Текст книги "Избранное"

Автор книги: Юрий Куранов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 44 страниц)

– Андрей, познакомьтесь, это Игорь, – сказала Светлана.

Игорь с протянутой рукой радостно направился к Андрею.

– Большое вам спасибо, – говорил он приближаясь. – Спасибо вам за все. Светлана говорит, что вы так хорошо ее приняли. Вот жаль, что у вас устроиться нельзя.

– Вчера вечером выяснилось, что к нам гости приезжают, – тяжелым голосом проговорил Андрей.

Игорь подошел, подал руку, посмотрел в глаза Андрею, и улыбка его стала напряженной. Он оглянулся на Светлану, как бы ища у нее защиты от этого окаменелого лица Андрея. Светлана смотрела на них со стороны, будто сквозь изморозь, и улыбалась насильственной улыбкой.

– Здравствуйте, – сказал Андрей, – а мне на работу. У меня свои дела. А Светлана человек привычный, ее и в той деревне ничего не стеснит. Там тоже будет хорошо. Ну, пока.

И Андрей пошел к реке.

Андрей шел, и казалось ему, что идет он с закрытыми глазами, ничего не видит и не различает. Он шел с таким ощущением, будто ему проломили голову. Он вышел к покосу, свернул и стороной, чащами, пробрался к реке. Он встал на берегу, разделся и голый кинулся в воду. Он плавал долго и нырял и с силой бросался от одного берега к другому, словно разгребал реку до самого дна. Потом он вылез на берег и осмотрелся. Сел и закурил.

Тучу свалило, и она шла стороной на дальние деревни, куда, наверное, уже отправились Игорь и Светлана. Тучу крутило, изнутри ее взмешивало и душило. Молнии били четко, и гром катился нервно, крупно и рассыпался, будто проламывал половицы. Потом туча разом вся распахнулась, в воздухе вокруг потемнело, и по лесам прошел гул. На мгновение туча замешкалась, словно размышляя, куда свалиться, не поворотить ли назад. Потом она осела и пошла прежней дорогой. Она шла низко, грохотала, дымилась и как бы вытаптывала землю. И Андрей с удовольствием подумал, что есть что-то мстительное в ее грохоте.

«Громом их, в землю в самую», – зло подумал Андрей и представил, как эти два человека бегут сейчас, пригнувшись, по лесной дороге. Они бегут не оглядываясь, бегут быстро: один взволнованной жалкой походкой, размышляя на ходу о чем-то скорбном, а другой бежит прямо, ловко перепрыгивает через лужи, сняв с ног тапочки, подобрав юбку, рысьими широкими шагами. А там в селе сидят их товарищи, они сидят в гостинице, подписывают последние бумаги и весело разговаривают об этих двоих, как они сегодня утром встретились, как им сейчас хорошо, и вообще о том, какие эти люди сегодня счастливые. А он, Андрей, сидит здесь на берегу, с проломленной головой, во вчерашней одежде, которую хочется сбросить и закинуть в лес.

«Откуда они берутся, – сказал Андрей, – откуда их выносит? Может быть, это не люди? Может быть, это какие-то кикиморы, которые вышли из болота, из самого леса, и теперь опять побежали назад? Может быть, он, этот Игорь, не мужчина. Может, он просто надел берет и носит брюки и бреет бороду, а сам не знает, кто он такой?»

Андрей припомнил его лицо там, у колодца. Оживленное и счастливое, оно внезапно стало жалким, растерянным. И как он судорожно собирался с мыслями, подыскивал, что бы такое сказать в этом тяжелом молчании, и как беспомощно запрыгала маленькая синеватая родинка у него под веком. И как смотрела на них обоих Светлана. Со стороны. Как бы из-за моря. Сквозь глаза, покрытые настороженной изморозью. «Зря я обидел парня, – подумал Андрей. – Зря, при чем тут он? Может быть, он простой, доверчивый человек».

Вдруг Андрей почувствовал, что кто-то тихо гладит его голову и перебирает его мокрые волосы. Андрей оглянулся и увидел, что за спиной стоит мать.

– Андрюша, там уже давно сено дометывают, – сказала она.

– Я сейчас, мама.

Андрей встал.

– Пойдем.

– Ты иди, а я сейчас приду, – сказала мать.

И Андрей по теплой земле тихо пошел к стогам вдоль берега. Андрей вышел к стогам, и в грудь ему и в голову осторожно подуло запахом сена. Люди метали стога и перешучивались. На том берегу по колено в воде стояла девочка с обеденным узелком в руке. Она стояла по колено в воде и боялась идти дальше. Она смотрела то в речку, то на стога. Она хотела было окликнуть кого-то, но сдержалась. Она медленно пошла через реку, внимательно ступая и щупая ногами дно и входя в воду прямо в платье – в теплую, прозрачную, по колено, по пояс, по грудь, подняв над головой узелок и уже чувствуя, что вода здесь неглубокая.

КЛУНЯ

Симка колол возле столовой дрова. Клуня сидела возле кухни, ожидательно поглядывая на дверь большими рыжими глазами. Глаза у Клуни были квадратные, глубокие и оттого, если смотреть сбоку, казались гранеными, Клуня била по земле коротким, будто обрубленным хвостом и время от времени оглядывалась на Симку. Колун у Симки был с широким обухом, с длинным, чуть выгнутым топорищем. Колун был этот ловкий. Его стоило только занести вверх, и он сам распахивал чурбан до земли.

Повариха вынесла на крыльцо мешок петухов и сказала:

– Поруби-ка их, Сима.

Петухи двигались в мешке: переговаривались там в темноте и ходили друг по другу.

– Колун ведь у меня, а не топор, – сказал Симка.

– А и топор есть. Вон в сарайке посмотри.

Симка постоял, собрался с духом и пошел в сарайку. По тротуару вдоль улицы шла в тапочках и легком синем платье плечистая и высокая девушка с тонкой откинутой шеей. Девушка посмотрела на Симку и улыбнулась. И встала ждать на тротуаре, когда тот вернется из сарайки. Вернулся Симка не скоро, озабоченный, и сказал поварихе, глядя в землю:

– Нету там топора.

– Как же нет, там ведь он.

– Нету.

– Я найду топор, – сказала девушка, улыбнулась и пошла в сарайку.

– Ты-то найдешь, – сказала ей вслед повариха.

Вернулась девушка, неся в руке топор.

– Давай петухов, – сказала она поварихе.

– На.

– Неси мешок, – сказала девушка Симке.

Симка принес.

– Клади на чурбан, что ли, какого из них.

– Сама клади, – сказал Симка и подал девушке петуха.

Девушка крепко взяла петуха одной рукой за ноги и за крылья, положила головой на чурбан. На тротуаре собрались парнишки, они стали смотреть, как девушка рубит петухов.

– А вам чего здесь? – сказала девушка, – А ну пошли… Не ваше это дело.

Парнишки постояли и пошли.

– Давай другого, – сказала Симке девушка.

Симка оглянулся на собаку, молча и оцепенело сидевшую возле крыльца, и тихо позвал ее:

– Пошли, Клуня.

И они вдвоем ушли со двора на улицу и под гору в луг. Луг был высокий, трава густая, и пахло теплом, землей и соком трав. Симка шел медленно, Клуня шагала рядом. Она то и дело трогала ногу Симки носом, как бы напоминала о себе. Они шли долго. Сзади в траве послышались шаги, и голос девушки спросил:

– Ты чего это? Послушай…

– Чего тебе? – сказал Симка.

– Ты ведь позвал меня.

– Не звал я.

– Ты же сказал мне: «Пошли, Клуня».

– Или ты Клуня?

– Ну да.

– Я ведь собаку звал, ее так зову.

– Откуда я знала? Я думала – меня.

Симка пошел молча.

– Чего ты злишься-то? – сказала девушка. – Я ведь помогла тебе.

– Я и не злюсь, – сказал Симка.

– Ну и вот. В селе-то недавно, видно? Не встречала тебя.

– Всех, что ли, встречала?

– Всех.

– Третий день я здесь.

– Чего в столовую-то устроился? Какая это работа. Шел бы дома строить.

– Я ведь проходя. На завод куда-нибудь подамся.

– Чего это ты? Не здешний, что ли?

– Здешний, да лихо мне здесь.

– Сердце, что ли, болит? Женатый?

– Был женатый.

– Ушла жена, что ли?

– Сам я от нее ушел.

Клуня шла впереди и время от времени оглядывалась.

– И собака с тобой ушла?

– Нет. По дороге где-то встретил. Вот и ходим.

Девушка помолчала.

– Возвращайся ты к ней. Изведешься, – сказала она.

– Не вернуться мне: изменщица она.

– Так оно и есть, – сказала девушка, догнала собаку и погладила. – А может, не изменщица. Откуда ты знаешь?

– Изменщица. Знаю. – Симка быстро зашагал вперед. – Чего пристала? Не твое это дело.

– Эх, парень, парень, – сказала девушка, шагая следом. – Ты не злись на меня. Впечатлительный ты какой-то уж. Я пойду, мне дом ставить надо. Ладно?

Она повернулась и пошла в село.

Дрова колоть к столовой Симка пришел только на следующий день. Повариха вынесла Клуне вчерашнего супа. Суп налит был в большую консервную банку. Повариха поставила банку на землю и подошла к Симке.

– Ты чего это, Серафим? – спросила она. – Не в себе, что ли?

– Да так я, тетя Катя, голова чего-то заболела.

– Ох и девка сорванец, – вздохнула повариха.

– Чего же сделаешь? – сказал Симка. – А кто она у вас такая?

– Так, никто. Живет одна. С мужиками дома строит да водку пьет. Сорванец она.

– А родители-то где же?

– Нигде нет. Отца на фронте убили. Мать, видно, с горя и померла тут же, а может, с голоду. Была она со старшим братом, а того, в армию потом взяли. Вот уже лет пять одна живет в доме. Тебе, Сима, деньги-то сегодня, что ли, уплатить?

– Да поработаю пока я, тетя Катя.

– Странная она девка, – сказала тетя Катя невесело. – Ты на нее не злись. Жизнь-то у нее несладкая была. А так чувствительная она, впечатлительная вроде. За Ветлугу все одна по ягоды ходит. Другой раз купается на реке, окликнет прохожего, а сама нырнет. Тот смотрит, смотрит, нет никого. Только пойдет, а она вынырнет и опять окликнет. И смеется. А сама, как телка, по воде носится.

Вечером Симка шел с работы. Дом, в котором он квартировался, стоял на краю села. И на полпути до этого дома плотники тесали бревна возле свежего сруба. Сруб стоял над обрывом. Внизу сквозь далекие сосняки длинно текла Ветлуга. Она уже слегка алела от позднего света солнца, и мелко стучала там среди лесов на реке моторная лодка. Плотники широко, сухо били в сытые, словно окаменелые бревна, и каждый удар гулко ухал внизу, над Ветлугой.

Среди плотников была и та вчерашняя девушка. Она, крепко расставив ноги над бревном, била в него по-мужски лихо и при каждом ударе ухмылялась, будто что-то приговаривала. Топор в руках ее блестел, и со стороны казалось, что она бьет в бревно не лезвием, а длинной выгнутой полосой сверкающего воздуха. Она не видела Симку. Симка прошел мимо и оглянулся. Девушка всадила топор в бревно, разогнулась и стала смотреть далеко под угор, в леса, за Ветлугу. Глаза у нее были темные, как бы издали подсвеченные ранними сумерками, когда солнце уже село, а отсвет его еще чувствуется. Так она и стояла. Клуня посмотрела на нее, замедлила бег и обошла плотников стороной.

Прошло дня три. На работе Симка задержался и шел домой поздно. Воздух, теплый, спокойный, уже забирал избы и огороды в редкие сумерки, а из лесов, из-за Ветлуги, сладко тянуло запахом елового мшаника. Клуня не то отстала где-то, не то забежала вперед, и Симка все оглядывался. Он шел как раз мимо сруба. За эти дни сруб подрос. Он был большой, многоквартирный и уже опустевший от дневного шума. Симка постоял, подождал, негромко свистнул и окликнул:

– Клуня! Клуня! Где ты?

Внутри сруба зашелестели стружки под быстрыми шагами, и в окне появилась девушка в том же синем платье и с гребенкой в зубах. Она вскочила на окошко, вынула изо рта гребенку и спросила:

– Чего тебе?

– Ничего, – ответил Симка и растерялся.

– Иль заблудился? – улыбнулась девушка, ловко скрутила волосы в толстый жгут и свернула жгут на затылке черным поблескивающим узлом.

– Я не тебя, – сказал Симка. – А чего ты тут делаешь одна?

– Ничего. Соснула было. Тихо, хорошо, стружками да полем пахнет.

– Я собаку звал, – сказал Симка.

– Я знаю, – улыбнулась девушка. – Пошли за рыжиками. Чего без толку-то ходишь?

– Мне Клуню надо найти.

– Я и есть Клуня, – улыбнулась девушка. – Чего тебе еще искать?

– Какая же ты Клуня, – усмехнулся Симка. – Никто тебя так и не зовет.

– Или узнал, что не зовут меня так?

– Узнал.

– Звать не зовут. А не Клуня ли я? Одна на свете, как клуня во поле. Пошли. Или уж мне все одной за рыжиками ходить?

– Чего же ты одна ходишь? Замуж бы выходила…

– Кто же на мне женится? Я с плотниками вино пью. Парням не нравится, боятся они такую. А мужикам-то чего же со мной по грибы ходить.

– Пошли, – сказал Симка. – Только ночь скоро.

– Что ночь, у нас не семеро по лавкам, – сказала грустно девушка. – Выходной завтра. А ночь за костром поторопеем, а там и пошли по солнцу по грибы.

Девушка вернулась в сруб. Оттуда вышла с тапочками, она несла тапочки в руках. И они вдвоем направились на Ветлугу. Они шли в теплых летних сумерках, которые снижаются, как снегопад, и в которых все дальние, все ближние кусты и сараи становятся похожими на странные подвижные предметы. Девушка немного отстала и шла позади, словно Симка сам вел ее.

Уже далеко за селом, когда проселок заковылял по болотистому низкому ельнику и туда и сюда стали отворачивать в чаще робкие мшистые росстани, девушка спросила:

– Ну, знаешь, как меня зовут-то?.

– Нет, – отозвался Симка.

– Мария меня зовут.

Рыжики – это маленькие восковато-красные грибы, которые и ногой не раздавишь, если наступишь на них среди мха. Рыжики любят забытые пригорные проселки среди ельника молодого, открытого, тихого. Они твердо сидят в заросшей колее тесными кучками, и к утру в их вогнутых шляпках неподвижно поблескивают крупные чистые капли росы. Рыжики рассыпаются по теплому ровному склону и сидят у самой земли, как маленькие красные человечки, которые задумали было куда-то идти, да не то заробели от лесного далекого шороха, не то осторожно вздремнули в тиши.

Дети собирают рыжики шапками. Грибы эти солят в больших стеклянных банках и ставят в тихие холодные чуланы. Нет ничего отраднее черпать потом посиневшие обмягчавшие рыжики деревянной ложкой из сметаны и долго перекатывать их во рту, словно упругие скользкие ледышки.

Утром Клуня выбежала к Ветлуге в открытый мелкий ельник и еще издали увидела Симку и Марию. Они ходили между елками и собирали грибы. Клуня долго стояла в кустах. Потом осторожно тявкнула. Но Симка не расслышал. Она тявкнула еще раз, уже тише. Потом она долго сидела на теплой мелкой траве и к вечеру вернулась вместе с ними к дому Марии, но шла далеко стороной, так, что ее не заметили.

Тем же вечером Симка и Мария условились во вторник идти на лесоповальный участок, там получить квартиру, а дом в селе тогда уж продать.

В понедельник каждый из них получил расчет, и весь день прошел в хлопотах. Под вечер Симка принялся плести из бересты в дорогу кузов, а Мария пошла в магазин за чаем да сахаром.

Кузов Симка смастерил и сел у окна. Марии не было. Симка вышел на крыльцо. Вечерело. Симка посидел-посидел и направился в село. Возле сруба он услышал говор. Он подошел ближе и увидел, что в траве среди бревен сидят плотники. Один резал ножом длинную буханку, а другой положил на бревно консервную банку и одним ударом топора пополам разрубил ее. Третий что-то расставлял на земле между бревен перед собой. Среди них сидела Мария. Третий поднял с земли стакан и сказал:

– Держи, Мария, в честь разлуки…

Симка повернулся и тихо пошел вниз под обрыв, в луга, к Ветлуге. Он слышал, как его окликнул один из плотников, позвал опять и тихо засмеялся. Еще он слышал, как Мария с расстановкой сказала что-то плотнику растерянным голосом.

Симка шел не оглядываясь. Уже далеко в поле, когда перестали доноситься длинные звуки репродуктора, он заметил Клуню, которая бежала рядом и била его хвостом по ногам. Симка свернул с дороги, которая вела в ельник и на Ветлугу, он просто зашагал в луга.

В темном воздухе слышался далекий запах костра. В лесу по гулкой гати громко стучала торопливая телега, В стороне чей-то пожилой женский голос пел среди луга:

 
Ничто в полюшке
Не колышется…
 

Голос выговаривал лишь эти первые слова, потом продолжал только напев. Клуня вдруг бросилась в темноту в сторону, заворчала и быстро стала рыть лапами землю. В это время возле села послышался оклик:

– Си-ма-а!

Симка решительно зашагал в темноту, дальше в сторону от дороги.

– Си-ма-а! – послышалось опять.

Симка остановился.

– Сима…

Клуня перестала рыть землю, вздернула голову и подняла уши. Крик не повторился. Симка лег на землю, заложил руки под голову и уставился в небо. Оклик раздался ближе, возле самого леса, где дорога уходит в ельник.

Симка молчал.

– Ну где же ты? – позвала наконец Мария.

Клуня подошла к Симке, села рядом и осторожно, как тогда над Ветлугой в ельнике, тявкнула. Вскоре Симка увидел во тьме Марию. Она шла быстро и прямо. Не доходя нескольких шагов, она бросилась к Симке, упала лицом ему в колени и горько, бесшумно заплакала.

ЕЗИКОВЫ НОРЫ

Анатолий спустился песчаной тропинкой в овраг. По дну оврага между трав остро бежал ручей. Анатолий вошел в воду, резиновые сапоги его мгновенно похолодели, словно промокли.

Анатолий перешел ручей и зашагал оврагом, скошенной травой, уже широко усыпанной красными листьями. На мокрых головках сапог переливалось чистое небо.

Анатолий прошел мимо копен. От копен пахло теплом и сыростью. Анатолий поднялся кустами на взгорок и вышел к хутору. Хутор состоял из двух изб. В ближнем дворе мужчина в большой черной кепке и в телогрейке колол дрова, коротко взмахивая большими красными руками.

Мужчина увидел Анатолия, крепко сжал вспотевшие красные скулы, разогнулся и посмотрел.

– Здорово, – сказал он.

– Здорово, – сказал Анатолий и прошел в избу.

В сенях все так же стояли мешки с мукой, широкие кадки под грибы и капусту, потемневшая от времени, словно чугунная, самопрялка, ткацкий стан и пахло солодом, вениками, можжевельником.

Анатолий отворил дверь и, низко пригнувшись, вошел в избу. Антонина сидела на лавке у окна и маленькой алюминиевой ложкой размешивала в маленькой алюминиевой кастрюльке манную кашу. Антонина подняла на Анатолия длинные синие глаза, сузила веки, кивнула и сказала:

– Проходи.

– К тебе пришел, – сказал Анатолий.

– Ко мне?

– К тебе и к Катюшке, – Анатолий вынул из кармана пиджака и положил на стол мягкий газетный сверток.

Через всю комнату с полатей свисал длинный оструганный очеп. На очепе среди избы висела качалка. Антонина встала, взяла из качалки ребенка, снова села и стала кормить его на коленях, сильно дуя на кашу.

– Привыкла? – спросил Анатолий.

– Привыкнешь, – сказала Антонина.

– Ну и как?

– Привыкла.

– Не болеет?

– Когда как.

– Ты уж смотри.

– Я и смотрю.

Помолчали. С полатей по очепу прошла косматая пестрая кошка, сжалась и присела на конце. Люлька закачалась. Кошка тяжело спрыгнула на пол. Ребенок вздрогнул и заплакал.

В сенях послышались босые тяжелые шаги. Вошла теща. Она прошла на кухню, нацедила из лагуна в деревянный ковш квасу и долго пила глубокими громкими глотками. Напилась. Поставила ковш на лавку. Спросила из-за перегородки:

– Дрова колола?

– Гришка колет, – ответила Антонина.

– В ле́се. Я про поленницу спрашиваю.

– Когда же мне было. Девочка-то все не спит да плачет.

Мимо окон к своей избе прошел Гришка, под черной кепкой, с колуном.

Теща вышла из-за перегородки, взяла с печки телогрейку и положила ее посреди комнаты, легла на пол, головой на телогрейку, широко развалив по половицам тяжелые плечи. Закрыла глаза.

Гришка прошел назад мимо окон без колуна. Он громко поднялся на крыльцо. Вошел в избу. Снял кепку и сел на лавку.

– Намялись небось с сеном-то? – сказал он, помолчав.

– А как же не намяться, – ответила теща, не открывая глаз. – Жизнь-то не городская.

– Куда уж, – Гришка посмотрел на Анатолия и опустил глаза.

– А что за поленница? – спросил Анатолий у Антонины.

– А там, за огородом, целый лес навалили, – сказала Антонина, облизывая маленькую ложечку.

Анатолий посидел, посмотрел в окно, поднялся и вышел на крыльцо. Взял топор и отправился в лес.

По лесу листва поредела и ярко горели рябины. Ветра не было, но рябины раскачивались. По земле шел тихий шелест, словно слышно было, как вянет трава. Над березами стояли облака и медленно таяли. В лесу пахло поздним перестоявшимся квасом, и этот запах был холодным. Низко на синей сухой березе сидел черный дятел и через спину смотрел на Анатолия. Анатолий прошел мимо дятла в высокую вырубку, где в прошлом году с Антониной они рубили на зиму дрова.

Если глядишь на березу снизу вверх, то чудится, что она растет, растет на глазах и уходит все дальше в небо. И ветви ее ширятся, уходят в облака, там шумят среди ветра. И если топором с силой ударишь березу, теплый воздух с шумом выходит из-под взрезанной коры, и береза вздыхает. Удар еще, она опять вздохнет, уже слабея с каждым разом, пока не замрет на мгновение, как бы не веря, что уже падает.

И так вторая береза, и третья, и всякая другая на осеннем, прохваченном свежестью воздухе.

Потом срежешь с нее сучья, разрубишь стволины на тройники, и ставить их можно «в костер», стоймя, чтобы сохли.

– Ты чего за лес принялся? – спросила Антонина сзади.

Анатолий обернулся.

– Мамка ведь велела пиленые колоть. – Антонина стояла в сапогах и держала на груди ребенка. Ребенок был завернут в красное шерстяное одеяло. Он, как в люльке, висел в этом полотенце, перекинутом за спину и стянутом на плече в узел.

– Ты куда это собралась? – спросил Анатолий.

– Никуда. К тебе.

– А помнишь, как мы в прошлом году здесь лес валили? – спросил Анатолий.

– Помню.

– Здорово тогда все было!

– Помню. Здорово, – сказала Антонина и опустила глаза.

– Хорошие дрова на зиму были.

– Мамка продала их к весне.

– Она и нынче будет продавать.

Помолчали.

– Я их сейчас в костер составлю, – сказал Анатолий.

– Лучше в клетку, – сказала Антонина.

– Ну, в клетку.

Анатолий всадил топор в свежий, будто засахарившийся пень и принялся складывать тройники в «клетку».

Антонина развязала полотенце, разостлала его на широкой мягкой кочке и положила ребенка. Ребенок глубоко утонул в мягком, не тронутом осенью мхе, заворочался. Антонина прикрыла ему лицо одеялом и тоже пошла таскать тройники.

– Ты толстые-то не бери, – сказал ей Анатолий.

– Я и не беру, – сказала Антонина.

Тройники были увесистые, и когда Анатолий шагал с тройником по слежавшемуся мшанику, тот широко и мягко покачивался, несла Антонина – пружинил. Вскоре девочка заплакала и заворочалась в одеяле.

– Не трогай ее, – сказал Анатолий, – она уснет сейчас.

– Наспалась уже, – возразила Антонина. – Надо ей лицо открыть. Смотрит в небо и не плачет. Я уж знаю.

Антонина подошла к девочке, отогнула край одеяла, и та замолкла. Анатолий стоял над ними. Глаза дочери как бы искали что-то перед собой, потом уставились в небо и, темные, заголубели его далеким отсветом. Девочка улыбнулась.

– Пойдем, не мешай ей, – сказала Антонина.

Она распрямилась. Вспотевшая. Тоненькая. Усталая.

– Что-то голова иногда кружится, – сказала она.

– Чудачки вы мои две маленькие, – сказал Анатолий и тихо тронул ее плечи.

Антонина взяла его руки, прижала их ладонями к своим щекам и спрятала лицо.

– Чудачки вы, – сказал Анатолий.

– Пойдем отсюда, – сказала Антонина.

– Пойдем.

Он взял ее руки, прижал их к своим щекам, потом обернулся, отыскал глазами топор, поднял его с земли.

– Оставь его здесь. Никто не возьмет, – сказала Антонина.

Она вытянула из-под дочери полотенце, перекинула его через плечо.

– Подай Катюшку.

– Я сам понесу. – Анатолий поднял дочь и осторожно зашагал из леса.

Прямо на опушке дорога распадалась: одна уходила от росстани к хутору, вторая шла прямо к оврагу, которым недавно пришел Анатолий. Анатолий свернул было к хутору, но Антонина свернула к оврагу.

Они шли медленно, не оглядываясь, и только Антонина иногда останавливалась, чтобы поправить на девочке платок или просто посмотреть на нее. Катюшка спала, и тоненькие прозрачные веки ее вздрагивали. Брови у нее были еще бесцветные, но чувствовалось, что они будут густые, как у бабки. Сумерки неторопливо собирались в глубине перелесков, сильно запахло перестоявшей травой. Где-то в стороне тонко засвистел рябчик, словно дул сквозь игольное ушко.

– Почему у вашего хутора такое странное название? – сказал Анатолий. – Езиковы норы.

– Когда здесь селились наши, – сказала Антонина, – это, верно, лет сто назад было, барсуки здесь жили. А барсуков тогда езиками звали.

– Так ведь и в других местах барсуки здесь водились?

– Водились.

– А что же тех не назвали?

– Не все же езиками были.

Прошли овраг и поднялись на равнину.

– Надоела мне эта езиковая жизнь, – сказала Антонина.

Анатолий промолчал.

– Куда ей все это, – сказала Антонина, – и так здоровья мало, а все копает, косит, тащит, как в нору. Будто у нее семеро по лавкам. Ни себя, ни других не жалеет.

Анатолий шел молча.

– И этот Гришка вьется как лис. Тоже език порядочный. Днем в бригаде трудодни нарабатывает, а ночью корье за огородом дерет. Тыщи на три уж надрал. Всю иву извел. С себя бы, кажись, содрал кожу, лишь бы заплатили. Слава богу, что я за него тогда не пошла. Мы ведь с детства вместе были.

– А что это за хутор? – спросил Анатолий.

– Это Луга. Хороший хутор. Здесь такое пиво варят, и молоко у коров здесь жирное. Хороший хутор Луга.

Антонина помолчала.

– Ты как ушел от нас, – начала она снова, – так она меня и из дому никуда не пускала, все я только пряла да ткала, как русалка какая.

Дорога широким полем низко пошла под гору. Где-то далеко торопилась машина, и гул ее был похож на густое дребезжание оконного стекла на ветру.

– Работать пойду, – сказала Антонина. – Давай я тоже на машиниста окончу. Или телеграфисткой стану.

– Телеграфисткой можно, – сказал Анатолий. – У нас такие курсы тоже есть. И почта от моей квартиры недалеко.

Вечернее солнце затопило поле ровным красным светом, и ранняя осенняя листва пробила чащи дальних лесов алыми частыми вспышками. Здесь и там виднелись вдоль дороги хутора, одни забытые, пустые, другие с длинными обветренными домами и широкими свежими срубами.

– Здесь тоже хутор был? – спросил Анатолий.

– Хутор.

– Его как-то забавно называли?

– Свирипяги здесь жили, – сказала Антонина.

Этот хутор зарос крапивой. Дома свезли, и только там, где таились старые колодцы, еще тесно росла малина. В чаще такого малинника легко влететь в густую ледяную воду с едким привкусом железа.

Из-за дальнего леса обозначился впереди город. В окнах его не то еще плавилось солнце, не то уже вспыхнули первые лампочки. Бегали крошечные паровозы, дымили, покрикивали и исчезали направо и налево.

На самой дороге между лесом и городом стояла длинная высокая деревня с белыми свежими домами. В ее окнах тоже горел свет.

– А что это за деревня? – спросила Антонина. – Вроде бы ее не было.

– Это Корабли, – сказал Анатолий. – Корабли ее назвали. – Он усмехнулся. – Садись и плыви куда хочешь.

– Я потом вернусь и заберу Катюшкины распашонки, чемодан, книги, – сказала Антонина, – А ты с Катюшкой посидишь, когда выходной будет.

В далеком городе тихо играла в саду медная музыка, и люди, наверное, уже шли в сад или еще только садились в автобусы, чтобы ехать с работы домой.

Девочка все спала на руках у Анатолия. Ей нравилось, что ее несут, что ее покачивает, а может быть, она уже слышала сквозь сон, как вдалеке играет веселая музыка.

– Отдохнем, – предложил Анатолий.

– Давай, – согласилась Антонина.

Они сели в траву за дорогой. Девочка проснулась и заплакала, не открывая, а, наоборот, сжимая маленькие, сразу покрасневшие веки. Антонина взяла ее на колени, расстегнула кофту и стала кормить грудью.

– Вот и все, – сказал Анатолий.

– Конечно, – согласилась Антонина.

– Чудачки вы мои маленькие две, – сказал Анатолий, лег на спину и стал глядеть в небо.