Текст книги "Избранное"
Автор книги: Юрий Куранов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 44 страниц)
За избой по огороду кто-то ходил. Потом остановился и сказал:
– Ах, вот ты где! Сейчас мы тебя и подожгем.
Голос был парнишечий.
– Где же у меня спички? – сказал тот же голос. – Дома, что ли? Ах, вот они.
Никита остановился. На огороде у самой земли вспыхнула спичка, и что-то затрещало, слегка задымилось. По запаху дыма Никита понял, что горит ботва. Большая куча вспыхнула, и огонь, чистый и широкий, рекой пошел в небо. Перед огнем стояла женщина в телогрейке, в белом коротком платье, в сапогах, простоволосая. Ночь обступила ее тьмой, и похоже было, что женщина стоит среди огня, отчего волосы ее казались фиолетовыми. Пламя разгоралось, и женщина отступила легкими шагами от своего большого костра и несколько раз, как маленькая, ударила в ладоши и запела:
Гори, гори ясно,
чтобы не погасло.
Глянь на небо —
птицы летят,
колокольчики гремят…
Она присела у огня и стала греть руки и смотреть в костер. Далеко в лесу несколько раз действительно ударили тяжелые колокольцы, Видно, кони ходили во тьме по выгону. Потом еще дальше один за другим грянули два выстрела. И выстрелы эти были веселые, словно человек просто палил в небо. Женщина встала и прислушалась. Вдруг она быстро обернулась в сторону Никиты и громко спросила:
– Кто там, в темноте?
– Это я, – сказал Никита, – Генерал.
Женщина весело подошла к нему и подала руку:
– Здравствуйте, дядя Никита, пойдемте в избу.
– Здравствуй, Шура, – сказал Никита и пошел вместе с ней.
– Небось умаялся по хуторам да по деревням разгуливать, – сказала Настасья. – Выпей пива да ложись отдохни.
Никита снял шапку, снял сумку, снял фуфайку и все повесил на гвоздь возле двери. Он сел за стол.
– Ты мне, Настасья, дай борща какого-нибудь, а я пока за чашкой-то и передохну.
– Да и пива-то выпей. Я уж такого лет сорок не варивала. Выпьешь – враз очумеешь, а через час-другой, глядишь, и очувствовался. Нацеди-ка ему, Шура, за твою радость.
Шура вышла на мост и вернулась, неся тяжелый липовый лагун в руке. Лагун был ведра на два. Мать принесла с кухни зеленую стеклянную кружку, высокую, с широким дном, граненую и с длинной тонкой ручкой, похожей на петушиную голову. Шура взяла у матери кружку, ототкнула лагун и пустила пиво. В избе сразу же запахло суслом и какой-то прохладной травой, напоминающей мяту.
Шура нацедила кружку и подала Никите. Пиво не было похоже на пиво. Оно было прозрачное, жидкое и цветистое, словно изнутри в нем горел маленький зеленый огонек.
– Берите, дядя Никита.
Никита степенно взял кружку, заглянул в нее, не горит ли там и в самом деле, и сказал:
– Пью, Шурка, за твое чистое сердце.
– Пей, Никита, пей, Генералушко, – сказала Настасья.
И по всему нутру пошло у Никиты холодом, и потом холод ударил в руки и в ноги, а щеки зажгло.
– Ух и ласковая кружка, – сказал Никита, – хучь сам женись.
– У нас ведь, Никита, такое пиво только на свадьбу и варили на хуторе, – сказала Настасья.
– Ты, Настасья, погоди. Пока у меня в голове-то не шибко засветило, я на тебя квитанцию составлю.
– Какую это, милый, ты на меня квитанцию хочешь составить? – испугалась Настасья.
– Чтобы ты такого пива больше не варила, – сказал Никита.
– Так ведь я только на свадьбу. Не на продажу ведь я.
– Ну так что же? – сказал строго Никита. – Людей-то травишь. Отравила ведь ты меня. Помру, видно, теперь. Пусть уж знают, от кого смерть принял.
– Шутишь ведь ты, – улыбнулась Настасья. – Зачем старуху пугать? Вот я-то со страху и помру.
– Говори, Настасья, сколь картошки продашь? Пока не пьян, выпишу квитанцию да деньги отсчитаю.
– Много я, Генералушко, не смогаю продать, а центнер ради праздника хоть даром бери.
Никита написал квитанцию и отсчитал деньги.
Шура нацедила еще кружку и поднесла Никите.
– Не, не, не, – отмахнулся Никита, – я и без этого очумел. Давай-ка, Настасья, я и впрямь у тебя вздремну, пока ты с пирогами управляешься. Да поеду.
Ему застлали пологом кровать, и Никита мгновенно уснул. Только не то въявь, не то во сне он поразмышлял о том, что пиво такое и варить-то грех: ни попеть, ни поплясать – выпил и вались.
Проснулся Никита при рассвете. В избе было тихо, старенькое, похожее на рукомойник радио на стене еще не подавало первых своих звуков. Жарко пахло мясными и картофельными пирогами. Есть хотелось так, что ломило в ключицах, но голова была легка. Никита оглядел избу, Настасья спала вдоль пола, на широком черном тулупе, лежа на животе и раскинув ноги. Ноги были исхоженные и жилисто усушенные временем. «А ведь тоже когда-то была девкой», – подумал Никита.
У окна стояла Шура. Она была в белой длинной рубашке, какие шили женщины еще во времена молодости Никиты. Рубашка плотная, с какими-то зелеными веточками и цветочками. Шура стояла лицом к окошку и к Никите спиной. Но по тому, как она дышала, ясно было, что Шура не то что-то видит удивительное за окном, не то разговаривает.
Рассвет усиливался, косяки белели, звезды за окнами осыпались и таяли над лесами, и волосы Шуры наливались матовым цветом зари. Никита прислушался. Вполголоса, почти шепотом, Шура говорила:
– Вон облака. Вон лес. Вон птица. Бегите, бегите скорей сюда. Ты, звезда, зачем покатилась в речку? Сюда иди. Белеет, белеет, светится, и совсем светло будет скоро, когда мама проснется. Кто ходит все там по лесу и стреляет? Веселый, видно, человек…
Шура стояла вся какая-то удивительно робкая и в этой белой своей рубашке была похожа на девочку, которая проснулась раньше других и с замиранием ждет, когда придет рассвет и встанут взрослые.
«Молодец девка, – подумал Никита. – Уж не Митьке, конечно, такая. Хорошо, что ушла от бирюка. Ушла – и дело с концом. А чего было, чего не было – не нам судить. Колька любит, и всему свой свет теперь у них…»
Никита заворочался. Шура отпрянула от окна и, не оглядываясь, бросилась за перегородку. Из-за перегородки спросила:
– Вы, дядя Никита, проснулись?
– Проснулся.
– Я коня-то распрягла да во двор завела. Напоила его.
– Ну и хорошо. Я запрягу.
– А то оставались бы на праздник.
– Нет уж, я поеду. Дела ведь, работа. А к вечеру, может, и загляну, да подарок тебе, сороке, надо купить.
Никита оделся и вышел. Среди лесов и угоров было уже светло. Воздух стал безветренным, стылым, и чувствовалось, что не завтра, так послезавтра ляжет иней. Все как бы окрепло в этом холодном воздухе: и травы по угорам, и листья на деревьях, и синеватая лоснистая дранка на крыше. И хотя крепла и усиливалась в воздухе осень, все было молодым, веселым, как бы только что явившимся на свет. На высокой березовой поленнице сидела большая зеленая синица и смотрела на все такими глазами, точно и двор, и небо, и человека видит впервые. Никита спустился с крыльца. Синица вспорхнула, села на колодезный сруб и стала заглядывать в колодец.
Никита запряг лошадь и сел в бричку.
На крыльцо вышла Шура в галошах на босу ногу, в узком белом длинном праздничном платье, с уложенными волосами.
– Ну, приедете, значит, дядя Никита, – сказала она и улыбнулась. – Я вас очень зову.
– Приеду, – сказал Никита убежденно. – Не быть мне больше Генералом, если не приеду.
– Можно, и я вас буду так называть? – засмеялась Шура.
– Зови, – сказал Никита, – невесте все можно. А за картошкой-то на той неделе заедут, я матери квитанцию, кажется, оставил.
– Оставили, – сказала Шура, – дядя Никита Генерал.
Бричка покатила под гору к реке и вдоль реки в лес по дороге. Вдалеке по лесу временами били беспечные гулкие выстрелы, сразу по два. А дальше, за лесом, Никита угадал по голосу, не то лаял, не то всхлипывал Ирод. А на крыльце стояла Шура и все махала Никите рукой.
ПЕРЕВАЛАСтояло жаркое июльское лето с облаками и грозами. Андрей шел с покоса легкой походкой человека, много и весело поработавшего за день под солнцем и тишиной. Андрей смотрел на лес, на дальние угоры, по которым замирали клевера, и ему казалось, что целый год он не был дома. Он знал, что мать уже в избе – она и в поле и из поля ходить любит одна – и теперь ждет его за накрытым столом.
Мать сидела у окна и длинными, усушенными временем пальцами чистила чеснок в окрошку из кваса и холодца. Андрей умылся, сели к столу и молча стали есть, изредка поглядывая в окно. Через некоторое время мать пристально посмотрела в окно и сказала:
– Смотри, какая стоит, аж ветер лег.
Андрей тоже глянул в окно и увидел на дороге девушку.
– Не стоит, а идет, – сказал он.
– Я не про девку, я про перевалу.
За логом, за починком и за лесом стояла туча. Она собиралась еще со вчерашнего вечера, но под утро почти растаяла. Теперь она стояла низкая, бесшумная и наливалась медленной льдистой мглой. Из леса из-под тучи шла дорогой к починку девушка с косынкой в руке.
– Долго что-то туча эта собирается, – сказал Андрей.
– Такая перевала только к завтрашнему вечеру загуляет, – сказала наставительно мать. – Вода-то в умывальнике есть?
– Вся уже, и в ведрах пусто.
– Пойди принеси. Может, девушка издалека. Завернет, так умоется. Да и есть погодим, а то нехорошо. Зайдет, а мы едим. Кто знает, может, стеснительная.
Андрей взял ведра и пошел на колодец. Девушка как раз подошла к росстани, что одним концом – в починок, а другим – на хутор. Девушка остановилась, как бы размышляя, но увидела Андрея и свернула к хутору. Она подошла и спросила:
– Вас много в доме?
– Двое, мать да я.
– Дайте мне напиться. – Девушка положила косынку на край колодезного сруба.
– А вы пойдемте в избу, там и напьетесь.
– Я сначала из ведра, а потом в избе попью, – засмеялась девушка.
Андрей стоял и смотрел, как она пьет, пьет с удовольствием, с легкостью. Он смотрел на нее как хозяин этой воды и тоже с удовольствием, зная, что вода колодца на всю округу самая вкусная и хвалит ее всякий прохожий. Девушка напилась, вытерла косынкой губы и посмотрела по сторонам.
– Туча какая идет, как снеговая.
– Да она уже давно стоит, – Андрей взял ведра. – Заходите, повечеряете с нами.
– Я с удовольствием, – сказала девушка, – мне как раз сюда и нужно. Добрый вечер, – поздоровалась она в избе.
– Доброму гостю, – ответила мать. – Садитесь с нами за столом. Посумеречничаем. Мы с работы, а вы с дороги.
Мать уже разлила окрошку на три тарелки.
Лицо у девушки было круглое, стянутое к подбородку, с зеленоватыми остро и узко посаженными глазами. Волосы светлые, подстрижены коротко, но густые и жесткие, и когда девушка склоняла или поворачивала голову, казалось, что в волосах пробегают искры. Она разговаривала, как бы разглядывая человека, и смотрела, чуть наклонив лицо, словно из-под руки при ярком солнце. Была на ней расстегнутая красная тонкой шерсти кофта с медными маленькими и ярко блестящими пуговицами, была на ней широкая складчатая юбка, раскатившаяся по коленям. Девушка сидела за столом прямо, будто ехала на коне.
– Так вы двое только и живете в этом доме? – спросила она после ужина.
– Двое, – сказала мать.
– Какой большой дом! Вот такой нам и нужно.
– Зачем он вам? – сказал Андрей.
– Нам на время. Мы партия. Тут изыскания у нас. Дорогу прокладывать новую через вас нужно, Нам всего на полмесяца.
– А много вас? – спросила мать.
– Восемь человек. Часть устроится у вас, а часть вон в той деревушке. Можно? – девушка указала на починок.
– Это можно, – сказала мать, – и здесь можно, и там. А когда вы встанете на квартиру-то?
– Я уже здесь, а остальные дня через три-четыре.
– Воля ваша. Как вам лучше, так лучше и нам, – сказала мать, усаживаясь возле стола с вязаньем, – избы не жалко. Да вон еще и поветь с пологами, А как вас зовут-то?
– Светлана.
Мать и Светлана остались разговаривать, Андрей же пошел присмотреть кое-что по хозяйству. Солнце уже село. Туча все стояла за логом и над лесом, совсем не думая двигаться, но, судя по всему, собиралась с духом. И Андрей взялся поливать капусту.
Андрей наклонил журавль, и бадья с грохотом пошла вниз. Удары отдавались объемисто и чем ниже, тем звучнее, будто там, в глубине земли, множество женщин торопливо колотили вальками белье, Андрей зачерпнул и почувствовал на себе взгляд. Он поднял глаза – на крыльце стояла Светлана, Андрей улыбнулся Светлане. Светлана улыбнулась Андрею. Сумерки еще не отяжелели, и были видны отсюда от колодца ее глаза. Глаза смотрели твердо и чуть посвечивали, словно покрытые изморозью. Андрей вылил воду в ведро.
– Зачем вы поливаете?
– Мать устала за день, вот я и поливаю. Да и поговорить ей с вами было интересно.
– Я не об этом. Ведь туча, дождь ночью будет.
– Этот дождь соберется дня через два, А то вообще тучу свалит за Ветлугу.
– А вам со мной не интересно было поговорить?
Андрей улыбнулся.
Светлана подошла к колодцу.
– Опустите меня в колодец, – попросила она.
– Зачем? – усмехнулся Андрей.
– Я где-то читала, что в колодцах живут маленькие человечки. Днем они боятся, а к ночи вылазят. Я хочу на них посмотреть.
– А если бадья сорвется?
– Не сорвется, у вас здесь все такое крепкое, ладное.
– Не стоит, – сказал Андрей.
Светлана сбросила тапочки, вскочила на сруб и схватилась руками за висячий шест журавля.
– Держите, – крикнула она, – Андрей! А то утону.
И она встала босыми ногами в бадью и пошла вниз. Андрей перегнулся в колодец и обеими руками вцепился в шест. Его потянуло вниз. Он отпустил шест и перехватился, еще перехватился и почувствовал, что бадья встала на воду.
– А теперь я вам принесу веревку. А вы посидите пока в воде, – спокойно сказал он в колодец.
– Я сама по шесту вылезу, – гулко сказала Светлана, – тут никого нет.
– Ну так выбирайтесь.
– Я еще посижу здесь. Здесь хорошо.
– Выбирайтесь. У меня дела, а я шест держу как приговоренный.
– А мне-то что? – сказала Светлана, подумала и согласилась: – Ладно, здесь холодно.
Она обхватила шест руками и коленями и полезла вверх и легко выбралась из колодца. Она села на край сруба. Посмотрела за починок.
– Какая туча! – сказала она. – Неужели еще два дня ей стоять? Неторопливое здесь у вас все какое-то.
Андрей взял в руки шест и опустил бадью в колодец.
– Неужели стороной пройдет? – сказала Светлана.
– У нас такие тучи потому и называют перевалами. Ветлуга ее не пускает.
– Ну ладно. Вам работать, а мне спать, – сказала Светлана и пошла в избу.
Андрей поставил пустые ведра среди двора, сел на козлы под поленницей и закурил. На дворе стояли влажные сумерки, подсвеченные зарей, которая в эту пору лета не гаснет до утра. В эти ночи за баней бьет соловей. И голос его одинокий отдается в звучных далях ночи, как в пустом, заброшенном амбаре. Где-то ходят кустарником кони, жуют, порой разбегаются от внезапного шороха, когда кажется, что кто-то крадется опушкой и звенит на ходу уздечкой. Но стоит соловью подать голос, кони замирают и подолгу глядят на теплую низкую звезду поверх кустов. Туча к полночи оживает. Она собирается двинуться и глухо озаряется багровыми вспышками. Все начинает томиться, соловей смолкает, под пологами и крышами становится душно, только гуще и пронзительней налетают комары, и над самой землей низко и холодно выходит из колодца железноватый запах воды.
Андрей затоптал окурок и отправился спать на поветь в свой полог. Дремота пришла сразу под рассеянным белым светом марлевого полога. Он слышал дыхание в соседнем пологе, и оно было похоже на легкий шум полуденного молодого березняка; и стало казаться Андрею, что стоит он где-то на высоком берегу, внизу река, из-за которой дует таинственным сияющим ветром.
– Андрей! – услышал он далекий голос. – Вы спите?
Голос доносился из-за реки, с той стороны. Там по колена в воде стояла девушка с дорожным узелком, в легком белом платье и глазами пронзительной синевы смотрела на Андрея. И ноги ее покраснели, наверное, оттого, что вода холодная.
– Вы еще не спите? – снова услышал Андрей.
Он очнулся и понял, что это голос Светланы.
– Нет, не сплю, – сказал он.
– Какие здесь у вас удивительные ночи. Какие-то специфические, – сказала Светлана из соседнего полога. – В такие ночи просто не заснуть. Какое-то у вас особенное все ночью, все святое. Я думаю, что если бы я могла поверить в бога, то именно здесь.
– Никто у нас уж здесь давно не верит в бога. Здесь люди верят в землю, да в хлеб, да в песни.
– Нет, вы меня не так поняли. Я говорю в том смысле, что здесь нельзя жить и не верить во что-то прекрасное, как вот ваши леса, цветы или хотя бы глаза вашей матери.
Андрей промолчал.
– Я всего первый раз в экспедиции. Я училась до этого. Наш отряд работает уже больше месяца, – продолжала Светлана, – и с каждым днем все больше мне не хочется уезжать отсюда. Остаться жить здесь навсегда. Вот хотя бы в этом доме. Скажите, вы оставили бы меня жить в этом доме?
У Андрея перехватило дыхание, словно он продолжал смотреть туда, за реку. Он глубоко вдохнул воздух и сказал:
– Почему же нет? Вам только надо захотеть. Но везде верить в хорошее можно. А какие у вас в городах дома, как дворцы! И свет ночью. В наших сказках о таком свете никто не слыхивал.
– О, это все очень быстро надоедает, – вздохнула Светлана. – Хочется чего-то такого… Настоящего.
– А я думаю, на свете все настоящее. Вот вы лежите сейчас в пологе, и мы разговариваем. Разве вы не настоящая?
– Я-то настоящая. Потому мне все здесь так и нравится. Впрочем, уже второй час. Спать надо. А ваша туча и верно все на месте стоит. Только дышит.
– Да. Она дня через два соберется. А что спать, то спать нужно, да уже не хочется.
– А я опять захотела. Давайте спать.
Ранним утром по лесу, счастливо задыхающемуся от солнца и от росы, шел Андрей на покос. Еще не было ни обабков, ни подосиновиков, но во всем еловом воздухе стоял мучительный и сладкий запах грибов. Андрей шел тяжело. Он припоминал всю эту мимолетную ночь и комаров, которые до утра били в полог, словно в тонкий, легкий колокол, и ровный сон Светланы, и длинное ее уверенное дыхание, которое наступило сразу после слов «давайте спать» и так и не прекращалось до самой той поры, когда Андрей встал, оделся и отправился в избу.
Лес кончился, и Андрей вышел тропою к реке, вдоль всего берега которой километра на два были срезаны косами травы. И пахло густо, пьяно, словно табаком. Бригада уже расходилась по берегу с граблями. Андрей прошел к кострищу, где со вчерашнего дня лежали возле пустого черного котла грабли, и тоже отправился ворошить сено.
Потом ждали, когда сено просохнет от росы. Сидели на берегу, купались в реке. Андрей выкупался дважды, ныряя до самого дна, где зацепилась под берегом коряга и висела и двигалась в воде как сом. Пошли сгребать. Мать и Андрей становились с разных концов валка и гребли друг другу навстречу. Встречались. Мать смотрела Андрею в лицо, но ничего не говорила.
В полдень, под зноем солнца и душным ветром из-под тучи, взялись метать стога. По двое брали носилки – два длинных шеста, поддевали копны с земли, а парнишек ставили на стоговище.
Тут и вышла из лесу Светлана.
Светлана зашла с дальнего края, откуда Нинка Игнатьева со своим десятилетним Колькой таскали копны к стогу, который метал Андрей. Нинка была низенькая, объемистая, с большим животом, огромной вислой грудью и с могучими руками пахаря. Она с копною шла твердо босиком по стерне, ступала коротко прямыми толстыми ногами, а Колька семенил сзади, и приседал, и подгибался, словно выпрашивал чего-то. Светлана подошла к Кольке сзади, отобрала носилки и, крепко взявшись за рукоятки шестов, понесла сама с Нинкой, тоже ступая твердо, но порой чуть приседая.
Возле стога развернули носилки боком и свалили сено Андрею под ноги. Андрей оглянулся и улыбнулся Светлане.
– Бог помочь, – сказала Светлана и тоже улыбнулась.
– На бога надейся, а сам не плошай, – усмехнулся Андрей.
– Работай, работай, да приворовывай, бог и окажет помочь, – засмеялась Нинка.
Жара тяжелела. В жаре гремели оводы. Овод ударил Светлану в щеку и упал под ноги. Второй ударил в спину и сел на кофту, и слышно было, как он пополз по спине. Назад шли медленно, глубоко вдыхали густой, жаркий воздух. Отдыхали. Нинка ступила прямо в шмелиное гнездо, охнула и отскочила и села на землю. Шмели, золотые, прозрачные, толстые, зло расползались по земле, словно для разбега, и один за другим взлетели как с аэродрома.
Нинка обеими руками высоко подняла свою мясистую ногу и разглядывала подошву напряженно, будто сквозь очки.
– Смотри, улетишь, – крикнул издали какой-то парень.
– Улечу, так недалече, – усмехнулась Нинка, нашла в пальце крошечное вороное жало, выхватила его и бросила в траву. – Ишь, пропадинка, – усмехнулась она, – прохватил, аж до печенок.
Принесли вторые носилки. Опять развернулись у Андрея за спиной, и Светлана кинула ношу ему под самые ноги, под колени, Андрей оступился и спиной упал в сено. Светлана захохотала, схватила охапку и бросила Андрею в лицо. Андрей вскочил, поймал ее за плечи и повалил и забросал сеном. Все вокруг хохотали.
– Ты посмеши ее, посмеши, – крикнул кто-то издали.
– Похватай, похватай, – сказала Нинка, – здоровше будет.
Назад шли, волоча шесты по лугу.
– Вы такая беременная, а работаете, – сказала Светлана, отдышавшись.
– Какая я беременная, у меня уж пятеро ребенков.
– А живот?
– Я ведь всегда такая утробистая, – сказала Нинка с достоинством. – В животе ведь у бабы вся сила-то. Мужик-от меня знаешь, как любит.
Мужик ее, тоже маленький, коренастый, прямоногий, стоял на соседнем стогу и вершил его. Он был уже высоко, почти над лесом. Он был бригадир и время от времени озирал оттуда весь покос. Лицо у него было рыжее, пожилое и постоянно счастливое, будто он только что испил чистой холодной воды. Принесли третьи носилки, и опять Светлана свалила их Андрею под ноги. Но Андрей отскочил и погнался за ней по всему сенокосу. Она убегала, оглядываясь и сверкая глазами, убегала крупными шагами молодой счастливой рыси. Все смеялись и выходили из-за стогов.
– Ты пошагистее, пошагистее, – кричали женщины.
Андрей нагонял.
– Чего забуксовала, как заяц на березе, – кричали парни.
– Поступывай, поступывай, – говорила мать, ласково глядя со стороны.
– Потрогай, потрогай, глядишь и в женушки пойдет, – говорил со своего стога Игнат.
– Здоровше будет, – говорила Нинка и тоже ласково смотрела на Светлану.
Вернулись к стогу. Андрей на гигантские деревянные вилы, на три поседевших от времени зуба, подцепил сразу всю копну с носилок, поднял над собой, постоял, как под тучей, и с силой швырнул на стог парнишке, так что свалил было того с ног.
Наклали новые носилки. Уже близко подошли к стогу, когда Андрей поддевал с чьих-то других носилок огромную копну. Он присел, натужился, и ворох сорвался, Андрей не устоял, прянул спиной. Вилы высоко взметнулись, и что-то длинной черной лентой полетело с вил над покосом, «Змея!» – раздалось со всех сторон. И все кинулись на змею, Нинка бросила носилки и тоже побежала. Змея ударилась в землю и легко, как по маслу, заскользила к берегу. Мать крупными сухими прыжками гналась за змеей. Она несколько раз наклонялась, норовя ухватить змею за хвост, но никак не могла изловчиться. Змея гибко скользнула с берега и ушла в воду.
Светлана подбежала, когда змея уже плыла к тому берегу, бережно держа над водой маленькую поблескивающую голову. Кто-то сгоряча кинулся за ней в реку.
– Что вы? – крикнула Светлана. – Ни в коем случае. Что вы сделаете с ней в воде?
Парень поплавал, поплавал, нырнул и вышел на берег. К Светлане подбежал какой-то парнишка и быстро стал объяснять:
– За ней гонятся, а она ускоками, ускоками и в реку, как карась.
От костра, где уже давно что-то варили и месили две пожилые колхозницы, позвали к обеду.
Обедали под смородинами, под густым светом налитых красных ягод, и ели похлебку большими деревянными ложками. Светлане тоже дали большую долбленую ложку, и Светлана ела, смотрела на ложку и думала: «Как же, пишут в книжках, такими ложками отцы за столом проказников по лбу бьют? Убить ведь можно». Потом ели вареную баранину. Баранина была мягкая и ласково таяла во рту.
Туча к полудню еще взросла, усилилась и чем-то стала похожей на Нинку. Туча стояла тихо, только подавала глухим жаром, и от нее все время как саранча шли и шли из леса комары. Светлана поела, встала, оправила юбку, поблагодарила и пошла: «Мне по своим делам».
Вечером Андрей шел с покоса домой. На лесной поляне он увидел Светлану. Глубоко утонув в поляне мха, она спала лицом вверх, подложив ладони под голову и свободно вытянув ноги. Лицо ее было залито зеленым светом вечерней листвы. Андрей постоял, глядя на нее, и, осторожно ступая, как бы боясь колыхнуть поляну, пошел своей дорогой.
– Андрей, – окликнула его Светлана.
Андрей замер и оглянулся.
Светлана приподнялась на локте и смотрела на него.
Мать сидела за столом и ела борщ. Налит был борщ в большое зеленое блюдо, и рядом лежали две ложки. Светлана и Андрей тоже сели за стол, стали есть вместе с матерью.
Поели.
Мать взялась за свое вязанье.
– Дайте, пожалуйста, и мне пряжи, – сказала Светлана, – я тоже что-нибудь свяжу. Ну хотя бы рукавицы Андрею на память.
– Или умеешь вязать? – удивилась мать.
– А отчего же не уметь. Я все умею, – сказала Светлана и улыбнулась.
– Вяжи, – сказала мать ласково, достала из шкафа пряжу, спицы, и обе устроились на лавке возле окна.
– Сходи, Андрей, на починок, – сказала мать, – поговори там с Нинкой, пусть завесит полога для них-то. Скоро ведь придут уж.
Андрей вышел и остановился на крыльце. Он слышал, как мать после долгого молчания спросила:
– Тебе нравится Андрей?
– Нравится. Хороший парень.
– Он ведь ни одной девушки еще не видывал.
Светлана улыбнулась.
– Из всех-то сыновей он у меня самый твердый. Мало что младший.
Светлана вязала.
Мать посмотрела в окно.
– Крутить ее начало, перевалу-то. Зачумела.
Туча медленно дыбилась в сумерках, но стояла на месте. Иногда ее пусто распахивало изнутри огнем, но грома не было. Казалось, что туча оседает, но верхний край ее рос.
– Выходи, Светлана-матушко, за него, за Андрюшу, замуж. Где парня найдешь покладистей? И сам собой, и умом – голова. А любить будет – не отступится.
Светлана улыбнулась. Она смотрела вниз на вязанье, наклоняла голову и как бы прятала глаза.
– Чего ходить вокруг да около? – сказала мать. – Все ведь ясно у вас. Я ведь мать – вижу.
Светлана подняла голову и посмотрела на мать спокойными веселыми глазами и опять улыбнулась.
Они долго еще сидели и вязали свои вязанья и слушали, как за стеной шумит крапива и где-то над окошком устраиваются на ночь воробьи, а по крыше, по коньку, ходит кошка и не то крадется куда-то, не то просто смотрит на звезды.
Андрей поднялся на поветь уже в густых полуночных сумерках. Он увидел, что Светлана сидит в своем пологе, откинув верхний край его, и смотрит в темноту светящимися глазами. Она вздрогнула при звуке шагов и посмотрела в лицо Андрею спокойно и весело.
– Ночь какая душная, – сказала она. – Неужели здесь у вас всегда такие ночи?
– Не знаю, раньше я как-то не замечал, – сказал Андрей.
– Все-таки страшно здесь и как-то невесело, – сказала Светлана. – Все здесь какое-то такое, и прикоснуться страшно.
Андрей подошел и сел рядом.
– Ты не обращай внимания на мои слова, – сказала Светлана, – я просто шучу, – и взяла Андрея ладонями за виски.
Ночью сквозь легкие звучные стены слышно, как дремлет над баней береза, как наливаются травы и как тучу время от времени распахивает огнем, и тогда кажется, что кто-то быстро и глубоко вздыхает. Может быть, это вздыхает корова внизу под поветью или это кто-то в колодце томится от темноты и смотрит в небо большими невеселыми глазами, покрытыми тонким светом, как изморозью.
Утром на завтраке все увидели в окно, что от починка тропой идет человек в берете и в легких спортивных брюках. Он шел быстро, широко и радостно размахивал руками, как бы спешил навстречу песне.
Светлана встала из-за стола и вышла.
Было слышно, как она спустилась с крыльца и остановилась. Человек увидел ее, взмахнул над головой беретом и еще прибавил шагу. Он прошел к крыльцу и весело сказал:
– Вот наконец-то я тебя нашел, а то уж совсем заскучал.
– Я тоже очень соскучилась, – сказала Светлана.
– Ну как, все устроила с квартирами?
– Не совсем.
– А что, не пускают?
– Ты как приехал?
– У меня отгула пять дней образовалось. Чего, думаю, в Москве буду проводить их, а ведь ехать здесь всего сутки.
Мать и Андрей молча ели и смотрели в стол.
Светлана молчала, и было слышно, как она дышит.
– А как ты узнал, где я? – спросила Светлана.
– Я вашу партию нашел в селе. А уж тут, в деревушке вот в этой, мне сказали, где ты. И что ты с ними славно вчера на сенокосе поработала.
– Да, я вчера заглянула на сенокос. Давай присядем здесь на крыльце. Там у хозяев приборка в доме. Не нужно им мешать.
Они поднялись на крыльцо и сели. Посидели молча, потом Светлана ласково сказала:
– Подожди… В общем, у нас с квартирами так: я была решила здесь остановиться, но вчера выяснилось, что к хозяевам приезжают в гости родственники. Лучше я договорюсь в следующей деревне. Сейчас мы туда сразу и сходим.
Мать и Андрей молча ели, глядя в стол. По крыше вдоль конька прыгала сорока, и шаги ее отдавались в избе оглушительно, словно удары топора.
– Вообще здесь живут удивительные люди, – сказала Светлана. – Я тебя потом с ними познакомлю. У хозяйки сын такой спокойный, умный, крепкий – настоящий русский парень. Вежливый такой. Если бы здесь можно было остановиться, вы с ним быстро подружились бы. Я уверена, он тебе понравился бы. Я много о тебе ему говорила.
– И ты в него немного влюбилась, – снисходительно засмеялся мужчина.
– Нет. Он, правда, увлекся немного мной. Но он такой чистый, такой сдержанный. А вообще, я уверена, он тебе понравится.
– Ну, у нас с тобой все готово, вернешься из экспедиции, и можно переезжать в новую квартиру…
– Ты знаешь, – вдруг спохватилась Светлана, – мне сегодня утром пришла в голову удивительная идея. Давай распишемся здесь. Найдем какой-нибудь сельсовет, такую глухую живописную деревушку. Чтобы она была как у берендеев. Правда ведь, это будет так необычно.
– Это здорово, – сказал мужчина. – Схожу-ка я попью. Пить хочется.
– Подожди. Пусть они приберутся, – сказала Светлана. – Неудобно. Они, знаешь, такие стеснительные.
– Ну ты пойди принеси кружку воды.
– А вон колодец. Здесь удивительная вода. – Светлана сбежала с крыльца и тихим шутливым шепотом сказала: – Я чуть было не утонула в этом колодце. Заглянула, голова закружилась, и полетела туда. Хорошо, за журавель успела ухватиться. А так утонула бы, никого поблизости не было.
– Ну не утонула, а простудиться – простудилась, – засмеялся мужчина и тоже сошел с крыльца.
Они пошли к колодцу.
– Я на работу, – сказал Андрей, встал и быстро вышел.
Светлана и мужчина оглянулись на крыльцо.
