Текст книги "Огненный скит.Том 1"

Автор книги: Юрий Любопытнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 43 страниц)

Глава четвертая
Арест

Антипу Маркелычу не спалось вторую ночь. Страшное, недоброе предчувствие тяготило его, не давало сомкнуть глаз. А вчера ещё курица запела петухом. «Не к добру», – подумал Антип Маркелыч. Изловил курицу и самолично отсёк ей голову на дубовой плахе. Птицу выбросил собакам.

– Чтобы есть такую погань. Тьфу, – плевался он, вытирая кровь с топора.

Мысли, одна мрачнее другой, разъедали душу. Бредун куда-то запропастился. Уже целую неделю ни от него, ни от его товарищей не было ни слуху, ни духу. Ни за харчами не приходят, ни за патронами. Будто в воду канули и след их простыл. Может, утекли куда, в город подались? Там вернее схорониться в разношёрстности народа. А вдруг взяли и атамана, и его банду? Тогда почему тихо, никакого разговора между деревенских? А никакого разговора потому, что всё это втайности держится, чтобы выявить помогавших ему. От этих мыслей Антипа Маркелыча обнимало жаром, он потел, а сердце учащённо билось. Больше всего его беспокоило оружие, закопанное в коровнике. Обещался Бредун забрать его, а не идёт…

И чего Антип ждёт?! Не дадут ему на хуторе покою. И хоть сдал он в колхоз большую часть своего имущества, батраков давно не держит, а люди косо поглядывают на него, считают кулаком и кровососом. Отберут и дом, и спрашивать не будут, пустят по миру, единоличник. Помнится, амбары ломились от зерна, одна лавка была в селе, другая в городе, а теперь… Ахметка, сродственница старуха Пелагея да Степан и остались. Хитрил, хитрил, а Бредун его подведёт. И на кой чёрт он связался с ним? Надеялся, что бандит пустит кровь Советской власти? Жил бы да жил с коровёнкой, с лошадкой, пахал, сеял, а сам бы в скиту промышлял по осени или по зиме. Сундук бы тот мурманский найти и не нужны ему лобогрейки, жатки, сеялки, табун лошадей да стадо коров. Уехали бы со Степаном в город и жили бы там припеваючи, кум королю, ждали бы перемен.

Тягостно Антипу Маркелычу от этих мыслей. Он ворочался на липкой от пота постели, вставал, ходил в сенцы пить квас, шлёпая босыми ногами по скоблённому полу, снова возвращался, но сон не шёл. Наверное, далеко за полночь мысли его немного успокоились, ему вспомнилась мельница, отец с матерью…

Приснился ему Изот. Он сидел на мурманском сундуке, на сухом пригорке среди болот и пересыпал из ладони в ладонь золотые монеты. Они искрились в лучах яркого солнца.

– Ну что, Антип, нашёл сундук? – спросил он его, усмехаясь в бороду.

– Не нашёл.

– И не найдёшь.

– Это почему же? Найду!

– Не найдёшь.

– Сказал найду, значит, найду.

– Не найдёшь потому, что он всегда со мной. А тебе я его не отдам.

– Врёшь ты, Изот.

– Я живу в раю, а ты за смертоубивство будешь в аду…

Антип, видя такое количество золотых монет у Изота, засомневался, что отыщет сундук и протянул руку:

– Изот, дай денежку?

– Я спас тебя, выходил, отдал хорошим людям, а ты погубил меня, не дам тебе ничего.

Лицо Изота стало тускнеть, расплываться, исчезать в солнечном мареве.

– А-а, выходил! – Антип схватил подвернувшуюся под руку слегу, поднял высоко над головой. Но ударить не сумел. Чужая сила остановила занесённый шест. Антип оглянулся: шест зацепился за крест на часовне. Он бросил его и хотел бежать, так страшно ему стало. Повернулся и застыл на месте. На сундуке сидел барин с трубкой, в шёлковом халате, на голове колпак с кисточкой, почеёсывал седую грудь и с прищуром говорил:

– А куда ты, человек, дел мою грамотку? Отдай её. Не помогла она мне, не поможет и тебе…

Антип заорал что было мочи и проснулся. В окошко стучались. «Кого ещё Бог несёт? Бредун за патронами и пулемётом пожаловал?»

Ещё не придя в себя от сна, зажёг свечу и вышел в сени.

За дверью услышал голос:

– Антип Маркелыч, это я, Ахметка. Открой!

«Слава Богу, Ахметка!» Как он испугался этого стука! Аж сердце зашлось. В последнее время творится с ним что-то неладное. Он зажёг лампу и пошёл открывать дверь.

Вошёл сильно встревоженный Ахметка. Он запыхался, слова отрывисто слетали с губ.

– Я из Спасского, – говорил он, задыхаясь. – Там милиционеры приехали и с ними начальник какой-то. Большой, должно быть. В правлении запершись сидели… К тебе, должно быть, направятся… народ промеж себя говорил…

Антип Маркелыч после слов Ахметки обмяк, в голове, опережая одна другую, роились мысли… Зачем милиционеры пожаловали? Он всё, что мог, отдал в колхоз.

– Недобрую весть ты принёс, Ахметка, – сказал он, проходя с батраком в комнаты. – Очень недобрую.

– Какая ни есть. Хотел предупредить…

– Что предупредил, то правильно. Ты подожди, я сейчас.

Он прошёл в угол, нашарил на иконостасе спички. Затеплил лампаду. Гарное масло было у него на исходе, в город он давно не ездил, поэтому экономил, зажигая лампадку по случаю праздника или когда нужно было срочно обратиться к Богу.

Суровый лик Ильи пророка озарился тёплым пламенем. Антипу Маркелычу показалось, что когда он занёс руку, чтобы перекреститься, глаза святого загорелись огнём. Антип Маркелыч оторопело докрестился. Нет, сегодня с ним происходит что-то не то…

Он достал заветную икону, прошёл в каморку, чтобы его не видел Ахметка, стоявший посередине комнаты, сдвинул планку и посмотрел в углубление. Грамота лежала на месте. Он снял с шеи «рыбий зуб», положил рядом с грамотой и задвинул планку.

Вернувшись в комнату, спросил Ахметку:

– Что ещё говорят?

Ахметка потоптался на месте.

– Говорят, Бредуна взяли. Сидит в городе в старом остроге.

– Что же ты сразу не сказал? – вспылил Антип Маркелыч и недовольно посмотрел на работника. – А мы лясы здесь точим…. Раз взяли, язык ему развязали….

Ахметка молчал, опустив руки вдоль туловища, не смея поднять глаз от пола. Он видел, что хозяин не в себе от гнева, только наружу этого не выказывает. Антип Маркелыч подошёл нему вплотную.

– Слушай, Ахметка, – проронил он глухим голосом. – Чует мое сердце недоброе… Не знаю, что со мною будет. Вот возьми эту икону, – он протянул ему кожаный футляр с иконой, – и сохрани её. Я вернусь за ней, сколько бы времени ни прошло. Если не я, то Степан. Никому её, кроме нас, не отдавай. Ты понял меня?

– Как не понять, хозяин, – ответил Ахметка, беря икону.

– Мне больше не на кого, кроме тебя, надеяться.

– Да не сомневайтеся, Антип Маркелыч.

– Добро. А теперь сходи и принеси несколько мешков. Надо припасы Бредуна выбросить.

Ахметка ушёл с иконой к себе, а Антип Маркелыч присел на стул. Так вот почему милиция нагрянула. Заложил его Бредун, с потрохами выдал. Какая скотина! Ел у него, пил, жрал, он укрывал бандитов, сколько раз ночевали у него, а теперь…

Зло залаяла собака, привязанная за крыльцом, того и гляди порвёт стальную цепь. Во дворе раздался шум. Собака занялась ещё неистовее. Лай подхватил кобель, привязанный у дома, в котором жили Пелагея и Ахметка. Антип Маркелыч задул лампу и подошёл к окну. Ещё не рассвело, но небо на востоке светлело. Из ночной густой темноты тонкой полоской проклёвывался окоем за хутором. Мелькнули смутные тени. В дверь крыльца сильно забарабанили.

– Антип Маркелыч, открой! – донесся до него знакомый голос. Это был Семён Воронин. Семёна он хорошо знал: пастушонком у него в детстве был, рад был миске хозяйских щей, обноскам да куску хлеба. А ежели новые сапоги или рубаху дадут, на седьмом небе от счастья пребывал, а теперь председатель колхоза. Главный чин в деревне.

– Пошто так рано? – спросил он у дверей, стараясь потянуть время и удостовериться – один или нет пришёл к нему Воронин. – Не мог до утра подождать? – Сердце билось оглушительно сильно. Сбывались слова Ахметки.

– Дело поспешное. Открывай!

Антип Маркелыч выбросил из кольца железный крюк. Не откроешь – разнесут двери.

Филенчатые створки распахнулись. В неявственном полусумраке Антип Маркелыч увидел троих в военной форме, оттолкнувших Воронина и ринувших в сени. Заметил оторопелые лица Ахметки и Пелагеи. Они стояли в стороне, поеживаясь от предутреннего холода. Пелагея была заспана, тёрла глаза, не понимая, что происходит, словно хотела пелену с глаз снять.

Воронин и ещё один военный, по виду из начальников, подталкивая Антипа Маркелыча, прошли в дом.

– Есть ещё кто здесь? – спросил высокий военный, поправляя портупею с кобурой. Он был, видимо, из ОГПУ, подтянутый и щеголеватый.

– Никого, кроме сына, – ответил Антип Маркелыч.

– Где он?

– В чулане спит.

– Подымай! – военный кивнул сопровождавшим его людям.

Антип Маркелыч еле стоял на ногах – так всё неожиданно обрушилось на его голову. Недаром курица петухом пела. Он знал, есть его грех перед Советской властью и поэтому боялся.

Ввели заспанного Степана. Он зевал, широко открывая рот, тёр глаза, с недоумением смотря на кучу людей в форме.

В горницу подтолкнули Ахметку с Пелагеей. В сенях мелькнул ещё один милиционер или гэпэушник. Ахметка морщил низкий лоб, не знал, куда девать длинные руки, переминался с ноги на ногу. Подавленно чувствовала себя и Пелагея, высокая сухопарая старуха, повязанная белым платком.

– Приступайте к обыску, – обращаясь к гэпэушникам, распорядился их начальник с нашивками на рукаве и со знаками различия в петлицах, о которых Антип Маркелыч и понятия не имел, какого они достоинства.

Он пытался что-то сказать или спросить, но язык не повиновался ему.

– Оружие в доме есть? – спросил начальник.

– Откуда, товарищ…

– Гражданин.

– Откуда товарищ гражданин. Весь инвентарь я в колхоз сдал. Вот спросите товарища председателя, – он кивнул на Воронина, – а если и осталось что, так это мелочи, решим сами. Пошто обыск? Чем я провинился перед Советской властью?

– Так значит нет оружия?

«Признаться или не признаться, – думал Антип Маркелыч. – Знают они о спрятанном оружии в коровнике или на дурака берут?»

– Откуда ему быть, – ответил он. – Соха да топор – вот наше оружие.

– И Бредуна не знаешь? – взгляд начальника вонзился в лицо Загодина.

– Ещё бы мне не знать этого мерзавца. Он у меня лучшего жеребца увёл… Доведись мне… Я ж заявление по этому случаю в органы писал, – кстати вспомнил Антип Маркелыч.

– Знаем, что писал. Бумага всё стерпит. Можно такое написать…, – Военный усмехнулся. – Зажги-ка лампу!

Антип Маркелыч справился с волнением. Его уже не трясло, не колотило, и не бросало в пот. Как он и подумал, всё связано с Бредуном. Говорил ему Степан – кончай ты водить дружбу с Бредуном, не доведёт он до добра. И сам понимал это, но злость на всех выскочек деревенских, бывших батраков, которые поднялись над ним, над Антипом Маркелычем, и стали командовать, не давала усмириться, затихнуть. Поверил Бредуну, что он один может справиться с Советской властью даже тогда, когда умом понимал, что кроме разбоев и поджогов, он ни на что не годен. Однако продолжал снабжать его продовольствием, укрывал, сохранял оружие. Вот и досохранялся.

Он зажёг лампу, поставил на стол.

– Веди нас во двор, – обратился к нему начальник. – Эй вы! – он пощёлкал пальцами, обращаясь к Ахметке и Пелагее. – Как вас там? Будете понятыми, следуйте за нами. Пошли, председатель. – Он тронул за рукав Воронина, молча наблюдавшего за происходящим.

– Иду, товарищ Сидоров, – ответил Воронин.

Из сеней появился вооруженный гэпэушник и встал у косяка двери.

Антип Маркелыч первым спустился во двор, обдавший его запахом коровьего тепла, невыветревшегося лошадиного пота, свежего навоза. Сидоров взял у него лампу и прошёл в угол, где, отгороженные слегами, лежали две коровы. Появились гэпэушники и вывели скотину.

– Значит, говоришь, нет оружия? – кольнул Сидоров взглядом Загодина.

– Нет, и не может быть. Мы крестьянствуем.

– Знаем, как ты крестьянствуешь, Антип Маркелыч, – посмотрел на него искоса Сидоров. – Днём на поле, а вечером в банде. Прикрываешься своими письмами в органы, сдал инвентарь и живность в колхоз, а по ночам жрать к тебе приходит бандит, которого ищет вся округа, ты его снабжаешь продовольствием, помогаешь прятать оружие. Правду я говорю?

Антип Маркелыч счел за благо промолчать.

– Ломай настил, – скомандовал Сидоров. – Сейчас посмотрим, как врёт хозяин.

«Кто же это меня выдал? – думал Антип Маркелыч, обливаясь холодным потом. – Кроме меня, Бредуна и Ахметки никто об оружии не знал. Ахметка? Бредун?»

Двое гэпэушников, один с ломом, другой с топором, принялись приподнимать тёсаные осиновые брёвна.

– Ближе лампу! – скомандовал Сидоров. – А то не видать. Ну что там? – Он попытался заглянуть в образовавшийся провал.

Один из гэпэушников спустился в яму под мостовником.

Ему подали лампу.

– Ну что? – снова спросил начальник.

– Здесь винтовки, товарищ Сидоров, патроны, и пулемёт.

– Ну вот, а говорил, что крестьянствуешь. – Сидоров посмотрел на бледного хозяина. – Что теперь скажешь?

Антип Маркелыч молчал. Что говорить, отнекиваться, отрицать, когда оружие обнаружили у него на подворье. Лучше молчать.

– Молчишь! Сказать нечего в оправдание. Бредун нам всё рассказал… Всё под чистую. Заложил он тебя, Антип Маркелыч, с ног до головы…

К Загодину подошёл Воронин.

– А я уж было поверил тебе, Антип Маркелыч, – сказал он, – что ты будешь поддерживать колхозное хозяйство, а там, глядишь, и сам в колхоз вступишь. А ты вон как! Не ожидал, что ты с Бредуном заодно.

– А ты, Семён, на меня не при, – ощетинился Загодин. – Вспомни, как коров моих пас…

– Причем здесь коровы, – обиделся Воронин.

– Что ты с ним говоришь, Воронин, с врагом народа! Пошли протокол оформлять. А ты, Перемогин, – обратился Сидоров к одному из подчинённых, – вместе с товарищем оружие на волю выносите, опись составите, мы её к протоколу подошьём.

Они вернулись в дом.

Как ни странно, Антип Маркелыч успокоился окончательно. «Свалю всё на Бредуна», – думал он. В последнее время, когда сила была на стороне Советской власти, он понял, что плетью обуха не перешибёшь, и свой норов, горячий и резкий, обуздал. Как полагал, для дела. Хитростью большего можно добиться, чем прямолинейной силой. Он так вошёл в новую роль, что даже люди, хорошо его знавшие, говорили: «Перестроился хозяин хутора. Смотрите, какой масляный стал! Даже своё добро в колхоз отдал. Скоро, стало быть, сам в колхоз вступит».

– Так откуда у тебя пулемёт, винтовки, патроны? – строго спросил Антипа Маркелыча Сидоров.

– Это Бредун! Под страхом смерти заставил закопать во дворе… «Он всё расскажет, притворится, что по неведению, по незнанию, застращал его бандит. Думал, когда всё успокоится, тогда он сдаст оружие властям. Он только выжидал время. Он же ничего плохого не делал: не грабил, не поджигал, не убивал… К чёрту всё! Зачем ему хозяйство? Горбатиться, выращивать, работать на дядю? У него есть сундук. Он землю сроет, а найдёт его. Найдёт, и тогда к лешему хозяйство. На золото он чего захочет, то и купит. Только бы пронесло, только бы пронесло», – про себя молился Антип Маркелыч.

– Собирайся, поедешь с нами в город. Там разберёмся. И ты тоже, – ткнул Сидоров пальцем в Степана.

«Город, значит, тюрьма», – мелькнуло в голове Антипа Маркелыча.

– Степана-то зачем? – загородил он сына. – Сына оставьте. Он здесь ни при чём.

– В городе разберутся, кто при том, а кто при этом, – оборвал его Сидоров. – Опись составили? – обернулся он к вошедшим гэпэушникам.

– Составили. Пулемёт один, винтовок шестнадцать, два нагана и патроны к винтовкам и наганам. Всего три тысячи одиннадцать штук, плюс полный ящик.

– Собирайтесь, собирайтесь! – торопил Сидоров замешкавшихся Загодиных. – Воронин, имущество описать, скотину свести в колхоз.

– Люди, что вы делаете? – заголосила Пелагея. – По миру нас пускаете! Степана хоть оставьте?

– Разберёшься тут с ними, – ткнул Сидоров пальцем в сторону Ахметки и Пелагеи, обращаясь к Воронину. – Выходите! – Он подтолкнул Загодиных, стоявших у порога рука об руку.

– Дайте хоть я им еды какой соберу в дорогу, – всхлипнула Пелагея, вытерла глаза концом платка и побежала на кухню.

В этот момент Антип Маркелыч, оттолкнув стоявшего перед ним гэпэушника, схватил лампу и бросился в сени. Никто не успел опомниться, как он ногой толкнул лавку, на которой стояла бутыль с керосином и бросил лампу в растекавшуюся жидкость. Огонь вспыхнул мгновенно и охватил сени.

Хозяин выскочил на крыльцо.

– Ничего не оставлю сукиным детям! – кричал он, размахивая длинными руками. – Всё спалю!

Через сени находившимся в доме выйти не удалось – мешал огонь.

Сидоров разбил револьвером стекло окна и кричал подчинённым, стоявшим у подвод:

– Держите Загодина, чтоб не убежал!

Воронин открыл в это время раму, помог спуститься Пелагее, выбрался сам. За ними спустились на землю Степан и Ахметка, последним спрыгнул Сидоров.

– Ну что вы стоите, делайте что-нибудь! – бегал он возле дома, сверкая начищенными голенищами сапог. – Гасите огонь!

– Всё отдал, что нажил, – исходил в крике, брызгая слюной Антип Маркелыч, вырываясь из рук гэпэушников. – Никто не просил – сам отдал. Скажи им, Семён, – он уставил кровью налитые глаза на председателя колхоза. – Нет, имущества им мало, так жизнь мою теперь хотите забрать? Дом? Не дам, паскудам!

Ему завернули руки за спину. Он сморщился от боли, но не перестал извергать брань:

– Что же это делается?! Какое-то светопреставление, – хрипел он. – А ты, Бог, что ты молча на это смотришь? Или тоже большевиком стал?

– Не скули! – толкнул Загодина под ребра стволом винтовки один из охранявших его гэпэушников.

Ахметка, Воронин и два гэпэушника пытались тушить пожар, носили из пруда воду, забрасывали пламя землей, но огонь не утихал.

Уже рассвело, когда из Дурова приехала конная пожарная установка. Стены дома удалось спасти, сгорела только крыша да сени. Вынесли кое-какую мебель да утварь.

На подводу погрузили оружие, патроны, сверху поставили пулемёт. Рядом порожняя телега ждала арестованных.

Антип Маркелыч сел на телегу, оглядел дымящиеся руины дома, горестно покачал головой: сначала имущество по доброй воле отдал, дом сжёг по собственной воле, лишился всего, а теперь везут его в тюрьму и неизвестно, когда он вернётся на хутор и вернётся ли вообще.

Возле головешек стоял Ахметка, глядя, как увозят хозяина.

– Ахметка! – крикнул ему Антип Маркелыч. – Помни мой наказ! Я ещё вернусь! Вернусь я ещё!

Ахметка поднял руку, прощаясь, сделал два шага вперёд к телеге, на которой сидел Загодин в окружении гэпэушников, и остановился.

Солнце поднялось над лесом, когда подводы тронулись, приминая колёсами росную траву. На хуторе остались Воронин, несколько колхозников, приехавших на пожар, и Пелагея с Ахметкой.

Глава пятая
В тюрьме

В Верхних Ужах продержали Загодиных недолго. Сидели они в старом остроге, построенном ещё во времена Петра Великого, в разных камерах. Их разделили сразу по приезде в город. Антипа Маркелыча на подводе вместе с двумя арестованными привезли сначала на улицу Спасскую, теперь носившую новое название – Колхозная. Название сменили, но улица осталась прежней – узкой, в колдобинах и рытвинах, заросшая по бокам проезжей части пыльными лопухами, крапивой и чёрной полынью. Единственно, что было новым, так это колхозный рынок, занимавший большой пустырь. Он был огорожен тесовым высоким забором с широкими воротами.

Подвода, поскрипывая плохо смазанными колёсами, проехала улицу, замусоренную битым кирпичом и черепками глиняной посуды, и въехала в распахнутые ворота. Антип Маркелыч узнал место. Раньше здесь была маслобойня купца Трофимцева. Теперь, как он понял, размещалось ОГПУ. Во дворе взад и вперёд сновали люди в военной форме, две или три лошади под сёдлами были привязаны к коновязи. Взбивая колёсами сухую пыль подкатила легковая автомашина, открылась дверца и на землю спрыгнул сухопарый военный в фуражке, с пистолетом на боку. Он быстро вбежал в ступеньки, на ходу отвечая на приветы подчиненных, бросая правую руку к козырьку головного убора.

Антипа Маркелыча втолкнули в грязный и вонючий подвал с узкими, затянутыми паутиной и запылёнными оконцами под сводчатым потолком. Пахло сыростью и конюшней. На полу у стены была брошена солома, давнишняя, коричневая, превратившаяся в труху. При скудном свете, сочившемся из оконцев, Загодин увидел два или три десятка человек, расположившихся в углах подвала. Кто лежал, кто сидел, бездумно уставив глаза в одну точку.

Почти все встрепенулись, когда дверь распахнулась и охранники ввели Антипа Маркелыча. Когда приведшие нового арестанта вышли и захлопнули дверь, внимание присутствующих потухло – вновь прибывший не вызвал у них никакого интереса. По виду большинство из них были крестьяне, некоторые напоминали конторских служащих или учителей. Благообразный старик с бородой и длинными волосами, сидевший особняком, видимо, был священнослужителем.

Когда лязгнула запираемая дверь, Антип Маркелыч огляделся и, найдя свободное место, где можно было приткнуться, опустился на гнилую солому. Слева от него сидел седой старик с всклокоченными спутанными волосами, с безумным взглядом глаз из-под нависших косматых бровей, с провалившимся беззубым ртом. Он беззвучно шевелил бескровными губами и смотрел впереди себя, не отрываясь, в одну точку. Иногда издавал протяжный звук, похожий на глубокий стон, и снова погружался в забытьё. Справа лежал, бросив картуз под голову и расстелив пиджак, не старый мужик в ластиковой косоворотке. Он посмотрел на Антипа Маркелыча тяжёлым взглядом, но ничего не сказал.

У Антипа Маркелыча нестерпимо сильно болела голова. Был он разбитый и слабый. Хотелось забыться, вычеркнуть из памяти хоть ненадолго кошмар прошедшей ночи. Он снял фуражку, привалился спиной к сырой стене и закрыл глаза. Но остаться наедине со своими мыслями ему не дал сосед справа. Он привстал на локте и спросил:

– Когда, дед, тебя арестовали?

Антип Маркелыч открыл глаза.

– Тебе это интересно? – скривил он губы.

– Да я так, – опешил сосед. – Секрет что ли?

– Секрет.

– Какой ты ершистый!

– Такой родился.

– Ишь, какой занозистый, – передразнил его мужик. – С тебя здесь спесь-то быстро собьют. – Он отвернулся от Загодина.

Чтобы сгладить неприятное впечатление, произведённое грубыми словами, Антип Маркелыч смягчился и произнёс, приглядываясь к мужику:

– Сегодня ночью арестовали.

– Свеженький, значит. – Мужик снова повернулся к нему. – А мы третий день сидим. Не все, правда. В день человек по пять, шесть уводят. – Сосед сплюнул через зубы.

– Одних уводят, других приводят, – вступил в разговор ещё один арестованный.

– Куда уводят? – упавшим голосом спросил Антип Маркелыч.

– Как куда? Здесь пересыльный пункт. А впереди – тюрьма да ссылка.

– А кому и расстрел грозит, – добавил кто-то в углу.

Антип Маркелыч не проронил больше ни слова. Конечно, тюрьма и Сибирь. А что если расстреляют? За хранение оружия вляпают ему по первое число. Закрыв глаза, он вновь переживал перепитии прошедшей ночи, соображая, что он не только себя обрёк на тюрьму, но и Степана. Арестованные изредка перебрасывались словами, но большинство, как и Загодин, предавалось своим невеселым мыслям.

Снова лязгнула дверь и в неё втолкнули невысокого крепкого мужичка лет тридцати пяти. Толкнули его резко и сильно, но он устоял на ногах.

– А ну не распускай руки, сопляк! – крикнул он, оборачиваясь, молодому охраннику. – Я в гражданку кровь проливал, пока вы зады грели у матери под юбкой, а теперь права обрели, гады!

– Придержи язык, – зло сказал молодой охранник и толкнул мужичка в спину.

– Сам придержи, шкура поганая, – обернулся арестованный и ногой ударил охранника в живот.

Тот упал. Второй охранник, постарше, стоявший сзади, поймал мужичка за волосы, пригнул голову и коленом ударил в лицо. Мужик повалился наземь, рукой зажимая кровяной рот. Поднявшись, молодой охранник стал бить арестованного ногами, приговаривая:

– Получай, сука! Надо ещё разобраться, на чьей стороне ты воевал в гражданскую.

Мужичок сначала закрывал лицо руками, а потом обмяк, подтянул ноги к подбородку и затих.

– Хватит Бубликов, – сказал напарнику старший по возрасту охранник. – Забьёшь. Пошли! – И потянул за рукав.

Тот ногой перевернул лежащего на спину.

– Такие живучи. Отойдёт. – И, сплюнув, пошёл к двери.

Никто из присутствующих, наблюдая эту сцену, не проронил ни слова.

Когда охранники ушли, двое арестованных подошли к лежащему и оттащили к стене.

Кто-то вздохнул:

– Остервенелые же эти… Бьют, куда не попадя. Как бы ребра, бедолаге, не поломали…

– А им-то что! Себе на потеху кулаками машут.

Избитый через некоторое время открыл глаза и сморщился от боли. Хлопотавший около него тщедушный старикашка горестно покачал головой:

– И зачем ты, парень, бузишь? Плетью обуха не перешибёшь, а горе себе заработаешь. Раз попал сюда – будь тише воды, ниже травы.

– Что ж я, папаша, – ответил, задыхаясь, потерпевший, – должен терпеть их пинки?

– Терпи, сынок, а так искалечат тебя или изобьют до смерти и ничего ты никому не докажешь.

– Пусть лучше убьют…

– Молодой, а такие слова говоришь. Мне за шестьдесят, а я ещё жить хочу.

– И я хочу, но не как свинья…

– Сильно они тебя зашибли?

– Лупили от души. – Он харкнул кровяной слюной.

– Что же такое происходит? – задал себе вопрос Антип Маркелыч. – Они не только кулаков, подкулачников, как они называют, зажиточных крестьян изводят, а и своих, бывших красноармейцев, кто эту власть отвоёвывал, по тюрьмам сажают. Не врёт, видно, парень, что в гражданскую воевал. Бил буржуев, а теперь с этими самыми «буржуями» в подвале сидит.

Ночью он долго не мог заснуть – лежал не шелохнувшись с открытыми глазами, уставленными в темноту и думал, кто же мог сообщить о спрятанном оружии. Только Бредун знал, потому что сам привёз и помог закапывать. И тот военный, что пришёл арестовывать, на Бредуна указал. Вот и верь на слово. В глубине души он всегда сомневался в Бредуне. Знавал он его отца валяльщика Илью Трофимыча. Скупердяй был, жмот несусветный. Мог наобещать с три короба, а ничего не сделать. И глаз не опустит, когда пристыдят за несделанное, соврёт, найдёт причину, заболтает. Такому плюй в глаза, а ему всё божья роса. Видно, и сынок в папеньку пошёл.

Антип Маркелыч закрыл глаза. От трухлявой слежавшейся соломы пахло гнилью, плесенью, тлетворным запахом нечистого. Снаружи раздавался шум, не назойливый, равномерный и тихий. Он прислушался и сначала не мог понять, что это такое. Потом понял. На улице шёл дождь. Звук падающих капель проникал в разбитое полузасыпанное подвальное окно. Дождь шёл летний, спорый и весёлый, и Антип Маркелыч, повернув голову в сторону окна, с тоской заметил, что воспринимает он его будто из другого, уже чужого мира, как нечто благодатное, но теперь ненужное.

Утром, как только засерели пыльные окна, ржаво простонала дверь и вошли двое конвоиров и молодой военный с двумя квадратиками на рукавной нашивке. Он достал бумажку и стал выкрикивать фамилии арестованных. Когда называлась фамилия, её владелец вставал и шёл к двери, присоединяясь к другим обитателям подвала, выстраивающимся в одну шеренгу.

– Загодин, – прозвучал голос.

Антип Маркелыч сначала не понял, что назвали его фамилию и подумал, что ослышался. Но голос повторил жёстче:

– Загодин?!

– Здесь я, – ответил безразлично Антип Маркелыч.

– Пошустрей надо. Чего спишь?

Начальник пересчитал названных. Их было семь человек.

– На выход, марш!

Арестованные, вяло перебирая ногами, пошли к выходу.

– Поторопись, живее шевелись!

Когда вывели на улицу, Антип Маркелыч зажмурился от яркого света. Солнце только вставало. На востоке, за рынком, небо наливалось кроваво-красным, растекаясь по окоему, полузаросший пруд отражал зарево, и казалось, что не водой, а густой кровью залит по самые берега.

Вместе с другими арестованными Антипа Маркелыча перевели в тюрьму, настоящую, с толстыми стенами, с решётками на окнах, с массивными дверьми с глазками для подсматривания. В камерах сидело по пять-шесть человек. На допросы водили по ночам. Антипу Маркелычу устроили очную ставу с Бредуном, которого он не узнал бы, доведись встретиться где-либо на улице. Тот еле-еле шевелил языком, на лбу чернел кровоподтёк или синяк, глаза были запавшие, потухшие, с отсутствующим взглядом. Он ничем не напоминал того человека, который наводил страх на всю округу, являлся по ночам к Загодину за провиантом, всегда подтянутый с зорким взглядом серых глаз. Сейчас это был сломленный и сгорбленный старик с седыми лохмами, свисающими на лоб.

Его привели в комнату следователя, свалили на табурет, настолько он был слаб. Напротив усадили Антипа Маркелыча.

– Знаешь этого человека? – спросил следователь Бредуна, ткнув пальцем в Загодина.

Бредун поднял тусклые, без живинки, глаза, безразлично оглядел Антипа Маркелыча и ответил:

– Знаю.

– Кто он?

– Загодин Антип Маркелыч.

– Где живёт?

– На хуторе.

– На каком?

– Загодино.

– Где познакомились?

Тонкие губы Бредуна тронула лёгкая усмешка, а может, не усмешка, судорога свела рот.

– Я сызмальства его знаю.

– Он состоял у тебя в банде?

– Состоял.

– Ты что – Бредун! – в гневе вскочил с табуретки Антип Маркелыч, но на плечи легли тяжёлые ладони гэпэушника, стоявшего за спиной, и опустили на прежнее место. – Ты чего околесицу мелешь? – ярился хуторянин. Изо рта у него летели слюни. – Когда это я был в твоей банде?

– Был, – прозвучал ответ и Бредун отвернулся.

– Ах ты, стервец! – выдохнул Антип Маркелыч, багровый от злости, и плюнул в лицо Бредуна. – Я…в банде!..

Он вскочил с табурета, даже цепкие руки охранника не удержали его, и вцепился в горло бандита.

– Когда это я состоял, вошь ты поганая? – тряс он Бредуна. – Говори, когда?

Его еле оторвали от бандита.

– Запиши, – сказал следователь помощнику, сидевшему в углу за столиком, – Бредун указал на Загодина, что тот состоял в его банде.

Туман застлал глаза Антипа Маркелыча. Как сквозь сон слышал он Бредуна. Тот признался, что сохранял оружие в доме Загодиных и что хозяин потворствовал ему в этом, снабжал едой и по его наущению банда пускала кровь сельским активистам.

Измордованный, исполосованный, в чём только душа держалась, Бредун наговорил на хуторянина такое, что у того на темени волосы встали дыбом. Антип Маркелыч не сказал в свое оправдание больше ни слова, потому что не мог произнести ни звука, настолько обида сжала сердце. Он сидел на табурете, вцепившись пальцами в край дубового стола так сильно, что посинели ногти, и отдувался провалившимся ртом – на первом допросе горячий следователь выбил у него рукоятью револьвера передние зубы.

– Так правду он говорит? – звенел голос следователя, но Антип Маркелыч не слышал его. Он только видел перед собою потный выпуклый лоб, который облепляли вьющиеся волосы, чёрные глаза, пронизывающие насквозь, и чисто выбритый подбородок. Следователь был кургуз, с низкой и оттопыренной задницей. «Такая порода завсегда ленива, – не к месту подумалось Загодину, – ищет места помягче, где б не напрягать пупка».