Текст книги "Избранное"

Автор книги: Юрий Куранов

1973 г.

ЗВУЧНОСТЬ ЛЕСА

 
Являться муза стала мне.
 

А. Пушкин

1

В глубине ели, в самой тишине ее, тронуть смычком скрипку, и звук пойдет по всему стволу, по каждой ветке. Ель замрет от звучания, сделается тоньше и стройнее, а хвоя засветится, словно упала роса или расцвел иней. Для этого не нужно приближаться к ели ухом, только стоит приложить ладонь, но сама ладонь должна быть добрая.

Так стоять можно долго, на лице ощущая не ветер, а дыхание ветвей. Дорога пусть уходит пока одна, спускается под уклон почти к самому озеру и тоже замрет на берегу. Там березы столпились при свете солнца. Береста их порозовела при низком свете солнца, как розовеют на морозе щеки. Озеро заснежено, даже неприметны берега. Ходит по середине озера ворона и что-то бормочет себе под нос. А что бормочет, разобрать издали трудно. Шагать пора дальше, отнять ладонь от ели, от ее ствола, и чувствовать на ходу, как в ладони живет еще и чуть замирает звучание.

Андрей снял шапку, тряхнул головой и зашагал под гору, поскальзываясь ботинками по наезженному снегу и полуприкрыв глаза. Он шел в сопровождении звучания, которое теперь двигалось как бы чуть впереди и как бы вело его своей дорогой. Осталось озеро справа. Снег на нем был странного свечения, как будто прогревался снизу юным и приветливым взглядом. Ворона поднялась и улетела. «Действительно маленькое, недаром прозвали Маленец, – подумал Андрей. – Светлое. Тихое». Ворона каркнула и улетела на холм. Там села на березу тяжело, так что снег с веток посыпался и засверкал на лету. Где-то ударили в колокол. Помедлили, ударили еще, уже в другой колокол. Ворона посмотрела в сторону звона, поднялась и улетела совсем. Скрылась.

Теперь дорога пошла в горку, а вокруг стояли большие сосны. Сосны налились багряным чаем. Чай мерцал в них. Мороз усиливался, и тонкие алые чешуйки коры скручивались. От них шел шелест, какой порою слышится, когда на стуже застывает горячий печной дым. Синие тени сосен лежали на сугробах и ползли вверх по взгорку. Андрей остановился, прижал холодную ладонь к виску, и в голове его тоже послышалось звучание, сопровождаемое этим дымчатым шелестом. И Андрей зашагал дальше. Впереди, на повороте, показалось Андрею, что кто-то сидит за сосной в белой куртке на снегу и распустил багряные волосы, а голубой платок положил на колени. Андрей приблизился, но под сосной лежала только тень. Тоже синяя. Тень уходила далеко в глубь леса, и поперек тени положен был заячий след.

Впереди показались дымки поселка, молодые березки, тесно посаженные вдоль дороги с двух сторон по улице. И дверь на крыльце знакомого дома была открыта. А ощущалось Андреем такое, будто кто-то пробегает стороной от сосны к сосне, бесшумный. И, подходя к крыльцу, Андрей чувствовал, что смотрят ему в спину и вместе с ним вслушиваются в звучание скрипки.

На крыльце под крышей, на перекладине, Андрей нашел ключ от двери и ключ от веранды. Андрей постоял на крыльце, не оглядываясь надел шапку и отпер дверь в квартиру, что по коридору справа. А за дверью слева гремели шумные голоса и хлопали тысячи ладоней, в то же время еще играла музыка. Можно было понять, что там смотрят хоккейный матч и слушают одновременно приемник.

2

Заснул Андрей спокойно и видел то, что его окружало. Дорога, озеро, снега, квартира в деревянном доме, пустом на время командировки друга. И книги по полкам, постегивание ветвей за стеной, на веранде. Все звучало в этом деревянном доме, слышно, как мороз ходит по соснам, как вытекает ключ под горой в Сороть. И уж конечно слышно, как отбивает час за часом в колокол время. Отбивает кто и в какие колокола? Может, время всегда течет именно так, что каждый час отбивается звучно? И только там, в городе, среди шума и скорости действий, событий, совсем его не слышно. Там только слышишь будильник, и вскакиваешь, словно тебя подхлестнули. А когда спишь, то ничего не видишь и не слышишь, только чувствуешь, что продолжаешь бежать. И чувствуешь, как ноги работают во сне и работают руки.

Давайте идите сюда – и хруст ветвей, и поступь мороза, и течение ключа, и течение дороги! И синие длинные тени, ползущие по снегам, и заячий след поперек теней. Только зачем этот грохот, кому это нужно в полночь сидеть и слушать приемник, сидеть и смотреть, смотреть не уставая телевизор? Надо иметь хорошие нервы, чтобы смотреться в телевизор и одновременно слушать приемник. Хорошо бы купить этому соседу еще телевизор и еще приемник. И купить магнитофон. Лишь бы только отмахнуться от этих звуков.

И Андрей отмахнулся. Он остался среди леса на дороге, что течет через гористый сосняк. Слитки, скорее же хлопья, снега среди хвои перебирает ветер. Те рассыпаются по воздуху, а потом долго в воздухе висят. Теперь здесь и там воздвигаются по лесу хоромы, из блеска и шелеста сотканы их стены. Но порой ветер налетает с силой, и хлопья падают на сугробы со звуком глухим и точным. Тогда кажется, что где-то далеко, за горой, скачут кони. И похоже, в ярком свете солнца будто сидит у дороги кто-то в куртке светлой, голубой косынке и держит в одной руке длинную полоску света. И раскачивает ее, и перекладывает с места на место между синими тенями сосен да елей. И другой рукой ее, эту полоску, расчесывает. Да, расчесывает большим гребнем из багряного легкого камня, который тоже светится и от него по лесу снизу вверх лучи да блики. Не знаешь, глаза нужно зажмурить или все же смотреть. А только зажмуришь глаза, проснешься.

Большое и высокое за окном утро. На яблоне раскачиваются снегири, смотрят в комнату. В комнате морозно. Пахнет свежими сосновыми дровами. Надо бы затопить печку.

А снегири переговариваются, покачивают головами. Ни дать ни взять зовут к себе, за дверь, на воздух. Под небо.

3

Чайник не остынет под полотенцем, и печка под задвижкой. Им обоим, да и комнате, скучно не сделается, если утро, светит в окно солнце, заглядывают снегири. Так что если человек и ушел, то все равно тут кто-то есть. А выйти под легкий иней берез вдоль улицы и в синеву неба – все равно что слышать, как иней рассыпается от твоего дыхания.

В лесу иней перебирает легкий ветер, и тот как бы освещает дорогу мелкой зернью. И в ярком свете солнца видно, что стоит кто-то на дороге впереди. И не уходит, а так себе шагает. В косынке синей, коротком пальто березового цвета, в валенках, похожих на сапоги. И чуть размахивает веткой в правой руке. Поднимает голову и смотрит на деревья, в небо. Стоит и словно ждет. Андрей замедлил шаг. Но все же шагал. И поравнялся с девушкой. Она подняла руку и перегородила дорогу веткой, не оглядываясь. Андрей остановился.

– Почему вы не идете дальше? – спросил девичий голос.

– Как же я могу дальше идти? – сказал Андрей.

– Хорошо. Идите.

Девушка убрала ветку.

Андрей продолжал стоять.

– Идите же, – сказала девушка.

– А вы стоять останетесь? – спросил Андрей.

– А мне все равно, – шевельнула девушка плечом. – Я могу стоять, могу идти.

– А можете и лететь?

– Могу и лететь.

Андрей наклонился, взял горсть снега, смял в снежок и бросил вниз, вдоль дороги. Снежок покатился далеко и поблескивал на солнце, рассыпая вокруг синеватые искры.

– Вот, совсем другое дело, – сказала девушка и побежала за снежком.

Девушка подхватила снежок и спрятала за спину. Андрей приблизился. Девушка швырнула снежок вниз по дороге.

– Теперь бегите вы.

Андрей прошел вперед, нагнал снежок и, не оглядываясь, коротко бросил его назад. Он слышал, как снежок был пойман и голос девушки произнес:

– А теперь лети!

Снежок высоко пролетел вперед. Он сверкал и словно таял. Упал на сосновую ветку. Та качнулась и подбросила его. Снежок подскочил и упал на ветку другую. Та его снова подкинула.

– Вот как! – засмеялась девушка.

Снежок еще раз прыгнул уже на самую вершину длинной ели. Там и остался. Остался, чуть покачиваемый. И светился голубовато, как луна при солнечном утре.

– Это моя луна, – сказала девушка и встала рядом с Андреем.

– У меня такой луны нет, – сказал Андрей.

– Не у всякого такая луна может быть, – сказала девушка. – Чего же мы стоим? Надо идти. В такой день обязательно надо идти. Но не торопиться.

– Куда же? – сказал Андрей.

– А куда угодно. Видите, дорожка вдоль берега, а там колодезный сруб.

– Я знаю, – сказал Андрей. – Я бывал тут. Еще в молодости.

– А разве сейчас у вас не молодость?

– По-моему, нет.

– У человека всегда есть молодость, – сказала девушка.

– Не всегда, – сказал Андрей.

– Всегда, – сказала девушка очень утвердительно. – Я это знаю точно. Вон даже колодец. Он старый, а молодость у него есть. Стоит из него глотнуть один только глоток, и сразу почувствуешь.

– Тогда стоит из него глотнуть сейчас, – сказал Андрей.

– Сейчас – это необязательно.

Девушка слепила еще комок снега и швырнула его вперед, вдоль дороги. Снежок упал на дорогу и рассыпался.

И тогда они тихо пошли дорогой под сосны, которые стояли, широко расступившись. Вдоль березника. Если сквозь березовую чащу смотреть на озеро, становилось ясно, что вылиты березы из розоватого льда. Лед прозрачен, и видно, как внутри берез поднимаются снизу потоки, похожие на ручьи.

Так они шли молча, и Андрей чувствовал, что девушка тоже смотрит под ноги, иногда поднимая голову и глядя вперед. Там, впереди, замерла поперек дороги высокая аллея могучих елей. Каждая из тех елей была похожа на целую страну, охваченную зеленым торжественным мраком.

4

Вошли в аллею, как в глубину пруда. Водянистый воздух шелестел, разводил перед глазами круги, полукружия, струи. Шли аллеей, словно плыли. Вышли к деревянному дому с высоким крыльцом. Перед домом на мощном пне стояла крошечная пушка и смотрела заколоченным дулом.

– Из этой пушки раньше стреляли, – сказала девушка.

– По воробьям? – спросил Андрей.

– Не нужно смеяться, – строго сказала девушка. – Из нее стреляли в честь гостей. Салют.

– А почему бы не выстрелить сейчас? – предложил Андрей. – Мы разве не гости?

– Нельзя сказать, чтобы мы были гости, – сказала девушка задумчиво. – Да и она сейчас забита. Потому что один неосторожный человек чуть не разорвал ее в запальчивости.

Пушка смотрела невесело, и видно было, что томится она.

– Пойдемте отсюда, мне ее жалко, – сказала девушка. – Пойдемте дальше, там есть колокола.

В глубине сада поблескивала инеем широкая бревенчатая звонница. На ней замерло более десятка больших и малых колоколов. Маленькие висели, словно купчики, важные, но простодушные. Побольше – как бояре. Девушка тронула самый меньший. Воздух вокруг улыбнулся, и разошлась в нем рябь. Девушка другой качнула колокол, побольше. В воздухе тронулся осыпаться, искриться иней. Девушка весело посмотрела в глаза Андрею. И Андрей встретился с ней взглядом. Лицо девушки, чистое и свежее на морозе, все казалось усыпанным веснушками, которых на самом деле не было. Глаза смотрели доверчиво голубой веселой прозрачностью. Чудилось, будто и во взгляде замерли веснушки, как замирает вдаль уносимая ветром листва.

Девушка тронула третий колокол, постарше. И закачались в воздухе хлопья снега, какие устанавливаются среди леса в первый спокойный вечер зимы.

– Это кто же там? – раздался позади веселый, энергичный голос.

– Это мы, – сказала девушка и обернулась.

– Ну и что же, что вы?

Подошел немного приседающей быстрой походкой мужчина под куньей шапкой. Сам старый, красивый, с длинным носом.

– Ну и что же, что вы? Кто вы такие? – спросил мужчина строго и весело.

Он стоял в черном расстегнутом полупальто, полупустой левый рукав которого был засунут в карман.

– Это мы, – сказала девушка. – Разве вы не видите?

Мужчина долго стоял и смотрел, смотрел приветливо. Потом подошел к звоннице и по очереди тронул каждый колокол. Когда прогудел самый старший, сугробы вокруг немного колыхнулись и долго потом успокаивались, раскачиваясь вдоль сада.

– Вот так, – сказал мужчина строго.

– Конечно, так, – согласилась девушка.

– Слушайте с вечера. На них отбивают время, – сказал мужчина.

Он постоял, его лицо сделалось чуть грустным, он запахнул одной рукой распахнувшуюся полу и пошел через дорогу к дому. На двери этого дома было написано: «Здесь не музей, а квартира». Вдоль стеклянных стен веранды стояли кувшины, горшки, самовары.

– Я его знаю, – сказала девушка, – он добрый.

Теперь пошли через мостик, мимо красного, крупной кладки здания к лесу. В просторной роще среди сосен и елей поднимался ветер. Чувствовалось, что вокруг рощи ветер уже гуляет, а здесь еще только раскачивает вершины. Потемнело, словно кто мутным взглядом уставился в глубину леса. Деревья встревожились. От них пошел такой звук, будто раскачивались колокола. Ударило впереди. Коротко. Без отзвука.

– У Маленца, – сказала девушка тихо.

Ударило сзади. Далеко-далеко. Тоже отрывисто.

– Над Кучанами, – сказала девушка еще тише.

В стороне высоко прошел тонкий удар. С отзвуком.

– В Тригорском, – сказала девушка и наклонила голову, вслушиваясь. Она чуть вздрагивала от каждого удара. И замирала.

– Метель начинается, – сказал Андрей.

– Да, да, – согласилась девушка рассеянно, – скоро уже ничего видно вокруг не будет.

С вершин осыпались снега и устанавливали по лесу сухие серые сумерки. Девушка подняла воротник пальто. Зашагала медленно, как бы отсчитывала шаги.

– Пойдемте ко мне, у меня есть печка и сухие дрова, – сказал Андрей.

– Да, да, – сказала девушка.

– Я затоплю печку.

– Конечно, – согласилась девушка.

– В комнате станет тепло, – сказал Андрей.

– В такую ночь хорошо спать на веранде. Все звенит, и кажется, что куда-то несешься, – сказала девушка. – Ну ладно, до свидания.

Девушка остановилась. Лицо ее потемнело, по нему пробегали быстрые тени. Будто пробегали облака.

– Зайдемте ко мне, – попросил Андрей.

– Что вы! – улыбнулась девушка. – Я ни к кому не захожу. До свидания.

– А мы еще встретимся?

– Конечно.

– А как я вас найду? Как зовут вас?

– Я сама вас найду. Или встаньте среди леса. Или над озером. И скажите: «Ау». Хотите – громко, хотите – чуть слышно. Или про себя. Ну, пока.

Андрей пожал ее сухую и очень легкую руку.

– Не грустите, – сказала девушка.

– Что вы… – сказал Андрей.

Он тихими шагами направился к дому.

5

Метель поднялась во все небо. Она гудела в стенах и замирала за окном. Она подстерегала, прикидывалась на мгновение спокойной, всматривалась в окно, потом взвивалась и уносилась в сад. Сад стонал и, казалось, лопался от напора. В печке гудело, но сам огонь был веселым. И на сердце было спокойно. Легко было на сердце. Только грохотали из-за коридора чудовищные аплодисменты и крики очередного хоккейного матча да ревел приемник бешеной какой-то музыкой. Музыка эта сама участвовала в хоккейном матче, раздувала его, ломала клюшки, сносила ворота. Пожалуй, на стадион тоже пришла метель и сметала трибуны.

Андрей закрыл глаза и лицо подставил доброму теплу печки. Его клонило в сон, и совсем ни о чем Андрей не думал. Только перед глазами сиял небольшой комок снега, он висел над лесом, искрился и покачивался на ветке. Однако вой и скрежет из-за коридора нарастали, и сон никак не мог прийти. «Может, и вправду пойти на веранду, – подумал Андрей. – Там только метель шумит».

Он захлопнул дверцу печки, подпер ее маленькой кочергой. Накинул Андрей большую толстую шубу и коридором, сквозь музыку и аплодисменты, прошел на веранду. Там на топчане лежали матрац и подушка без наволочки. Ни приемника, ни телевизора слышно тут не было. И Андрей прямо в шубе лег на постель.

Да, нужно было уйти сюда, на веранду. Здесь метель соберет кусты, деревья, чащи. Сойдутся птицы и звери поближе к теплу, притихнут за стеной, замрут и задремлют. Они, каждый со своей стороны, станут пробираться в сны твои. Им очень любопытно, что ты видишь, над какими облаками пролетаешь, какие долины сияют под свободным твоим полетом. Все для этого сюда и собрались. Им уже давно не любопытны сны свои, нехитрые. Зачем таить свои сны? Раскрыть их надо. Для всех. Кто ждет, кто замер. Не жаль. Пусть идут, пусть видят и живут вместе с тобой, в твоих пределах и просторах. А ты крадись по их дорогам, по тропинкам, по ложбинам и оврагам. Разве не хочется посмотреть, как все они живут и что им грезится?

Так будет до самого утра или пока метель, стучатся в стекла ветки. А сны затихли, собрались, вздыхают, улыбаются и протягивают руки, добрые руки. Совсем как тепло раскрытой печки.

6

Утро совсем не похоже на утро. Какой-то тревожный полет. Дрожь веранды. Дым, а не снег за окнами. Словно тебя несет, а Земля далеко. Ее не видно, только знаешь ты, что Земля тоже летит и по ней клубятся не то моря, не то облака, не то континенты. И там, на Земле, все смотрят в небо, все за тобой следят, и в каждом за тебя бьется сердце. И ветки в стекла бьют. И хлопает соседская дверь. И сосед что-то напевает себе под нос довольно бодрым голосом.

Андрей вышел на крыльцо. Метель проносила над холмами мутные могучие облака. Порой облака разрывало, и на мгновение показывались дали. Но только на мгновение. Тогда проглядывало вдалеке Тригорское. Но потом его не было видно. Не было вообще никаких его признаков. И страшно делалось. Может быть, его нет, да и не было никогда? Только были блистательные дали поэмы, удивительные, полные листопада и ветра. И ночная карета в Михайловское, и аллея, и ветка гелиотропа. Слышно, как там вокруг парка гудит вьюга. Там не метель, а вьюга.

– Вот это завьюжило, – раздался рядом, на крыльце, голос, и шаги остановились рядом с Андреем.

– Да, – сказал Андрей и обернулся.

Стоял рядом с ним высокий красивый старик с плечами косаря и осанкой солдата. Ровными, гладкими веками были полуприкрыты его серые глаза. Старик попыхивал сигаретой. Старик попыхивал и прислушивался к тому, что звучит за окнами его квартиры. А там деловито рассуждал телевизор и грохотал приемник.

– Зима кончается, – сказал сосед уверенно, – со дня на день весна распахнется.

– Да, верно, – согласился Андрей.

И ушел в комнату. Он растопил печку и присел у огня. Кто-то вроде постучал в окно. Андрей прислушался.

– Ау! – послышалось за окном.

Андрей оглянулся. Кто-то за окном стоял. Но разглядеть его среди метели было трудно.

– Ау! – повторил голос.

Андрей выбежал на крыльцо. Метель бросилась ему навстречу и хлопнула дверью комнаты, растворила ее. Андрей пробежал под окно. Здесь никого не было. Вышел за калитку. Там высокими дымными столбами гуляла вьюга. И кто-то впереди, среди вьюги, шел по дороге в коротком пальто. Оглядывался и махал рукой. Андрей поплотней запахнулся и пошел следом. Но впереди уже ничего нельзя было разглядеть. Через некоторое время Андрей опять заметил впереди шагающего человека. Человек шагал в сторону Тригорского. Человек оглянулся и помахал рукой.

Здесь, в открытом поле, метель гуляла как хотела. И Андрей чувствовал, что сбивается с дороги. Еще Андрей чувствовал, что кто-то ходит вокруг него, но никак не может подойти. Когда человек уходит в метель, мир для него становится огромным. Человек слышит все, что делается не только вокруг, но и за горами, долинами, судьбами. Человек не может уже чувствовать себя одиноким. Слух его напрягается и становится до болезненности чутким.

«Где же тут дорога?» – подумал Андрей, проваливаясь и оступаясь в сугробах.

– Там, впереди, Тригорское, – услышал он сквозь ветер знакомый голос. – А я здесь.

– Но я не могу разглядеть вас, – сказал Андрей. – Да и мне трудно вас найти в этой сумятице.

– И Тригорского вроде бы нет.

– Почему же? Тригорское впереди. Там сейчас тоже вьюга. Но деревья поют. Слышите голоса кленов?

– Не слышу.

– Ну как же! А вот ели. Хорошо слышно даже отсюда.

– Кажется, слышу, – сказал Андрей.

– Вот и слушайте. А это голоса лип, что стоят вокруг «Зеленого зала».

Андрей остановился и прислушался.

– Там, в «Зеленом зале», – напевно заговорил голос девушки, – шелестят просторные платья на сверкающем ветре. Танцуют, подняв над головами широкие хрустальные чаши. Танцуют, кружась и глядя друг на друга. Листва полна лунного света. Со дна каждой чаши бьет невысокий родник. Танцуя, подносят чашу к губам и пьют из родника. И платья развеваются от танца и бега, как листва этих лип. Под крышей дома ласточки. В гостиной фортепьяно. И две свечи на нем в подсвечниках. На фортепьяно медленно играют. Фортепьяно произносит не звуки, а слова:

 
…Устав от долгих бурь, я вовсе не внимал
Жужжанью дальнему упреков и похвал.
Могли ль меня молвы тревожить приговоры,
Когда, склонив ко мне томительные взоры
И руку на главу мне тихо наложив…
 

Свечи колеблются. Бьют высокие английские часы, звон уходит высоко. Сквозь тихий сон внимают звону ласточки. Луна колеблет чаши. Танец среди лип.

 
                              …И ныне
Я новым для меня желанием томим:
Желаю славы я, чтоб именем моим
Твой слух был поражен всечасно, чтоб ты мною
Окружена была, чтоб громкою молвою
Все, все вокруг тебя звучало обо мне,
Чтоб, гласу верному внимая в тишине,
Ты помнила мои последние моленья
В саду, во тьме ночной, в минуту разлученья.
 

А ниже, под прудом, ручей. Вода стекает по колоде и бормочет. Словно кто торопливо старушечьим голосом отчитывает чье-то юное дыхание. А в «Зеленом зале» танцует девочка. Теперь здесь пусто. Девочка одна, – продолжал напевно голос девушки, – девочка в короткой юбке и в матросской куртке. Она танцует с матросской шапочкой в руке. И прислушивается к фортепьяно…

Когда Андрей вернулся домой, дверь в комнату была прикрыта. В комнате стояло тепло. Дверца печки подперта маленькой кочережкой. Андрей снял шубу. В дверь без стука вошел сосед.

– Не следует, молодой человек, огонь оставлять в раскрытой печке.

– Извините, – сказал Андрей, – я забыл.

– Нельзя забывать, когда топится печка, – сказал сосед, стоя у порога с сигаретой в руке. – Так весь дом спалить можно.

– Я вышел в поле и заблудился среди метели.

– Кто же в поле ходит в такую метель! – наставительно сказал сосед.

– Я в Тригорское хотел пройти.

– Чего в Тригорском смотреть в такую погоду? – сказал сосед снисходительно.

– Да так уж, – сказал Андрей.

– Лучше посмотрите хоккейный матч, – предложил сосед.

– Спасибо, – сказал Андрей.

– Приходите, – сказал старик. – Теперь не скоро погода уляжется. Не на один день закрутило. Весной пахнет.

– Да, – согласился Андрей.

– Будет время, приходите, – еще раз пригласил сосед и вышел.

По тому, как шумело за стеной, гудело в трубе и какой мокрый снег лепил в окно, было видно, что непогода не собирается затихать.

7

Сегодня солнце долго стояло над парком Тригорского. Солнце поставило над парком два огненных столба – справа и слева. Солнце не то чтобы ликовало, солнце любовалось, солнце ненаглядствовало в красоте своей и совсем не хотело спускаться за горы.

Андрей вышел знакомой дорогой в сосняк и увидел, что лес тоже ликует, он весь улыбается ослепительным светом сугробов. Но глазам легко. Сосны алеют прямо на глазах. Повсюду горят зеленые спокойные костры можжевельников. Их пламя ласково и неподвижно. Только тени. Впереди под сосной вроде кто-то сидит. Сидит парнишка в полушубке и наводит из рукава на дорогу полоску света. А потом кладет на нее тень от сосны. Андрей подошел ближе и увидел, что это просто пень, высоко засыпанный снегом. Андрей улыбнулся. Андрей остановился, сложил глухой пригоршней руки возле рта и сказал в пригоршню тихо, чтобы никто не слышал:

– Ау.

Ничего нигде не колыхнулось. Все продолжало молчать и цепенеть в звонком свете зари. Андрей зашагал дальше. Под горой, у самой дороги, сидел на повороте медведь. Сидел медведь совсем не местный. Медведь сидел белый. Он уперся лапами в дорогу и склонил голову, будто спал. Или, может быть, у медведя болели зубы. Андрей приблизился. Это был совсем не медведь. Камень под сугробистым наметом. И можно было на камне прочитать: «Дорога в Савкино».

– Дорога в Савкино, – сказал веселый голос за спиной, – и больше ничего. Ничего больше.

Андрей обернулся и радостно сказал:

– Здравствуйте.

– Добрый вечер, – сказала девушка, поправляя вокруг лица свой синий платок.

– А я думал, вы заблудились, – сказал Андрей. – Я так вас и не увидел среди метели.

– Ну как же я заблужусь! – засмеялась девушка. – Я вас видела, только ветер мешал подойти.

– А я ходил-ходил и оказался возле дома.

– Ну как было дома?

– Да, собственно, ничего особенного не было. Сосед звал телевизор смотреть.

– А вы?

– А я читал книги.

Солнце погасло, и только в небе чувствовалось его дыхание. Однако ложбина Маленца была освещена, и свет на снегах ее не угасал. А усиливался. Можно было подумать, что солнце рассеялось в небе и теперь опускалось на Маленец.

– И что же читалось? – сказала девушка, поглаживая ладонями щеки.

– Читал дневники, воспоминания.

– Интересно? – Девушка улыбнулась немного снисходительно.

– Интересно. Вульф, например, пишет, как ему сообщили две новости.

– Какие же? – строго спросила девушка.

– Одна из них о женитьбе на Гончаровой, первостатейной, по его словам, московской красавице. Желаю ему быть счастливу, пишет Вульф, но не знает, возможно ли надеяться этого с его нравами и его образом мыслей. Если, мол, круговая порука в порядке вещей, то сколько ему, бедному, носить рогов. И тем это, мол, вероятнее, что первым его делом будет развратить жену.

– Вот именно – «надеяться этого», – равнодушно сказала девушка, – и «круговая порука». Он глупец, этот Вульф. И, конечно, пошляк. Хватит о нем, – сказала девушка спокойно. – И вообще никогда не нужно верить воспоминаниям, дневникам, письмам. Там все не то. Нужно слушать стихи или видеть лицо человека. Только это правда. И этого вполне достаточно.

– А как увидишь лицо? – сказал Андрей.

– Стихи услышишь – и лицо увидишь. И это самая правда. Или просто прикоснешься к какому-нибудь предмету, к которому прикасался сам человек.

Девушка замолчала. В небе темнело, но над озером сгущался широкий круг света и потихоньку снижался.

– Все думают, что солнце садится за лесом, – сказала девушка.

– Конечно, – пожал плечами Андрей.

– Солнце садится в озеро. Вот сейчас оно совсем уже низко. Еще чуть подержится и сядет под лед. А ночью будет оттуда светить. А мы… – Девушка посмотрела Андрею в глаза.

– А мы? – спросил Андрей.

– А мы пойдем и что-нибудь посмотрим.

Она взяла Андрея за руку и пошла впереди, проваливаясь валенками в сугробистый намет поперек дороги.

Сосны в сумерках сделались вытесанными из серого камня. Из гранита. Они стеснились, встали поближе друг к другу и касались одна другой, напоминая, что стоят они совсем рядом и что теперь не так одиноко. Однако порой там или здесь дерево вздыхало. И слышался легкий звук. Так скрипят половицы, когда по ним крадется домовой. Послышался дым печных труб. И запах его добрый сделал сумерки синими. Кто-то гулко ударил в сосну, как в бочку. Андрей вздрогнул. Девушка засмеялась. Ударил еще раз, дробью. И замер.

– Это дятел, – сказала девушка, – он хороший.

– Я слышу, – сказал Андрей.

Птица сорвалась в глубине леса и неохотно полетела над землей. Пролетела над самой головой.

– К кормушке, что ли, полетел? Чего же так поздно? – сказала девушка.

Птица вернулась и еще раз пролетела над головой. Тогда девушка вытянула перед собой руку. Птица вернулась и села на рукав. Да, это был дятел. Небольшой, в черной с прорехами накидке и в красной шапочке на затылке. Дятел сидел и смотрел маленькими острыми глазками то на девушку, то на Андрея.

– Он добрый, – сказала девушка дятлу и посмотрела на Андрея, а потом спросила Андрея: – Добрый?

– Не знаю, – сказал Андрей.

– Добрый, – сказала девушка уверенно и стала объяснять: – Дятел на кормушку летит к тому человеку, что под колокола к нам подошел. У этого человека кормушка под окном построена. Он долго, – девушка посмотрела на дятла, – не верил кормушке. А теперь чуть что, прямо туда летит. Мы его туда и отнесем. Тут уж рядом.

Впереди за яблоневым садом, показались огни. И видно было, как в доме ходит высокий человек и размахивает рукой. Казалось, человек произносит речь. Дятел сорвался с рукава и полетел в сторону окон.

– А нам туда, – девушка кивнула в сторону длинного каменного здания под высокой крышей. Окна этого здания были темны.

Девушка подошла к двери, тронула ручку, и дверь отворилась. Девушка взяла Андрея за руку и повела длинным темным коридором. Поднялись по деревянной лестнице. Не то на чердак, не то на антресоли. В темноте различить можно было железную решетчатую дверь. На двери висел большой замок. Девушка тронула замок и раскрыла его. Распахнула тяжелые двери, прошла первой. Коснулась пальцами стены, под потолком зажглись большие свечи.

Здесь было тепло. Здесь пахло хорошим старым деревом, бумагой, фарфором и какими-то сильными духами. Казалось, пахнет малиновым вином, легким оттого, что коснулись его молодые женские губы.

– А вдруг сюда придут? – сказал Андрей.

– Сюда никто не придет, – сказала девушка.

– Увидят свет и придут, – сказал Андрей.

– Никто не увидит, – сказала девушка. – Это, можно подумать, и не свет. Это свечи.

– А вдруг все же увидят?

– Если и увидят, не пойдут. Побоятся. Кто в закрытом доме может ходить при свечах?

Девушка подошла к застекленному шкафу, раскрыла его и вынула небольшой флакон малинового цвета. Она вывернула стеклянную пробку флакона и подала флакон Андрею. Андрей поднес флакон к лицу и тихо засмеялся. Перед ним поплыли открытые, слегка тронутые светом плечи. Плечи склонены и прячутся в черное тяжелое платье. И голова женщины склонена, глаза смотрят невесело, губы приоткрыты, готовые не то улыбнуться, не то засмеяться. Волосы гладко уложены. Тонкая нитка поблескивает на шее. Плечи плывут и колышутся в танце.

– Долго нельзя, – сказала девушка и взяла флакон у Андрея. – Это просто духи старой давности.

Девушка присела на корточки, с нижней полки сняла высокий белесоватый кувшин. Подала его Андрею и сказала:

– Это не кувшин. Это керосиновая лампа. Она светила той, кого Вульф обозначает в своем дневнике «А. П.». А поэт написал ей стихи, которые теперь поют и не могут надивиться их красоте. Правда, лампа семидесятых годов. Но все же.

В руках лампа оказалась легкой и прохладной. По зеленоватому ее фарфору распустились белые цветы, цвел шиповник. Над шиповником висели стрекозы и бабочки. Девушка зажгла спичку и засветила лампу.

– Жаль, что нет стекла, – сказала она, – но это ничего.

Лампа не чадила. Цветы, стрекозы, бабочки засияли и подернулись воздухом. Девушка прошла с лампой в угол чердака. Там из темноты выступило с детства знакомое Андрею лицо.

– Это тоже фарфор, – сказала девушка. – Вернее, внешняя форма. Работа скульптора Трубецкого. Он лепил еще Льва Толстого.

Из глубины угла смотрело умное, тревожное лицо. Взбитые высокие волосы, распавшиеся бакенбарды, напряженный лоб и глубоко заложенный под веки взгляд, полный ожидания и чуткости. При свете лампы можно было подумать, что портрет отлит не из фарфора, а из чистого и плотного льда, внутри которого светит луна. И свет ее ровен, спокоен и мудр.