Текст книги "Огненный скит.Том 1"

Автор книги: Юрий Любопытнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 43 страниц)

«Завтра, Бог даст, крышу сделаю на случай непогоды», – подумал Изот, решая принести в новое жильё мальчонку. Крыша нужна и для сохранения тепла, и для того, чтобы весной, после таяния снегов, вода не затопила подземелье.

Из кусков тесин он соорудил подобие люльки, из старых рогож, которых в погребе было достаточное количество, надрал лыка, накрыл холстиной – кровать младенцу была готова. Её можно было передвигать – или ближе к огню или дальше.

Надрав бересты и наколов мелких щепок, разложил огонь. Порадовался, что трут и кремень были в кармане. Что бы он делал без них! Конечно, огонь можно развести и от тлевших бревён скита, но тогда пришлось бы всю зиму заботиться, чтобы огонь не погас в камельке.

Камелек быстро разгорался. Сначала дым заполнил помещение. Изот закашлялся и вытер невольную слезу из глаз, но затем смрад рассеялся, и дым потянулся к отверстию под потолком.

Ключник принёс ребенка и положил в люльку. Тот крепко спал. Щёки его, ещё недавно синюшнего цвета, зарозовели. Во сне он улыбался. Изот накрыл люльку рогожей, оставив свободное место над головой ребенка.

Управившись с этим делом, Изот до наступления сумерек решил ещё раз обойти скит. Огонь угас, и можно было подойти к остаткам построек поближе.

Сделав ребёнку новую соску и покормив его, он вышел на волю и пошёл по территории скита, стараясь заглянуть в те места, где не бывал. У южных ворот он обнаружил тело мужчины. Его придавило упавшим бревном. Ноги по колени были обуглены. Он лежал лицом вниз с раскинутыми руками. Рядом валялся длинный нож с широким блестящим лезвием и палка с накрученным смольём. Поджигатель был без шапки. Спутанные волосы трепал ветер. Изот перевернул его. На него смотрели потускневшие, безжизненные, вылезшие из орбит глаза.

– Скоблёный, – прошептал Изот, глядя на бритый подбородок.

Это был, видимо, тот, про которого говорили грабители, называя его Рубанком. Ещё один со сломанными костями покоился в колодце, двое закрыты в хранительнице. Изот содрогнулся, представив себе, что они там остались на вечные времена. Оставив тело лежать на прежнем месте, подобрав только нож, который мог ему пригодиться, Изот подошёл к печке, которую узнал бы из тысячи, хоть и была она сплошь закоптевшей. Лишь у старца Кирилла в келье стояла печь, обложенная изразцами. Вокруг неё возвышалась куча головешек, которые тлели, источая смрад и дым.

Палкой, безотчетно, Изот стал отгребать угли, вспоминая долгие вечерние беседы со старцем при свете свечи, а чаще – простой берёзовой лучины. Кирилл не был при власти в ските, но, не имея официальных рангов, имел власть моральную, как самый старый и опытнейший, обладавший даром убеждения.

Наткнувшись на что-то круглое, Изот разгрёб золу и отпрянул – пустыми глазницами на него смотрел обугленный череп. Справившись с волнением, ключник стал дальше разгребать золу. Она была горячей, под ней краснели угли. В золе он увидел обгоревший труп. Сверху он был обуглен, и нельзя было узнать в нем того, кто был средоточием и оплотом скита.

Ключник принёс рогожку и стал собирать в нее всё, что ещё вчера днем являло наставника. Что-то звякнуло. Изот нагнулся и подобрал продолговатый треугольный предмет, испачканный в золе.

– Старче Кирилл, – прошептал он. – Все-таки это ты… – Он перекрестился.

Теперь сомнений не оставалось, что останки принадлежат Кириллу. Он на шее носил амулет – оберег из «рыбьего зуба», наверное, на самом деле это и был обломок моржового клыка, обточенный и отполированный мастером. Он был не велик – не более двух вершков. На нем были изображены три круга по окружности, соединенные между собою перемычками, рядом с которыми были вырезаны какие-то знаки. На вершине «зуба» был изображен череп.

Изот потёр оберег о полу кафтана. Отполированный «рыбий зуб» блеснул глянцевой поверхностью, на боках отчётливо проступила чернь рисунка. Он положил амулет в карман. Значит, не спасли старца. Да и кто мог спасти, если грабители заперли все двери? Только Изота, благодаря тому, что он был рядом с подземельем, миновала участь остальных обитателей скита.

Собираясь отнести останки на кладбище, Изот услышал слабый стон. Он напряг слух. Стон повторился. Доносился он из-за кучи сгоревших бревен. Не разбирая дороги, напрямик, Изот бросился туда. Подбежав, увидел страшную картину: из-под чёрных остатков досок, бревён и слег высовывались обгорелые части человеческих тел. Поразила скрюченная рука с обнажённой кистью, с пальцами-костями, готовыми сложиться в двуперстие, но так и замершая на пути к осенению крестом.

Стон доносился изнутри этой кучи обожжённых трупов. Изот принялся отваливать обезображенные огнём тела. Под ними он обнаружил полуживого задыхающегося старца Кирилла. Видимо, это были его келейники, которые пытались спасти наставника, но погибли под страшным натиском огня, телами своими защитив старца.

Кирилл был одет. Он не пострадал от огня, если не считать ожога на правом виске. На голове была шапка, опалённая в нескольких местах. Он дышал, но глаз не открывал.

– Слава Богу, отче, – прошептал Изот, склоняясь над старцем. – Жив…

Он перенёс Кирилла в землянку. Набросал ветоши у камелька, сделав подобие лежанки, положил старика, раздул огонь, подбросил дров. Присел в изголовье, глядя на бледное лицо наставника. Взял его руку в свою. Она была суха и холодна, как лёд. Намочив в воде тряпку, положил на лоб Кириллу, смочил губы. Старец перестал стонать, но глаз не открыл. По лицу скользили тени от разгоравшегося огня, и в какой-то миг Изоту показалось, что Кирилл поднял веки. Скитник уж было обрадовался, но тотчас понял, что ошибся – то был обман зрения.

Стало смеркаться. Изот решил до наступления темноты сделать ещё одно дело. Он взял большую рогожу, и пока совсем не стемнело, отправился на небольшое болотце неподалеку от скита, за кладбищем. Там он надёргал моха, умял его в куль и принёс в землянку. Осталось мох просушить – и будет готова мягкая постель для младенца и старца, да и для себя тоже.

Изот убрал лопату и топор в землянку, плотно прикрыл дверь, сел на обрубок бревна, и только теперь понял, как смертельно устал. Младенец спал, ровно дыша, и ключник подумал: «Хорошо, что он не тревожит его».

Он налил из ушата воды в глиняный горшок из-под меда, поставил на угли. Снял мокрые сапоги, поставил сушиться. Ноги обернул кусками рогожи, перевязав ступни лыком.

Поужинав размоченными в горячей воде с медом сухарями, поглодав вяленой рыбы, связку которой нашёл в закутке, накормив ребенка отжатыми сухарями с подслащённой водой и уложив в постель, Изот подошёл к старцу. Тот лежал в прежнем положении, не открывая глаз, всё также прерывисто дыша. Иногда из груди вырывался стон, чуть вздрагивали губы, но в сознание он не приходил.

Приперев дверь доской, чтобы не распахнул порыв ветра, Изот прилёг на полу невдалеке от огня, подстелив кафтан и, утомлённый трудным днём, мгновенно заснул.

Глава четвёртая
В подземелье

Разбудил его плач ребёнка. Открыв глаза, Изот сначала не понял, где находится и что происходит вокруг. Но через мгновение всё встало на свои места: он вспомнил вчерашние события, и тревожная волна замутила душу.

Дрова в камельке прогорели, и холод остро чувствовался в землянке. Истово кричал ребёнок.

– Иду, не кричи! – сказал Изот, скорее себе, чем ребёнку, поднялся с жёсткого ложа, нащупал хворост, приготовленный вчера, бросил в очаг и раздул угли.

Сухие ветки затрещали и занялись. Положив несколько досок сверх хвороста, он подошёл к младенцу. Тот высвободил руки из-под холстины и Дуняшкиной душегрейки и во всю мочь лёгких кричал. Изот наклонился над ним. Ребёнок перестал плакать. Свет от камелька падал на лицо. Изот увидел глаза. Синие, они глядели осмысленно и удивлённо. Высокий лоб морщился – младенец силился понять, что происходит вокруг.

– Хватит реветь, – наставительно сказал Изот ребёнку, хотя знал, что тот его не поймёт. – Это что за рёва такой! Э-э, да мы мокрые, – пробурчал ключник, сунув руку в одежды, которыми был прикрыт младенец. – Не плачь. Сейчас мы поправим это дело. Обсохнешь в чистых простынках, и опять будешь спать. Вот ведь какое горе на меня навалилось… Один бы ништо, а с тобой…

Сменив мокрые тряпицы, он повесил их сушиться и, убедившись, что младенец успокоился и заснул, подошёл к Кириллу. Тот лежал в прежнем положении, с закрытыми глазами и тяжело дышал. Поправив изголовье, Изот перекрестил старца, подкинул дров в очаг и прилёг на старое место.

Он закрыл глаза, и хотя от разгоревшегося камелька веяло теплом и тело размякало в нём, и каждая жилка, сустав расправлялись, блаженно успокаивались, сон не приходил. В голове бродили мысли, которые беспокоили его. Прежде всего о том, что тяжелая ноша досталась ему в лице умирающего старца и недавно рожденного мальчонки. Что делать, имея на руках такую обузу? Ведь помощи ждать неоткуда. Никто не придёт и не позаботится об оставшихся волею судьбы в живых людях. А с другой стороны, сердце радовалось, что он не один, рядом ещё два живых существа, которым нужны забота и попечение и на тебя вся надежда. Ты – опора и милосердие, вера и сострадание, и только ты можешь облегчить их участь: немоготу болезного и беспомощность малого.

Сон всё-таки сморил его. Сколько времени он проспал, Изот не представлял. Ему казалось, что много, потому что проснулся он с ясной головой и ощущением лёгкости в теле. Ребёнок мирно посапывал в своей убогой колыбельке. Не стонал и не охал старец Кирилл. Изот сначала подумал, что он преставился, но, подойдя к нему, убедился, что отче жив: по размеренному ровному дыханию можно было понять, что ему стало лучше.

Изот обул высохшие, но задубевшие от близкого огня сапоги, открыл дверь на улицу. Дохнуло свежестью морозного утра, в лицо ударили лёгкие снежинки, сметённые воздушной волной с потолочного настила.

Рассвело. Ночью выпал слабый снег, но его было достаточно, чтобы прикрыть обугленные руины скита, и теперь сожжённое пространство выглядело не таким зловеще чёрным.

Затворив дверь, Изот подбросил в огонь смолистых тесин. Погреб озарился багрово-красным светом, и ключник мог посмотреть, что есть у него из припасов. Однако, не найдя большего, что нашёл вчера, не отчаялся: за узким туннелем были ещё кладовые, в которых хранились вяленое мясо, соленья в бочках, заготовленные скитниками на зиму. Если их не пожрал огонь – пропитание, хоть и скудное, было обеспечено.

Пока старый и малый спали, Изот сходил на уцелевший колодец, принёс воды. Она была мутная, на вкус прогорклая, пропахшая дымом и смолой. Он налил воды в горшок и поставил на огонь. Затем подошёл к старцу. Тот дышал ровно и, казалось, спал. Изот окликнул его, но Кирилл не шевельнулся и не поднял век. Ключник вышел наружу, вернулся с горстью снега, положил на лоб старику. Кирилл пошевелил губами. Изот окунул тряпицу в воду, протёр ему лицо. Веки Кирилла медленно поднялись. Глаза сначала глядели неосмысленно, потом взгляд остановился на ключнике.

– Отче Кирилл, – наклонился к его лицу Изот. – Отче!?

Кирилл вглядывался в ключника, словно пытался осознать или вспомнить, кто перед ним. Слабо дрогнула рука и поползла ко лбу, видимо, он хотел перекреститься.

– Отче, али не узнаешь? Это я, Изот!

– Изо-о-от, – прошептал, а скорее, выдохнул Кирилл бескровными губами. – Это ты, сыне?

– Я, я, – обрадовано откликнулся Изот, ещё ниже наклоняясь к старцу. – Боже праведный! Очнулся!.. Дай я поправлю тебе в головах!.. Какая радость!.. Тебе не холодно, отче? Дай я укрою тебя кафтаном?

– Не надо. Мне покойно и удобно, – тихо ответил старец. – Вот только… подними голову повыше.

Изот принялся выполнять приказание старца, всё время твердя:

– Боже праведный!.. Пришёл в себя. Как я молил Бога, чтобы ты был жив!.. И вот он услышал меня…

– Вот так хорошо, – проговорил Кирилл, когда ключник поднял его голову повыше. – Теперь… дай мне испить, – попросил он.

– Тебе водицы, а может… мёд есть.

– Не надо мёду. Воды, воды. Сухо во рту…

Изот опрометью бросился к камельку, радостный, что старец пришёл в себя. В черепок зачерпнул воды из ушата, поднёс к губам старика. Тот сделал несколько маленьких глотков. Вода пролилась с краешков губ на бороду.

Кирилл был очень слаб. Пока он пил, Изот поддерживал его голову руками.

Выпив воды, Кирилл бессильно опустился на прежнее место.

– Будет, Изот, – прошептал он. – Теперь удобнее положи голову на изголовье.

– Может, накрыть тебя? – суетился Изот. – Здесь холодно.

– Мне не холодно. Я весь горю.

– Как руки, ноги, тело? Не зашибся где?

– Не знаю, – ответил Кирилл. – Болит всё. Как через жернова пропустили… Ты сядь. – Старец хотел сделать знак рукой, но она не повиновалась.

Изот подвинул обрубок бревна, сел на него в головах наставника.

– Где мы? – спросил старец, поводя глазами по сторонам и оглядывая потолок погреба. – Не пойму…

– В скиту, отче. В кладовых.

– В кладовых?!

– Да. Скит сгорел, отче.

– Сгорел? – переспросил Кирилл. – Помню, пожар был… Сгорел, значит?

– Весь, отче, без остатка.

Кирилл несколько мгновений молчал, видимо, приводя мысли в порядок.

– Где остальные?.. Где Серафим, Пётр? – Он назвал имена своих келейников.

– А нет остальных, отче. Всех погубил огонь…

– Весь скит сгорел, – повторил Кирилл, ещё не сознавая всю тяжесть происшедшего. – И никого не осталось?..

Изот вздохнул:

– Никого не осталось, отче. Только ты да я. Да ещё младенец. Совсем махонький, грудной…

– Младенец?

– Дуняшки Столбовой сынок. Сама-то погибла, а младенца сохранила, спасла. Нашёл я её мёртвую… А младенец жив остался.

Старец на мгновение закрыл глаза, потом снова открыл и спросил:

– Как же ты спасся?

– Чудом, отче. Проснулся от гула, треска и, чудилось, криков. Бросился с оконцу, вижу – горим! Хотел выскочить, а дверь не открывается. О тебе подумал: «А как же отче?» Бросился в переход, а он огнём объят. Вот удалось в кладовые пробраться…

– Отчего же пожар? Не одна келья загорелась, а все, говоришь, вспыхнули, все сгорели?

– А слушай, отче! Пробрался я в кладовые, посчитал, что надо мне выбираться к погосту узким лазом. Дойдя до развилки, увидел свет в хранительнице. Кто, думаю, там может быть? Подошёл с опаской – и кого я увидел?

– Кого? – переспросил старец.

– Филиппа Косого.

– Филиппа?!

– Его. Да не одного, а с дружком городским. У ларя они орудовали, открыть хотели…

– На Филиппа никогда надёжи не было. Трухлявый он человек.

– Разговор они вели… И понял я, что пожар – дело их рук. Они вспоминали барина. Помнишь, которого выходили в прошлую зиму? Так, по их разговору, выходит, что барин учинил пожар. По его наущению подожгли они скит, чтобы забрать казну нашу.

Изот замолчал, видя, что Кириллу после его слов стало совсем плохо. Он лежал с закрытыми глазами, и Изот увидел, как из-под век набухали слезы, готовые вот-вот скатиться по щеке.

– Ах, отче! Словами своими разбередил тебе душу… Поправишься, тогда побеседуем.

– Постой, – хотел его остановить Кирилл, видя, что Изот собирается уходить, а потом, видно, передумав, сказал: – Да, потом. А теперь иди, сыне. Ослаб я. Отдохну.

Изот не стал его тревожить разговорами. Сняв вскипевшую воду с огня, он добавил в неё меду и размочил сухари. Съев свой скудный завтрак и покормив ребёнка, стал собираться на улицу.

Первым делом он решил предать земле останки всех погибших от пожара, пока пепелище не занесло снегом. Убедившись, что двое его подопечных крепко спят, Изот взял топор и лопату и пошёл на кладбище, расположенное на плоском бугре недалеко от скита.

Было совсем светло. Снег перестал сыпать, но день обещал быть пасмурным. Солнце не показывалось над горизонтом, скрытое густой пеленой облаков. Облака пластались настолько низко, что казалось столетние ели касаются их своими вершинами.

Выбрав место между двух берёз, Изот очертил лопатой границы могилы и приступил к работе. Снегу было мало, и земля успела промерзнуть, но, к счастью, неглубоко. Мерзлую землю ключник раздробил топором, а потом стал копать.

Когда могила была готова, он наведался в подземелье, покормил младенца, подстелил сухую ветошь, дал питья Кириллу и стал переносить тела погибших на кладбище. Принёс сюда и церковную утварь, кроме потира, который мог сгодиться на кухне. Спасённое женщинами церковное имущество сложил рядом с останками скитниц. Совершив над покойными молитву, засыпал могилу землёй, а на глинистый холм водрузил крест, сделанный из срубленных жердей.

Он уж было собрался идти в скит, как ударил снежный заряд. Он был таким густым и плотным, что в мгновение всё вокруг потемнело, будто неожиданно наступила ночь. Водянистые хлопья, похожие на большие куски ваты, нескончаемым потоком почти отвесно падали на землю, лес и кустарники, облепляли сиротливые трубы печей, заносили остатки несгоревших бревён. По окрестности разлился запах гари, какой бывает всегда, если выгрести из горнушки угли и залить водой. Затем пошёл снег вперемешку с дождём, заливая ещё теплые головни, и над скитом повис удушливый туман, который не рассеивался, а плотной пеленой обволакивал пепелище.

Когда Изот вернулся в землянку, камелек слабо теплился, бросая на стены дрожащие отсветы пламени, придавая окружающей обстановке спокойствие и умиротворенность. Было натоплено, правда, дым не весь выходил наружу, скапливаясь под потолком в углах, но погреб был довольно высок и чад не мешал его обитателям.

– Изот, – услышал он голос Кирилла. – Изот, поди ко мне!

– Иду, иду, отче, – отозвался ключник и подошёл к ложу Кирилла, шаркая по полу самодельными лычницами из рогожи.

– Подай мне воды, – попросил Кирилл.

– Тебе, отче надо поесть, – отозвался Изот. – Я дам тебе размоченного сухарика. Медку налью.

– Сначала воды, – повторил старец.

– Добро, добро, – ответил Изот, отходя к камельку. – Я завтра пошарю ещё по кладовым, небось не сгорели и не обвалились… Мочёной брусники, клюковки найду… А если и не найду – не беда, схожу на болота, там вдоволь ягоды…

– Как на воле? – спросил Кирилл.

– Снег с дождём, отче. Оттепель.

Он напоил старца, потом в медовой воде размочил сухарь. Кирилл нехотя пожевал.

– Вот другое дело, – сказал Изот, радуясь, что наставник подкрепился. – Тебе надо больше есть. Силы восстановятся и здоровье придёт.

– Будет, – отозвался старец, отодвигая руку Изота с очередной порцией еды. – Бог даст, в другой раз. Больше мне ничего не надобно. Сыт я…

– Ты ослаб, отче. Может…

– Благодарствую на добром слове. Ты и так сделал для меня очень много. Дни мои сочтены. Надо готовиться к уходу в мир иной.

– Отче! Такое говоришь!.. Бог даровал тебе вторую жизнь. Ты воскрес из мёртвых… за молитвы твои о нас, забывающих и Бога и всё, чему учили родители наши…

– Не тужи, сыне. Два века никто не живёт… – Кирилл вздохнул и попытался переместиться на ложе. Изот помог ему устроиться удобнее.

– Грех на мне великий, Изот, – продолжал старец.

– Перестань, отче.

– Великий, Изот.

– Ах, отче! Ну, о чём ты говоришь! Все были бы такими грешниками, как ты. Сколько бы тогда праведников прибавилось на земле…

– Выслушай меня, Изот…

Изот, чтобы переменить тему разговора, думая, что старец заговаривается, спросил:

– Как же ты выбрался, отче, из этого адова огненного круга?

– А и не знаю, родимый. Наверно, через окно. Ужом через окно и выбрался. Не помню… Помню, кто-то нёс меня… – Он с минуту помолчал, а потом спросил: – А где ты меня нашёл?

Изот содрогнулся, вспомнив груду обгоревших человеческих тел и под ними полумёртвого, еле дышащего старца Кирилла.

– Далеко от кельи. Почти у северных ворот. Спасли тебя келейники, а сами погибли, царство им небесное.

Кирилл ничего не ответил. Он лежал с закрытыми глазами, и Изот опять увидел, как под ресницами сверкнула слеза.

Скоро старец задремал, и Изот отошёл к ребёнку, который во всю мочь плакал, прося есть.

Глава пятая
Чужие люди

Изот всегда спал чутко. Малейший шум, скрип, яркий свет – всё, что выходило за рамки привычного, заставляло его просыпаться. Но сегодня он проснулся в середине ночи не от шума или яркого света, а от томительного гнетущего чувства, которое охватило его существо. Тоскливое беспокойство проникало в душу, не оставляя там свободного места. Ему чудилось, что снова накатывается огненный вал, пожирая всё, что встречается на пути.

Он лежал с открытыми глазами и смотрел, как тлели угли в камельке. В погребе было бы совсем темно, если бы не камелек. От тепла, исходившего от углей, снег подтаивал на накате и капли изредка падали на горячие камни и шипели. Это шипение, то тихое, то ворчливое не давало Изоту возможности отогнать мрачные мысли. Оно как бы сообщало ему об опасности, которая ещё не пришла, но уже бродит рядом.

Тревога бередила мозг и сердце. «Чего это я? – думал Изот, собирая воедино мысли. – Ничего не произошло, а я начинаю беспокоиться». Но смутный страх, как паутина, опутывал его и не давал покою.

– Что может быть хуже моей доли? – спрашивал он сам себя. – Чего я боюсь? – И не находил, что ответить.

Полежав часа два или три на жёсткой подстилке, то подкладывая под бока полы кафтана, то откидывая их и, поняв, что больше не заснет, он поднялся, подложил хвороста в камелёк, раздул угли. Хворост затрещал, пламя взметнулось ввысь, осветив подземелье. Хотя огонь в течение суток горел почти не переставая, в подземелье было влажно. Стены, выложенные валунами, источали холод и сырость.

Ребёнок спал, выпростав ручонки из тряпья, которым был укутан. Поправив ему постель, Изот зажёг от камелька светец и подошёл к старцу. При колеблющемся свете лицо старца показалось ключнику не таким осунувшимся, как вчера, не так выпирали скулы и острился нос. Но всё равно он был плох. «Не жилец отче Кирилл, – подумалось Изоту, и он затаённо вздохнул. – Сколько он ещё протянет? Неделю? Месяц?»

Может, это ощущение близкой смерти скитника, наставника и друга так взволновало Изота? Сердце предчувствует предстоящее расставание? А что ещё может волновать Изота? Наступающая холодная зима? Как он сумеет пережить её с младенцем на руках? Запасов, не тронутых огнём, едва хватит на зиму. Себе он найдёт еду, а ребёнку? Тому нужно молоко, а где он его возьмёт? В землянке сырость, углы сверху промёрзнут. Как он, мужик, сумеет уберечь дитя от напастей? Что сулит такое житьё?! Нет, не мог избавиться Изот от навалившегося на него тяжёлого и мрачного.

Так и не связав мыслей воедино, он поставил светец на чурбачок и вышел на улицу.

Ещё не начинало светать. Ночью прошёл дождь, слизавший снег. Обугленные деревья острыми пиками протыкали мглистое небо. Запах гари выветрился. Руины скита, омытые дождём, представляли печальное зрелище, сливаясь с туманной неявью близкого рассвета. Большая птица, напуганная появлением человека, сорвалась с высокой ели и шумя крыльями перелетела в более спокойное место. «Ворона, – решил Изот. – Чует поживу».

Всех, кого нашёл, он похоронил, даже поджигателя. Но большинство скитников было погребено под обломками келий, под слоем пепла и золы. Поэтому вороны чуяли поживу.

«А чего я стою? – размышлял дальше Изот. – Пока время есть, схожу-ка на родник».

Вода в колодце, из которого он набирал воду, была не такой, как прежде, чистой и прозрачной. Сруб обгорел до самой земли, в воду попало много пепла, пыли, мелких головешек, и она имела приторно-горьковатый привкус, была мутная и вызывала, если не отвращение, то неохоту употреблять её в пищу.

Изот вернулся в погреб, надел кафтан.

– Далеко собрался? – донёсся до него голос Кирилла. Он приподнялся на локте и глядел в сторону ключника.

Изот подошёл к старцу. Опустился перед постелью на колени:

– Отче!.. Воспрял!

Кирилл коснулся ладонью его головы:

– Господь даёт мне силы… Не знаю, надолго ли?

– Всё сладится по-хорошему, – проговорил Изот, обрадованный, что старец идёт на поправку.

– Приподними-ка меня! – попросил Кирилл.

Изот усадил его в постели. Кирилл оглядел погреб, задержал взгляд на грубо сколоченной колыбели, стоявшей рядом с камельком.

– Хлопотное дело тебе досталось, – проговорил он. – Стар да мал на руках… Дуняшки Столбовой, говоришь, сынок?

– Дуняшкин. Его вынесла из огня, а сама загибла.

Кирилл глубоко вздохнул:

– За грех мой Господь испытания послал, невзгоды эти…

– Ты слаб, отче. Тебе отдыхать надобно, – сказал Изот. – Поправишься, времени много будет на беседы…

– Добро, – ответил Кирилл. – Голова прояснилась, будто из тёмной пелены вырвался. – Да, – спросил он, – у меня оберег был, зуб рыбий…

– В сохранности он, отче, нашёл я его. – Изот поднялся, чтобы показать амулет старцу.

Кирилл остановил его:

– Сохранил и сохранил. Хорошо. Так ты куда собрался?

– По воду. На родник. Колодезная вода плохая для питья.

– Пошто в такую рань?

– Не спится.

Кирилл самостоятельно прилёг на постель.

– Иди, сыне. Я, может, подремлю часок. Ты что простоволосый ходишь? Надень мою шапку. Мне она не нужна теперь. – Он протянул ему шапку, лежавшую сбоку постели.

Изот взял ушат, уцелевший в пожаре, продел в проёмы супротивных клёпок обрывок просмолённой верёвки – получилось нечто подобное ведёрной дужки, – и пошёл на родник, полагая, что его отсутствие будет недолгим.

Родник был в полутора верстах от скита, под оврагом, невдалеке от неширокого ручья, огибавшего болото, а затем растворявшегося в нём. И в лютую зиму он не замерзал, давая скитникам прозрачную вкусную воду.

Знакомая тропинка, набитая за долгие годы скитским людом, увела его в ельник. Здесь снегу было больше, чем на открытых местах, – он тонким слоем прикрывал жухлую траву и коричневую хвою. Земля не отошла от мороза, который превратил кочки и прочие неровности в каменные глыбы.

Ельник кончился, и Изот вышел на поляну, за которой начинался молодой осинник, выросший на месте вырубки. Дальше местность полого сходила вниз к ручью, за которым расстилалось непроходимое болото. Непроходимым оно было только в летнее время, зимой же замерзало, скрывая под стылой коркой мох-зыбун, глубокие окна и трясины. Лишь скитники знали извилистый узкий путь, ужом петлявший по болоту, по которому в летнее время с осторожностью можно было выбраться к реке Язовке, а оттуда добраться до первой деревни, которыми не изобиловала здешняя земля.

Уже спускаясь с обрыва к роднику, Изот почувствовал неладное, чужое, внезапно взбередившее сердце. Он остановился, втянув носом запах дыма, смоляного и крепкого – кто-то палил костер. Сердце ключника забилось учащенно, и он не стал спускаться к роднику, а принял вправо, поднявшись на бугор. Здесь дым не ощущался так явственно, он пластался по низине, но в воздухе чувствовался настой смолы и бересты. Костёр был где-то рядом, возможно, саженях в пятидесяти, видимо, под бугром, у родника.

Бросив ушат, Изот осторожно стал пробираться сквозь густые заросли бузины и черемухи к тому месту, откуда, по его мнению, тянуло дымом, стараясь не производить шума. Конец пути ему пришлось преодолевать чуть ли не ползком.

Опустившись на живот, он нависнул над обрывом и посмотрел вниз. Там мелькнул огонёк. Изот замер от неожиданности, выпустил ветку черёмухи, за которую держался, и чуть было от потери равновесия не покатился вниз по склону. Люди! Как они сюда попали? Через замёрзшие болота? Кто они? Заблудившиеся или злоумышленники? Его спасители или погубители?

От нахлынувших мыслей Изоту стало жарко. Он снял шапку и вытер вспотевшее лицо. Вот отчего он сегодня ощущал смутное беспокойство! Сердце предчувствовало приход незваных гостей.

Людей он не видел, но знал, что они там, у костра. Переползя левее, он увидел их и даже смог услышать их разговор. Сухие обломки ёлок, брошенные в костер, освещали троих мужчин, расположившихся полукругом возле огня на гнилых колодах. Лиц нельзя было различить. Сидели они, не шевелясь, поправляя палками головешки, изредка нехотя переговариваясь. Судя по вялости, они ещё не отошли от ночной дремоты. Протяжно зевали, поёживались от пробиравшего тело холода. Слова Изот различал чётко.

– Надо было заночевать в избушке, – говорил один сильно простуженным голосом, громче всех зевая и похлопывая себя по рту ладонью. – А то попёрлись… Там хоть и жёстко, но можно было поспать в тепле возле печки. Если сегодня не выйдем к скиту, дальше не пойду. Ради чего тащиться в такую глухомань! Кругом болота, мхи да трясины… Такого чёрного места сроду не видывал.

– Брось ты, Кучер! – ответил ему сосед, отрывисто и едко. – Так и не знаешь ради чего. Мелешь пустое. Будто бы и в трактире не был, и с Пестуном не торговался, не пил, не жрал и крест свой нательный не целовал, присягал на нём, что не отступишься от даденного слова, а теперь на попятный! Ты больше всех спьяну орал и куролесил, а теперь ходу назад? Нет, брат, так дело не пойдет! Если все вместе решились на это, так дойдём до конца.

– Что клялся – не спорю. Хмель ударил в голову… Разве знал я, что так мытариться придётся. Я думал мы обстряпаем всё быстро.

– Знал, не знал. Обстряпаем… Лёгкой поживы хочешь! А без труда не вынешь и рыбку из пруда. – Говоривший громко рассмеялся.

Его собеседник опять зевнул и заметил:

– Но и околевать мне не с руки в этих дебрях. Армяк рваный, ноги мокрые, желудок пустой. Шатайся в глухомани! Того гляди провалишься в трясину и поминай как звали. – Он длинно и громко зевнул и передёрнул плечами: – Бр-р, всё тело окоченело.

– Распустил сопли. В тебе столько жиру – две недели не будешь есть и не помрёшь. Это мне каждый день нужен харч – я худой, как гвоздь.

– Я к чему это говорю, – продолжал толстый мужик с простуженным голосом, которого назвали Кучером. – Почему их нету? Где хоронятся? Надули они нас. Как пить дать – надули!

– Не надули. Вот выберемся – узнаем.

– А если не выберемся?

– Не каркай, что ворона. Накаркаешь на свою голову. Выберемся! Вон Одноглазый не в таких переделках бывал, а ничего – живой и невредимый… Правда, Глаз?

– То Одноглазый. Он заговорённый.

– Если бы здесь было что-то не то, они бы задаток хороший не дали. Знали, что овчинка стоит выделки, поэтому и не скупились. А потом вспомни, что Филипп говорил: «Как болота кончатся, будет сухое место с подъёмом в гору, лес пойдёт густой, а на бугре, в ельнике и будет скит». Так что болота, слава Богу, позади. День займётся, и мы у места.

– Обманул нас Филипп, – продолжал твердить своё толстяк. – Помянете моё слово. Он обещал вчера вернуться, ан нету его. Где он пропадает? И Чугунок с Рубанком сгинули с ним, и Куделя… Как тут не думать о плохом?

В разговор вступил третий человек, доселе молчавший. Голос был грубым, с хрипотцой, властным. Обладателем его был по всем статьям мужчина сильный и жёсткий.

– Что вы растрепались, как бабы! – одёрнул он товарищей. – Ещё не пришли, а уже судите и рядите. Всё может случиться в этом чёртовом месте. Но я знаю одно – Филипп Косой не подведёт.