Текст книги "Огненный скит.Том 1"

Автор книги: Юрий Любопытнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 43 страниц)

Глава восьмая
Исповедь Прасковьи

Этим же летом, в жаркий июльский день, Маркел, собиравшийся поправить протекающую на мельнице крышу, будучи выпивши, упал с высоченной лестницы и, провалявшись, стеная и охая всю ночь на постели, к утру умер.

Прасковья тяжело переживала кончину мужа. Ей нездоровилось. Как-то мыла полы, окна были распахнуты настежь, гулял ветер. Она, видно, простыла. Её колотил озноб, она надрывно кашляла. Василиса поила её разным питьём, настоянным на травах и Прасковья вскоре встала на ноги. Вроде бы налаживалась прежняя жизнь, только без хозяина мельницы. Однако Прасковья была не прежняя. Какие-то думы бередили её сердце. Выполняя какую-либо работу, она могла застыть столбом, с тряпкой или ухватом в руке и стоять так несколько минут, глядя перед собой невидящим взглядом. Говорила, что сильно болит голова и перед глазами плавают радужные круги.

Как-то пошла, как обычно поить скотину, но на мостках споткнулась о порог и упала. Не стала владать правая рука и заплетался язык. До города было далеко, и Антип на лошади поехал в Спасское-на-Броду, где жил на даче уездный доктор. Он осмотрел Прасковью, но утешительного ничего не сказал. Сказал, что нужен уход, и она возможно скоро отойдёт, но это дело долгое, может случиться и второй удар.

Прасковья отошла, стала подыматься с постели и даже пыталась выполнять кое-какую домашнюю работу, приволакивая ногу. Этому противилась Василиса, жалея свекровь, Но та не слушала её. Потом опять упала и больше не вставала с постели. На теле – пятках, предплечьях, в других местах образовались чёрные пятна – пролежни. Дни её были сочтены, но только было неизвестно, когда это произойдёт. Иногда она впадала в забытьё, иногда приходили минуты просветления, и она могла говорить заплетающимся языком, большей частью непонятно, но Антип, уже привыкший к разговору матери, смысл улавливал.

Антип ждал её кончины. Он и раньше покуривал, а после смерти отца стал курить по-чёрному. В огороде рос самосад. Он срезал ветви и листья, сушил их, делал самокрутки и вдыхал в лёгкие едкий дым, считая, что этим отвлекает себя от горьких мыслей.

Василиса и прежде со свекровью ладила, никогда ей слова наперекор не сказала, да и Прасковья ни словом, ни делом, даже намёком не обижала сноху. Поэтому Василиса по мере сил помогала матери, ухаживала за ней, меняла постельное бельё, переодевала и выполняла другие необходимые действия по уходу за лежачим больным. По вечерам только, чтобы мать не слышала, плакала, уткнувшись в плечо Антипа, вспоминая свою сиротскую долю, и повторяла:

– Что же мы будем делать одни на мельнице, Антипушка. Как мы будем жить без родителей.

– Бог поможет, – отвечал Антип, в душе думая, что на Бога надейся, а сам не плошай. Он и сам не представлял, как будут жить, когда останутся одни. Вот отец ушёл, теперь мать готовится.

Однажды дело было к вечеру, Антипа во дворе окликнула Василиса и сказала, что мать требует его к себе, желая что-то сказать.

Он выплюнул цигарку, пришёл в комнату – полутёмную каморку: окна были полузанавешены, но даже в полумраке заметил, какие изменения произошли с матерью. Она лежала полувысохшая, повязанная белым платочком, из-под которого выбивались спутанные седые пряди, нос заострился, обозначив горбинку, рот провалился и только глаза ещё жили в омертвелом теле. Она поправляла рукой складки на одеяле и перебирала их мелкими движениями и всё не могла собрать и расправить. Другая рука неподвижно лежала поверх одеяла.

Антип сел в изголовье и взял руку матери в свою. Рука была чуть тёплая, но ощущал Антип, что уже нет внутренней живительной силы, которая наполняет организм жизнью.

Прасковья пошевелила губами. Василиса, бывшая рядом, сообразила и дала попить из чайника воды. В горле Прасковьи хрипнуло, она отхаркала скопившуюся слизь и сказала. Голос был слабый, но слова она произнесла отчётливо.

– Антип, слушай меня. Сядь поближе, чтобы лучше слышать. – Она передохнула, глядя, как Антип устраивается на скамеечке возле постели, облизала сохнувшие губы и продолжала: – Видно, смертушка пришла за мной, теперь не отвертишься, да и устала я карабкаться, пора уходить…

– Ну что ты говоришь, мать…

А что слышишь. – Она опять передохнула. – Отец-то, Маркел, значит, всё талдычил, пока был жив: «Не говори, мать, не говори. Любить нас не будет». Ну а теперь поскольку его нет, а я при смерти, скажу, как на духу.

Василиса тихо удалилась, чтобы не слышать разговора сына с матерью.

Прасковья закрыла глаза и показалось, что впала в забытьё, но это было не так. Она, видно, подбирала слова, которые хотела сказать.

– О чём ты, маманька? – Антип не понимал, о чём завела мать разговор. Может, впервые за многие годы, прожитые бок о бок с родителями, он воочию осознал, что теряет вторую опору в жизни – мать. Когда родители были рядом, он не замечал их, это было так естественно, что они подле, как то, что есть солнце, луна, смена дня и ночи, а теперь, глядя на высохшее длинное тело матери под лоскутным одеяльцем, защемило у него в груди и больно стало, и стал он как бы сиротой. Вот она уйдёт и останется он один на всём белом свете…

А Прасковья, открыв глаза, продолжала:

– Может, и прав был Маркел, не стоило об этом говорить, но раз начала, надо закончить.

– Я тебя не пойму, маманька, – сказал Антип, в душе предчувствуя что-то такое, отчего у него похолодеет сердце. И не ошибся.

– Подай водицы… В ковшичек зачерпни из ведёрка в сенцах. Похолодней… Губы сохнут…

Антип прошёл сени и принёс оттуда в деревянном ковшике с резной ручкой воды. Прасковья отпила несколько маленьких глотков и отдала ковш. Облизала губы, закрыла глаза, будто готовясь к чему-то страшному и произнесла:

– Не наш ты сын родной, Антип.

У Антипа вмиг перехватило дыхание и пересохло во рту – таким было неожиданным признание матери.

– Как не ваш… сын.

Он уставился широко раскрытыми глазами на Прасковью. Казалось, ярче загорелись волосы на остром черепе.

– А чей же… я?

– Не знаю.

– Что ты говоришь? Очнись, мать!.. Это болезнь говорит.

– Не болезнь, сынок. Это на самом деле так. Маркел нашёл тебя на крыльце, в корзине, в лютую стужу, зимой. Кто-то принёс и оставил тебя у нас. Такой ты был золотушный да в коросте, видно худая жизнь была… Записка была с именем, каким тебя нарекли… Выходили тебя, вынянчили с отцом. Имя оставили, что нарекли родители или кто ещё…

Антип сидел, как громом оглушённый, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Его словно парализовало.

Придя в себя, с трудом выдавил:

– Зачем ты мне это сказала, мать? Оставался я бы в неведении…

– Не знаю. Глодала эта дума меня всю жизнь, как вспомню. Как-то негоже уносить в могилу… Вот сказала и легче мне стало. Как бы исповедовалась я перед тобой. Теперь могу и спокойно отойти.

– Душу ты мне перевернула, – проворчал Антип. – Теперь и я буду жить с этим камнем: а чей я сын настоящий.

Он хотел ещё что сказать, но посмотрел на мать. Она закрыла глаза и впала в забытьё.

Пока не похоронил он мать, разговор с ней не бередил его мозг, не до этого было, забота об умирающей, разные хлопоты… А как отнесли её на кладбище, её исповедь вернулась в сознание и обожгла его с новой силой. Как посверком молнии осветился его мозг. Вспомнился Изот. Наверное, потому, что пришли на память его слова, что он взлелеял Антипа младенцем и оставил его хорошим людям. Подумалось, что не напрасно Изот пришёл на мельницу и остался у них работать, видно хотел помотреть на мальца, которого оставил на крыльце. Вспомнил, как не отозвался на слова Изота о помощи на болоте, как столкнул его в трясину.

Неожиданно, вспышкой, мелькнул в мозгу образ болотного старца. Вот кого он напомнил ему – Изота. Нет не обличьем – прошло столько лет, человек стареет, меняется, да и шрама у Изота не было, а манерой говорить, знакомыми движениями… Неужели Изот? Он спасся. Эти мысли будоражили душу, взбаламучивали её, как волны море, и не успокоившись, накатывались и накатывались…

Кто он, этот болотный старец? Если не Изот, то кто? Антип перестал жить, как ему казалось. Что бы он ни делал, всё валилось из рук. Он не мог есть, спать. Перед глазами стоял образ Изота, который иногда расплывался и превращался в болотного старца. Не в силах терпеть это смятение души, он сказал Василисе, которая ждала ребёнка, что он отлучится дня на четыре в город. Она не стала его удерживать, полагая, что дело, видно важное, Антип в последнее время после похорон маменьки, совсем извёлся, лица на нём нету, и отпустила мужа, считая, что в его отсуствие с ней ничего не случится.

Антип добрался до Сухого Брода, взял у Никонора лодку – Дарью тоже уже похоронили – и отправился знакомым путём до Лиховой поляны. Он не знал, что скажет старцу, как себя поведёт с ним, считая, что кривая куда-нибудь да выведет. Ему просто хотелось проверить свои сомнения: чем больше он думал, тем больше болотный старец напоминал ему Изота. Ещё в ту встречу, когда он впервые увидел его, тогда уловил какое-то сходство с кем-то знакомым, только не мог опредлить, с каким знакомым. И только сейчас сообразил, что напомнил он ему Изота.

Ему теперь стало понятно поведение старца при появлении Антипа. Если он узнал Антипа, как он должен был отнестись к своему врагу? Ведь Антип враг ему, его убивец. Он столкнул Изота в трясину и не подал руку помощи. Каким-то образом Изот выбрался из болота, но не стал мстить Антипу? На его месте Антип бы отомстил своему обидчику. Однако Изот был не такой. Воспитанный в староверской общине, он не обагрил бы руки в крови.

А может, это и не Изот. Думается так Антипу да и только. У Изота не было шрама через всё лицо, а у того старца?.. Ну и что такое шрам. Антип не знает, что с Изотом потом произошло, может, и шрам появился в результате каких-то деяний…

Так в догадках, в спутанных мыслях плыл Антип по реке к Лиховой поляне, не боясь досужих разговоров о гибельном этом месте.

Вот и валун, напоминающий голову лошади. Он привязал лодку к стволу ольхи, засунул взятый из дома топор за пояс, перекинул через плечо котомку с запасом еды и пошёл в сторону Лиховой поляны.

Он здесь не был больше года и в памяти были свежи ориентиры, которые он запоминал, когда с Василисой добирался до старца. Лес не изменился. Только, может, кусты немного подросли. Однако он плутал, несколько раз возвращался, стараясь отыскать незаметную тропку.

Проплутав более часа, он подумал, что заблудился и у него сжалось сердце от этой мысли. Однако он нашёл Лихову поляну. Вот и дубы, вот и хижина. Почти не изменилась, только стала чернее, чем была. И поляна вокруг неё заросла густой травой, лебедой, крапивой и чёрной полынью почти по пояс. Ни следочка, ни примятой былинки…

Сердце Антипа громко стучало, когда он ступил на прогнившее крылечко и толкнул дверь. Она была не заперта. Он вошёл в хижину. Пол был ещё довольно крепкий и можно было без опаски ступать на половицы. В маленькое оконце, затянутое по углам паутиной, проникал тусклый свет. Почти половину помещения занимала русская печь с полатями, у окна стоял сколоченный из грубых досок стол, был колченогий табурет и сухая осиновая плаха, вернее, чурбак с прибитой к торцу доской, как определил Антип, тоже в виде табурета. На стене висела самодельная полка. На ней лежала глинянная миска с отбитым краем, несколько фарфоровых чашек, потерявших первоначальный блеск и краски, которые слиняли. Глиняный горшок, кринка. Из утвари более или менее нормальный вид имел небольшой на четверть ведра медный самовар с конфоркой. Но заварного чайника, как ни осматривал Антип помещение, не нашёл. В углу валялся светец, сделанный из дубового корня и двух привязанных к нему полосок ржавого железа, куда вставляли лучину. Маленький огарочек свечи стоял на полке. Больше ничего не было.

Антип заглянул в маленький чуланчик, где валялись нечто наподобие сит или лукошек, ушат, но было темно и Антип не стал ничего трогать и смотреть. Висела полуистлевшая одежда. Антип снял с гвоздя оказавшийся под рукой кафтан, вынес на крыльцо. Даже было трудно определить, что это кафтан, настолько он обветшал и рвался при малейшем прикосновении, истлевший и заплесневевший так, что Антип с трудом распозновал, какие части остались от одежды. Его привлекла единственная позеленевшая медная пуговица. Он взял её пальцами и перегнившие нитки оборвались. Пуговица ему была знакома. Где он видел такие простые медные пуговицы, словно на шинели, но без рисунка, гладкие. Он вспомнил – такие пуговицы были на кафтане Изота.

Как кафтан попал сюда? Значит старец это и был Изот! На лбу Антипа выступила испарина. Изот, наверное, узнал его, поэтому и не пустил на порог.

Антип походил вокруг хижины, но никого не было, сходил на родник, ополоснул лицо. Старца не было. Он или умер, или ушёл отсюда. Антип после посещения хижины понял, что старец был Изот. Значит он не погиб. Потом сомнения опять овладели им. Не у одного же Изота на одежде были такие пуговицы. Помнится, он точно такие же видал на ком-то из деревенских, кто привозил на мельницу зерно для помола. С чего он взял, что этот старик со шрамом Изот? Из-за пуговицы? Конечно, старец чем-то напоминал Изота, манерами что ли? Фигура у него была старческая, высохшая. У Изота борода окладистая, широкая, у старца выбеленная сединой, длинная. Что ж могла и поредеть, и спину время согнуть.

Так и не придя к единственному заключению, Антип не слоно хлебавши вернулся домой, но какая-то червоточина жгла его изнутри, когда он вспоминал об Изоте и о болотном старце.

Глава девятая
Нечистая мельница

Василиса была на сносях, скоро должны были случиться роды, и Антип от греха подальше отвёз жену в город к родственникам, к жене отцова свояка Герасима, который к тому времени отдал Богу душу и его жена жила одна в большом доме и была рада приезду Антипа с Василисой – хоть на короткое время скрасят её одинокую жизнь.

– Ты ни в чём не сумлевайся, – говорила она Антипу за столом, угощая его и Василису наваристыми дымящимися щами. – У меня есть в городе старая приятельница повитуха. Я завтрева её навещу. Уж она присмотрит за Василисой… Да на крайний случай и доктора есть в земской больнице. Так что родит в лучшем виде.

Антип был рад, что сбагрил Василису на руки бабке Матрёне. Мельница на отшибе, коли что не так пойдёт, до людей не докличешься. Зачем ему лишние заботы.

Доев щи и отложив ложку в сторону, он сказал:

– Я не сумлеваюсь. У тебя ей будет лучше. Приглядите, ежели что. А у нас в лесу на семь, а то и более вёрст ни одного человека. А мне боязно в таких обстоятельствах оставаться одному с Василисой. Мало ли что произойдёт.

– Правильно, Антип, рассуждаешь. При этом деле без женщин не обойтись. А ты один, как перст. Да и что толку от мужика. Мужик он и есть мужик…

Антип стал собираться домой. Матрёна перекрестила его и сказала:

– Ну прощевай, Антип. Загляни через недельку, авось с приплодом будешь. Как рад пополнению?

Антип отвёл глаза, но сказал, кисло улыбаясь:

– Како слово. Конечно, рад.

Прощаясь, Василиса сказала:

– Чтой-то опять я не в своей тарелке. Предчувствие у меня нехорошее…

– Не бери в голову, – ответил Антип. – Родишь, заживём пуще прежнего.

– Я здесь раздумалась очень. И старцу не стала верить. – Она прислонилась к балясине крыльца. Необъятных размеров живот выпирал из широко скроенного платья. – На мельнице это было. Я из склянки, как старец сказывал, по капельке-то его зелье и пила. Пила, а не в здоровье мне оно. Позеленело оно, тухлым из него несёт. Думаю, обманул старец… Вся в думах и извелась.

Антип проглотил неожиданно подступивший к горлу комок. Вспомнил, как вылил снадобье в реку, а в склянку набрал забортной воды. Отвёл глаза, чтобы не увидеть взгляда жены и пробормотал:

– Знамо, колдун старик. Я ж тебе тогда ещё говорил.

– Я уж было и согласилась в душе с тобой…

– А что же помешало, – Антип подозрительно взглянул на жену.

– Сон мне перед отъездом сюда приснился, – сказала Василиса и замолчала.

– Что за сон? – спросил Антип. Зная, что жена скоро родит, он не показывал своего несдержанного характера, стараясь не беспокоить Василису.

– А старец мне приснился. Сидит на пеньке с клюкой, а я перед ним стою. Он и спрашивает: «Пьёшь ли, Василисушка, снадобье моё?» – «Пью, пью – отвечаю, – как и наказывал. Но не впрок оно мне идёт, не на пользу».

– Не может того быть, – отвечает старец. – Ты его держишь в тайном месте, как я сказывал?

– Да нет, дедушка, в изголовье у меня под периной.

– А ты проверь его. Налей чуток на стол да поднеси спичку. Займётся огнём, значит оно, а ежели спичка погаснет, значит не лекарство это…

Сказал и исчез. А я одна у пенька стою. Проснулась и сразу за склянку. Она внутри жуть позеленела, мохом стала обрастать водяным. Капнула я капельку на столешницу, поднесла спичку, а она зашипела и потухла… Подменили мне лекаство, – заключила Василиса, выжидательно глядя на Антипа.

Тот отвернулся и буркнул:

– Кто тебе мог его подменить?

– Не знаю. Но я поверила старцу. Когда я пила в его избушке, капая по капельке на хлеб, живительное оно было, пахло лугом или лесом, приятно, а как вернулись на мельницу водой глубокой стало нести, затхлостью.

Антип хотел сказать, что старик так назло сделал, при нём лекарство было одним, а как уехали, превратилось в другое, но не стал говорить.

– Так поеду, – прервал он разгоор о склянке. Найму работников, чтоб по хозяйству управились, наказ дам, и снова сюда… А что сон приснился, так мало ли что может насниться. Не бери в голову, – поторил он, спускаясь со ступенек.

– Езжай, – убитым голосом прогорила Василиса. Что-то хотела сказать ещё, на глаза навернулись слёзы и она скрылась в каморке.

Выезжая из города, подумал, что прав, наказав Матрёне, чтоб присмотрела за женой, наградил её подарком – шёлковым полушалком цветным с золотыми кистями, и пообещал ещё отблагодарить, ежели всё будет исполенно по уму.

Дня через три выпало у него свободное время, и он решил съездить в город на одну ночь, узнать, как там Василиса. Наказав работнику, чтобы он не забыл покормить живность и загнать кур во двор, запряг лошадь и часа в два пополудни поехал в Верхние Ужи. Погода была пасмурная, раза два принимался мелко сеять чутельный дождь, но дороги не испортил. Скоро проглянуло солнышко, и лошадка веселее побежала по дороге, иногда задевая низко нависшие ветви кустарников, и они обдавали Антипа холодным дождём.

На середине дороги он повстречал верхового. Это был племянник Матрёны Роман. Он скакал на взмыленной лошади. Увидев Антипа на телеге, осадил коня.

– Антип, – закричал он. – Там Василиса!..

– Что Василиса, – гаркнул Антип, останавливая лошадь.

– Василиса, того… – Он не мог произнести от волнения слова.

– Да говори же? – в свою очередь закричал Антип от предчувствия чего-то неладного.

– Умерла она!

– Как умерла. – У Антипа от услышанного скривило рот. – Когда? Как!

– Да роды начались. Позвали повитуху… Она и умерла.

– А рёбёнок? – сквозь сведённые зубы проговорил Антип.

– Так не было ребёнка, сказала повитуха.

– Как так не было. А что же было?

– Не знаю. Вот тётка срочно послала меня сообщить…тебе.

Некоторое время он ехал за телегой, а потом спросил Антипа:

– Может, я поскачу?..

Ни слова не произнеся в ответ, Антип махнул рукой: дескать, езжай.

Всю дорогу Антип ехал в горестных думах. Как же так. И Василиса умерла. И ребёнка не было… Как же не было? Живот был, а ребёнка не было…

У Матрёны, посмотрев на обмытую и уложенную на лавку Василису, он помчался к бабке повитухе узнать, что случилось с Василисой. Повитуха, известная на все Ужи, женщина лет пятидесяти, дородная, говорили, что училась у докторов повивальному делу, усадила его на стул, налила чаю. Сама села напротив него и сказала:

– Покинула Василисушка нас, царство ей небесное. Теперь пребывает в райских кущах.

– А ребёнок? – спросил Антип и почувствовал, что охрип.

– Так пустая она было. Не было ребёночка-то.

– Как же так? Так не бывает.

– Не бывает, но было. Не знаю, что и сказать тебе. Всё было, как и бывает. Воды схлынули, а с ними и живот пропал… Не знаю, что и сказать. – Старуха вытерла обветренные губы концом платка. – Враз её и не стало…

Вернулся к Матрёне, положили тело во гроб, поставили на телегу, и Антип отбыл на мельницу. Никто его не сопровождал по причине старости и плохого здоровья родственников. Дорогой вспомнил разговор Василисы, что подменили ей склянку с лекарством от старца. Тогда не сумел в этом признаться ей Антип, и может, от этого действия он потерял Василису? Однако благие мысли недолго занимали его голову. Это старик болотный заколдовал её. Чтобы было горше Антипу.

На прощанье Матрёна угостила его лёгкой наливкой, но в изрядном количестве, и Антип, засидевшись за столом, припозднился.

Темнота упала в середине пути, в чаще леса, но Антип, ещё не отойдя от горячительного и облизывая хмельные губы, не переживал, что приедет на мельницу ближе к полуночи. Его никто там не ждал, и можно было не торопиться и не переживать. Лошадь сама его везла знакомой дорогой, а он, разомлев от принятого, сладко спал на телеге, поджав к животу колени, привалясь спиной к гробу, и мычал, подбирая слюни из пахнувшего спиртным рта.

Проснулся он от того, что телегу перестало качать из стороны в сторону. Это спокойствие нарушило его сон, и он открыл глаза. Сначала не сообразил, где находится. Но, когда глаза привыкли в темноте, понял – он был у ворот на мельницу. Телега задела переднем колесом за верею и застряла. Лошадь не в силах сдвинуть возок, лениво ждала помощи.

Зевая и похлопывая ладошкой по рту, Антип спрыгнул с телеги, поёжился от ночного холода – был он в рубахе и жилетке, пиджак валялся в головах, – высвободил колесо и тронул лошадь. Она привычно неторопливым шагом пошла к конюшне. Окончательно продрав от сна глаза, Антип вдруг остолбенел, не поняв, кажется ему это или нет. В трех оконцах передней горел жёлтый скудный свет. Он протёр глаза, подумав, что ему померещилось спросонья и спьяна, хотя хмель давно вышел. Однако, сколько он не тёр глаза и не мотал головой, стараясь сбросить оцепенение, это не помогло: оконца продолжали светиться. Недоброе предчувствие коснулось его. Неужели в его отсутствие на мельницу забрались воры. Какой же он дурак, что не сказал работнику, чтоб он дождался его возвращения. Жадность подвела. Чтобы меньше платить, он сказал ему, что, как загонит скотину в хлев, пусть идёт домой, хотя батрак сказал, что может дождаться его приезда. А Антип пожалел несколько копеек. Вот теперь и расплачивается… А может, это работник не ушёл? Ждёт его в доме дожидается…

Он остановил лошадь, забросил на телегу вожжи и осторожно стал пробираться к оконцам. Было тихо. Лишь скрипело колесо телеги, повинуясь шагам лошади, которая шаг за шагом приближалась к конюшне, где её ждала еда. За рекой глухо проухал филин, ему откликнулась нездоровым визгливым голосом еще какая-то птица и снова наступила тишина.

Антип приблизился, тихо шагая, стараясь не шуметь, подумав, что и на улице могут быть воры на карауле. Осторожно поднялся на завалинку и заглянул в окошко. Оно было незанавешенным, и он увидел за продолговатым столом до янтарного блеска выскобленным Василисой до отъезда, где они обыкновенно принимали гостей, когда они наведывались на мельницу, четверых мужчин, игравших в карты. На столе горели свечи, вставленные в бронзовые шандалы. Антип подумал, откуда у них подсвечники. Свечки были на мельнице, имелись на всякий случай, если керосин кончался. А так жгли лампу. Но подсвечников сроду не имели. Ещё трое находились в комнате: один сидел на лавке, двое стояли друг против друга и, казалось, о чём-то говорили. Сидевший на лавке огромного роста в треуголке и в зелёном камзоле курил длинную трубку. Антип видел, как он выпускал изо рта дым. Один из стоявших был бородатый, в чёрном камзоле. Он что-то рассматривал находившееся в его руках. Приглядевшись, Антип в ужасе отпрянул от окна – в руках чёрного был голый череп, матово сверкнувший покатым лбом. Однако что-то привлекло его в комнате, что-то знакомое мелькнуло в проёме двери. Он снова приник к окну и остолбенел: в переднюю вошла Василиса.

Не в силах продолжать смотреть, Антип соскользнул с завалинки и очертя голову бросился прочь от дома. У запруды остановился, лихорадочно вытирая пот с лица. Мысли громоздились в голове, нахлёстывались друг на друга, это было сумбурно и неосознанно, и он не мог привести их в порядок, как этого не хотелось ему. Он содрогался от ужаса и страха, дикого и жуткого, ни разу не переживавшего такого за всю свою жизнь. Зубы не выбивали мелкую дрожь, а застыли, стиснутые челюстями, словно склеенные, и он не мог их разжать.

Только минут через пять или шесть сумел придти в себя и стал осозновать окружающий мир. Он присел на берегу и невольно взгляд остановился на тихой воде, разлившейся недалеко от ног. Ему показалось, что её уровень постепенно понижается: вот былинки травы, легко держащиеся на воде, опустились вниз, прилипнув к глинистому берегу, обнажился и сам берег: появились чёрные коряги, промоины в глине и что-то наподобие нор, Антип подумал отчего-то о налимах, которые забиваются в такие норы. Вода стала уходить очень заметно, будто в дне водоёма образовался большой свищ, в который она устремилась.

Когда дно вблизи берега обнажилось, увидел человека, лежавшего на животе, в зелёной тине, раскинув руки. В илистых ямах били хвостами серебристые рыбы, оказавшиеся в гибельной ловушке. Антип хотел уйти с этого места, чтобы ничего не видеть, но безотчётная сила удерживала его на берегу. Через минуту он повиновался этой силе, направившей его к утопленнику. Подойдя, перевернул тело, машинально отметив, что одежда утопленника, как ни странно это показалось, была сухой. Бессознательное внутреннее чутьё ему говорило, что перед ним человек, которого он знал и сейчас узнает некую тайну, посмотрев ему в лицо. Так и произошло. Перевернув тело, он обомлел. Перед ним лежал мёртвый Изот. Он поднял тяжёлые веки и железной рукой схватил наклонившегося над ним Антипа. Антип дико закричал и стал выдёргивать руку. Но захват был настолько сильный, что его одежда трещала под пальцами Изота. Наконец ему удалось освободиться из скрюченных пальцев Изота, и он побежал, насколько хватало сил, за ворота. Юркнул в кусты и повалился там, смотря из-з веток не гонится ли за ним Изот. Сердце бешено колотилось, готовое вырваться из груди, во рту пересохло, а с лица лил обильный пот страха.

Очнулся он под утро. Ярко светило солнце, пели птицы. Он осторожно раздвинул ветки, поозирался по сторонам и вышел к воротам. Вошёл во двор. Было тихо. Вода плескалась в берега плотины, чистая, почти прозрачная, в отдалении, как всегда распластали по воде широкие листья жёлтые кубышки, над пригретой солнцем осокой летали утренние стрекозы, отсвечивая изумрудно-синим, нечто вроде лёгкой белесоватой дымки расходилось в дальних омутах. Не выпряженная лошадь, таская за собой телегу, мирно щипала траву… Антип посмотрел на телегу и чуть не обмер: крышка с гроба была сорвана и домовина была пуста… Тело Василисы исчезло. Значит, его зрение не обмануло – в доме была Василиса! Он вытер внезапно вспотевший лоб. Что-то странное творилось в последнее время. Он не мог свести концы с концами…

Антип вытер рукой лицо, будто снимал сон, затаённый вздох вырвался из груди, и он побрёл к дому. Остановился на крылечке, не в силах взяться за ручку приоткрытой двери. Набравшись решимости, потянул дверь на себя. Пройдя через гулкие сени, где каждый шаг отдавался дрожью в груди, вошёл в дом. И тут опять кошмар прошедшей ночи встал перед глазами, и он понял, что прошедшее ему не приснилось.

В передней вещи были разбросаны. На столе кучкой был собран пепел из трубки, которую курил один из ночных пришельцев, пепел покрывал пол возле лавки, на которой сидел человек в треуголке, на сундуке валялась замусоленная треуголка и особенно его поразил тесак, воткнутый в фотокарточку Антипа, которую он сделал не так давно будучи в городе. На подоконнике обнаружил маленькую ладанку, которую Василиса носила на груди. Сомнений быть не могло – это была её ладанка. Как она сюда попала и куда исчезло тело Василисы. Голова разрывалась от прилива крови. Антип чувстовал, как кровь наполняет её жилы, и она вот-вот лопнет от напора. Он стиснул голову руками, сознание готово было покинуть его, дрожали ноги, как у обессиленного человека, но он сдержался и, выйдя в прохладные сени, присел на порог.

Никак не совладав с ознобом, бившем его, и в то же время готовой от наряжения взорваться головой, не в силах больше оставаться в доме, и даже на мельнице, он побрёл куда глаза глядят.

Сутки он провёл в лесу, сидя на берегу Язовки и бессмысленно глядя перед собой. Голод и жажда не мучили его. Он был как бы отстранённым от самого себя. Только утром следующего дня он начал мало-помалу соображать и вернулся на мельницу. На дворе протяжно мычали коровы, кудахтали голодные куры, визжали осатаневшие без еды поросята.

Антип накормил скотину, прибрался в доме, сготовил себе обед, только сейчас осознав, что более суток ничего не ел и не пил. Дня через три он окончательно пришёл в себя, но не мог без дрожи во всём теле вспомнить ужасную ночь и пропажу покойной Василисы.

Выкопав зарытые в лесу скитские сокровища, наняв батрака, чтобы тот приглядел за скотиной в его отсутствие, запряг лошадь и поехал в город продать золотые вещи. На мельнице он не остался бы ни за какие деньги: здесь всё напоминало кошмар той ночи. Он уже решил, что будет делать. На вырученные от продажи вещей деньги, он приобретёт невдалеке отсюда землю, поставит дом и обзавёдётся хозяйством. Будет жить на хуторе, чтобы ничто не напоминало ему о старой нечистой мельнице.