Текст книги "Избранное"
Автор книги: Юрий Куранов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 44 страниц)
К вечеру в горах застаивается туман. В распадках он держится, как в чашах. Скалы, тропинки, притаившиеся на пихтах да кедрах совы становятся теперь похожими на неслыханные подводные страны. Станции, деревушки кажутся затопленными, но как бы ждущими своего часа.
Ожидание на тракте не диковинка. Вот ждет автобус, нетерпеливо ждет, гудит-сигналит, готов уехать. Ждут и нервничают пассажиры. Наконец из кабины выходит шофер с небольшим кожаным чемоданом. Он останавливается на дороге, оглядываясь и словно подыскивая, кому бы чемодан отдать. Он повертел его в руках, оглядел и ощупал на нем белые ярлыки гостиниц и камер хранения и собрался было что-то крикнуть в затуманенный распадок, но позади послышался шум машины.
Машина остановилась за автобусом. Из высокого кузова с крытым верхом кто-то вытолкнул ногой сорванную с петель дверцу, и та с грохотом упала на асфальт. Полезли наружу, толкаясь и куда-то со смехом торопясь, дорожники в комбинезонах, женщины в громадных сапогах и в телогрейках и запрятанные в ватные одежды тувинцы с крошечными остроглазыми лицами. Степенно вышел из кабины шофер – молодой парень в резиновых сапогах, кожаной куртке и с черным беретом на голове. Пока толпа мчалась к станции, парень порылся в кармане, вынул конфету, развернул ее аккуратно и положил в рот.
К нему-то и подбежал шофер автобуса:
– Аркаш, сделай, братан, дружбу…
– Чего тебе?
– Тут везу одну, а ее куда-то черти унесли. На станции нет. В лес кричали. Сигналил… Нет бабы. А чемодан здесь, ехать не могу. Куда ей деться, здесь она. Подвези ее.
– Ладно, давай чемодан.
– Ну и вот. Спасибо тебе. А то стою, пассажиры ноют. Да и черт ее знает, вдруг она того… какая… давай проверим чемодан.
– Ишь ты какой быстрый. Все бы тебе в чужие чемоданы заглядывать. Может, девка в тайге заблудилась. Видишь, туман какой.
Аркашка взял чемодан, встряхнул его и косолапыми, но легкими шагами отправился к кабине.
Шофер автобуса облегченно сплюнул, быстро вскочил в машину, включил фары, тронул светом сумерки, слоистые от наползающего редкого тумана, и весело покатил на юг.
Аркашка положил чемодан под сиденье, побеспокоив задремавшего Петровича, и подогнал машину к наполовину крытому лиственничному срубу. Пока Петрович пристраивал аппаратуру, ужинал, Аркашка направился за станцию к лесу.
По лесу водянисто ходили полупрозрачные струи тумана. Отсюда, со дна лощины, было ясно, что луна светит уже в полную силу, потому что все вокруг было мягко напитано желтым светом, и только потоки, выплывающие из чащ, текли синими быстро рассеивающимися рукавами. В этом высвеченном движении туманов все далеко и близко стоящие деревья и камни превращались в сказочные предметы, сами собой движущиеся. Они словно плавали по этим облачным течениям, минуя один другого, но как бы ища друг друга.
Аркашка шел в толще тумана в гору. Он шел по влажным лишайникам и скользким камням, и деревья расступались перед ним, впуская его под свои пахучие своды. Листва же и хвоя деревьев и кустарников была мелко усеяна светящимися пузырьками, и оттого все казалось осыпанным снегом.
Раздвигая эти снежные кусты, Аркашка вышел в вершину ущелья. Здесь видны были звезды и чисто светила луна. Вдали блестели мокрые громады сгрудившихся камней. По камням, осторожно перепрыгивая через трещины, двигалась высокая женщина с платком на плечах.
Большими шагами по открытому лугу Аркашка направился прямо к ней.
– Вы с автобуса? – быстро и недовольно спросила женщина.
– Нет.
– А что же вы делаете здесь в берете?
– То же, что и вы.
– Это вам кажется.
– Почему?
– Потому что вы делаете совсем другое. Ну, а кто же вы?
Женщина спрыгнула с камней и подошла к нему. Теперь вблизи она оказалась совсем не высокой, просто очень тонкой, с четкими, несколько капризными чертами лица. Брови у нее были длинные, прямые и тоже густо усеянные крупинками света.
– Я шофер.
– Боже мой, сколько же шоферов теперь на тракте! И, по-моему, все вы похожи один на другого.
– Я вожу кинопередвижку.
Женщина вытерла рукавом искрящиеся брови, улыбнулась и, покусывая на верхней губе тонкий шрам, согласилась:
– Да, это, конечно, важное отличие. Так пойдемте, покажите же мне свой фильм.
– О, у нас много фильмов. А вы разве не собираетесь ехать на автобусе?
– Не говорите мне об этом автобусе. Он битком набит какими-то жвачными пассажирами. Слушайте, я возьму свой чемодан и поеду с вами. Куда вы дальше едете?
– Куда бы мы ни ехали, – засмеялся Аркашка, – автобус уже ушел, а ваш чемодан у меня в кабине.
Женщина быстро и сердито оглядела Аркашку с ног до головы, накинула платок на голову и молча пошла к станции.
Они вошли в облако и пошли по рукавам его течений. Женщину плохо было видно за желтой стеною тумана. Аркашка хотел подойти к ней, чтобы шагать рядом и видеть ее, но ушел еще дальше в сторону и решил, что так лучше.
– Какие же вы привезли фильмы? – спросила женщина.
– Два документальных и четыре художественных.
– Какие же вы покажете здесь?
– Все.
– Не много ли? А впрочем, здесь не Москва, здесь десяток выдюжат, лишь бы сюжет был. Нет ли среди ваших фильмов старых, довоенных?
– По-моему, есть. «Машенька».
– Я очень люблю довоенные фильмы. Наверное, потому что росла с ними. А «Машенька», «Машенька» – это первый фильм, который мы смотрели с мужем. Это было двенадцать лет назад. Правда, как много?
Аркашка промолчал. Молчала и женщина, только слышны были ее шаги и быстрое дыхание где-то совсем недалеко. Потом она опять заговорила:
– Это хорошо, что «Машенька». Мне всегда везет на эту картину, когда я долго не вспоминаю о муже. Он удивительно счастливый человек, в самую необходимую минуту жизнь обязательно напоминает о нем.
– Я слышал, что есть такие люди, – сдержанно отозвался Аркашка, хотя ничего подобного никогда не слышал.
– Да. Говорят, это значит: сильно любит. А я все езжу и езжу.
– Что же у вас за работа?
– У меня теперь нет работы. Единственная моя работа – быть женой, да и с ней я в последнее время как-то не дружу. Я ведь родилась и выросла тут, совсем недалеко отсюда, в избушке. А мужа я повстречала, когда он был простым геологом. Мы встретились в горах. И я ушла с ним. Три года мы ездили в экспедиции, вскоре он стал начальником партии. – Женщина остановилась, дыша все так же часто. Постояла, как бы собираясь с мыслями, и опять зашагала. – Я думала, что всю жизнь мы будем геологами, ходить по горам. А теперь я просто езжу. Все на юг да на юг. Отдыхать. А он все на совещаниях, в кабинетах, за преферансом, на человека непохож стал. Впрочем, вы меня зря слушаете, я ведь еду к родным, повидать родные места. Да и потом, чего не может наговорить женщина в тумане.
Она, видимо, еще что-то хотела сказать, собралась с дыханием, но туман поредел, впереди обозначились огни станции, и женщина ничего не сказала.
Хромой Петрович крутился возле аппарата. Сеанс уже начался. На вошедших Петрович не обратил никакого внимания. Женщина осталась на пороге, Аркашка же прошел к Петровичу, наклонился и спросил сквозь треск:
– «Машеньку» когда?
– Завтре.
– Надо бы сегодня.
– Я уже объявил. Чего же людей морочить?
– А не все ли им равно?
– Им-то все равно, а мне нет. – Петрович оглянулся на женщину. – Ничего, пущай сегодня ети поглядит, а завтра ей «Машеньку».
Аркашка вернулся к двери и шепотом объяснил женщине, в чем дело. Она понимающе кивнула головой и продолжала смотреть на экран.
Аппарат работал в коридоре и светил через открытые двери в сруб.
Народу было много. Станционные рабочие сидели на табуретках и скамейках, прихваченных ради такого случая из дому, приезжие тувинцы сидели на полу. Они были крайне оживлены, часто показывали пальцем на экран, громко хохотали, временами одобрительно или осуждающе вскрикивали и яростно курили газетные цигарки. Над срубом горели звезды. Дым не застаивался в срубе. Он поднимался к стропилам. Он плавал в пучке аппаратного света вытянутыми тонкими узорами, отчего весь пучок света казался прозрачным невесомым конусом голубого малахита.
На этих подвижных малахитовых узорах удивительно легко было видеть все, что хотелось представить. Там, под звездами, узоры расплывчато синели и наконец исчезали, оставляя перед глазами только то, о чем Аркашка думал…
Вставала перед глазами широкая солнечная долина тракта. На горах росли лиственницы, сквозь них шел из Тувы теплый ветер. Аркашка летит по асфальту, играючи покручивает баранку и чувствует, как рядом сидит не Петрович, а сегодняшняя знакомая. Она держится рукой за спущенное стекло дверцы и смотрит на Аркашку. Аркашка останавливает машину, и они вдвоем уходят за обочину в тайгу. В прозрачной лиственничной тайге стоят прямые лучи солнца, а где-то вдалеке гремит гром.
– Это туча, – говорит Аркашка.
– Я знаю, – отвечает женщина, – я так давно не видела настоящих туч. Ой, сколько зайчат!
И правда, под всеми лиственницами, тесно прижавшись один к другому, как грузди, сидят зайчата. Женщина подбегает к ним, берет одного за уши и сажает себе на руки. Она прижимает зайчонка к груди и смеется. Остальные сидят на земле и, не мигая, смотрят на нее. Потом она берет второго, третьего, еще и еще. На руках они уже не умещаются, и она, приподняв край платья и слегка согнув ноги, опускает их себе на колени.
Аркашка подбегает, хватает зайчат за теплые мягкие уши и быстро-быстро подает их женщине. Женщина сажает зайчат в платье, смеется и медленно грозит Аркашке мизинцем.
Вдруг над головой раздается протяжный и емкий удар грома. В то же мгновение с лиственниц начинает сыпаться хвоя. Она медленно падает густым и мелким дождем. В лесу распространяется сильный запах смолы. Женщина поднимает лицо, но не смотрит в небо, а подставляет щеки, губы, закрытые глаза под медленный ароматный дождь.
– Это гром, – говорит Аркашка сквозь хвою.
– Я знаю, – отвечает женщина, покусывая шрам на верхней губе, – я давно уже это знаю. Подождите, потом я вам что-то скажу.
– Конечно, – соглашается Аркашка, – нам некуда спешить. Верьте мне, я покажу вам столько старых фильмов, нет, новых…
При этих словах становится по-ночному темно, и Аркашка чувствует, что его тянет за рукав Петрович:
– Чего размечтался? Иди собирай по трешке, вторую казать будем.
Пока Петрович передвигает металлические ящики и заряжает новый фильм, Аркашка ходит с фонариком между зрителями, собирает деньги. Когда же он возвращается к двери, женщины нет.
Сеанс закончился глубоко ночью. Спать Аркашка решил на конюшне.
На конюшне пахло лесным сеном, и сквозь проточенную дождями крышу светили звезды. Аркашка взобрался на сено и только устроился на нем, как ему почудилось, что он не один. При слабом свете звезд он приподнялся на локте и совсем рядом увидел в сене глаза. Они молча смотрели на Аркашку, и он не знал, что сказать этим глазам. Потом женский голос проговорил:
– По-моему, где-то олень кричит.
– Не знаю, – ответил Аркашка, – может быть.
– Правда, им еще рано кричать?
– Почему, некоторые кричать начинают в конце лета.
– Это самые нетерпеливые?
Аркашка промолчал. Он продолжал видеть глаза и в них – игру света, который похож был на сияние каких-то темных больших кристаллов.
– В юности я страшно любила слушать, как трубят осенью маралы. Когда же повзрослела, то от этого крика меня стал охватывать страх.
Аркашка молча и мучительно старался понять: остаться ли ему сидеть или лечь в сено. Вскоре он спросил:
– Откуда у вас этот шрам?
– А, – сказала женщина, и Аркашка понял, что она улыбнулась, – это в детстве я любила качаться на молодых березах. Качалась, качалась и сорвалась. – Она повернулась, шумя сухим сеном, и в темноте можно было догадаться, что она легла лицом к нему. – Мне бы здесь надо жить, – заговорила она. – Зачем уехала? Возьмите меня вместо вашего Петровича. Я буду ездить и картины «казать». В горы мне теперь нельзя. Все. Городская. А я так хочу снова жить здесь.
Аркашка выпрямился и сел, почти касаясь головой близких звезд в просветах крыши. Он приготовился быстро, много говорить, но женщина продолжала:
– Сейчас там, в срубе… Вспомнилось, как давно-давно, почти в детстве, пошли в тайгу. Осень была. Сильный ветер, помню, поднялся, и с лиственниц хвоя так вот, как дождь, посыпалась. Такой зеленый дождь был.
Аркашке вдруг показалось, что он видит перед собой не только глаза, а всю эту полулежащую в сене женщину, от слов которой на сеновале стало прозрачно и сине, как в летнем небе. И ему еще показалось, что прозрачность эта и эта синева могут остаться теперь на всю жизнь, нужно только сейчас же что-то сделать необычное. Он осторожно привстал и взял женщину за плечо. Плечо ее, спокойное и сильное, в то же мгновение напряглось и сделалось деревянным, точно мертвым. Аркашка отдернул руку и лег в темноту.
Он лежал долго. Смотрел сквозь крышу на звезды. Потом сказал:
– «Машеньку» будем утром демонстрировать.
Женщина ничего не ответила, только слышно было, как спокойно и ровно она дышит. Так дышат только глубоко спящие, когда им ничего не снится. Он посмотрел в ее сторону и взгляда ее не увидел, хотя чувствовал, что она не спит и смотрит в темноту. Тогда он закрыл глаза, и к нему пришло такое чувство, словно на сеновале он один.
Утро началось усиленным ветром, Аркашка проснулся и оглядел сеновал. Женщина спала, по грудь зарывшись в сено.
Аркашка зябко спустился на землю и проковылял в общежитие, где должен был продолжаться показ фильмов. Окна общежития уже были завешены одеялом.
Сеанс кончился. Чемодан Аркашка оставил у дорожного мастера, который охотно согласился устроить проезжую на попутную машину.
Аркашка вырулил на тракт. Ветер шел через перевал и выдувал туман из распадка. Петрович, расстегивая потрепанную полевую сумку с выручкой, спросил:
– Значит, спит?
– Не знаю.
– Опять пойдет, поди, в горы? Опять в туманах заблукает?
Аркашка высунулся в окно, оглядываясь на станцию. Ветер выхватил из распадка большое рыхлое облако. Оно летело быстро, меняя очертания: вот оно похоже на птицу, потом на сугроб, потом на летящего человека. Человек летел, растопырив руки.
– Пойдет, – сказал Аркашка, – затем и приехала. Туману уж скоро не будет.
ЛЕБЕДЬАвтобус блестел в темноте, он пришел мокрый. Видно, там, на севере, затянуло перевалы дождем. Елегин вошел первым и сел на заднее сиденье возле окна. Этюдник он поставил к стенке, на пол. Следом вошла сибирячка, к которой он несколько раз порывался подойти еще в столовой. В столовой он так и не подошел к ней, то ли не решился, то ли слишком сильно болела голова. Сибирячка тоже села на заднее кресло позади остальных пассажиров, почти рядом с ним.
Елегин уставился в окно. Небо плясало в окне на быстром ходу машины. Снаружи стекло было чисто вымыто дождем, но изнутри на нем лежал густой слой пыли, сквозь который звезды казались желтоватыми. Пахло мешками, какой-то пронзительной таежной травой и молодыми кедровыми шишками.
– Зря мы сели в самый хвост, – сказала девушка после долгого молчания.
– Чего же теперь поделаешь, раз сели, – ответил Елегин.
– Конечно, впереди так светит, что глаза сечет, – согласилась девушка. – А вы далеко едете?
– В Кызыл.
– В Кызыл. Поди, на работу?
– Конечно.
За окнами были черные горы. Приближаясь, горы вытягивались высоко в небо. Они были покрыты лесом, а в лесу ничего нельзя было разглядеть.
– Я тоже работала в Кызыле, – сказала девушка, – да уехала оттуда.
– Чего же так?
– Там плохо. Больно много магазинов, вот и мотайся по ним. Никакого отдыху нет.
Елегин засмеялся, но продолжал смотреть в окно, хотя ясно было, что оглянуться ему хочется.
– Чего вы все глядите в свое окно? Чего там такое увидели? – рассердилась наконец девушка.
– Там Лебедь, – ответил Елегин и обернулся.
– Какой же лебедь ночью?
– А вот, посмотрите.
Девушка подсела к нему и наклонилась к стеклу.
– Никакого лебедя нет.
– А вы в небо смотрите.
– Я в небо и гляжу.
– Да вот прямо над горизонтом шесть звезд. Вот они прямо перед вами.
– Да тут этих звезд – метлой не выметешь.
Елегин откинулся к спинке сиденья и закрыл глаза. Девушка продолжала смотреть в окно.
– Ну, ведь их тут много. Где же тут Лебедь?
Елегин открыл глаза, взял девушку за плечо, отстранил от окна.
– Вот смотрите, – на пыльном стекле указательным пальцем он обозначил звезду, – это хвост; вот вторая – это крыло; третья – в центре; четвертая – еще крыло; а вот две – это шея.
Девушка снова наклонилась к стеклу, долго смотрела в небо, наконец засмеялась.
– И верно. Лебедь. Такой белый. Скоро он совсем за горы улетит.
– Ну, еще не скоро.
Елегин опять сидел с закрытыми глазами. Девушка оглянулась, и он не успел глаза открыть так, чтобы она этого не заметила.
– Ко сну тянет? – спросила она, насторожившись.
– Нет, спать мне совсем не хочется.
– Так вам, значит, лихо, У нас на тракте многих лихотит. Такая уж дорога.
– Вообще-то да. Тряска. Но у меня сегодня озноб с самого утра. Пожалуй, я простудился.
– И застудиться у нас не хитро. Сибирь! Вам, как приехать, выпить бы водки с перцем или чаю с медом, если водку не пьете. Чаю с медом.
– Да, это правильно, – согласился Елегин.
– Знаете что, – сказала девушка, – давайте сделаем так… – Она встала, сняла с себя узенькое плюшевое полупальто и свернула его. Потом по-хозяйски отодвинула Елегина от окна и положила полупальто к стене, как подушку. – Вы прилягте.
– Спасибо, – сконфузился Елегин, – я ведь ничего.
– Как же ничего, вам еще так долго ехать. Умаетесь.
– Вам ведь самой холодно будет, да и скучно.
– Ничего мне не будет. – Девушка повела узкими крепкими плечами под вязаной красной кофтой. – Вы ложитесь, а я буду в окно глядеть, на Лебедя.
Елегин прилег. Девушка села у окна и стала смотреть в тайгу.
– Вы спите, а я буду что-нибудь говорить… Знаешь, как меня зовут? Тамара.
Мелькнули огни какого-то крошечного поселка. Автобус остановился и раскрыл двери. Вошел парень в телогрейке с красным фанерным чемоданом, углы которого были обиты жестью от консервных банок. У парня было громадное лошадиное лицо, густо обсаженное кустистой рыжей щетиной. Он сел на кресло кондуктора, которое пустовало, потому что здесь, в автобусах дальнего следования, билеты продает шофер. Парень устроился поудобней, с силой натянул с макушки на большой длинный лоб крошечную кепчонку с пуговкой наверху.
Пассажиров больше не было, и автобус пошел.
– В Туве, – сказала Тамара, – весной прилетают лебеди. Их ужасно много. Они по всем озерам. А на заре они летают низко-низко и такие розовые. Мы даже бегали за лебедями, когда они за лес летели. Хотели гнездо ихнее найти, да только убегались. А вообще, говорят, они такие злые; если возле гнезда поймают, набьют так, что до смерти. Да. Такие они. А так никого не трогают. – Она говорила и продолжала смотреть в окно. – Да. Так никого не трогают. И вообще они какие-то такие. Если лебедиху убить, лебедь ни за что жить не будет. Поднимется в небо, как закричит, и упадет, разобьется. Да. А у нас в горах нет лебедей. Там высоко и тучи все время. Какая им у нас там жизнь.
Автобус шел быстро и тряско. Сидеть ей было неудобно, потому что она боялась прижаться спиной к Елегину. Все же через некоторое время облокотилась на его плечо. Потом она заговорила, заговорила очень тихо, шепотом:
– На меня все говорят, что я не такая какая-то, очень уж такая… А я простая. Никакая я не легкомысленная, просто я простая. Если нравится человек, я и подойду к нему и сама заговорю. Как дурочка. И пойду с ним, ходить буду. А он, видно, что-то думает такое… А я не замечаю. Просто мне с ним хорошо. А он потом уйдет, и все опять говорят: вот она какая.
– Зачем же они так говорят? – спросил Елегин.
– Им, видно, интересно так говорить. Мне-то что, пусть говорят, но все же неприятно как-то. Вот ты мне понравился, я и села к тебе. Чего мне от тебя? Я скоро сойду, ты уедешь. А хорошо, что мы едем вместе. А то сидели бы, как гуси, по углам. Правда?
– Конечно, – согласился Елегин. – А ты что, сойдешь скоро?
– Ага.
– А ты сиди пока.
– Я и буду сидеть.
Она смотрела на Елегина в полутьме фиолетовыми высоко и косо посаженными глазами, не улыбалась, не щурилась, а просто смотрела.
– Ты, наверное, хорошая, – сказал Елегин.
– Какая я хорошая? Я простая. Я бы тебя и до Кызыла проводила, там устроила бы у наших девчонок, да нельзя мне. Дома меня сегодня ждут. Я ведь в горах работаю, и вот два выходных дали. А домой-то я наказала, что приеду.
– Дай-ка я встану, – сказал Елегин, – мне что-то жарко стало, да и вроде легче.
Он сел. Она придвинулась к окну, так что они поменялись местами. Так они просидели долго, ни о чем не разговаривая, осторожно касаясь друг друга плечами.
Парень в маленькой кепчонке, пристроившийся было спать, не заснул, он уже долгое время цепко приглядывался к ним из-под узенького крошечного козырька. Вдруг он поднялся, шагнул и сел впереди них на кресло. Он обернулся к ним и спросил:
– Вы давно женаты?
– Уже месяц, – ответил Елегин.
– Я и вижу, – сказал парень и мягко улыбнулся выпуклыми обветренными губами, – молодожены, видно, все такие. Их уж сразу отличишь. А я вздремнуть было собрался, да все гляжу вот на вас, и нет охоты спать. Я тоже три месяца как женился, а вот уже целый месяц в командировке. Вы не в командировку?
– В командировку, – ответил Елегин.
– А я еле сел. Машины проходят, не останавливаются, как ни голосуй. Кто же здесь ночью посадит, уж только если отменный мужик. Хорошо автобус подошел, – парень задумался. – Вот бы и мне свою в командировку-то взять. Она-то просилась, да я побоялся. А чего? И ездили бы вот, как вы. Верно? А то я все один да один, и ей-то каково одной. – Он опять задумался. – А меня все парни пугали: не женись, Константин, все они одинаковые. Работа-то, мол, твоя все командировочная, уедешь, и начнет она воду мутить. А ведь вот знаю, что ждет… Я еду, а она чует… Как пить дать, не спит. А хорошо на вас глядеть. Жаль, сходить скоро. Да. А чего же, я ведь дома буду.
Впереди показались огни нескольких избушек.
– Вот я и впрямь приехал, – посерьезнел парень.
Автобус затормозил.
– Ну, пока, – парень поднялся. Он схватил чемодан громадной корявой лапой и еще раз оглянулся уже в дверях. – Ну, пока. Счастливой вам жизни! Неохота мне было сходить, не спросивши вас. Ведь душе интересно за людей. Я и гляжу, молодые вроде… Ну мне-то пожелайте.
– Самой счастливой вам жизни, – сказал Елегин.
– Чтобы как лебеди, – сказала Тамара.
Двери распахнулись. Парень выскочил. Пассажиров не было. Автобус захлопнул двери, пошел дальше.
Долго ехали молча.
– Ты зачем его обманул?
– А может, так ему лучше…
– Ему-то, конечно, лучше… Хороший парень, видно. Вот мне бы такого мужа. Я бы с ним всю дорогу ездила.
– А такого, как я? – спросил Елегин.
– Такого мне не надо. Ты, видать, умный. А я что… Да и у тебя жена где-нибудь есть.
– Нет у меня жены.
– Все равно не надо такого. Тебе другая нужна. А до Кызыла я бы проводила тебя, да нельзя мне. Если еще встретимся, провожу.
– Где уж теперь встретимся?
– Это верно.
Она повернулась к окошку, занесла над стеклом руку и хотела рукавом стереть с него пыль, да остановилась. Посмотрела на созвездие точек, обозначенных Елегиным на пыльном стекле, и сказала:
– Лебедь. Это ты здорово выдумал. Хорошие звезды. А в общем, мне уже сейчас вылазить. – Она надела полупальто.
– Это не я выдумал, – сказал Елегин. – Это созвездие так названо уже давно. Ну-ка подожди.
Он поднял с пола этюдник, с треском раскрыл его, взял первый попавшийся картонный этюд, достал из нагрудного кармана куртки толстый карандаш и долго что-то писал на оборотной стороне этюда.
– Возьми на память, это ваши горы, – сказал он, подавая этюд Тамаре.
– Да ты художник! – удивилась она. – Я же говорила, что ты какой-то не такой.
Впереди обозначались огни нескольких таежных домиков, и автобус затормозил.
– Вот я и приехала, – сказала Тамара, пряча этюд за пазуху. – Ну, пока. Привет. Поправляйся.
Пассажиров не было, и автобус пошел. Елегин долго смотрел назад, но с трудом различал на тракте среди красных деревенских огней женщину. Может быть, ее и видно уже на было, но ему казалось, что она все стоит.
Пассажиры спали в тучном запахе мешков, каких-то неведомых таежных трав и молодых кедровых шишек. Спящих трясло, но они этого не замечали. Елегин долго смотрел на пассажиров, потом повернулся к окошку. Он принялся сквозь обозначенные им звезды разглядывать одним глазом небо. И небо прыгало в маленьком чистом кружке, отдавленном пальцем на пыльном стекле. Елегин по очереди посмотрел на небо сквозь каждую звезду и надолго задумался.
Потом он взял этюдник, прошел к кабине водителя и постучал ногтем указательного пальца в стекло. Водитель обернулся. Елегин указал пальцем на дверь. Водитель вгляделся в его лицо, постукал себя кулаком по лбу и повертел возле виска пальцем, как бы ввинчивая в висок шуруп. Елегин еще раз указал пальцем на дверь. Водитель пожал плечами, затормозил и раскрыл двери наружу, в тайгу.
Елегин соскочил на асфальт. Автобус ушел.
Елегин долго стоял с этюдником в руке посреди тракта, ожидая обратную машину. Машины не было. Были только звезды. Они светились над горами, покрытыми черным лесом, и над трактом. Через добрую четверть неба, склоняясь к горам, летел Лебедь.
С юга послышалась грузовая машина. Она стремительно, но бережно несла сквозь ночь белый сноп электрического света. Елегин поднял руку. Машина не остановилась. Ночные мотыльки, попадавшие в свет фар, казались живыми испуганными снежинками.
Прошла вторая машина, высоко груженная и крытая брезентом. Брезент громко хлопал на ходу и свистел. Эта машина тоже не остановилась.
«Придется идти пока пешком», – сказал Елегин и зашагал на север.
