Текст книги "Избранное"
Автор книги: Юрий Куранов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 44 страниц)
В поселке, на том берегу, застучал движок, и вспыхнул свет. Воздух за окнами мгновенно почернел, и видны стали мелкие струи дождя, прохваченные ветром. Наверное, ветер шумит сейчас над всеми реками, островами и городами земли. И сквозь этот ветер плывет, наверное, Виктор в большом самолете.
Нина Павловна представила, как часа полтора назад приехал Виктор на Финляндский вокзал, как сразу окружили его шум, и давка, и торопливый говор большого города. Виктор прошел высокий вестибюль нового здания вокзала и взял на площади синее такси. Таксист прикурил, автоматически включил и провернул счетчик и повел машину строгими каменными улицами к Неве. Виктор сидел откинувшись и время от времени улыбаясь одними глазами.
Воздух над городом уже темнел, и Нева стала фиолетовой. Длинные отсветы фонарей плясали вдоль набережной до самого Адмиралтейства, и быстро бежали под мостами ярко освещенные небольшие корабли, расправив под водой тонкие белые крылья. Прогремел Литейный, улыбчиво мелькнул в свете реклам Невский, остались позади тяжелые и неуклюжие Московские ворота, и, не доезжая Пулкова, такси свернуло вправо.
Аэропорт был ровно уставлен длинными белыми кораблями. Они стояли, почти касаясь один другого крылом, и, чудилось, мерно вздыхали. Бензовозы казались крошечными в сравнении с этими кораблями. Бензовозы терпеливо накачивали их нутро через черные шланги горючим.
Виктор прошел к кассам, взял билет и поднялся в ресторан. В ресторане он выпил высокую тонкую рюмку коньяку, закусил прозрачным розовым стружком осетрины и долго смотрел в окно на самолеты. Кроме Виктора за столиком сидели два молодых морских офицера. Офицеры только познакомились, пили водку, заедали ромштексами и говорили о службе. А Виктор думал о своей аспирантуре, о запущенной диссертации, и было ему немного неудобно оттого, что два добродушных интеллигентных и порозовевших от водки молодых человека при постороннем громко говорят о местах их службы и о том, что они там делают.
В это время репродуктор произнес номер самолета, на котором должен был улетать Виктор. Виктор спустился в фойе, дал Нине Павловне телеграмму и направился на посадку.
И когда самолет уже пробивал облака, весь дрожал, словно хотел рассыпаться, Виктор смотрел в сторону большого озера. На этом озере крошечный остров с небольшой школой в один класс и на три ряда парт. Там учатся десять учеников первого, третьего и четвертого классов. И Виктор опять улыбнулся одними глазами, вспоминая эту школу между рыбацкими поселками и с одной учительницей на оба этих поселка.
А учительница сидит у окна за маленькой черной партой. Парта узенькая, на одного ученика. Все парты здесь такие. В дощатом ящике сбоку парты лежат суконные туфли Наташи. Наташа набрасывает их, входя в класс. Справа у печки на табуретке синий чайник с питьевой водой, возле чайника стоит зеленая кружка. Над классной доской висит на кнопке тетрадный листок. Он сердито исписан почерком Наташи.
«Мое обязательство.
Я обязуюсь посещать все уроки, хорошо учить математику, готовить все домашние задания, исправить дисциплину на «пять». Учиться хорошо.
Полякова Наташа.
17 сентября».
Забавная эта девочка, Наташа. Она, пожалуй, очень способная, но никогда не делает домашних заданий. Она запоминает только то, что успевает услышать на уроке. Впрочем, когда же ей делать домашние задания, если она целыми днями разгуливает на лодке по озеру, а потом обижается, когда ее упрекают.
Как это все-таки странно. Не успеет человек стать взрослым, и уже забывает, каким был в детстве. И за те самые шалости, которые, как ему тогда казалось, несправедливо наказывались родителями, он готов теперь отчитывать других. В сущности, Наташа часто напоминает Нине Павловне ее, ее самое в детстве. Только Нина Павловна разгуливала тогда не по островам, а по бесчисленным дворам Арбата с мальчишками компании Виктора.
А как Наташа обиделась, когда Нина Павловна заставила ее написать это обязательство. Она писала, красная, сердито скрипя пером. Вечно веселая и живая, три дня после этого она, выходя к доске, отвечала сухо, деловито и глядела в окно, а не на Нину Павловну.
За окнами ветер стихает. Дождь, кажется, редеет. И вот уже видны в темноте тощие копны сена, насаженные на щиты. Так здесь сушат сено, на дождливых островах, чтобы копну проще было продувать ветру. Эти копны похожи на нечесаных стареньких попиков, которые собрались было подкрасться к окнам, да так и остановились в нерешительности.
Впрочем, уже поздно, и незачем жечь свет.
Нина Павловна снимает с вешалки плащ, набрасывает его, прячет голову под капюшон и тушит свет. Она выходит на крыльцо. Ветер все еще сырой и шумит как-то очень грустно. Пролетают по ветру мокрые листья. Долго ли они еще будут лететь? Здесь такие длинные осени. И такие длинные вечера.
И можно очень долго стоять на крыльце в темноте и чувствовать себя совершенно одинокой. И немножечко себя жалеть. Как в детстве. Когда, бывало, выйдешь ночью за калитку из дачи и долго стоишь, как бы в предчувствии какой-то необыкновенной жизни. И думаешь. И то кажется, что все в жизни тебе будет легко, а потом вдруг набегают сомнения. А вдалеке гремит электричка, и за соседней дачей густо лает профессорская овчарка-медалист. И пока тебя не окликнет отец, ты все будешь стоять и стоять.
Между тем ветер улегся, и над островами как-то неожиданно быстро открылось чистое небо. «Утром будет телеграмма», – подумала Нина Павловна, сошла с крыльца и медленными шагами направилась к берегу. Черной гладью со всех сторон налегала на берег усыпанная звездами вода. На востоке между созвездиями Пегаса и Орла, гораздо ниже их, стылым ярким светом сиял Юпитер. Он отсвечивал на воду длинно и узко. При нем в безлунном небе стоял тонкий мглистый свет.
Где-то далеко с пустым оглушающим звуком лопнул воздух, и стоячая вода плеснула по всему заливу, плеснула в мостки, и эхо длинным гулом пошло гулять над островом, отдаваясь словно в каменных погребах. Звезды по заливу дрогнули, и берег как будто качнуло. Узкую дорожку света рассыпало и метнуло по воде. «Самолет звуковой барьер прошел», – подумала Нина Павловна и посмотрела на небо. Оттуда шел сухой и далекий шелест, словно над школой проходила стая гусей.
Нина Павловна прошла на мостки, отвязала лодку, села в нее и расправила весла. В тихой воде видны были все созвездия. Созвездия светили как бы из-под тонкого слоя льда, а над ними неподвижно и робко замерли одинокие жухлые листья. При свете звезд листья казались синими.
Нина Павловна плыла среди этой неисчислимой россыпи и, не глядя на небо, старалась угадать созвездия на воде. Вон раскинулся Волопас со своим желтым покачивающимся Арктуром. Вон вдоль пролива Большая Медведица. И где-то совсем рядом Гончие Псы Волопаса. Гончие Псы сейчас нагонят и разорвут Медведицу. А вон ближе к берегу Персей со своим занесенным на Дракона мечом и спиной закрывающий Андромеду, Андромеду с ее далекими околдованными неслыханной далью туманностями.
По воде все это вытянуто. И замерло. Пока не плеснет щука, словно кто ударит в воду колом, или не зашумит в камышах и не ухнется в воду выдра.
Низко над водой пролетит ночная птица, стремительно и угловато, как летучая мышь. Потом за мысом из-за пепельного мглистого леса станут появляться острова.
На широком разливе, где ходят катера, – длинный остров, поросший березами и соснами. Если на него смотреть издали навстречу низкому солнцу, то он похож на какой-то атолл. И верится, что по нему ходит большая лохматая обезьяна, волоча по земле огромные ступни. Это остров Обезьяны. Правее лежат в воде два седоватых камня. Вечно сидят на них чайки. Но иногда Нине Павловне кажется, что с одного на другой по ним быстро прыгает маленькая лайка. Пусть так и будет – остров Лайки. А далеко слева торчит из каменного разлива ржавым ребром утес. Наверное, там спрятались как в крепости мальчишки и собираются играть в войну. Они, верно, считают, что это их остров – Мальчишек. И вон уже показался небольшой валун, затянутый мхом, словно облитый зазеленелой медью. Над валуном маленькая рябина.
Похоже, что возле этого острова кто-то тихо поет. Пожалуй, это поет Наташа. Скорее всего, это она… Кто может ночью петь возле островка? И видны две небольшие лодки. Они стоят на воде. Среди звезд. И словно чего-то ждут.
Пожалуй, надо плыть к ним. Осторожно плыть, не задевая веслами звезд. И слушать, как над водой медленно снижается далекий дым рыбачьего костра.
1962 г.
ДОМ НАД РУМБОЙ
И будешь жить, и будешь видеть
тебя, сквозящую вдали.
Александр Блок
Любви, любви я полон…
Ян Райнис
Кулдига
Дом над Румбой
Венте
В городке Вашем нет моря, и поэтому вечером он кажется пустынным. Только по узеньким улицам с крошечными черепичными домиками журчат быстрые темные речки. Мне показалось, что у Вас их там множество. И удивительно – не замерзают они даже зимой.
Вчера вечером я сидел в небольшом кафе, что внутри углового дома одной из Ваших главных улиц, напротив книжного магазина. Там было уютно и немного тоскливо, как это бывает осенними вечерами в кафе или чайных забытых провинциальных городков, все равно где – в Сибири, на Урале, в Карелии… В углу там стоит музыкальный ящик, в него нужно бросить монету, и он сыграет Вам пластинку. Пожилой мужчина все вставал из-за столика и опускал в этот ящик одну монету за другой. А игралась ему все одна и та же песня, какая-то грустная. Эта латышская песня походила на нашу «Позарастали стежки-дорожки…». Пела женщина. Пожилой мужчина, на вид рабочий, был хмелен, но оставался корректен и молчалив. Он только сидел, обхватив голову руками и закрыв глаза.
Мужчина сидел за моим столиком, и я хорошо видел его сухощавое лицо с отяжелевшими, морщинистыми веками. Вскоре музыкальный ящик замолчал, – кажется, испортился, – и молча сидел мужчина. Но потом он не выдержал и поднял на меня глаза. Глаза его были удивительной приветливой синевы. Ему хотелось поговорить. На довольно хорошем русском языке он мне начал рассказывать, будто в Вашем городе живет девушка, которая зимой бегает вокруг города на лыжах и купается в водопаде, летом она сплетает венки из одуванчиков, заходит высоко вверх по реке за город и пускает венки по течению. Она будто бы любит положить букет сирени кому-нибудь на крыльцо, только чтобы никто ее не видел. Она поет звучные песни, но делает это рано утром или далеко за городом. Она еще много чудесного…
Когда я вышел из кафе, было темно. В темноте за городом слышался гул водопада. Я долго ходил один по пустынным улицам и думал об этой девушке. Мне казалось, что ее нет на свете, все только выдумал этот пожилой человек с удивительными синими глазами. Но он так утверждал, что есть. Он даже говорил, что живет она в доме над Румбой и зовут ее Вентой. Он говорил, что ей даже можно написать письмо по этому адресу и она получит.
Вот я и пишу Вам. Если Вы есть на свете, ответьте мне. И мне станет радостно. Мне очень хочется, чтобы Вы были и чтобы я получил от Вас письмо.
Пишите мне в Михайловское,
на старую Мельницу.
Ваш А н д р е й.
P. S. Тот мужчина еще говорил, будто когда Вы смотрите на человека, тот начинает слышать в сердце гул водопада и его охватывает тревога. Правда ли это?
Кулдига
Дом над Румбой
Венте
Вчера я приехал в Ленинград. Я здесь в командировке. И весь вечер ходил по улицам. Я выбирал улицы с каналами. Каналы здесь нынешней зимой тоже не замерзают. Когда по воде рассыпается какая-нибудь неоновая надпись, кажется, что это зерна катятся по волнам для какой-то важной птицы. Такие птицы сидят по краям одного мостика. Тяжелый снегопад опускался над ними. А птицы сидели молча и своими львиными лицами смотрели на прохожих.
Я очень люблю Ленинград, наверно не только потому, что здесь родился. Здесь можно долго ходить по набережным, по крылатым мостикам, по каналам. Но сегодня мне здесь так же одиноко, как тогда, в Кулдиге. Только тут повсюду слышится дыхание моря, и какое оно тревожное и мощное. На Невский лучше не выходить. Сколько там народу! На Невском кажется, что нет ни Кулдиги, ни Михайловского, ни моего маленького озера Маленца, ни Мельницы, в которой я живу.
А там, вокруг Мельницы, всю ночь, наверное, бегал заяц. И оставлял в сосняках и по холмам длинные петли своих бисерных следов. Может быть, там уже лежит письмо от Вас?
Напишите мне.
Интересно, чем Вы сейчас заняты? В такое утро, когда еще темно. Купаетесь в водопаде? Или бежите где-то на лыжах? А может, Вы проснулись, зажгли лампу и сидите у окна? Вы читаете стихи? Томик Пушкина?
Спой мне песню, как синица
тихо за морем жила…
Читаете ли Вы сейчас? Или что Вы сейчас читаете?
Пишите мне.
Ваш А н д р е й.
Кулдига
Дом над Румбой
Венте
Мне кажется, вчера я видел Вас. Японская коробочка для лекарств черного лака висела на сером шнурке. На этой коробочке каким-то туманным золотом нарисованы три женщины. Одна стоит с опущенным в руке круглым веером, другая рядом, она просто чем-то увлечена. Обе смотрят на третью, совсем юную девушку, которая держит в руке игрушечный парусник. Она показывает этот парусник подругам, и по выражению лица чувствуется, что читает стихи. Вот эта девушка, по-моему, – Вы.
Я уверен теперь, что когда-нибудь приеду в Кулдигу и встречу девушку с маленьким парусником в руке.
Интересно, кто же Вы на самом деле? Может быть, Вы рыбачка и ловите в водопаде лососей? Поймаете лосося и отпустите. Тогда какая же Вы рыбачка? А может быть, Вы, скажем, шофер? Сейчас многие девушки работают шоферами. И приятно видеть девушку-шофера. Вы возите детей купаться на речку или бродить по янтарным замкам. Чтобы дети удивлялись и радовались. Или Вы развозите на своей машине цветы. Маленькие японские букетики цветов. Или простые цветы полевые. Полный кузов! А, теперь я знаю, кто Вы. Вы садовница! Вы сами выращиваете цветы. И потом берете их большим ворохом, выбегаете над Румбой и пускаете в воздух, как воздушные шары. По одному, по два, помногу. Они летят высоко над солнцем. Золотые, белые, малиновые…
Я пока еще в Ленинграде. Скоро домой. Я хочу верить, что на Мельнице меня ждет от Вас письмо.
Пишите мне.
Ваш А н д р е й.
Кулдига
Дом над Румбой
Венте
Я домой вернулся рано утром. Автобус идет только до поселка который здесь у нас называют мерзким словом – Пушгоры. Получается что-то вроде гор Пушнины. В то время как это всего лишь Пушкинские Горы, которые раньше назывались Святыми Горами. При Пушкине. Какое счастье, что он не слышит этого страшного слова: Пушгоры.
Рассвет лишь только занимался, когда я спускался с холма от усадьбы к Мельнице. Холм алел на моих глазах, а заячьи следы по холму становились зеленоватыми. И синий глубокий след от валенок тянулся к Мельнице по переметенной тропе. Я сразу подумал, что это почтальон приходил к моей двери. Но ни в двери, ни под дверью письма я не нашел.
Может быть, почтальон письмо не очень аккуратно сунул под дверь, а ветер унес его? Где теперь найдешь письмо по сугробам… Да и Сороть не везде затянуло льдом. Я почему-то уверен, что письмо было. И как жаль, что теперь его нет.
Напишите мне другое письмо, но такое же хорошее, как первое, которое унес ветер. Я теперь все время буду дома. И ждать буду утром и вечером. И даже ночью.
Напишите мне.
В мою комнату заглянуло солнце, красное чистое солнце. И деревянные стены Мельницы стали янтарными, как те замки, в которые Вы возите детей. Так уютно и тихо здесь у меня. Сейчас разогрею окна. Они замерзли, пока я странствовал. И заварю чай.
Ваш А н д р е й.
Кулдига
Дом над Румбой
Венте
Сегодня было тепло, светило солнце. Я на обед отправился домой, а вокруг все таяло. Я долго ходил по сугробам вокруг Мельницы. И по Сороти. И по Маленцу. Все искал то письмо, что унес ветер. Может быть, ворона унесла его куда-нибудь в клюве. Нашла в кустах и унесла. Вороны часто таскают что попало.
Ну, теперь Вы скоро получите мое последнее письмо. И еще напишете мне. Только не обижайтесь на мою неаккуратность. Я вечно такой несобранный. Кто-нибудь другой обязательно нашел бы такое письмо. А у меня не получилось. Да я и не виноват. Я просто слишком долго не был дома. А здесь такие ветры! На перешейке между Соротью и Маленцом. Недаром здесь и была поставлена в старое время Мельница. Вот письмо и унесло. Из-под двери.
Интересно, что Вы сейчас делаете? Стоите над водопадом? Или просто ходите по городу? Или сидите у окна? А может быть, едете с обеда на работу? И совсем не думаете обо мне… В вашем городе нынче, наверное, нет снега совсем.
Ну, будьте здоровы. Пишите мне. Бегу на работу – надо починить механическую канарейку для Дома в Тригорском.
Ваш А н д р е й.
Пишите обязательно.
Кулдига
Дом над Румбой
Венте
Вот я пишу Вам уже второе письмо за день.
Пришел домой. Стемнело. Поднимается ветер. По стенам шумит. Свеча на столе так и раскачивается. Мы Мельницу восстановили недавно, и свет сюда еще не проведен. А может быть, и совсем проводить его не станем. Кругом темно и ветер. За окнами несутся какие-то синие полосы. И кажется, что Мельница, и я, и свечка – все куда-то улетаем. И высоко над землей.
Вдруг все стихло. И только чувствуется, что ветер меняет силу. И вдруг что-то пронеслось над озером. Белое. И поднялось высоко, и закувыркалось, как платок. Мне почудилось, что это большой конверт. Он летел прямо на окно. Он оказался совсем близко. И вдруг ударился в раму. И разлетелся на мелкие дребезги.
И снова повалил снег.
Я думаю о Вас. Я даже не могу представить, чем Вы сейчас заняты. Мне кажется, что ветер повсюду. Мне просто приятно, что Вы есть на свете. Как это удивительно – подняться по реке за город и оттуда по течению вниз пускать венки. Венки из одуванчиков. Или еще удивительней – лететь над городом. Лететь и разбрасывать цветы по ветру. По ветру над городом бросать одуванчики.
Ну, пока. До свидания. Я, кажется, засыпаю. Опять все гудит, по стенам хлещет снег, а может быть, дождь. Крылья моей Мельницы дрожат и рвутся с места. От этого сдается, будто кто-то стучит в стену. Как в дверь.
Ваш А н д р е й.
Кулдига
Дом над Румбой
Венте
Вчера я встретил девушку, она шла откуда-то из-за Савкиной горки и рассеянно смотрела по сторонам. Она издали заметила меня и чуть поклонилась. Я не ответил ей, потому что не был уверен, мне ли она поклонилась. Да и поклонилась ли вообще… Может, мне все только показалось. Ведь иногда случается, человек и не думал кланяться, а ты решил, что он тебе поклонился.
А я тоже шел вдоль Сороти.
И так мы сблизились невдалеке от моей Мельницы. И тогда девушка совершенно явственно поклонилась и сказала издали: «Здравствуйте». Я никогда ее не видел раньше. А она со мной поздоровалась. И еще она сказала:
– Сегодня к вечеру начнется половодье. Вон как вода прибывать начала.
– Откуда вы это знаете? – сказал я.
– Да это просто глазами видит всякий, – сказала девушка и улыбнулась.
И к вечеру действительно начала прибывать вода.
Я весь вечер думал об этой девушке. Откуда она могла появиться? Может быть, это Вы приезжали к нам? Да не решились ко мне зайти. Или просто я Вам не приглянулся. Девушка была под белым пуховым платком, в коротком полушубке, в белых брюках и в белых коротких сапожках.
Если это были Вы, напишите мне.
Ваш А н д р е й.
Кулдига
Дом над Румбой
Венте
Наконец-то письмо пришло. Сегодня утром наша методист Катя вышла к Мельнице и показала мне его издали. Дело в том, что мою Мельницу отрезало разливом, и я теперь как на острове. Все вокруг меня слилось в целое море – и Кучане, и Сороть, и Маленец. Только льдины стучат ко мне в Мельницу. Катя хотела мне письмо отдать, да так и осталась на краю разлива. Отрезало меня за ночь.
Жаль, нет лодки. Когда теперь я выберусь? А Катя ушла. Буду коротать время, пока лодку не подгонят. И все это время буду Вам писать.
Это большое половодье поднялось перед самой полночью. Разгулялся ветер. Лед начало крошить. Дождь посыпался. Такой гул пошел, словно от Румбы, от Вашего удивительного водопада. Гудит – и все. Мне даже стало казаться, что я в Кулдиге. Будто я стою под горой, а на горе замок. Замок весь целехонький, огни горят в окнах, а на башнях грохочут железные знамена. У нас такие знамена называли прапорами. А как, интересно, у Вас они назывались?
Вот и лодка появилась. Ну, пока. Пишите мне.
Ваш А н д р е й.
А может быть, письмо не от Вас? Может быть, Вас вообще нет на свете? А только тот человек все выдумал? Письмо от кого-то другого?
Ну, еще раз пока. Пишите мне.
Кулдига
Дом над Румбой
Венте
Лодка шла не ко мне. К Мельнице вообще невозможно подойти на лодке. Лед из Маленца потащило в Сороть, и Мельницу стиснуло льдами. В дверь вошла вода. Вода поднимается по лестнице. Может случиться так, что я проснусь, а в комнате вода.
Дождь за окном стихает. Я сижу за столом и думаю о Вас. Я смотрю за окно и вспоминаю Ваш город. А представляется он мне таким, какой был много веков назад. Я вижу замок, я слышу там, за стенами, говор, слышу лай собак. Говор и лай доносятся сквозь какие-то призрачные звуки, как будто звучит клавесин. Огни горят спокойно. Но сколько в них было тревоги в те неспокойные времена. И здесь, на наших крепостях, и там, у вас. И я не могу себе представить, что мы когда-то воевали. Мои предки ходили к Вам, а Ваши сюда. И подстерегали друг друга в засадах, рыли волчьи ямы. И убивали. Ведь это мог быть я. И мог бы захватить ваш город и сжечь его. И Вы сгорели бы. Какое счастье, что мы не жили в то страшное время. И какое счастье, что оно больше никогда не повторится.
А теперь я вижу, Вы, как Царица весны, идете над рекой за городом и пускаете по течению золотые венки из одуванчиков. А потом Вы летите в небе и разбрасываете над городом цветы. А в кафе сидит очарованный и хмельной мужчина, он рассказывает о Вас незнакомым людям. Кто он, этот мужчина? Мне кажется, он мне родной, и я люблю его. Я его люблю за то, что он живет в одном с Вами городе.
Дождь утих. Облака над разливом разметало, взошла луна. После дождя все блестит. А льдины сгрудились, как замшелые серебряные острова, и звенят. Осыпаются. И кажется, что в небе кто-то играет на клавесине.
Ваш А н д р е й.
Кулдига
Дом над Румбой
Венте
Это было письмо не от Вас. И я уже серьезно начинаю думать, что Вас нет на свете. Просто нет – и все. Это так грустно. Я бы сошел с ума, если бы кто-нибудь подумал, что меня нет на свете. А Вам все равно. Вы сидите себе за столиком и пьете кофе или купаетесь в водопаде, и Вас совсем не заботит, что кто-то думает, будто Вас нет на свете.
Сегодня мы жгли прошлогодние листья. На всей усадьбе. В парке. Мы их сгребали сначала в кучи. Дым от листьев долго стелется над озерами, над полой водой. Сгоревшей листвою пахнет даже за озером, в Петровском, в парке. Впрочем, там тоже жгут свою листву.
Со мной вместе сгребала листья Светочка, молодой специалист. Она пишет курсовую работу «Пейзажи Михайловского и Тригорского в лирике Пушкина». Если бы Пушкин знал, сколько всяческих работ будет написано по поводу его каждого шага… Ему, наверное, это было бы не очень приятно. Света очень милая. И я бы давно полюбил ее, если бы она пускала вниз по Сороти венки или пролетала над Михайловским, разбрасывая одуванчики.
Листья долго горели здесь и там в глубине парка. Я смотрел на огонь, и мне казалось, что горят письма. Сотни писем горят, и слова умирают в них. И мне было жаль этих слов. Мне вообще жаль слов, которые умирают, никем не услышанные. Я слышал, как они умоляют и зовут кого-то, как плачут, как стонут, не в силах кого-то забыть.
Я отвернулся и ушел. И до сих пор я слышу, как горят эти листья.
А н д р е й.
Кулдига
Дом над Румбой
Венте
У нас такой разлив. Кругом вода. И повсюду пахнет листвой. Пахнет сожженными листьями. Тишина. Так, что кружится голова и начинаешь засыпать.
Неужели Вы так никогда и не ответите мне?
Я не могу поверить, что Вас нет.
Это неправда.
А н д р е й.
Кулдига
Дом над Румбой
Венте
Свет луны. Прямо в окно и на пол. И невыносимый он. Сама луна малиновая, а свет медный. Тяжелый. Зернистый. И все живым в моей Мельнице сделалось.
Стакан, простой граненый стакан, стоит на подоконнике и звенит. О чем звенит он? Руку поднимешь над подушкой, остановишь в воздухе, и страшно смотреть на нее. Она как бы отделена от тебя, сама по себе, того и гляди сама на тебя глянет. И заговорит человеческим голосом. Паутина над потолком в углу – как звук, подвешенный в воздухе. Так и переливается. Паук висит, как пробоина, и от него тоненькие трещины в воздухе.
Все насторожилось.
Нет. Я не могу поверить, что Вы никогда мне не напишете.
Что Вас просто нет на свете. Этого не может быть.
А н д р е й.
Я всегда просыпаюсь от лунного света. А сегодня луна полная. И разлив полный.
Михайловское
Мельница
Андрею
Вы, наверное, фокусник. Что вы делаете с людьми? Кто вас научил такому? Еще зимой я увидела ваше первое письмо.
Я стояла на улице, возле небольшого кафе, что на главной нашей площади. Наискосок от книжного магазина. Был вечер. И мелкие снежинки так и сыпались с неба. Мне на всю жизнь запомнился этот момент. Я разорвала конверт. Я вынула из конверта чистый, белый, чуть глянцевитый листок бумаги. Он был сложен вдвое. Что-то написано на нем было зелеными чернилами. И когда я стала развертывать этот листок, он вдруг зашелестел, сделался ласковым, словно щека ребенка, и превратился в большой белый цветок.
Я даже помню, как в него упала снежинка, заискрилась и довольно быстро растаяла.
Скажите мне, что это значит?
В е н т а.
Кулдига
Дом над Румбой
Венте
Дорогая, добрая Вента!
Ни в чем нет ничего удивительного. Все так и должно было произойти. Я послал Вам белый теплый цветок с нашей поляны. Вам просто показалось сначала, что это письмо. Цветок и должен был распуститься, как только Вы к нему прикоснетесь.
Я так счастлив, что Вы есть на свете и наконец-то мне ответили. А то у нас уже зацветают одуванчики, и я стал думать, что Вы никогда не откликнетесь.
Вчера на закате я видел, как над лесом летел большой горящий одуванчик. Он долго кружился в воздухе и потом опустился на воду нашего тенистого озера Маленец. И долго этот одуванчик горел на воде среди ночи.
Это Вы прислали мне его?
Ваш А н д р е й.
Михайловское
Мельница
Андрею
Кто же вы? И почему вы присылаете мне эти белые цветы?
В е н т а.
Михайловское
Мельница
Андрею
И опять цветок!
Почему вы не можете прислать мне обыкновенное письмо?
В е н т а.
Кулдига
Дом над Румбой
Венте
Я выращиваю на полянах цветы. Они цветут зимой и летом. Они распускаются ночью, когда никто не видит.
О, как сверкают мои цветы в морозные лунные ночи! Над каждым цветком тогда светится голубоватое облако инея, и вы начинаете верить, будто это облако смотрит вам в глаза сердечным и пристальным взглядом. Любой человек становится под этим взглядом красивей и моложе.
И добрее.
У меня есть цветы, которые распускаются только утром. И если наклониться, слышно как в них поют птицы.
У меня есть вечерние цветы. Они горят, как свечи. Они колышутся и долго видны в темном сумраке леса. Когда их покачивает ветер, пение слышится в них среди темной летней ночи.
Теперь Вы знаете, кто я.
И ничему не должны удивляться.
А н д р е й.
Михайловское
Мельница
Андрею
На моем столе уже целый букет. От вас. Как это странно, иногда мне кажется, будто они дышат. И тогда мне становится страшно. И думаю о вас. И больше ни о чем не могу думать.
Будто я вас вижу. Как вы шагаете высоким лугом на фоне деревянной ветряной мельницы. А у нас тут мельницы каменные. Ваша мельница машет крыльями, и ветер громко шумит в ней. Так шумят в ветреный день облака.
Ой, совсем я заболталась!
Мне пора на работу.
Напишите же мне. Хотя бы одну строчку.
В е н т а.
Михайловское
Мельница
Андрею
Таких цветов я никогда еще не видела.
И даже не предполагала, что такие могут быть.
Письмо ваше пришло на рассвете. Я вскрыла конверт, и в руках у меня оказалось голубое ароматное соцветие. От него веяло прохладой, над ним курился туман… Туман поднимался, такой прозрачный, над всем цветком… И я почувствовала, что оттуда слышится птичье пение.
И пели как будто даже не птицы, а какие-то задумчивые девушки. В наших деревнях иногда поют так.
Вы волшебник.
Хотя бы на конверте напишите, кто же вы.
В е н т а.
Михайловское
Мельница
Андрею
Сегодня письмо ваше получила перед самым концом работы. Мне отдали его девушки, которые разбирают письма на сортировке. И я почему-то не сразу его распечатала. Мне хотелось это сделать, когда я останусь одна.
Я положила письмо в сумочку и ушла. Ушла бродить по городу.
Вы не представляете, какое это счастье – бродить с таким письмом по городу. Я смотрела на прохожих, и мне было жаль их. Мне было их жаль за то, что они не знают, они даже не могут подозревать, какие на свете бывают чудеса.
А потом захотелось мне уйти ото всех и побыть одной. И я шла за город. За городом есть большой сосновый лес. Я долго бродила там и дышала воздухом. Пока не наступили сумерки.
И в сумерках я раскрыла конверт. Вы бы знали, как у меня теперь бьется сердце, когда я получаю письма. Я даже вскрикнула. Из конверта выпал маленький живой огонек. И он закачался в траве, словно на него дышат.
Господи, как я люблю вас!
В е н т а.
Кулдига
Дом над Румбой
Венте
Дорогая Вента!
Я выезжаю сегодня.
Утром буду в Риге.
Завтра вечером мы уже могли бы встретиться. Но я хочу исключить все случайности. Поэтому договоримся на послезавтра, 25 мая, в семь вечера, в беседке, что над водопадом. И вы придете с маленьким парусником в руках.
Над Румбой, возле замка, семь вечера.
Ваш А н д р е й.
Кулдига
Дом над Румбой
Венте
Ах, как пахнет в городе сиренью! Одна сирень. Сирень цветет на бульварах. Сирень в окнах. Сирень продают у вокзала, во всех киосках. Сиренью пахнет от девушек. Пахнет сиренью даже от автобусов и трамваев.
И облака в небе охвачены каким-то сиреневым шелестом. И закат над Даугавой. Не сумерки, какой-то сиреневый снегопад или туман опускается на весь город. Ветер веет по мостовым и по тротуарам, по крышам, подоконникам – сиреневые лепестки.
Значит, сегодня я в Риге.
А завтра в семь – над Румбой, в той беседке.
А н д р е й.
Кулдига
Дом над Румбой
Венте
Дорогая Вента!
Завтра мы увидимся, и это письмо Вы получите уже после нашей встречи. Я весь горю. Во мне все дрожит. Я все время думаю. И думаю о Вас. И это невыносимо. Каждая минута похожа на тысячелетие. Автобус тащится, как ленивый жук.
Простите неразборчивость, очень трясет, и писать трудно.
Я смотрю за окно и ничего там не вижу. Хотя чувствую, что здесь все прекрасно. И ветер, и хутора, и Ваши чистенькие городки, и луга. А ветер за окном автобуса, я уверен, пахнет сиренью. В автобусе едет какая-то пожилая торговка с огромными узлами, шея у нее замотана платком. Она говорит, что умирает от ангины, и зверски ругается, если кто-то просит открыть окно.
Но я уверен, что ветер за окном пахнет сиренью.
Теперь уже все равно, мы завтра свидимся, и Вы убедитесь, что я совсем не тот, что можно было подумать из моих писем. И я не хотел бы Вас обманывать. Мне просто нравилось писать Вам красивые письма и самому верить в то, что я пишу. Будто я живу на Мельнице. Я бы действительно хотел в ней жить, но Мельница эта декоративная. Мне приятно было самому думать и верить, будто я выращиваю цветы, которые зимой цветут на лесных полянах, и что я видел, как Вы летели по небу на закате. Я все это выдумывал, точно так же, как Вы, будто из моих конвертов вываливаются удивительные цветы, когда Вы мои письма раскрываете. Но Вам все это можно придумывать, Вы удивительная. А я что? Я просто работаю столяром в заповеднике. Иногда чиню старинную мебель. Недавно починил механическую канарейку из дома в Тригорском. Там некогда жили друзья Пушкина, которые скрашивали его ссыльные годы, их дом он вывел позднее в «Евгении Онегине». У них он встречался с Анной Керн и там передал ей те удивительные стихи… «Я помню чудное мгновенье…»
Я Вам, вполне возможно, не приглянусь. Только Вы скажите мне об этом прямо. Вы увидите, какой я низенький ростом, коротконогий, неказистый. Если бы я не носил усов, меня можно было бы совсем не приметить.
А живу я за Савкиной горкой в деревушке. У меня есть комната, есть кухня. И есть веранда. Сад. Когда дует сильный ветер, яблоки стучат в стекла моей веранды, и ночью становится тревожно. А поздним летом, если приходит гроза или ураган, яблоки грохают в землю, – тогда похоже, что где-то далеко скачет конница. Весной у нас бывают большие разливы, и звезды горят по воде до самого Михайловского, а Мельница действительно стоит на островке, а вокруг ледоход. Что же касается того цветка, который будто бы горел на озере и опускался под воду, то я однажды шел домой, и мне пригрезилось, словно какой-то цветок горит на воде и плавает.
Наш автобус въезжает в какой-то городок с короткими каменными домами под острыми крышами. Прямо какая-то Испания. Шофер назвал его – Ка́ндава.
Пойду я и в этой Кандаве брошу письмо.
У меня так бьется сердце.
Я уже боюсь Вас. До скорой встречи.
Ваш А н д р е й.
Кулдига
Дом над Румбой
Венте
Я даже не знаю, кому теперь писать. Куда писать. И все же я пишу. Я пишу просто так, мне хочется выговориться.
Я приехал в Кулдигу и не мог дождаться вечера. Весь день я ходил над водопадом. Вечером Вас не было. С Вами что-то случилось? Почему Вы не пришли? Может быть, Вас действительно нет на свете? Кто же мне тогда отвечал?
Я ходил по Кулдиге. Иногда в окружающих предметах вдруг появляется какое-то напряжение. Словно они только ждут прикосновения. И стоит до них дотронуться, они взлетают или подскакивают, как от щелчка. Чуть хлопнешь дверью – она уже грохочет. Коснешься спичечного коробка – он далеко отскакивает, а спички ломаются, как соломинки. Так, что не прикурить.
И возле беседки я за весь вечер встретил только троих. Вдали сидела на скамейке какая-то неприметная, робкая девушка. Я даже не помню, как она выглядела. Я не обратил на нее внимания, потому что только и думал о Вас. И, кажется, весь дрожал. Потом та девушка куда-то ушла. И оставила на скамейке голубоватую веточку цветущей сирени. Видно, забыла.
Я долго ходил над водопадом и потом сел на скамейку. От ветки сильно пахло. Я был так взволнован, что, когда взял в руки ветку, мне показалось, будто она позванивает. Я сидел и слышал только запах сирени и шум водопада. И невдалеке стоял красный мотоцикл с коляской.
К мотоциклу подошел высокий парень в кожаной куртке и в кожаных брюках. На нем были огромные ботинки с толстой красной подошвой. Он принялся возиться с мотоциклом. Я не знал, что с собой делать, и сказал парню:
– Посмотрите, как удивительно пахнет эта ветка.
Парень подошел, взял у меня ветку и понюхал.
– И верно, – сказал он, – здорово пахнет.
Парень повертел веткой перед носом.
– Впрочем, это моя ветка, – сказал он.
– Как ваша? – удивился я.
– Очень просто, – сказал парень, – моя, и все.
– Но ведь я ее нашел на лавочке, – сказал я.
– Ну и что? – усмехнулся парень. – Мало ли кто где чего находит. А теперь она моя. Я ее хозяин. Мне она нужней.
– Это так и есть, – сказала девушка в короткой кожаной юбке, которая неизвестно откуда вдруг появилась.
– А! – сказал я. – Он хочет подарить вам эту ветку. Тогда пожалуйста. Я могу ему ее уступить. Эта ветка просто ничья.
– И нечего уступать, – сказала девушка. – Это его ветка. Он такой сильный.
– Я дарю тебе ее, моя Веселая Веснушка, – сказал парень и провел веткой под носом у девушки.
Парень огромными ногами осадил свой мотоцикл, а девушка прыгнула в коляску. Так они умчались, напяливая голубые шлемы и громко смеясь. Раза два они оглянулись на меня, проезжая мимо замка.
Я ушел в город и уже не помню, как оказался в том кафе напротив книжного магазина. Там пахло сиренью. Какой-то мужчина бросил в музыкальный ящик монету, и запела Ольга Воронец. «Зачем вы, девушки, красивых любите?» – спрашивала Воронец. И правда. Зачем вы, девушки, любите только красивых? За столиком сидел все тот же пожилой, рабочего вида мужчина. Он был хмелен. Молчалив. Он сидел, обхватив голову руками.
– Ну, где же ваша Вента? – спросил я и сел рядом с ним.
– Что? – спросил мужчина.
– Где та девушка, о которой вы мне говорили осенью? Вента где? – сказал я.
– Разве я вам что-то говорил? – сказал мужчина и грустными синими глазами посмотрел на меня.
– Да. Вы мне говорили о девушке, которая зимой бегает вокруг города на лыжах и купается в водопаде.
– И сплетает венки из одуванчиков? – сказал мужчина. – И заходит против течения за город и там их пускает?
– Она любит положить букет сирени кому-нибудь на крыльцо, – сказал я, – чтобы только ее никто не видел.
– Таких девушек на свете много, – сказал мужчина и грустно улыбнулся.
– Это неправда, – сказал я. – На свете есть только одна такая девушка.
– Вы правы, – сказал мужчина. – И живет она над Румбой. На окне этого дома сидит синица и поет человеческим голосом.
Я поднялся и вышел из кафе. Я пошел к Румбе. Я долго искал Ваш дом. Но нет такого дома, где сидела бы синица и пела бы человеческим голосом. И никто вокруг водопада не знает и не слышал о Венте.
И я опять ушел в город. Где-то пели женщины не очень сильными, но громкими голосами. Я даже не понял, где они пели, на берегу или где-то у раскрытого окна. Они были хмельны, и столько тоски слышалось в их голосах. И мне вдруг показалось, что я мог бы полюбить одну из этих женщин. И я испугался. Я уехал из города. Я уехал автобусом.
Уже на выезде я видел тех двоих. Красный мотоцикл, перевернувшись, лежал за обочиной. Мотоцикл лежал, высоко задрав лопнувшие колеса. И два голубых шлема валялись в траве далеко один от другого. И один шлем был пробит, словно его прошил осколок.
Теперь надо бы играть марш. Какой-нибудь старинный марш, вроде того, что похож на встречный и на прощальный одновременно. Когда где-то идут колонны пехоты, не побежденные, но и не победители, и каждый думает о далекой родине.
Зачем я пишу, не знаю.
Но все же пишу на конверте:
Кулдига
Дом над Румбой
Венте.
Михайловское
Мельница
Андрею
Андрей!
Вчера меня вдруг охватило какое-то беспокойство. Смятение. И я как-то вся растерялась.
С утра я получила твое письмо, и из конверта выпала маленькая ветка сирени. Послано письмо было почему-то из Риги. И я заметила, что ветка эта как бы позванивала, когда ее встряхиваешь.
А со второй половины дня у меня началось беспокойство. Я работаю письмоносцем, и мне нужно обойти много домов. Я еле ходила. Ничего вроде бы не случилось, а сердце болит.
К вечеру я пошла к Замку. И долго я ходила над берегом. И все болело сердце. Потом я села на лавочку над водопадом. И народу-то никакого не было. Только двое проехали к Замку на красном мотоцикле да какой-то смешной парень пришел в беседку. Низенький такой, усатый, тощий. Мне показалось, что он очень волнуется, – видно, пришел на свидание. К нему никто не появлялся, а он все ждал. И мне сделалось его очень жаль. Я даже чуть не заплакала.
Я так расстроилась и ушла. Я даже забыла свою веточку на лавке.
Дорогой Андрей, не случилось ли чего?
У меня так болит сердце.
В е н т а.
Михайловское
Деревня за Савкиной горой
Андрею
Наконец-то Вы написали мне настоящее письмо. Я еду к Вам. Ах, зачем я тогда забрала эти письма к Венте! Они так долго лежали у нас на почте, ведь адресата нету. Я уж узнавала, ходила вокруг всего водопада. Никакой Венты там нет. А я из любопытства надорвала один конверт и прочла. Простите меня.
Я взялась зачем-то отвечать Вам от имени Венты. Какая я Вента?
Я обыкновенная Ингуна, почтальон.
Я выезжаю к Вам. Выезжаю завтра. Что теперь будет? У меня кружится и болит голова.
До встречи.
И н г у н а.
На конверте был написан почтовый обратный адрес и вложен в конверт полевой колокольчик. Он завял и чуть подсох. Колокольчик поблек и сделался немного прозрачным. И если положить его на ладонь, то колокольчик кажется совсем невесомым и совершенно ничего не значащим.
