Текст книги "Избранное"
Автор книги: Юрий Куранов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 41 (всего у книги 44 страниц)
Олег за столом делал уроки. Бабушка возле печки на кухне чистила картошку. Дед лежал на кровати.
Вскоре женщина вышла от старухи Епифаньевой и двинулась по улице. Но куда она свернула, Олег не заметил. Вскоре постучали в дверь.
– Войдите, – сказала бабушка.
И перешагнула порог женщина с чемоданом. Женщина в черной меховой шапочке одной рукой придерживала полу своего узкого и аккуратно сшитого пальто. Но во что-то странное обула женщина свои ноги. Не то сапоги, не то валенки неимоверной величины. Нет, это суконные боты с железными застежками, утюжистые, громоздкие.
Женщина остановилась у порога, и в доме запахло духами.
– Здравствуйте, – сказала она, как бы не зная, проходить ей или нет.
– Проходите, – сказал дед. – Чего на пороге стоять… Отдохните немного. Издали, видно, идете.
– Нет, я из села, – сказала женщина, проходя к столу и ступая так, будто опасается провалиться.
Она смотрела на всех виноватыми глазами, вроде ей очень стыдно, однако поделать с собой она ничего не может. Женщина села на лавку, улыбнулась, поставила на пол чемодан и посмотрела на всех, ожидая, что ей тоже улыбнутся.
Бабушка улыбнулась и села к столу. Тогда женщина еще раз улыбнулась и спросила Олега:
– Уроки делаете?
– Да вот, задачку не могу решить.
– Когда-нибудь решите. У этих задач у всех есть решение. Вероятно, так.
– Так, – сказал Олег, – да решить надо к завтрашнему дню.
– Не надо мучиться, – улыбнулась женщина. – Отдохните, а потом решение само придет. Вы не знаете, где здесь можно купить картофеля? – обратилась она к бабушке.
– Даже и не знаю. Вот разве что у Бедняги. Или вот в этом доме, – бабушка показала на избу Наташи.
– А у вас нет?
– Что вы, мы не здешние, – сказала бабушка. – У нас было немного, да собирались уезжать и все продали.
– А где этот – как его? – Бедняга живет…
– Вот в этом доме наискосок, – показала бабушка.
– Я там была. Там такой чахлый старичок. Я и ушла оттуда.
– Хорошо, что ушла, – сказал дед. – Раздел бы догола и по миру пустил. Последний крест за краюху сухаря снял бы.
– Да, забавный старик, – согласилась женщина. – Я ему будильник старинный предложила, так он мне вилок квашеной капусты протянул. А потом говорит: нет, не надо. Вот шапочку вашу за полведра картошки взять могу. Я ему говорю: а сама-то в чем пойду? Так и пойдешь, говорит, весна уж скоро, без шапки можно.
– Так вам ничего и не удалось найти? – спросила бабушка.
– Нет, в крайнем доме я килограмм масла выменяла. Старушка там такая. У нее сын, говорит, скоро с фронта вернется, так вот она взяла у меня для него кашемировый костюм. Еще от мужа остался. Не новый, правда, уж лет восемь ему, но муж так и не успел его поносить.
– Нет у нас ничего, мы бы поделились, – сказала бабушка и посмотрела женщине на ноги. – Отекают?
– Да вот уж вторую неделю. Не знаю, отчего. Не болят, не ноют, а тяжесть. И хожу как в кандалах.
– Это от недоедания, – сказала бабушка.
– Я знаю. У меня уж было такое. В Ленинграде. И ела я тогда хуже, но не так тяжело было. А как вывезли, все прошло. А вы откуда?
– Мы из Киева, – сказала бабушка. – Мы уж давно здесь по разным деревням.
– Да, да, – покачала женщина головой. – Ну, я пойду. Хорошо, хоть масла достала. Добрая попалась мне старуха.
Женщина говорила, но было видно, что уходить ей не хочется.
– Вы посидите, – сказал дед. – Угощать нечем, так мать хоть кипятку нагреет. Куда идти? Успеете. Я вот тоже уже не хожу.
– А с вами что?
– Да черт его знает! Слабость, и пухну весь. Уж месяца три назад на МТС руку рассадил на станке стружкой, и все не зарастает. Мокнет. Не гниет, а так – мокнет.
Бабушка ушла к печке и стала разводить под таганком огонь.
– Вы знаете… – Женщина сняла с головы шапочку и положила ее на стол. – Нет ли у вас какой хорошей книги? Я хоть и в библиотеке работаю, а все детские книги там.
– Какие у нас книги… – сказала бабушка.
– А Колькины-то, – сказал дед. – Пусть посмотрит, может, там и есть чего. Все равно без дела лежат.
Олег принес из сеней красный чемодан, поставил на пол и принялся чемодан распаковывать.
– И еще мне узелок муки дали, – сказала женщина, глядя, как Олег распаковывает чемодан. – Так, ни за что, дали, и все.
– Где это? – спросила бабушка.
– А вот тут дом недалеко. Двое там живут. Такая молодая красивая белая женщина. На девочку похожа, и мужчина с военной выправкой.
– А… – сказала бабушка.
– Какие-то странные люди, – задумалась женщина. – Горе, что ли, у них? Я постучала, говорят: войдите. Вошла. Она плачет, слезы на глазах. И он тоже, красный, невеселый, тоже, что ли, плакал. Смотрят на меня и не стесняются. И добрые оба такие. А что-то между ними стоит.
– Вы посмотрите книги, – сказала бабушка.
Женщина присела перед чемоданом и удивленно сказала:
– И всю эту массу книг вы возите с собой? Из самого Киева привезли?
– Да, – сказала бабушка, – мы возим с собой эти книги.
– Ну-ка, что здесь такое?
На самом верху лежал большой толстый альбом с диаграммами первой пятилетки. Женщина полистала диаграммы и отложила их в сторону.
– Вы специально это возите с собой? – спросила женщина.
Женщина полистала одну из книг и вынула из нее небольшую фотографию.
– Тут фотография забыта, – сказала она.
– Да, она лежит там, – сказала бабушка. – Пусть лежит.
На фотографии сидел военный. На петлицах его поблескивали ромбы. Военный держал в руках маленькую книжку и читал, чуть склонившись над страницами. Он слегка улыбался подтянутыми губами, а длинные волосы падали ему на глаза.
– Какое знакомое лицо, – сказала женщина. – Я его где-то видела. Или кого-то на него похожего.
– Вы лицо похожее видели здесь. Вот в том доме, где муку вам дали, – сказал дед.
– Постойте, – задумалась женщина и щепоткой пальцев собрала длинные брови на лбу. – Постойте. Да, то лицо похожее. Но нет. Я именно это встречала.
– В том доме брат этого человека. Младший брат, – сказала бабушка. – Они и похожи.
– Нет, по-моему, я именно это лицо видела. Хотя… кто его знает. Много похожих лиц на свете. Ну, посмотрим, что дальше.
Женщина перекладывала книги и посмеивалась глазами, покачивала головой и даже немного помолодела.
– Забавные какие у вас книги. Очень забавные и редкие.
– Тут всякие книги есть, – сказал дед. – Это сына нашего.
– Ах, вон что! – Женщина посмотрела на Олега. – А вы, молодой человек, читаете их?
– Нет, – сказал Олег, – как-то не читаю. Они все в чемодане.
– Читать эти книги гораздо полезнее, чем решать задачки. – Женщина вынула из чемодана огромный зеленый фолиант.
В книге перелистывалось много картин. Люди сидели и стояли на этих картинах в плащах, в латах. Другие гнали в поле коров и взмахивали кнутами. Иные сражались и падали, пронзенные мечами. А на одной картине всадники дрались со львами и тиграми.
– Эту книжку можно только здесь, дома, смотреть, – сказала бабушка.
– Да я ее и не донесу теперь, – пожала женщина плечами. – Мне бы хоть масло донести. А потом, я знаю ее. Очень дорогая и хорошая книга. Вот пусть молодой человек ее почитает. Может, художником станет.
Женщина вынула из чемодана другую, маленькую зеленоватую книжечку. На обложке заглавия не было, только свисала ветка винограда, и из этой ветки смотрела коза. Ветка черная, а коза и виноград золотые. Женщина раскрыла книгу. В начале книги стоял под дубом стройный юноша. Он спиной прислонился к дубу и играл на дудке. Перед ним на камне сидела большая девочка, очень похожая на Инку. Она гладила козленка.
– Кто это? – спросил Олег.
– Это вы, молодой человек, узнаете потом, – сказала женщина и подняла указательный палец.
Дальше та же девочка стояла на берегу моря, сама играя на дудке. С моря шли облака и высокие волны. В волнах плавали быки. Один бык был очень похож на Панко. А потом кто-то гнался за этой девочкой по лесу.
– Смотрите, какой прелестный текст: «Мысли скорее к Хлое, не евши, не пивши, он побежал. Застал он ее за работой: доила маток она и делала сыр. Радость он ей сообщил – известье о свадьбе, – и в дальнейшем, уже не скрываясь, он ее целовал как жену и делил с ней труды…» Впрочем, что здесь еще есть?
– Тут много всякого, – сказала бабушка.
– Мать, сходила бы ты к Сашке. Чего там такое? – сказал дед.
– Ладно, схожу… Потом, – сказала бабушка.
В сенях кто-то громко затопал, оббил валенки, постучал в дверь. И, не дожидаясь ответа, вошел Енька. Он прошел и сел к столу.
– А это совсем прелестно, – обрадовалась женщина, разглядывая другой, рыжеватый томик. – Это редкая книга, и, я помню, издана она была небольшим тиражом, тысяч пять. Это наш украинский поэт. Я ведь тоже хохлушка. Только потом вышла замуж и уехала.
– Мы не хохлы, – сказал дед, – мы кацапы.
– Мы к сыну в Киев жить приезжали, – сказала бабушка.
– Это все равно, – махнула женщина рукой. – Вот слушайте. Это русский перевод.
– Олег, пойдешь в кино? – шепотом спросил Енька.
– Пойду, – сказал Олег и посмотрел на бабушку.
Бабушка кивнула и приложила к губам палец.
– Какие стихи! – Женщина откинула книгу и качнулась, будто на нее подул ветер.
Ласточки летают, – им летается,
А Ганнуся любит, – ей пора…
Как волна зеленая, вздымается
По весне Батыева гора…
Олег прикрыл глаза и вспомнил Батыеву гору, и жаркое счастливое солнце, улыбки, платья людей, руку отца, положенную ему на голову, и спокойные его шаги, и полный карман леденцов.
Гнутся клены нежными коленями,
В черной туче голубь промелькнет…
День-другой, – и птицами весенними
Мы вплывем в лазурный небосвод.
Пусть же кружится земля, вращается
Хоть вкруг лампочки, – как встарь, бодра…
Ласточки летают, – им летается,
А Ганнуся плачет, – ей пора…
– Какой поэт! – сказала женщина и покачала головой. – А вы знаете, кто? Рыльский. Максим Рыльский. Слышали?
– Нет, – сказала бабушка, – не слышали.
– Рыльских в Киеве много, – сказал дед.
– Ну ладно. Спасибо. Я пойду. Я возьму эти две книжечки? Хорошо? – сказала женщина, подняла лицо и увидела Еньку.
Женщина смотрела на Еньку и краснела, будто в чем-то была перед ним виновата. Она подошла к столу, надела шапочку и взяла чемодан.
– Я вот зашла, – сказала она. – Зашла, посидела. Книги хорошие есть тут. Так, по пути. Прогуливалась и зашла.
Енька молчал и только смотрел на нее.
– Ну, спасибо вам, я пойду, – сказала женщина и направилась к двери.
– А мы тоже пойдем, – сказал Олег. – Мы в кино. Нам и по пути. Чемодан вам нести поможем.
– Да нет уж, я одна, – сказала женщина и вышла.
Они догнали Александру Владимировну за Санькиным домом. Тихо, так же медленно, как и она, пришли с ней в село, где Александра Владимировна свернула к дому.
– Чего это, Александра Владимировна за книжками к вам приходила? – спросил Енька.
– Да нет. – И Олег рассказал, зачем и к кому она пришла.
Возле самого клуба Енька вспомнил, что ему нужно здесь в селе заглянуть по делам в один дом.
– Ты пока иди в кино, а я потом, наверное, приду, – сказал Енька.
И ушел.
Возле клуба толпился народ. Плясали и пели. Какая-то девушка резким, сильным голосом кричала частушку:
Ты, германец-оборванец,
зачем начал воевать,
нас, молоденьких девчоночек,
заставил горевать.
В толпе стоял Федька Ковырин, стоял в широких клешах, в тельняшке под пиджаком. Чуб Федька зачесал на левую сторону и немного смахивал на Гитлера. Рядом с ним топталась какая-то девушка в сапогах, в красной косынке, низко и туго повязанной на лоб. Тут же помахивала платочком и Наташа.
– Дай утирочку, – сказал Федька Наташе.
– Не дам, – засмеялась Наташа и наклонила голову.
– Дай, – сказал Федька и протянул руку за платочком.
Наташа платочком взмахнула и снова сказала:
– Не дам.
– Отберу ведь. – Федька оскалился, и во рту у него блеснул золотой зуб.
«Откуда это он зубом обзавелся? – подумал Олег. – Фиксу, видно, вставил. А может, и выбил кто».
Федька схватил Наташу за руку.
– Не дам, – сказала Наташа. – Ой! Отпусти, больно. Дурень.
– Отдай, помнить буду.
– Отпусти, – сказала Наташа.
– Не отпущу.
Олег шагнул вперед и негромко сказал Федьке:
– Отпусти.
– А тебе-то что! – глянул на него из-под чуба Федька.
– Отпусти, – сказал Олег.
– Иди, иди. Короче на поворотах, – завспыхивал Федька зубом.
Наташа молчала.
– Отпусти, в морду дам, – сказал Олег.
– Ишь, какой тут выискался интеллигентик, – сказал Федька, отпуская Наташу. – Смотри, зубов не соберешь.
– Своих не соберу, так фиксы вставлю, – сказал Олег. – Вот так!
Эх, и кто бы нас задел,
мы б того задели бы —
от Москвы до Сталинграда
скулы полетели бы, —
прокричал кто-то, отплясывая в темноте.
– Слышал? – сказал Федька.
– Слышал, – сказал Олег. – Пойдем, Наташа.
Наташа не спеша пошла за Олегом в клуб.
– Ты чего на него? – сказала она.
– А чего он?
– А он ничего. Шутил ведь, – качнула Наташа бровями. – Очень он смахивает на одного морячка, на пароходе когда ехала. Парнишечка такой.
– Тогда иди. Мне-то что. Я думал, ты и вправду. Иди.
Олег купил билет и пошел в кино.
Сначала показывали киносборник. Молодой боец, веселый и лихой, где только встречал, там и бил немцев. Он их бил и все пускал в ход поговорку. Он колом убил немецкого мотоциклиста посреди дороги. Немцы не знали, как с ним справиться. Зал смеялся и подбадривал бойца.
И после короткого перерыва пошел другой фильм – «Разгром немецких войск под Москвой». Пришел он в зал бесстрашной, уверенной и на все готовой музыкой.
Ползли немецкие танки. Они ползли с ревом, и казалось, ничем нельзя их остановить. Они ползли прямо на зал, и сердце падало, а ноги леденели. Потом ползли самолеты, и сотни бомб сыпались на наши города.
А потом перед Мавзолеем шли наши войска. И диктор говорил, что они прямо с парада отправляются в бой. А песня успокаивала и железными, похожими на клятву словами внушала:
Мы не дрогнем в бою
за столицу свою,
нам родная Москва дорога.
Нерушимой стеной,
обороной стальной
остановим, отбросим врага.
Били из заснеженных дотов наши огромные пушки. Пошли наши самолеты. Пошли наши танки. Пошли в атаку наши бойцы и падали на бегу, одни поднимались и продолжали бег, а другие оставались лежать.
Олег не помнил себя. Раньше он никогда не чувствовал, будто его нет. Но теперь его не было. Не было его – именно сидящего в клубе. Был он, сидящий в танке, он, бегущий в поле с винтовкой, он, упавший в снег, он, повешенный, и он, вновь поднявшийся и снова бегущий вперед и кричащий во все горло.
Олег вышел из клуба и только тут заметил, что плачет, что слезы густо текут у него из глаз, но что ему легко, как никогда еще не было. Ночь уже опустилась. Люди ждали второго сеанса, и кто плясал, кто разговаривал. Федька по-прежнему улыбался фиксатым ртом. Он поигрывал Наташиным платочком и снова улыбался.
Проходя мимо дома, где живет Александра Владимировна, Олег увидел, что у нее горит свет. А сама она сидит за столом и читает. С дороги в темноте кто-то свернул к воротам этого дома. Он тащил за собой санки. На санках лежало что-то похожее на скорчившегося и уснувшего человека.
Ночь установилась ясная. Лужи на дороге покрылись ледком, они громко лопались под шагами. В воздухе пахло дальним ветром. Над головой проносились под звездами облака. Олег шагал с легким сердцем, и ему хотелось петь или что-то рассказывать.
Уже в деревне Олег немного пришел в себя. Он заметил, что у Саньки горит свет, а за занавеской кто-то ходит. Это была Санька. Она ходила по комнате так, будто у нее болит зуб.
От окон тянуло теплом, уютом и тишиной. Олег хотел было зайти, но постеснялся. Он пошел дальше, внезапно вспомнив отрывок, что читала сегодня Александра Владимировна: «Застал он ее за работой… Радость он ей сообщил – известье о свадьбе, – и в дальнейшем, уже не скрываясь, он ее целовал как жену и делил с ней труды…» Олег покачал головой и сказал: «Чудно. Пожалуй, отличная у меня память». Подумавши так, он решил припомнить песню из сегодняшнего кинофильма. И припомнил. Пошел, напевая про себя.
Олег подошел к своему дому и услышал в ограде тихий разговор.
– А чего же она говорит? – спрашивала бабушка.
– Ничего, – отвечал дядя Саша. – Плачет. Может быть, говорит, жив он, а я за другого вышла. Хуже всякой, говорит, Калины. С той ночи и пошло, как ты на Петра поворожила.
Бабушка вздохнула.
– И жить, говорит, я, видно, с другим человеком не смогу. Сам, говорит, видишь. Такая моя, мол, судьба. И плачет. И все меня жалеет.
– Жалко ее, бедную, – сказала бабушка. – Да и отца тоже жалко. Плох он теперь. Все вон лежит и лежит. Уж было радовался он за тебя… Кто там? – вдруг громко спросила бабушка.
– Это я, – сказал Олег и вошел в ограду.
Возле крыльца стояли санки. На санках лежал чемодан, лежали узел и гитара.
– Бери, внучек, гитару да неси домой, – сказала бабушка. Она взяла узел, дядя Саша – чемодан, и все поднялись по крыльцу.
3
Шел мелкий дождь. Снег почернел. Снег исчез. Никакого снега не было.
Олег пообедал, он съел вареную картошку и кусок хлеба величиной со спичечный коробок. Он выпил еще стакан молока. И стал собираться в школу.
И тут пришел с работы дядя Саша. Не раздеваясь он сел к столу и долго смотрел на бабушку. Бабушка смотрела на него, молчала и мигала отекшими веками. Дед спал, и в горле у него что-то взвизгивало.
– У Парикова был, – сказал дядя Саша.
– Сейчас, что ли, был?
– Утром позвонил он директору, прямо из МТС вызвал.
Бабушка молчала.
– Сегодня ухожу, – сказал дядя Саша.
– На фронт отпустили? – спросила бабушка. – Не поздно ли теперь? Тогда-то за тобой врачи хоть присматривали, в Киеве. А какой из тебя теперь воин? Контузий-то сколько было.
– Не на фронт. В больницу пока.
Дядя Саша сбросил пальто и положил его на лавку, как в чужом доме, куда на минуту забежал погреться. За окнами шел дождь и поднимался ветер.
– Буди отца, собираться буду, – сказал дядя Саша.
– Пусть пока поспит. Спит все время, и не разбудишь, – сказала бабушка.
Вечером дядя Саша уходил из деревни. Дождь усилился, и в полях шумело. Шумело так, как шумит молодой лес, пробивая почки.
– Куда в ботинках пойдешь… – сказал дед. – Бери мои валенки.
Дед сидел, свесив с кровати босые ноги, и весь колыхался, будто по телу у него переливалась вода. Он был пухл.
– Зачем валенки? Весна, – сказал дядя Саша.
– Весна не весна – морозы еще будут, – сказал дед наставительно.
– Куда же я в валенках по воде?
– Калоши на них накинь. И тепло, и сухо.
Дядя Саша сел на табуретку, зажал валенок между колен. Большую самодельную калошу из красной резины он вывернул наизнанку и двумя руками стал натягивать на валенок. Бабушка взялась за другой валенок и другую калошу.
Потом дядя Саша валенки надел, накинул пальто, взял дорожный мешок и долго стоял посреди комнаты.
– Иди, поцелую, – сказал дед.
Но сам встал и пошел к дяде Саше. Он шел как сквозь темноту. Они обнялись и долго стояли, прижавшись друг к другу щеками. Дядя Саша подошел к бабушке. Бабушка поцеловала его в лоб. Дядя Саша подошел к Олегу и поцеловал его в щеку. Губы у дяди Саши были обмякшие, с холодным запахом дождевой воды.
– Значит, сам он тебя направил? – спросил дед.
– Говорит, сам. Долго добивался, говорит. В областную больницу, говорит, попасть нелегко.
– Это, наверное, письмо в область помогло, – сказала бабушка.. – Я тебе говорила же: напиши, а ты не слушался.
– Ну хорошо, что послушался, – сказал дядя Саша.
– А надолго? – спросил дед.
– Будешь, говорит, лежать, пока основательно не подкрепят. А тогда уж просись на фронт.
– Сынок, – начала бабушка, но замолчала и еще раз поцеловала дядю Сашу.
Но больше ничего она не стала говорить.
Все вышли на улицу. И дед босиком остался стоять среди сеней в темноте под шелест дождя по крыше.
В ограде стояла Санька. Дождь осыпа́л платок, фуфайку, сапоги. По лицу ее текли капли, но Санька не вытирала их.
– Ты это? – тихо и немного удивленно спросил дядя Саша.
– Я, – сказала Санька. – Ты уж не поминай меня, прости меня, глупую.
– Что ты? Что ты? – зашептал дядя Саша. – Да не плачь ты. Ты прекрасная, я всегда буду тебя помнить. А ты меня забудь.
– Как же забыть-то тебя? – сказала Санька усталым голосом. – Человек ведь ты. Живой. И жизни у тебя нет.
Бабушка и Олег стояли поодаль.
– Ну, уж поцелую я тебя. – Санька взяла дядю Сашу ладонями за щеки, пригнула его голову, потом одной рукой сняла с его головы шапку и поцеловала в волосы.
И дядя Саша пошел из ограды.
Бабушка и Санька остались у крыльца. Бабушка смотрела на дядю Сашу сквозь мелкий дождь и шевелила губами, будто говорила ему вслед что-то напутственное. Санька просто стояла и плакала.
Олег и дядя Саша вышли на тропинку, по которой обычно приходила из села Нинка-почтальонка, и оказались одни среди дождя. Дядя Саша иногда поглядывал на Олега. Каждый раз он хотел что-то сказать, но не говорил. Уже далеко за селом он остановился.
– Увидишь отца, – сказал он, – скажи ему что-нибудь. – Он помолчал. – Я ведь помню его. И как воевали вместе, помню. Да и сам вспоминай меня почаще. Помогает. – Он еще помолчал. – Ну, пошел я.
Он дальше пошел один. А Олег смотрел ему вслед. Дождь был редкий, сумерки только слетались. Ключ вышел из берегов и заливал поле, двигаясь лощиной. Вода уже забирала тропинку.
Дядя Саша уходил со своим мешком, в зимней шапке, и ноги его разъезжались по грязной земле. Отсюда он был похож на мальчика, который отправился на рыбалку. В лощине, где вода перекрыла тропинку, дядя Саша замешкался, хотел обойти лощину стороной. Но потом он махнул рукой и пошел по воде. Валенки глубоко уходили в поток, почти до колен. А дядя Саша шел по этой воде деревянными шагами.
Олег вернулся к дому. По лестнице он забрался на чердак и долго сидел, прижавшись к теплой печной трубе. Он слушал шорох дождя по крыше и шум воды в полях. Он заснул вскоре и проспал всю ночь.
4
Проснулся Олег от громкого крика. В ограде кричала Санька. В воздухе раскачивался широкий процеженный свет. Он разбегался волнами. Олег посмотрел вниз и увидел среди ограды лодку. А в лодке стояла Санька с деревянной лопатой в руке.
Олег спустился на крыльцо. По двору по синей воде плавали щепки, мусор и плавал старый полуботинок.
– Выходи, затопит! – крикнула Санька.
Вышла бабушка, протирая спросонья глаза и с удивлением глядя на ровную ширь воды по двору.
– На мельницу, – сказала Санька. – В лодку – и на мельницу, там сухо.
Выглянул в окно дед, приподняв голову с подушки.
– Поехали, Владимир Зосимович! – крикнула Санька. – Вставайте да на мельницу.
– Никуда я не поеду, – сказал дед.
– Зальет ведь.
– Не зальет. А зальет, так черт с ним. Уж и зальет, так водой, а не дерьмом. Все равно дохнуть.
– Люди! – завопил откуда-то с улицы Бедняга. – Люди!
По улице плыли гуси. Иногда они опускали головы и подолгу держали их под водой: видимо, переговаривались там втайне от людей. Потом гуси, медленно работая ногами, плыли дальше, поглядывали по сторонам и останавливали взгляд на Бедняге. Бедняга в подштанниках стоял на крыше сенок и махал руками. К его дому шли сразу две лодки – Енька и Калина.
– Что, штаны-то подобрало? – говорила Калина Бедняге издали.
– Сундук, – говорил Бедняга и разводил руками в воздухе.
Изба Бедняги стояла ниже других; ее залило так, что вода уже гуляла в комнатах. Енька выпрыгнул на крыльцо и зашагал в дом. Из сеней бросилась и поплыла в огород большая крыса. Она плыла, поднимая испуганно над водою усы. Калина тоже подъехала и тоже зашагала в избу.
– Сейчас мы тебя, чертову скупердягу, растрясем. Где подштанники с деньгами? – говорила она.
И Бедняга засуетился, кинулся было с крыши и стал требовать, чтобы его подождали.
– Сиди, пронизанное брюхо, – сказала Калина.
– Сама-то и есть пронизанное брюхо, – шипел Бедняга.
Енька и Калина вытащили на крыльцо большой окованный сундук. Поставили в лодку. Опять пошли в избу. А Бедняга все бегал по крыше и то там, то здесь пробовал свесить ноги.
За озером возле мельницы суетился народ. А здесь, в ограде, водой уже залило овчарник, оттуда несло бумаги, Олеговы книги, географические карты. Широко распластавшись, плыла физическая карта мира. Края карты уже намокли, ушли под воду. Утонула западная часть Европы, взмок и тяжелел север Африки. Даже Гималаи готовы были утонуть. Над водой остался только Тихий океан. Тихий океан покачивался и кругами ходил по ограде. А рядом несло клоуна.
Клоун в синем колпаке, в красных шароварах смотрел в небо деревянным нарисованным лицом. От рук и от ног его тянулись по теченью веревочки. Веревочки уже намокли, они медленно утопали, словно из-под воды кто-то натягивал их. Клоун смотрел в небо и не мог понять, что случилось. И видно было, что клоун старается просто плыть.
Олег прыгнул в Санькину лодку, догнал клоуна, поддел его лопатой и сунул в карман.
И тут вышла на крыльцо Калина и громко сказала:
– Гад!
Она вышла на крыльцо с ружьем. Бедняга уже спускался по углу сенок и торопился.
– Лезь на крышу обратно, сучье вымя! – сказала Калина и навела на Беднягу ружье.
Бедняга спрыгнул на ступеньки. Он подскочил к Калине, схватился за ружье и негромко сказал:
– Отдай, стерва!
Калина ударила Беднягу кулаком в лицо и крикнула Саньке:
– Сань, Андреево ружье у пропадины за сундуком лежало.
– Лежало за сундуком, – сказал Енька, тоже выходя на крыльцо и вытаскивая какой-то узел.
– Отдай! – крикнул Бедняга.
Санька, как сонная, шагнула прямо в воду и через улицу пошла к Калине. Она взяла у Калины ружье, долго глядела на него, стоя по пояс в воде.
– Дурная, – сказала Калина, – простудишься.
Санька, держа ружье перед собой, вышла на улицу и зашагала к дому. Вдоль улицы плыли гуси. Они увидели Саньку и свернули в сторону.
Санька шла и мелко тряслась всем телом.
– Стерва! – закричал во весь голос Бедняга и пнул Калину, стоя на крыльце в подштанниках.
5
В небе настала звездная теплая ночь. И звездная ночь опустилась на полые воды. Оставленные избы маячили среди рассыпанных по разливу звезд; отражаясь от разлива, звезды мерцали еще и на окнах.
По широкой старой мельнице вдоль матрасов, перин, тюфяков раскинулся сон. Спали лодки, прикрученные цепями к столбам, к лестнице, к крыльцу. Лодки спали, но покачивались на прибывающей воде. Не спала только мельница, в ней шуршали, о чем-то переговаривались встревоженные крысы. Они что-то перетаскивали из одного угла в другой. Они становились на задние лапы, вслушивались, поглядывали на спящих людей. И чувствовалось, они собираются в далекую дорогу.
А люди спали, им некуда было идти, и устали они от тяжелого дня. Не спал среди людей только Бедняга. Он ворочался. Он разговаривал. Он стряхнул с одеяла крысу, которая неизвестно зачем взбежала на него, села и задумала смотреть сквозь тьму ему в глаза. Бедняга встал, спустился по деревянной лестнице к лодке. Он поплыл в деревню. За разливом поднимался месяц, и вода стала огненной, а звезды на ней погасли. Бедняга плыл среди горящей воды, разговаривал сам с собой и равнодушно оглядывался на мельницу, где спали почти все деревенские, где не было только Калины.
Марии снилось, будто она босиком идет вспаханным полем и тащит за собой борону. Сзади с бичом плетется Бедняга. Он с каждым шагом приседает и щелкает ее бичом по голым ногам. Мария отбивается от бича, как от овода, и старается идти быстрей. А стороной по шоссе скачет на коне какой-то всадник. Он скачет туда и обратно, молодецки подгоняет коня, и смеется, и свистит.
Лежа рядом с матерью на перине под тулупом, Енька видел другой сон. Он стоит над колодцем и вытаскивает из глубины на свет бадью за бадьей. Енька выплескивает воду прямо на землю. На воде пляшет в сапогах Наташа. Она улыбается Еньке и ловит его за руки. Еньке весело, он делает вид, что сердится. А Наташа все ловит его за руки. Тогда Енька полной бадьей окатывает Наташу с головы до ног. Наташа еще громче смеется, хватает бадью и тянет ее на себя. Енька не отпускает. И оба они, поскользнувшись, падают на землю, катятся в разные стороны по сверкающей и бегущей воде.
На той же перине, но под шубой, спала Санька. И Саньке грезится, будто в люльке лежит она. Люлька подвешена в небе. Люлька ласково и длинно раскачивается. Санька раскидывает руки во всю ширину люльки и все хочет, чтобы ей показалось, будто она летит.
Санька разбрасывает руки и одну из них кладет Зине на голову. Зина сбрасывает Санькину руку, а та опять кладет. Зина видит только тихий свет и теплый ветер. Сама она стоит под березой, и береза склоняет на лицо ей ветку. Зина отстраняет ветку и смотрит вдаль, где ходит и поет в полем Олег.
Олег на печке в избе рядом с бабушкой, которая не захотела деда оставить в одиночестве. Под Олегом голубой прохладный конь. Конь скачет по разливу. Олег держится за длинные вожжи, а конь тащит его все быстрей, все быстрей. На ногах у Олега высокие валенки с красными самодельными калошами. Олег летит за конем, а из-под валенок встают и хлещут белые фонтаны воды. Потом Олег падает на воду. Но не отпускает вожжи, а несется по разливу, переворачиваясь в воздухе, зажмуриваясь от брызг. Валенки слетают с ног и остаются где-то далеко.
На те же самые калоши, но уже без валенок, смотрит бабушка. Калоши на столе, они полны вареной картошки. Картошки полопались от кипенья, сахаристо светятся, от них пар. Обжигая руки, бабушка разламывает картошки, ест их. Красные калоши покрыты по́том. Сколько бабушка ни ест, картошек не убывает. Но бабушка все боится, что не останется на семью, она хочет отказаться есть, но не может остановиться. И вдруг калоши шагают по столу. Они делают шаг, второй, спускаются на лавку, ступают на подоконник, прыгают на улицу и, широко шагая по воде, вместе с картошкой уходят в деревню. Дед вскакивает с кровати и, как есть, тоже через окно выпрыгивает на улицу и гонится за калошами.
А в конце улицы спит Калина. И сон у Калины тяжкий. Калина разбирает избу. Она снимает конек и кладет его в ограду, разбирает крышу. Она сдергивает стропила и по венцу раскатывает стены. С улицы раскатывать не с руки. Калина входит в дом и разбирает его изнутри. Изба увеличивается, бревна делаются тяжелыми, Калине становится жарко. Она сбрасывает платье. Вдруг в глубине сенок она слышит удар. Калина снимает дверь, выбрасывает ее через верх и видит в сенях мужчину. Мужчина пока небольшой, он идет и стучит по стенам кувалдой. Калина хочет запереться, но двери нет. Калина становится маленькой и бежит назад, в комнаты. А мужчина идет и бьет по стенам кувалдой. Калина забивается в угол, съеживается и прячет лицо в колени. Мужчина подходит к ней близко и прямо над головой гулко бьет в стену. Калина просыпается.
Кто-то громко стучит в дверь.
Калина выходит в сени и спрашивает:
– Кто там?
– Отворяй, – говорит голос Бедняги.
– Чего тебе, старая сопля?
– Отворяй, отворяй, – говорит Бедняга по-хозяйски. – Промерз я.
– Чего тебе здесь? Ковыляй до дому.
– Залило дом-то. Некуда. Отворяй. Другим-то отворяешь. Я ведь свой, соседский. Чего гнешься?
