Текст книги "Огненный скит.Том 1"

Автор книги: Юрий Любопытнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 43 страниц)

Старец вышел через некоторое время из избушки.

– Что с Василисой? – спросил его Антип. В его голосе не было ни капли тревоги, и старец обратил на это внимание.

– Она спит, – ответил он. – И будет спать до утра.

Видя, что Антип больше ни о чём не спрашивает добавил:

– Немогота пройдёт. Она не будет болеть. Домой вернётся безболезненна.

– Слава Богу, – перекрестился Антип и заметил, что старец внимательно разглядывает его.

– У меня нет для тебя пищи, – сказал старец, – и крова над головой для отдыха. – Я не ждал тебя. Ночуй на воле. Ночь ясная. Если будет дождь, спрячешься под навес. Вон стожок, надёргай соломы.

И ушёл в избушку.

«Какой жадный старик, – подумал Антип. – Не нашёл куска чёрствого хлеба для гостя и лавки для спанья».

Однако посмотрел вокруг и не обнаружил ничего, что бы напоминало о хозяйстве старца. Лишь сбоку избушки, клином вдавшись в лес, было польцо, засеянное рожью, а сбоку участок то ли вики с горохом, то ли другой травы. У самой хижины в огороде росла редька и репа… За поломанной изгородкой зеленела ботва то ли свёклы, то ли картошки – Антип не понял и не стал об этом думать.

Он присел на срубленный пенёк, развязал взятый с лодки мешок, и ножом, достав его из голенища, стал срезать мягкие куски сала и класть на успевший зачерстветь хлеб. Пожевал половину лепёшки, что дала в дорогу Дарья, недоеденное убрал в мешок. Поев, достал стеклянную баклагу с водой из ременного футляра и отпил тёплой противной воды с запахом.

Ещё не стемнело. Антип прошёл на другую сторону поляны, размышляя, что старик не гостеприимен. Не нагрубил, но и доброжелательства не проявил к нему. Однако Василису ни слова не говоря приютил и, вишь, она спит.

Он увидел несколько дубов, столетних, с мощными стволами, растущими с краю поляны, подошёл к ним, погладил грубую кору, ощутил в руке некое напряжение, словно неведомая сила прошла через него и ушла в землю, но не обратил на это внимания. Заметив тропинку с примятой травой, видимо, здесь часто ходили и пошёл по ней. Она его привела к родничку около большого валуна, из-под которого и била струя воды. Антип встал на колени, зачерпнул в горсть воду и стал пить маленькими глотками. Вода была чистая и приятная.

Он вернулся к пеньку, где оставил мешок, достал фляжку, вынул пробку и пошёл снова к роднику, выливая на ходу оставшуюся воду. Набрав родниковой воды, вернулся к избушке.

Темнело. Небо на западе было ещё светлым, кое-где на нём проглядывали неяркие отсветы заходящего солнца, небольшое облачко окрасилось в багровый цвет и по краям приобрело золотистые контуры. Но это продолжалось недолго – облачко спряталось за горизонтом, краски пропали, и небо с зенита стало быстро темнеть. Не нём загорались яркие вечерние звёздочки, которые можно было пересчитать по пальцам…

Антип заметил старую заброшенную телегу, одиноко и сиротливо стоявшую недалеко от избушки, задом к ней, словно кто-то приехал, выпряг лошадь, а повозку оставил догнивать на воле. Подойдя к небольшой копне прошлогодней соломы, потерявшей былые краски и свежесть, потемневшую и уже жухлую, просунул руку внутрь копны и вытащил несколько пучков. Определив, что она не подмочена дождём и не пахнет гнилью, надёргал целый ворох, бросил под телегу и прилёг на неё.

Сумерки обволакивали поляну, окружающий её лес чернел, из него тянуло сыростью. Травы обмякали, покрывались холодной испариной, закрывали венчики цветов на ночь, и дневной и вечерний благоухающий запах истончался и пропадал. Антип ощущал лишь аромат ночных фиалок, щедро выплеснутый на поляну.

Глава вторая
Зыбкий туман

Антип лежал под телегой и сбоку ему была видна часть неба с золотыми светлячками звёзд. Их светлые зраки как бы пульсировали, и Антип отметил, что правильно говорят, что звёзды мигают. А он этого раньше не замечал, наверное, потому что не было привычки долго смотреть в небо, ни ночью, ни днём. Не до этого было. Находились другие более важные и срочные дела, и недосуг было, задрав голову, созерцать небосклон и предаваться мыслям, не связанным с житейскм миром. А сегодня волей неволей пришлось, и он открывал для себя окрест много нового, доселе незнаемого. И приходили мысли по сю пору неовладевавшие им, что окружающий мир прекрасен и живёт своей жизнью, которая движется сама по себе, никого не задевая и никому не мешая.

Усмехнувшись про себя, что он как бы заново родился, Антип вздохнул, вспомнив, что Василиса тяжко больна и нет никакой надежды её поправить. Он не доверял Болотному старцу и повёз к нему Василису не от того, что верил в её излечение, а больше оттого, что боялся пересудов людей, укоров родителей: дескать жена болеет, а он никаких мер не принимает.

Ему надоело смотреть в небо, он перевернулся на бок и закрыл глаза. Но мысли бередили голову, то неотвязные и долгие, то короткие и путанные. Наплывали, не связанные временем, картины прошлого, наслаиваясь одна на другую…

Сколько времени он пролежал в думах, не засыпая, Антип не помнил, но, показалось, долго. Постепенно мысли стали путаться, то всплывали в мозгу, то вдруг пропадали, куда-то уходили, возникали новые, но были бессвязные, казалось, пустые – предсоннное оцепенение овладевало им. Ему не хотелось шевелить ни рукой, ни ногой, тело не реагировало на внешние раздражители, но мозг не спал.

Чудилось ему, что какая-то посторонняя жизнь, чужая, проходила рядом, касаясь его. Он не стал частью её сущности, она обволакивала его, но не растворяла, он даже не мог воздействовать на неё, был как бы сторонним наблюдателем. Она была странная эта сонная реальность, не мира сего, а существовавшая параллельно ему… Вот серебристая пелена коснулась глаз, казалось, прошумел ветер в вершинах леса, раздалось шелестение, словно стрекозы тёрлись жёсткми крыльями, окоём осветился багрово, как от сполохов молнии, но грома не было слышно, Антип подумал, что зарницы играют – пора колошения хлебов. Потом наступила тишина, пронзительная и чистая. Антипу показалось, что даже воздух куда-то пропал, настолько осязаема была тишина. Возникло ощущение того, что на него бросили мешок сырого песку. Он лежал, пригвождённый неведомой мощью к земле, придавленный невидимым грузом, но всё отчётливо видел и воспринимал.

Отворилась дверь избушки. На крыльцо вышел старец. Его Антип хорошо видел, словно тот стоял, освещённый луной, хотя луны на небе не было. Были лишь звёзды, большие, с кулак. Потом появилась Василиса. Лицо её было бледно в призрачном свете, но не казалось таким измождённым, каким было, когда он её вёз на лодке. Она была в длинном ночном одеянии, касавшимся пола. Старец показал ей рукой прочь от избушки. Василиса повернула голову на его жест, Антип тоже посмотрел туда и увидел ровный лужок вроде поляны с густой невысокой травой. На поляне горел костёр, не горел, скорее, светился. Огонь был каким-то неестественным, словно это было отражение огня, словно Антип предполагал, что это огонь. Видение. Что он горит, это кажется Антипу, горит в его воображении. «Костёр без огня? Знаю, что костёр, но огня нету, а костёр есть. Чудно», – подумалось ему. А вот и котелок висит на роготульке, чёрный, закопчённый. Ему показалось, что он даже слышит бульканье в котелке. Так может булькать кипящая вода или какое-то варево.

Старец шагнул со ступенек и направился к костру, за ним пошла Василиса. Он указал ей на валявшуюся подле огня плаху. Она села. Старец длинной деревянной ложкой мешал в котелке. Что он мешает, Антип видел. Но котелка настоящего не было, хотя он знал, или представлял, что старец мешает в котелке. Он хотел протереть глаза, но рука не поднималась.

Костёр затух, хотя он не горел, но Антипу так подумалось, что затух – дым перестал идти. Зато от котелка поднимался пар, как от вскипевшей пищи или напитка. Антип понял, почему ему кажется, что всё, что он видит, не настоящее: и старец, и Василиса и костёр с котелком как бы выступали из марева, или сами были маревом, как будто рисованные на прозрачной плёнке. Она иногда колебалась, как от дуновения ветра и всё, что он видел, тоже колебалось, то растягиваясь, то сжимаясь.

Из складок одежды старец достал деревянную плошку или чашку, зачерпнул из невидимого котелка взвар или ещё что, налил в плошку и протянул Василисе. Сказал ей что-то, как понял Антап, приказал выпить. Она медленно выпила. Он коснулся рукой её головы, словно погладил, и показал рукой на избушку. Она пошла к избушке, но не дойдя до неё несколько шагов внезапно исчезла. Это Антип отчётливо видел. Он сначала не понял, куда она пропала, словно её волной смыло – так неожиданно это случилось. Всё это было как туман: его видишь на расстоянии, а вокруг тебя его нет.

«Иди сюда», – как показалось, поманил его старец. Антип сначала не понял, но старец повторил свой жест – сгибая ладонь вытянутой по направлению к нему руки в свою сторону. Идти ему не хотелось. Но внешние силы, довлевшие на тело, ослабли, и против своего желания, словно загипнотизированный, Антип поднялся и подошёл к старцу. Когда он взглянул на него, то сразу отшатнулся от охватившего его страха. Ноги неожиданно ослабли, стали, как ватные, но каким-то чудом он остался стоять на земле: это был не старец, а бесплотное привидение, напоминавшее хозяина этой поляны. Вместо лица было свечение. Руки напоминали ветви деревьев, которые засохли, с облупившейся корой, гладко-коричневые и почти прозрачные, внутри которых было множество кровеносных, но пустых жил. Глаза казались водяными окнами в окружении болотных трясин. Но он не представлял опасность, его облик, странный и жуткий, говорил об обратном. Антип быстро пришёл в себя, и перестал испытывать страх. Скорее, это была оторопь от увиденного.

Над костром парило. Парило, а котелка не было, была смутная тень напоминающая котелок. Откуда этот пар?

– Вкушай, – сказал ему старец или привидение. Голоса он не слышал, но понял, что тот ему сказал.

Старец протянул ему ложку. Антип взял грубо сделанную ложку, зачерпнул пустоту и поднёс ложку ко рту. В ней ничего не было, а рот обжёг горячий напиток, напоминающий сладковатую медовую воду. Он почувствовал этот вкус.

Привидение сделало над костром и котелком полукруг рукой и исчезло. Исчезло всё. Антип лежал под телегой и не знал: было на самом деле недавно произошедшее, что он вставал и подходил к костру, или ему привиделсь это.

Над поляной ходил туман. Тонким слоем, полупризрачный зыбучей волной пластался в аршине над землёй. Седой. Косматый. Даже не туман. Это пар, как над котелком. Он существует, он есть. Он виден, и в то же время его нет.

Так находясь в непонятном оцепенении, в неосознанной дрёме, в призрачном наваждении Антип постепенно забылся и им овладело сонное состояние.

Спал он хорошо. Проснулся, когда солнце ослепило глаза. Антип быстро вскочил, больно ударившись головой о телегу, подумав, что давно наступил день. Но солнце только поднималось над лесом, роса ещё не успела просохнуть. «А что я спешу ровно на ярманку, – подумал он. – Мне же не надо куда-то спешить, а я беснуюсь». С этими мыслями он вновь растянулся на соломе. Прохлада уходила, оставляя место солнечному теплу. Антип подвинулся под телегой в уголок, где лучи солнца не доставало его.

Мысли коснулись Василисы. Как она там? Что с ней делает этот старик? Вишь ли места у него для Антипа нет в избушке. Антипа опять повело в сторону только вспомнил о старике. Где-то он этого старца видел. Не такой он уж и старец. Какой-то простой человек, помысливший себя лекарем. Или шарлатан. Мошенник. Однако мошенники обычно и занимаются своим делом, обманывая людей для своей выгоды. А этот старик? Он же не берёт денег. Если только ему дадут, сколько могут… Однако мысль, что он раньше видел этого старика, перебивала все остальные и не давала ему покою.

Он хотел сходить к роднику умыться, потом потрапезничать, однако обстоятельства не дали возможности ему этого сделать.

Распахнулась дверь избушки. На крылечко вышла Василиса. Запрокинула голову, глядя на солнце, поднимающего свой диск над лесом и такая радость была написана на её лице, что Антип протёр глаза: воочию ли он видит Василису. Она ли это? Такая резкая перемена произошла с ней за ночь. Только сейчас он вспомнил о событиях прошедшей ночи: что это – привиделось ему, приснилось или это было на самом деле? Он посмотрел в ту сторону, где ночью заметил костёр, но кострища не увидел, поляна заросла травой и нигде не было видно места, где горел огонь. Не было и роготульки, на которой висел призрачный котелок.

Так и не поняв, что было ночью, явь или сон, он выбрался из-под телеги, опять больно ударившись о доски, чертыхнулся, что набил себе синяк, проклял старца и его гостеприимство и подошёл к избушке. Василиса услышала его шаги и повернула к нему лицо. Столько радости было в её глаза, а на щеках играл здоровый румянец.

– Ох и поспала я, Антипушка, крепко, – сказала она ему, глубоко вдыхая свежий лесной воздух, напоённый запахами трав, душистого мёда и влажной земли. – И вся короста будто с меня слезла. Спасибо старцу, поднял он меня на ноги.

Антипу бы радоваться, глядя на окрепшую жену, а он скорее опечалился: вчера он вёз её совсем сомлевшую, того гляди отдаст Богу душу, а сегодня смотри, что с ней произошло за ночь – стала прежняя Василиса. Колдун и есть старик. И неведомо отчего чувство недоброжелательства проснулось к Болотному старцу и наполнило Антипову душу.

– Ты словно и не рад, что я поправилась, – сказала Василиса мужу, заметив его сумрачный вид. – Смурной какой-то. Ты не доволен, что я выздоровела? – спросила она его, глядя прямо в глаза.

– Почему не рад, – соврал Антип, отводя глаза в сторону. – Рад. Что ж мне не радоваться. Думаешь, мне было не горестно смотреть на тебя болезную…

Василиса наморщила лоб. Видно какие-то мысли пришли в голову. Но она не высказала их, а проговорила тихо:

– Не даром говорится: брат любит сестру богатую, а муж жену здоровую…

Антип пропустил слова жены мимо ушей.

– Раз такое дело, сейчас тронемся в путь…

– Прямо-таки и сейчас? – спросила Василиса.

– Прямо-таки сейчас. А что в этой дыре делать? Прикажешь мне ночевать под окрытым небом, а трапезничать родниковой водой?.. Хозяин дома не любезен ко мне… Скорее отсюда дать ноги.

– Ты отблагодари старца-то, – схватив его руку, произнесла она. – Надо отблагодарить…

Антип не успел ничего сказать, как дверь скрипнула и отворилась. На крылечко ступил старец. Был он с посохом, словно куда-то собрался, в той же одежде.

– А я думаю, куда ж ты подевалась, – сказал он Василисе, совсем не обратив внимания на стоявшего рядом Антипа. – А ты утреннее солнышко встречаешь… Домой, чай, собралась?

– Да, дедушка. Поправилась я…

– Поправилась, поправилась, – повторил старец в задумчивости как бы для себя, а потом, вдруг чего-то вспомнив, спохватился: – Я сию минуту…

Он прислонил посох к перильцу крыльца, вернулся в хижину и вынес склянку с каким-то питьём.

– Вот, возьми, – протянул склянку Василисе. – Вернёшься домой по дюжине капель принимай это питьё. Не кончай, пока всю склянку не примешь. Болезнь твою я прогнал, но для закрепления здоровья надо принимать отвар этих лесных трав.

– Благодарствую за всё, – произнесла Василиса и хотела поцеловать руку.

Старец отдёрнул её.

– В этом нет нужды. Идите своей дорогой. Он перекрестил её. – Я своё дело сделал. Остальное зависит от вас и от Бога.

– Что же с ней было? – не удержался Антип от вопроса.

– Она грехи чужие на себя приняла, – вот и сохла, – ответил старец.

– А что ей чужие принимать, у нас своих хватает…

– У кого даже с избытком… – Старец взглянул на Антипа. Рука, взявшая посох, вздрогнула.

Антип понял, что хотел сказать старец и с вызовом ответил:

– Мои грехи, мне и отвечать.

Старец внимательно посмотрел на него и опустил глаза. Потом опять поднял их и вперил в лицо Антипа.

Антип вздрогнул: он где-то видел этот взгляд – проникновенный, казалось, насквозь просекающий человека.

– Ты ответишь в своё время, когда будешь в довольстве жить и радоваться достатку. Но в одночасье потеряешь всё и изопьёшь свою чашу до конца. Черви будут точить твоё тело и не найдётся лекарства, которое бы остановило пожирание плоти. Будешь страдать, вспоминая грехи, но не найдёшь успокоения. Триста дён будешь бревном лежать, молить о смерти, но она будет медлить…

– Ты не городи, старик чепуху. Нашёл что морозить… Не верю я тебе… – Антип с некоторой долей пренебрежения окинул рубище старика. Одежда хоть и стирана, но обветшала и дышит на ладан, на локтях, под мышками наложены заплаты, хоть и аккуратно пришиты, но видно, что не женская рука зашивала, да и материя была другая. Обратил внимание на босые ноги, высовывавшиеся по щиколотки из штанов – мозолистые, огрубевшие…

– Тупо сковано – не наточишь; глупо рожено – не научишь.

После этих слов старца, Антип просто взорвался. Он выплеснул всё, что накипело у него на душе в последние минуты.

– Выбрось, Василиса это зелье, – он хотел вырвать из её рук склянку, но она спрятала за пазуху. – Лучше подальше быть от колдовства. Он меня и ночью поил каким-то зельем. – Антип с негодованием посмотрел на старца.

– Это тебе привиделось, – сказал старец. – Что наяву делают, того не боятся, а что во сне видят… Я всю ночь молился о выздоровлении жены твоей…

– Врёшь ты всё, старик, – Антипа несло в безудержную злость. – Не верю я тебе. Напустил ты здесь чар… бесовских.

– Это в тебе бесовские чары играют. Мутят тебя демоны. А ты и сладить с ними не хочешь… Видать в крови перешло это к тебе.

– Откуда ты, старик, знаешь про мою кровь, – запальчиво вскричал Антип. – Сиди здесь, как кулик, на своём болоте и куликай, а в чужую душу не лезь.

Старец молчал, укоризненно глядя на Антипа, только сухая рука, сжимавшая посох мелко вздрагивала.

– Ты это что такое говоришь, Антип! – попробовала увещевать мужа Василиса. – Как это можно? Старец помог мне. Я прежняя. Я выздоровела…

– Вот и ладно. – Он с вызовом поглядел на старца. – Выздоровела, так пойдём отсель. Не много ли чести ошиваться здесь.

– Иди, Василиса, – проговорил старец. – Всё, что мог я уже сделал. – Снял порчу с тебя.

– Что ты мелешь старик. Какая порча! Она занеможила по другой причине.

– Спасибо тебе, дедушка, – поклонилась старцу в ноги Василиса. – Век не забуду.

– Ещё спасибо говорит, – продолжал изрыгать злость Антип. – Ты не знаешь, какие он чары ночью напускал. Я не спал и всё видел. Колдун он и есть колдун…

– Идите с Богом, – сказал старец. – Тебе, Антип, крест тяжкий нести всю жизнь. Ты большой грешник. Не отмолишь ты свои грехи.

Антип вытащил из-за пазухи смятые несколько банкнот мелкого достоинства.

– На тебе деньги за постой, что я под телегой спал.

– Не надо мне твоих денег, – отвёл руку Антипа старец в сторону. – А не пригласил тебя я к очагу, чтобы не осквернял ты чистоты моей хижины. Уходи!

Антип ухмыльнулся, спрятал деньги и, взяв Василису за руку, повлёк к лесу. Она несколько раз оглядывалась. Старец сошёл со ступенек и стоял возле хижины, левой рукой опираясь на посох, а правую подняв для крестного знамения, но так и не свершил его, остановившись на полпути.

Глава третья
Глухонемая

Обратную дорогу Антип был хмурый и не разговорчивый. А Василиса, наоборот, была весела, словно заново родилась и щебетала, говоря разные нелепости, словно хотела выговориться за всё время болезни. Антипу наскучило слушать её болтовню – она мешала его мыслям, – и он оборвал жену:

– Хватит благоглупости говорить. Надоело слушать…

– Что ты такой злой, – попеняла ему Василиса. – С самого утра не в духе. На старца накинулся. Он мне помог, а ты собак на него напустил. Не гоже, Антип, так с людьми поступать.

– Я знаю, что гоже, а что негоже, – скривил губы Антип. – Заладила одно и то же: старец, старец. Колдун он первостатейный старец твой. Это чары он на тебя напустил и на меня тоже, а, помяни моё слово, приедем и опять всё так будет.

– Что ж ты такое говоришь, – всплеснула руками Василиса и неподдельный страх выразили её глаза. – Грех так говорить… Ты не хочешь, чтоб я выздоровела?..

Антип не ответил и отвернулся, глядя на зелёные воды реки.

Он и сам не мог понять, что с ним происходит. Словно шлея под хвост попала. Несёт его куда-то, будто волна то ли злости, то ли ненависти, то ли ещё чего рождается незнамо отчего в душе и вырывается наружу. И нет такой силы, чтоб её остановить, хотя, признался сам себе Антип, ему даже нравилось быть таким, самим по себе, что он злился на Василису, что она жива-здорова, на старца, который по всем статьям помог ей. Особенно на старца, хотя и видел-то он его в первый раз. И не злился, а почему-то невзлюбил его с самого начала, неприязнь или другое нехорошее чувство отталкивали от старика, хотя не было видимых причин, чтобы серчать на него. Подспудно у Антипа рождались неосознанные, невнятные мысли, вернее, их обрывки, никак не могущие связаться в одно целое. Он подсознаньем чувствовал или предполагал, что он в чём-то провинился перед старцем, но в чём и где, когда, если он его впервые увидел.

За грехи, говорит, твои расплачивается жена твоя. Если подумать тяжелейшие грехи совершил Антип. Не помог Изоту выбраться из трясины, а мог бы, молил он его о помощи – не сделал шага навстречку. Барину больному ускорил смерть… Захара под горячую руку отправил на тот свет, на нём смерть его, и эта ещё глухонемая, будь она неладна. Действительно грехов накопилось… Но он однако не особенно переживаал за это до слов старца, а теперь как бы совестно. Ну и что же идти в полицейский участок и во всём признаться?..

Василиса умолкла. Привалясь к борту лодки, она заснула. На щеках играл свежий здоровый румянец, улыбка трогала губы… Антип тоже решил немного передохнуть, вытащил вёсла из уключин, положил их на дно и предался мыслям. Можно было не грести. Лодка плыла по течению и хоть оно было неспешное, двигалась заметно. Плескалась вода о борта, словно убаюкивала их ласковым прикосновением, солнце припекало, со всех сторон тянуло свежестью.

Антип растянулся на дне, положил фуражку на лицо, чтобы солнце не слепило глаза, и предался думам. Непрошенные мысли лезли в голову, копошились там, беспокоя его. Почему-то отчётливо вспомнились последние два года. Может быть, потому, что не совсем зажили в душе события, произошедшие за это время.

После того, как он выкрал грамоту у барина, жизнь его, как он посчитал, не задалась, всё пошло сикось накось. Ну и что из того, что у него в потайном месте лежал кусок кожи с письменами, которые он не мог разобрать, как ни старался, лишь в общих чертах понял, что в скиту закопаны сокровища. Была дана и карта, где они спрятаны. Карту он хорошо изучил и знал её на память. Но скит большой, в каком месте закопан клад? Ему казалось, в том месте, куда вели прерывистые линии и где был изображён отчётливо видимый восьмиконечный крест. Он твёрдо знал одно – надо копать в скиту, иначе клад не найдёшь. Однако копать в это время он не собирался, и эта мысль постепенно ушла на задний план.

Время было молодое, другие заботы жили в душе. Ему было за двадцать, пора было думать о женитьбе, а не о поисках золота, на которые, как он полагал, уйдёт много времени. А здесь ещё батюшка с матушкой стали его поторапливать: дескать, жизнь идёт, ты ещё не перестарок, но дело к тому движется, невест в округе хоть отбавляй, парень ты не красавец, но не бедный, эвон после нашей смерти какой куш достанется – мельница, не у всякого деревенского парня такое богатство. Пилили они его пилили, и он стал на полном серьёзе подыскивать будущую половину для брака.

Однако торной дорожки к запланированному счастью не получилось. Он и сейчас без дрожи не может вспомнить недавнее время, когда получил от жизни, первую в своей безмятежной жизни оплеуху, а скорее всего, тяжелый удар.

Присмотрел он себе в Дурове невесту Глафиру Кныкину, девку красовитую, из зажиточный семьи. Отец её Матвей Сидорыч Кныкин держал в деревне лавку, где торговал селёдкой, солью, спичками, чаем… Мужик был с характером, деревенские боялись его по причине резкого необузданного характера, но относились уважительно. Антип хоть и был неказист – длинён, рыж, с ухватками неуклюжими, но как говорили в народе, с лица не воду пить. Зато семья была уважаема. Глафира сначала не больно льнула к Антипу, были парни и покрасовитей, и по обходительней, но все как на подбор голь перекатная, а разбогатевший Кныкин не собирался отдавать дочь за бедноту. Чтобы она нос не воротила от Антипа, раза два проучил для острастки – ремнём по толстой заднице, приговаривая: «сама не писана красавица, вон рожа вся в угрях, а нос воротит. Иди замуж за Маврюту, но учти – в приданое получишь ушат с обечайкой да веник с шайкой».

Маврюта жил в их деревне, по соседству, ровесник Глафиры – парень кучерявый, особистый, с белозубой располагающей улыбкой, но голь перекатная. В стужу его отец Матвей Маврютин старыми штанами шею себе от холода оборачивал – не мог купить тёплого шарфа, являясь по этой причине посмешищем всей деревни. Да и лежебока был, зиму сидел на печке, ковырял в носу, хотя и летом в погожее время не утруждал себя заботами, одним словом, лодырь был несусветный. Кроме сына, было пять дочерей, и все ходили в одних валенках – не мог из-за лентяйства своего подшить обувку. Всё ждал, что счастье к нему само придёт, обласкает его и семью… Не стала ломаться Глафира, на досуге подумав, что прав отец, говоря: не та счастлива, которая у отца, а та счастлива, которая у мужа. А будет ли она счастлива с Маврютой, да если и тятенька в приданом откажет, когда осердится. Так подумала Глафира, и Антипа стали принимать в доме Кныкина, как будущего жениха. Уже и сговор намечали, а там сватов засылать.

Мельника Маркела в округе уважали, как ни как не крестьянин какой, а мельник – фигура исключительная по тогдашним понятиям. Да и семья была работящая. Всё складывалось наилучшим образом, но тут приключилось нечто, что повлияло на дальнейшую судьбу Антипа, вернее, на предстоящую его женитьбу.

Случился здесь казус, за который дорого заплатил Антип. Время было молодое, кровь бурлила и играла, да не в том месте, где было бы надобно. Так получилось, что обесчестил он девку из дальней деревушки. То-то шуму было. Молва быстро разлетелась по округе. Вскоре дошло и до старого мельника с мельничихой.

Антип уж и думать забыл о своём приключении да и не придал ему серьёзного значения, предавался мечтам о выгодной женитьбе на богатой невесте, как однажды Маркел, открыв дверь в горницу, позвал его:

– Антип, выйди-ка.

– Зачем? Скажи? Дела у меня. – Антип собственноручно пришивал лаковый козырёк к новой фуражке, протаскивая суровую нитку в отверстия, проделанные шилом.

– Иди я сказал. – Голос Маркела стал твёрже.

Антип про себя нехорошо выругался, что отбивают по пустякам от дел, но оставил своё «рукоделие» и поднялся с лавки. В сенях было полусумрачно, но Антип углядел, что лицо Маркела было не таким, каким обычно привык он его видеть: брови сдвинулись к переносице, нос налился кровью. Так бывало, когда он сильно перепивал или очень сердился. Было видно, что он не в духе. Перед этим Антип видел в окно, как он что-то резкое говорил Прасковье. Та слушала, всплескивая руками, и вздыхала, и охала, и схватывала виски руками, как от сильной боли и, как заметил Антип, взглянула страдальческим взглядом в сторону сына, видневшегося в окошке и, качая головой, отошла от Маркела. Шла она понурая и сгорбленная. Антип не придал этому никакого значения, продолжая заниматься своим шитьём. Он думал, что это их какие-то дела. Но сейчас, когда отец вызвал его в сени и он увидел его свирепое лицо, понял, что разговор родителей перед домом касался его.

Маркел втолкнул Антипа в просторный прируб, где опочивал в жаркое время года и запер дверь.

– Матери не ровён час слушать наш разговор, – сказал он.

Антип понял, почему не с того как бы не с сего, Маркел решил с ним поговорить. В руках у отца были ремённые вожжи. Ничего больше не говоря, он намотал их на руку и концами что было сил хлестнул Антипа по спине. Замахнулся ещё.

– За что, батя? – закричал Антип, подставляя руки под удары

– А ты не знаешь, сучье отродье! Под носом взошло, а в голове не посеяно. – Ещё раз ударил по плечам Антипа. – Верста коломенская ростом, а дури… Не знаешь за что? А ты напряги память-то..

– Что мне напрягать! Ничего я не сделал такого…

– Ничего он не сделал! А кто надругался над девкой?

– Над какой?

– Он ещё прикидывается…

– А кто тебе сказал?

Спрашивает – кто сказал? Сорока весть на хвосте принесла…

– А ты верь всем. Приехала баба из города, привезла вестей три короба.

– Ты мне зубы-то не заговаривай. Умён стал. Накинулся, как кобель паскудный.

– Так…

– Иль не знаешь, что цыган в своём таборе лошадей не ворует… Мало я учил тебя уму разуму. Свадьба была уже сговорена, невеста готова под венец идти, а он…

И Маркел стегал и стегал Антипа. Тот только поворачивался то одним, то другим боком, защищая лицо и глаза поднятыми руками.

В дверь забарабанила Прасковья, услышав крики мужиков и резкие удары ремней.

– Отец, прекрати! – кричала она. – Перестань. Открой!

Маркел бросил вожжи в угол.

– Уйди, Прасковья, сами разберёмся. Не вмешивайся. Дело мужское…

– Грех попутал, батя. – Красное от природы лицо Антипа больше закраснело, а может удар вожжей полоснул по лицу.

– Грех попутал! – передразнил его Маркел, скособочив рот. – Башкой надо было думать. Теперь не жди хорошего. Что скажут люди? Ему жениться надо, а он вздумал чужую девку брюхатить…

– Да я…

– Молчи, сучий кот.

– Так она сама… не отказывалась.

– Не отказывалась. Тьфу!

– Святой истинный крест. – Антип хотел перекреститься, но Маркел не дал ему этого сделать, ударив по руке.

– Он ещё крестится…

– Так и было…

– Где ж она тебе дорогу перешла? – Маркел стал отходить, лицо приобретало спокойное выражение.

– Где, где! – Антип ещё не справился с волнением и отвечал отрывисто, шумно дыша. – Так я… шёл от Глафиры…

– От Глафиры. Глафира-то постепенней, до свадьбы не обломится, а тут задарма… – Маркел вздыхал и качал головой. За дверью всхлипывала Прасковья, но не уходила, прислушиваясь к разговору.

– Ну говори, рассказывай, что стоишь как пень…

Антип вздохнул и продолжал:

– Бес попутал. – Он чуть не прослезился.

– Бес попутал… Говори-и!

– Темне-ело. Вижу девка идёт, несёт в горшке масло топлёное. Хотел обогнать, а тут чёрт меня дёрнул благое дело совершить. Дай, говорю, помогу. Хотя, что помогать-то было: не велика ноша – горшок.

Она молчит. Взял я горшок – понёс. На задах присел на бревно. Присела и она. Я поприжал её. Молчит. Дальше – больше. Чтоб я ни делал – молчит. Ну и…. Она и слова против не сказала…