райка стала одеваться. Как только хлопнула дверь, он проследил в окно, как она шла по тропинке к калитке палисадника, отодвигая от лица ветки кустарника, уже распускавшие зелёные листочки, как скрылась за соседним домом, быстро закрыл дверь на крючок и прошмыгнул в спальню. Откинул перину и увидел свёрток. Дрожащими от волнения руками развернул его и стал считать деньги. Их оказалось несколько тысяч. Взяв сторублёвку, положил в карман, подумав, вытащил ещё одну, остальные положил на прежнее место. Выйдя в сени, засунул купюры в щель бревна, свернув их в трубку, сверху заткнул паклей, выдернутой из рассохшегося паза.

Райка не заметила пропажи, а Степан под благовидными предлогами стал пропадать в городе, как он говорил, осваивался в незнакомом населённом пункте.

Прежде всего окольными путями, чтобы его не видели ни Райка, если она хотела проследить за ним, ни его бывшие товарищи, нечаянно встретившиеся на пути, он пробрался на вокзал и узнал стоимость билета до Москвы и расписание поездов. Пассажирские ходили не часто. Он выбрал дневной поезд, потому что вечером и ночью Райка всегда была дома и ему в это время выбраться на волю не было возможности. Оказалось, что двухсот рублей, что он припрятал, было недостаточно для купли билета, но он теперь знал, где взять недостающие.

Наступило лето, прекрасное время для путешествий и разного рода долгих отлучек, когда человеку, не обременённому тяжёлой одеждой, без боязни замёрзнуть ночью в незнакомом месте, можно двигаться в любых направлениях. Райка привыкла к отсутствию Степана в дневное время по нескольку часов и не обращала на это никакого внимания. Хотя она отстранялась всеми способами от общения с Утёсом, компания её не забывала, иногда приходил Мухомор, передавал приглашение Утёса зайти, но Райка держала марку крутой женщины, которой она и была в самом недалёком прошлом и ни шла ни на какие уступки. Но оступников не любят в любой среде, не нравилось и её товарищам, что она настолько увлеклась Степаном, что отстранилась от общего дела.

– Передай Утёсу, – наставляла она в последний раз Мухомора, – что мне приглашения передавать не надо. Когда будет нужно, я сама его найду. Он меня не запряг. Когда запряжёт, тогда пусть и понукает…

– Твоё дело, – промямлил Мухомор, заметно повзрослевший за последнее время. – Мне велено передать..

– Ну а ты ему передай от меня, что я тебе сказала. Иди! – И она широко открыла перед ним дверь.

Мухомор, угодливо улыбаясь, попятился к порогу, успев подмигнуть Степану.

Но Райку допёк порученец Утёса и как-то, не выдержав, она сказала Степану:

– Я дойду до хаты, побудь один…

Степан понял до какой хаты и ответил:

– Сходи. Только поосторожнее с Веничкой. А я тоже прогуляюсь, а то дома скучно.

– Прогуляйся, – разрешила Райка. – Только долго не задерживайся. Я скоро вернусь.

Когда она ушла, Степан твёрдо решил осуществить свой план. Забрав деньги под периной и сунув в карман пиджака, он налегке, не взяв больше ничего, закрыл двери и пошёл на станцию. Надо было спешить.

За последнее время, совершая пешие прогулки, он хорошо изучил город, и теперь, держа путь на вокзал, пошёл не прямой дорогой, а закоулками, стараясь выбрать места малолюдные, держась ближе к стенам домов. Вблизи какой-то подворотни ему показалось, что он увидел Шкета. Тот кого-то высматривал на улице. Сердце Степана упало от плохого предчувствия.

Он быстро проскользнул под оказавшуюся поблизости арку и переждал некоторое время. Когда вышел, Шкета не было, и он облегчённо вздохнул.

Вокзал был шумный и многолюдный. В кассе седая кассирша подозрительно посмотрела на Степана, пересчитала деньги, что он ей дал, и протянула билет. Степан быстро схватил его и, стараясь принять независимый вид, отошёл от окошечка.

До прибытия поезда оставалось не более часа. Решив не толкаться среди ожидающих прибытия поезда пассажиров, вышел из вокзала, купил газету, она оказалась не свежей, но его это мало обеспокоило, нашёл отдалённую скамейку в тени разросшегося дерева, присел и, закрыв лицо газетой, сделал вид, что увлечённо читает. Но читать не мог. Сердце колотилось неистово. Он так не переживал перед побегом из лагеря, как сейчас. Ему казалось, что Райка уже вернулась от Утёса и, заподозрив неладное, разослала знакомых гопников на его поиски.

Вокзальные часы показывали время прибытия поезда. Он запаздывал. Степан от волнения кусал ногти и хотя весь перрон был забит пассажирами, он неподвижно сидел на скамейке, держа перед глазами газету, и поглядывал сверху неё, словно птичка из скворечни. Наконец пассажиры зашевелились, раздался гудок паровоза, и Степан, смешавшись с пассажирами, бросился к приближавшемуся поезду.

Проводник, молодой парень, проверил билет, покосившись на Степана, который был налегке, но ничего не сказал. Только очутившись в вагоне на своем месте, Степан успокоился. Он сидел у окна и смотрел, как за стеклом мелькали пристанционные постройки. Паровоз ускорял ход. Город оставался позади. А впереди была новая жизнь, к которой вели стальные рельсы.

1995–1998, 2007 гг.

Рассказы

Лектрическая сила

Кеша Болдырев возвращался из города, с работы, в деревню, где жил. Возвращался поздно и всё смеялся с кондуктором, круглолицей приятной молодухой. Лицо его в рыжих оспинках, шапка сбита на затылок. Сегодня была получка, мужики сложились, и Кеша «под газами», но держится в рамках. Он вообще, когда выпьет, не бузит, ведёт себя смирно, становится словоохотливым и очень добрым.

Он стоял в проходе напротив кондуктора и держался за поручень. Под лохматым отворотом рукава полушубка дрягалась капроновая сумка, в которой шуршало, когда Кеша задевал ею о сиденье.

– Небось гостинцы жене везёшь? – спросила кондуктор. Скоро заканчивалась смена, и настроение у неё было хорошее.

– От, тёща, – рассмеялся Кеша. – Всё, от, она знает! Везу! И гостинцы и, – он подмигнул молодухе, – ещё кое-что напополам с приятелем.

Он показал сумкой в сторону мужика в заячьей шапке, в валенках, с которых подтаивало на пол, с большим рюкзаком у ног. Народу в автобусе было мало, и тот сидел вольготно, посередине сиденья и всю дорогу молчал, изредка, когда Кеша особенно что-то «загибал», вскидывая глаза на веселящуюся парочку.

– Вот-вот, я и думаю – бутылка там у тебя, а никакой не гостинец.

– Нет, ты постой так с бухты-барахты меня хаять. – Кеша поднял руку, сняв её с поручня. – Я че-ло-век, – сказал он по слогам. – Поняла, тёща? Че-ло-век! Это ничего, что я выпил. Сегодня положено. Получка. Я сегодня, знаешь, сколько получил? Не знаешь! Во-о! – Он показал двумя руками, сколько заработал.

Кондуктор насмешливо покачала головой.

– Будешь хвалиться, ещё отымут.

– Не сумлевайся, тёща, не отымут. Меня здесь кажная собака знает, – бахвалился Кеша. – А потом у нас с Андрюхой ружжо есть. Правда, Андрюха?

Андрюха исподлобья посмотрел на приятеля, но промолчал.

– Серьёзный у тебя товарищ, – сказала кондуктор.

– Это он с виду крутой, а вообще изнутри светлый, верёвки можно вить. Мы с ним вместе работаем в гараже, по автоделу. Только я в деревне живу, а он городской.

– Что же это он – к тебе в гости едет?

– Ко мне. Завтра собрались на охоту. Охоту разрешили…

– Больно поздно едете. Жена, небось, все глаза проглядела?..

– От, тёща, – заулыбался Кеша. Когда он улыбается, лицо становится мягким и добрым. – Всё от она знает… У меня-а жена-а раскраса-а-авица, – пропел он и сдвинул сползшую шапку на затылок. – Счас приедем с Андрюхой, – мечтательно продолжил он, – жёнка в погреб слетает, огурчиков там, капустки квашеной, картошечки, тово, сево схлопочет, мы с ним дербалызним и спать. А завтра на охоту, правда, Андрюха? Я ему покажу места, где зайцев пруд пруди. А может, ешо и лисицу возьмём его дочери на воротник.

– На шапку, – проронил Андрюха.

– Или на шапку, – подтвердил Кеша.

– Таких вас только и ждёт жена, – покачала головой кондуктор.

– Ах, тёща, тёща! Ты не знаешь её. Такая женщина! – Кеша поглядел в потолок. – Бывает, переберёшь, лектрическая сила, домой вензелем кое-как доплюхаешь, получку отдашь и… Чтобы жена против? Никогда! Такая у неё натура. Я бы так не сумел. О-о, я в гневе страшен, – раздул ноздри Кеша. – Мне под горячую руку попадёшься – добра не жди. Я такой. А жена – та наоборот, обходительная. Придёшь домой, ослабнешь, она тебя разденет, разует, спать уложит… А утром, слышь, тёща? Утром ещё голову не отдерёшь от подушки, а Нинуля уж кружечку рассольчику капустного, огуречный не то, а капустный самый раз, так вот она капустного тебе под нос и заводит. Махнёшь стаканчик – вроде бы и полегчает. Жена суетится, к столу приглашает, колбаски поджарит, ещё чего… Спасибо, говорю, женуля, не хочу ничего, и бегом собираться на работу. Главное, чтобы не опоздать. Работа у нас с Андрюхой сурьёзная. У нас строго. Чтобы машина в рейс точно по расписанию вышла. Мне жена говорит, смени работу, устаёшь мотаться, иди вон в совхоз, а я и шоферить могу, и трактористом… Нет, говорю, дорог мне коллектив. Я в нём пятнадцать лет кручусь. Привык и другого места не хочу. Правда, Андрюха?

Кеша переложил сумку в другую руку.

– Я вообще однолюб. Другие как? Книжечку трудовую в карман – и в другое место. А я нет. Я без оглядки куда-ни куда не пойду. Я в деда. Такой был мужик – крепкий. Раз взялся за дело – доведёт до конца. Ночами спать не будет, а своего добьётся. И жена такая у меня… почти. Вот какую обнову надо купить, она сначала ко мне: Кеша, чего ты хочешь себе купить? Я ей говорю, ладно, сначала ты себе купи. Может, вон шубу хочешь, как у Кланьки, а уж потом я. Чего мне – полушубок есть, костюм есть. Уж она меня ругать, словом, уговаривать, дескать, ты себе сначала купи, а потом я как-нибудь. Мне в деревне, говорит, – она у меня продавщицей работает, – ничего не надо, и так сойдёт, а ты в городе, на заводе, в народе, на профсоюзном собрании в президиум тебя содют, тебе надо одеваться по-городскому. Так и спорим до белого каления, в смысле никак не договоримся, кому вперёд покупать…

– Вот жена какая у тебя, а ты пьёшь.

– От, тёща! Не видала ты пьяных. Пьяный знаешь кто? Кого двое под руки ведут, а третий ноги расставляет. А я так – играю малость. И то, когда сила лектрическая найдет.

Кондуктор наморщила лоб:

– Какая сила?

– Лектрическая, – повторил Кеша.

Кондуктор посмотрела на него и заливисто засмеялась и пошевелилась на своем высоком стуле. В сумке, на груди, зазвякали монеты, будто тоже засмеялись.

– Ну и морозить ты, парень, горазд!

– Смеётся, – серьёзно сказал Кеша. – Вон Андрюха, тот тоже не верит. Её учёные нашли – не я. Такая сила есть. Выбивает она из колеи. Как войдёт, так кричи шабаш – перевернёт, развернёт и вывернет. Ты что хошь делай, а она всё равно палки в колёса тебе суёт. Возьми Дениску Лызлова. Столяр, каких поискать надо. Такие рамы, двери вяжет, столы… И человек – душа! А нападёт эта лектри… ческая сила – пьёт неделю, другую. Валяется, битого приводят, и никакого уговору или резону ему нету. А всё она. И как пристанет, так и отвяжется. Вот и на меня бывают раза нападёт. То ничего – ходишь, работаешь, всё как по маслу идёт, аж самому завидно бывает. Но вот привяжется лектрическая сила – и пошёл куролесить. Ты одно, она – другое. Ты на гору – тебя за ногу. Так и крутит, смотришь, день, два, потом снова пропадёт, как и не было. Вот так, тёща, а ты говоришь!

– Ой и пули лить ты мастак, как я погляжу, – со смехом ответила кондуктор. – С тобой не заскучаешь! С болтовнёй своей смотри остановку не проедь.

– Не проеду. – Кеша посмотрел в окно. – Моя последняя. Дальше автобусы не ходят. На своих двоих потопаем, правда, Андрюха. Через реки, горы и долины… А ета сила, тёща, как вирус…

Автобус развернулся возле сельского магазина, и двери открылись. Кеша с Андрюхой вышли на слабо освещённую площадь. Андрюха закинул тяжелый рюкзак за плечо, а Кеша помахал рукой кондуктору:

– Прощевай пока, тёща! Ешшо свидимся!

Кеша первый, за ним Андрюха пошли узкой плохо утоптанной тропинкой по свежему снегу, петляя меж огородами, и вошли в перелесок, редкий, еловый, но в темноте казавшийся густым и чёрным.

– Минут пятнадцать – и дома, – сказал Кеша.

– Далеко тебе ходить, – пробасил Андрюха.

– Разве далеко? Это тебе так, по первому случаю. Вот в прошлом году приезжал ко мне один, тоже охотник, с собакой, трубой… Как и ты говорил – далеко. А взяли мы за один заход двух зайцев, за второй – одного, сразу близко стало. Тогда нам жена зайчатинки пожарила, раздавили мы пузырь… Завтра мы, Андрюха, встанем рано, заведу я будильник, чтобы не проспать. Тебя на печке положу. У меня в доме печка русская, специально не ломаю, счас к старине тяга… Лады?

– Лады, – ответствовал Андрюха.

Вошли в деревню.

– Вон мой дом, у колодца, – сказал Кеша, показывая варежкой в сужающуюся темнотой улицу деревни. – Дом хороший, тёплый, недавно перетряс его. А свету нету, значит, мои уже спят.

Подошли к дому, черневшему круглыми брёвнами. Под ногами хрустел нетронутый снег. Кеша толкнул дверь. Она была закрыта изнутри. Он долго скрипел полушубком, сопел, ища под крыльцом ключ. Не нашёл и стал стучать в дверь.

В окне забрезжил дальний, тусклый огонёк. Послышалось хлопанье открываемой двери. Шаги.

– Кто там? – спросил заспанный голос.

– Нинуль, это я, – ответил Кеша.

– Где это ты болтался? – строго спросила жена, подходя к двери. – Посмотри, сколько время уже! За полночь. Опять пьяный?

Упал выдернутый из ушка металлический крючок и, качаясь, тонко позвякивал.

Кеша сунулся на крыльцо, в ступеньки.

Жена в наброшенном на плечи зимнем пальто сурово спросила:

– Опять деньги пропиваешь? Где получка?

– Ты что, Нинуль?! Всё до копеечки принёс. Вот истинный Бог!

– Так я тебе и поверила…

– Крест тебе… Я счас. – Кеша полез в нагрудный карман, достал деньги. – Вот… Всё до копейки…

Жена взяла деньги и закрыла дверь на крючок.

– Ты куда!? – озлился Кеша. – Давай открывай!

Жена не ответила и ушла в дом.

– Вот… лектрическая сила, – ругался Кеша и стучал кулаком и ногой в дверь.

– Чего стучишь!? Не глухие. Детей разбудишь, – снова послышался голос жены. – Где десятка?

– Там! Все там, Нинуль!

– Все там. Обманывать! Вот и ночуй на улице. Иди, откуда пришёл!

Кеша сдвинул шапку на бровь и сосредоточенно о чём-то думал. Потом сказал:

– Дэк, э-э… я с товарищем…

– Вот и его возьми с собой, чтоб повадней было…

– Нинуль, не страми меня. Что на работе скажут… В дом не пустила. На улице зима, вить, не лето. А-а, Нинуль? – Голос у него был донельзя просительный.

Ответом ему было щёлканье замка и затихающие шаги в сенях.

Кеша расторопно походил по двору, заложив руки за спину, потом сел на холодную ступеньку крыльца, припорошённую свежим снегом. Шумно отдуваясь, рядом с ним Андрюха бросил тяжелый рюкзак.

– Поохотились, – сказал он, прислоняясь к балясине.

– От лектрическая сила, – не слушая приятеля, пробормотал Кеша. – Что же делать, Андрюха?

Андрюха шумнул носом, вздохнул и промолчал.

– Вить не откроет, проси не проси, – вздохнул вслед за Андрюхой Кеша. – Пока не протрезвлюсь, не откроет. И эта ещё десятка. Не брал я её… Куда она запропастилась?..

– Зазвал ты меня, Кешка. Теперь вот ночуй, где хочешь. Болтун! У меня жена, жёнушка, Нинуля. А она в дом не пускает. Ладно бы пьяные. – Андрюха смачно сплюнул в снег.

– Ты вот что, не… – Кеша хотел выразиться, но не стал. Он подумал немного, а потом сказал: – Слушай, ну её к лешему! Пошли за мной.

– Это куда ещё? – недовольно спросил Андрюха. Куда-то шагать ему не хотелось.

– Недалеко. У меня тут за огородами банька, – говорил Кеша, помогая Андрюхе взвалить рюкзак на плечо. – Летом её смастерил. Счас дровишек в каменку накидаем, огонь раздуем – теплынь будет. Ташкент устроим. Пошли, что нам жена. А завтра на охоту.

Кеша протаптывал тропинку в снегу первым, за ним топал Андрюха. Банька была за домом метрах в тридцати, за огородом, за яблонями, приземистая, занесённая снегом. Кеша толкнул промёрзшую дверь, ввалился в предбанник, таща на ногах снег.

– Заходи сюда, – позвал он приятеля. – Что нам ветер и гроза… Свету только нету, не провёл. Чиркни спичкой. Дрова здесь. Счас разожгём печку.

Скоро печка пылала. Друзья поужинали запасами, что были в рюкзаке, приложились «с горя» к бутылке и стали укладываться спать.

– Ты тоже, – упрекал Кешу разгорячённый водкой Андрюха, снимая валенки. – Если бы я знал, что у тебя жена такая… не в жисть бы не поехал. Трепач ты…

– Чудак ты, Андрюха. – Кеша почесал шею. – Она у меня хорошая. Вот только бывают раза, на неё, как и на меня, находит лектрическая сила. Тогда ни какого сладу нету. Не подступишься.

– Сила-а, – проворчал Андрюха, удобнее устраиваясь на коротком полке. – Шёл бы ты со своей силой куда подальше…

А Кеша не слышал его. Он храпел на всю Ивановскую и снились ему огурчики, которые с хорошей улыбкой подносила ему его Нинуля.

1981 г.