Текст книги "Ответ знает только ветер"

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 48 страниц)

11

– Хорошо, что вы сразу приехали, мсье Лукас, – сказал Луи Лакросс, представитель главного администратора средиземноморского отдела Департамента морской полиции. Он пожал мне руку, произнося мою фамилию на французский лад – «Люка́». Я позвонил ему из гостиничного номера. Окна мои выходили на Круазет и море; перед тем, как позвонить, я принял душ и посидел голышом на краю кровати, глядя, как солнце опускается все ниже и ниже, окрашивая скалы хребта Эстерель в золото, потом в серебро и под конец в бледно-голубые тона, постепенно сгустившиеся до синевы. В Каннах все еще было светло.

– Ваш шеф, мсье Бранденбург, известил нас о вашем приезде. Наши люди все еще не вернулись с места катастрофы. В том числе и наш эксперт по взрывчатке, капитан-лейтенант Виаль, вы с ним скоро познакомитесь.

Лакросс оказался худощавым человеком небольшого роста, с быстрыми движениями и быстрым умом. Говорил он тоже очень быстро, убедившись, что я его хорошо понимаю. Его контора располагалась прямо в Старой Гавани, так что из окна его кабинета мне были видны бесчисленные парусные лодки, борт к борту стоявшие на якоре у берега. Их голые мачты упирались в небо. Яхт здесь совсем не было, зато много моторок.

– Что это за лодки? – спросил я Лакросса.

– Это морские такси. Они ходят от Морского вокзала до островов. Есть тут неподалеку такие маленькие островки.

Позади Морского вокзала виднелся участок берега, где на белом песке лежали рыбачьи лодки и сушились огромные сети. Там толпилось много мужчин, катавших шары.

Лакросс проследил за моим взглядом.

– Это очень милая игра, – заметил он. – Раньше у игроков была площадка под платанами Аллеи Свободы. Но потом ее заасфальтировали и превратили в стоянку для машин. Так что теперь им приходится играть здесь.

– Как далеко вы продвинулись, мсье? – спросил я, скинув пиджак. (В отеле я надел самый легкий из взятых с собой костюмов, но и он оказался слишком тяжелым). Я чувствовал, что обливаюсь потом.

– Покамест не слишком, мсье. Взрыв был необычайной силы. – Лакросс показал мне серию снимков. Я увидел остатки яхты, плавающие на большом удалении друг от друга.

– Может двигатель взорваться и натворить так много бед?

– Нет, такое невозможно. – Разговаривая, он то и дело подергивал узенькие усики пальцами, пожелтевшими от никотина. Он курил, не переставая. Мне он тоже сразу протянул сигареты, но я отказался. Покамест я еще держался. Меня удивило, что курить вроде бы и не тянуло.

– Значит, вы предполагаете, что совершено преступление, – сказал я.

Он кивнул.

– Да, мсье Лукас. Вашей компании придется, видимо, платить.

– У вас пока нет никаких соображений насчет того, кто мог совершить это преступление?

Он подергал свои усики.

– Пока нет, мсье.

– Вы полагаете, что у Хельмана были враги?

– А вы как полагаете? – вопросом на вопрос ответил Лакросс.

– Этого я не знаю. Но Хельман был банкир. Человек весьма могущественный. У могущественных людей всегда есть враги.

– Это говорит и мадам Хельман.

– Его сестра?

– Да. Мы с ней, конечно, побеседовали. Немного. Совсем коротко. Она совершенно убита горем. Эта дама прихварывает уже давно. Возле нее постоянно находится медицинская сестра. Она сказала нам, что ее брат приехал сюда в прошлую среду, то есть одиннадцать дней назад, и был абсолютно не в себе. Очевидно, случилось нечто, потрясшее его до глубины души.

– Что именно?

– Мадам Хельман говорит, что не знает. Он с ней не поделился. Так она сказала. Сказал только, что ему надо съездить на Корсику. С ней ведь… Ну, с мадам Хельман ведь трудновато беседовать. Сами убедитесь, когда ее навестите.

– Считаете ли вы возможным, что Хельман сам взорвал яхту, чтобы покончить с собой, потому что оказался в безвыходной ситуации?

Лакросс в замешательстве опять подергал себя за усики.

– Безвыходной – в каком смысле?

– В финансовом.

– Мсье, если я правильно информирован, Хельман был одним из крупнейших и уважаемых банкиров в вашей стране! – Лакросс все время докуривал сигареты до самого конца, так что тлеющий окурок обжигал ему пальцы. Потому они и были желтые.

– Да, – сказал я. – Именно поэтому.

– Не могу себе этого представить, – сказал Лакросс. – Нет, никак не могу. Эта мысль представляется мне совершенно невероятной.

– А что представляется вам наиболее вероятным?

– Убийство.

– Убийство? Совершенное кем-то из его врагов?

– Нет, – ответил Лакросс и выдохнул сигаретный дым. – Кем-то из его друзей.

12

– Его друзей?

– Да, мсье. Так полагает и мадам Хельман, его сестра. Признаю, мнение весьма странное, но ее слова заставили меня задуматься.

– Что же она сказала?

– По ее мнению, брат дознался, что кто-то, кому он доверял, один из его друзей, вместе с которым он вел дела, подло его обманул и обвел вокруг пальца. Вот почему он был так взволнован, вот почему так внезапно появился здесь. Мадам Хельман полагает, что это был кто-то из его друзей – у которого не было другого выхода спастись самому.

– Но почему этот кто-то не покончил с Хельманом каким-нибудь другим способом? Зачем было убивать заодно одиннадцать ни в чем не повинных человек?

– Мадам Хельман считает, именно для того, чтобы отвести подозрение в убийстве. – Его желтые от табака пальцы теребили усы.

За окном с каждой минутой темнело, загорелись первые фонари, и Старая Гавань окрасилась в целую гамму цветов – от голубого, серого и белого до желтого, лилового и темно-зеленого.

– Кроме матросов – кто еще был на яхте? – спросил я.

– Две супружеские пары, – ответил Лакросс, – Франц и Клара Бинерт и Поль и Бабетта Симон. У тех и других здесь есть виллы. Бинерт – швейцарец и банкир, как Хельман, а у Симона была большая фабрика в Лионе.

– Что за фабрика?

– Производство компонентов для электронных машин.

– Есть ли родственники?

– Само собой. Но они не приехали сюда и следят за ходом наших расследований, находясь дома. Родня не очень близкая, то есть не дети погибших, не сестры там или братья. Ведь тела мы не могли найти, только отдельные части, так? Их уже сожгли. Естественно, до этого сотрудники института судебной медицины в Ницце обследовали их, надеясь обнаружить какие-нибудь следы. Все указывает на одну причину несчастного случая.

– Какую?

– Взрыв очень большого количества динамита.

– И мысль, что преступление совершил один из его друзей, кажется вам убедительной, верно?

– Да, мсье. Видите ли, мадам Хельман сказала нам, что у всех этих друзей, живущих здесь – во всяком случае, по несколько месяцев в году – были деловые отношения с ее братом. Причем сказала сразу же, полагая, что мы и сами это сразу же выясним. И мы это действительно выяснили. Компания на редкость многонациональная. Сказочно богатые люди. Промышленники и банкиры. Мы уже побывали у них всех и настоятельно просили пока не уезжать из Канн. Они пообещали.

– Их имена? – спросил я и вынул записную книжку.

– Я уже подготовил для вас список, – отозвался коротышка Лакросс и пододвинул ко мне лист бумаги.

Я прочел:

Джон Килвуд, США, нефть;

Джакомо и Бианка Фабиани, Италия, тяжелая промышленность;

Малкольм Торвелл, Англия, производство оружия;

Клод и Паскаль Трабо, Франция, гостиницы;

Хосе и Мария Саргантана, Аргентина, мясные консервы;

Атанасий и Мелина Тенедос, Греция, пароходство.

– Ни одного немца, – удивился я.

– Да, ни одного, странно, правда? Ведь сам-то Хельман немец.

– Вот именно, – подтвердил я.

– Эти люди, – сказал Лакросс, нервно теребя усы, – сплошь миллиардеры. Они входят в число самых богатых людей в мире. И не живут здесь постоянно – за исключением мадам Хельман. У Трабо есть замок под Парижем. У остальных есть замки, виллы, квартиры и ранчо по всему миру. И здесь они бывают лишь наездом. Мсье, этот город – город богачей. Но не такого калибра, как эти несколько человек. Эти люди богаче, чем вся Франция, чем вся Европа, они фантастически богаты. И нам с вами… нам с вами трудно проникнуть в мысли и дела таких людей. – Лакросс взял в руки книгу, лежавшую открытой на столе. – Я читаю как раз о Хемингуэе. В книге собраны его беседы с разными людьми. Одна из них кажется мне особенно интересной для вас, для меня, для всех нас. Писатель Скотт Фицджеральд говорил с Хемингуэем о «сверхбогачах». Он сказал… – Лакросс прочитал вслух, зажав сигарету в углу рта:

«…Они не такие, как ты и я. Они рано становятся владельцами и пользователями неисчислимых богатств, и это влияет на их характер. Они проявляют мягкость там, где мы жесткость, и циничны там, где мы склонны доверять. Трудно это понять тому, кто сам не родился богатым. В глубине души они считают себя выше нас, которым пришлось самим пробиваться в жизни. Даже если они входят в нашу среду или опускаются намного ниже нас, они все равно думают, что они лучше. Они по-другому устроены».

Лакросс оторвал глаза от книги: «Хотите узнать, что на это возразил Хемингуэй?»

– Что?

– Он сказал только: «Правильно. У них больше денег».

Я засмеялся.

– Ответ, несомненно, остроумный, – грустно заметил Лакросс. – Но не более того. Фицджеральд был прав, богатые по-другому устроены. Мне пришлось лишь недавно окончательно в этом убедиться. Боже мой, и надо же всему случиться именно в тот момент, когда шефа нет на месте. Я ведь просто его замещаю. И теперь все свалилось на мои плечи.

– А вы затребуйте больших начальников из Парижа.

– Это я уже сделал. Почем знать, когда они приедут? И кто приедет? – Он добавил чуть ли не умоляющим тоном: —Но вы согласны со мной, что в таком деле, как это, нужно действовать в высшей степени осторожно, правда?

– Разумеется, мсье Лакросс, – кивнул я.

– Возьмите хотя бы вашу страну, Германию или Америку. В Америке горстка людей разделила между собой все народное достояние, они управляют экономикой и определяют политику. Знаете ли вы, что какие-то два с половиной процента населения Америки контролируют больше двух третей экономики? А в вашей стране, мсье, семьдесят процентов производственных мощностей находятся в руках менее двух процентов населения. Все тенденции к концентрации экономики делают этих «сверхбогачей» еще богаче, а инфляционные явления, как и везде, затрагивают лишь наемных рабочих и служащих. Причем стоимость производственных мощностей, принадлежащих очень богатым, все равно повышается!

Я подумал о старой женщине в дюссельдорфской аптеке, которая спросила меня, почему все дорожает.

– Мадам Хельман и супруги Трабо уже давно были здесь, когда прибыл мсье Хельман. Все остальные появились здесь одним-двумя днями позже или раньше, – сказал Лакросс.

– Хельман пригласил их приехать? Или они его?

– Этого я не знаю, – признался Лакросс. – Официально нам сказано, что они собрались здесь, чтобы отпраздновать день рождения мсье Хельмана: ему исполнилось бы шестьдесят пять. Но так ли это на самом деле… – Он тяжело вздохнул. – Эти люди обладают такой неимоверной властью. Они могут делать все, что захотят.

– И это говорите вы, полицейский?

Он только кивнул.

– Да, это говорю я, полицейский. – Он отвернулся в сторону и зажмурился, словно в глаза ему попал дым. – У них такая власть, что…

Он не договорил.

– Что они могут любому свернуть шею или пустить его по миру – это вы хотели сказать, да?

– Знаете, мсье, – сказал представитель «главного администратора», – мы с женой многие годы копили деньги на дом. И только что купили небольшой домик. Естественно, еще не вся сумма выплачена. Так что мы в долгу, как в шелку. Но домик на лоне природы – это вам не квартира-душегубка в центре города. У меня двое детей, мсье Лукас. Мальчик учится в гимназии, он хочет стать физиком. А дочке только пять лет. Мы все любим друг друга. Для людей, с которыми мне теперь придется иметь дело, я просто пыль под ногами. Еще чудо, что они вообще снисходят до беседы со мной. – Он опять закурил.

– Они обязаны беседовать с вами. Вы – представитель закона.

– Да куда там! – вздохнул Лакросс. – Какого закона? Моего или их?

– Существует лишь один закон: юридический.

– Прекрасно сказано, мсье Лукас. Вашими бы устами да мед пить. Эти люди привыкли общаться с президентами, королями и тому подобными персонами и устраивать себе такую жизнь, какая им по душе. Поймите меня правильно, мсье Лукас: мне не импонирует их богатство. Но я знаю: если я допущу неосторожность и наступлю кому-то из них на ногу, меня вызовут в Париж. Ничего страшного не случится, нет. Просто найдут мне замену, приедет другой человек и возьмется расследовать это дело. Очень мягко. В Каннах трудно быть полицейским. Сюда съезжаются самые могущественные воротилы. А у нас мало сотрудников. И занимающие наиболее ответственные посты уже в пятьдесят пять лет подают прошение об отставке. Это чистая правда и отнюдь не редкий случай! Просто они не могут больше. Мсье Лукас, мне пятьдесят шесть. Я пока еще что-то могу. Но я…

– Но вы боитесь, что через год-другой не потянете, – тихо подсказал я.

Он молча крутил кончик уса и смотрел из окна на кишащие в море лодки.

И тут я сделал нечто странное. Я сказал этому человеку, с которым только что познакомился:

– Я тоже этого боюсь, мсье.

Он молча взглянул на меня, и мы оба еще некоторое время сидели молча. Наконец он сказал:

– На всякий случай я уже попросил помощи у уголовной полиции в Ницце и у экономической полиции в Париже – пусть присмотрятся к этой компании. Я один бессилен что-либо сделать. И вы тоже, мсье, бессильны, равно как и ваша страховая компания, хоть она и довольно крупная. Нам придется иметь дело с миллиардами. С состояниями, которые правят этим миром. Почти со всеми ними. Это убийство не было обычным преступлением, наверняка не было.

– Раз вы сообщили обо всем в Париж, то вас поддержат самые большие шишки – министры и политики, – сказал я, явно ловя его на удочку, и он все понял:

– Надеюсь, мсье Лукас, надеюсь.

Вид у него был еще более хмурый, чем вначале, а взгляд не отрывался от собственных рук. Снаружи донесся громкий девичий смех. Потом вновь стало тихо, очень тихо в накаленном кабинетике Луи Лакросса. Лишь выдохнув дым, я заметил, что закурил сигарету.

13

– Единственный человек, как-то причастный к этому делу, но не миллиардер, – вдруг проронил Лакросс, погладив усы, – это Анжела Дельпьер.

– Та женщина, что была со всеми на борту яхты, но избежала гибели?

– Да.

– А почему она осталась на Корсике? – спросил я.

– На яхте у нее разболелся живот, и на обратном пути ей стало так плохо, она так ослабела, что была не в силах плыть со всеми в Ниццу. Но сейчас она уже здесь, ее привезли с Корсики на одном из наших катеров.

– Анжела Дельпьер, – повторил я. – Кто эта женщина? И что ей принадлежит в этом мире?

– О, у этой ничего нет, мсье Лукас, – ответил Лакросс. – То есть, она, разумеется, вполне состоятельная женщина. Добилась положения тяжким трудом. И все, что имеет, заработала своими руками. Здесь, в Каннах, она весьма популярная личность.

– Почему?

– Она пишет портреты знаменитостей. И в этом амплуа приобрела мировую известность. Удивительно, что вы еще не слышали этого имени.

– Да, никогда не слышал.

– Странно. Она пишет портреты сливок общества в нашем городе и большинства знаменитостей, которые сюда приезжают. И имеет все основания запрашивать за свою работу порядочные суммы. Считается хорошим тоном заказать ей свой портрет, знаете ли.

– Она замужем?

– Нет. Ей тридцать четыре. Совершенно свободна и независима. Умная женщина. Нынче утром я долго разговаривал с ней. Она знает их всех – и нуворишей, и наследников финансовых династий, и снобов, вечно пресыщенных, которым все наскучило… Вероятно, вам тоже следует побеседовать с ней. В ее речах очень много здравого смысла. По-немецки она тоже говорит.

– А где она живет? – спросил я.

Он дал мне адрес и номер ее телефона, я записал, не вынимая сигарету изо рта. Потом я сказал ему, что позвоню ему завтра утром и что он может в любое время позвонить мне в случае, если вдруг станет известно что-то новое. Он кивнул и протянул мне руку с желтыми от никотина пальцами, а когда я у двери обернулся, он уже вновь сидел за своим столом, подперев голову руками, как глубокий старик. Наверняка думал о жене и детях, о невыплаченной сумме за дом, об очень богатых и могущественных людях и о надвигающейся отставке. Внезапно та же мысль пришла и мне в голову. Вполне вероятно, что уже через несколько дней, когда доктор Бец представит фирме результаты обследования, меня просто-напросто отзовут. Приятная мысль, что ни говори.

14

Уже совсем стемнело, но было все еще очень тепло. И я пошел пешком в свой отель по той стороне Круазет, что была обращена к морю. Я опять обливался потом, хотя еще раньше снял пиджак, и ступни ног горели – правда, лишь оттого, что на мне были тяжелые туфли. Повсюду зажглись огни – вдоль самой Круазет, извивавшейся у подножья хребта Эстерель, и на судах в море. На трех из них была даже иллюминация: цепочки огней повторяли их силуэты и отражались в тихой воде.

Пляж был безлюден. Я постоял у воды, глядя, как ленивые волны лижут песчаную кромку берега. Какой-то старик вдруг заговорил со мной. Сначала я даже не понял, чего он хочет, и лишь потом догадался. Старик просил милостыню. Очень смущенно и невнятно, явно опасаясь полиции, очевидно, запрещающей попрошайничать здесь. Я дал ему десять франков, и старик сказал, что будет молиться за меня. Что ж, это никогда не помешает. Десять франков – это всего семь с половиной марок. В сущности, очень немного.

Мимо меня по той стороне улицы несся нескончаемый поток машин. Они ехали в три ряда, самые большие, самые дорогие и красивые автомобили мира. Тихо шелестели их шины по асфальту. Я шел и думал, что это значит – быть неимоверно богатым, как те люди, имена которых значились в списке, данном мне Лакроссом. Однако как ни старался, представить себе этого не мог. И опять кто-то со мной заговорил. На этот раз – мускулистый мужчина в белом костюме, голубой рубашке с белым галстуком. Вертя в пальцах сигарету, он спросил, не найдется ли у меня огонька.

Я щелкнул зажигалкой, и при свете язычка пламени увидел его лицо. Оно было слишком приветливым и красивым. Пламя погасло. Молодой человек поблагодарил и удалился. С этого момента у меня появилось ощущение, что за мной установлена слежка. Я несколько раз резко оборачивался, но никого не заметил. И тем не менее: при моей профессии вырабатывается чутье на такие вещи. Кто-то шел за мной, может быть, по другой стороне улицы, но определенно он висел у меня на хвосте. Наконец я добрался до своего отеля. Во дворе, объезжая цветник, к дверям отеля подкатывала одна машина за другой. Из них выходили мужчины в белых смокингах и сверкающие драгоценностями дамы в умопомрачительных вечерних туалетах.

– Что тут происходит? – спросил я одного из служащих отеля.

– Гала-вечер, мсье.

Слово «гала» тогда было для меня внове, нынче я к нему привык. В Каннах в сезон беспрерывно устраиваются разные гала-вечера, званые коктейли, особо пышные празднества – большей частью в одном из двух только что открытых больших казино, но иногда и в роскошных отелях на Круазет. Я с трудом протиснулся сквозь людскую толчею в холле. Таксист-алжирец был прав, так же как и грустный Лакросс: в Каннах было очень много необычайно красивых женщин и необычайно богатых мужчин, которые одаривали своих жен и любовниц такими драгоценностями, каких я еще никогда в жизни не видел. Из зала ресторана, где играл оркестр, доносилась медленная музыка, из бара – другая: там тоже играли оркестранты. Я поднялся на лифте в свой номер на шестом этаже. Не успев еще отпереть дверь, услышал звонок телефона. Я снял трубку аппарата, стоявшего в гостиной, стены которой были затянуты золотистой парчой, и опустился в стильное бело-золотое кресло. В гостиной вся мебель была стильной и бело-золотой. Спальня была выдержана в красных и белых тонах, ванная комната облицована черным кафелем.

– Лукас у телефона, – сказал я в трубку, одновременно стягивая с шеи галстук и сбрасывая туфель.

– Слушай, дерьмук, – сказал мужской голос по-немецки без малейшего акцента, – только не вздумай здесь ни во что встревать, понял? Вали отсюда. Если завтра днем не исчезнешь, мы тебя укокошим. Второго предупреждения не будет.

– Кто… – начал я, но телефон заглох.

Звонивший наверняка прикрыл платком трубку своего аппарата, так неестественно и искаженно звучал его голос. Но акцента не было. Значит, все же кто-то меня выследил, думал я, сбрасывая второй туфель. Иначе не было бы такой синхронности между звонком и моим появлением в номере. Такие дела были мне не внове и уже давно не волновали. Такое случалось и в Рио, и в Анкаре, и в Беверли-Хилс. Как, впрочем, и в Гонконге. Во всяком случае, это опровергало версию моего шефа, что банкир Герберт Хельман покончил с собой.

Я прошел в ванную комнату, отвернул кран и разделся догола, так как, несмотря на кондиционер, изнемогал от жары и обливался по́том. На всякий случай я проглотил две таблетки. Только после этого снял трубку и назвал девушке на коммутаторе номер телефона этой Анжелы Дельпьер, который записал вместе с адресом. После первого же звонка, она взяла трубку.

– Алло? – голос звучал очень спокойно.

– Мадам Дельпьер?

– Да. Кто говорит?

– Меня зовут Роберт Лукас. Я приехал из Германии. Прошу простить за столь поздний звонок. Надеюсь, я вас не побеспокоил.

– Я слушаю последние известия по телевизору.

– Тогда я позвоню попозже.

– Не стоит, самое важное я уже услышала. А в чем, собственно, дело?

Я сказал ей, чем занимаюсь по должности, и спросил, не уделит ли она мне немного времени для беседы.

– Разумеется, мсье Лукас. Если это облегчит вашу работу.

– Мсье Лакросс сказал мне, что вы говорите и по-немецки.

Молчание.

– Мадам…

– Да.

– Я сказал…

– Я слышала. Я действительно говорю по-немецки. Но… не люблю это делать. Пожалуйста, не обижайтесь. У меня есть для этого причины.

– Понимаю.

– Вы прекрасно говорите по-французски, мсье Лукас. И давайте будем разговаривать на этом языке, хорошо?

– С удовольствием. Когда?

– Погодите-ка… Завтра в десять утра придет человек, портрет которого я пишу…

Когда я говорил, я слышал тихий мужской голос. Это, наверное, диктор, читающий новости, подумал я.

– В девять часов вам удобно?

– Конечно. Если это для вас не слишком рано…

– О, я всегда встаю очень рано.

– Итак, в девять. Ваш адрес… «Резиденция Клеопатра». Проспект Мон-Руж. Подъезд А. Пятый этаж. Я знаю.

– Хорошо. Жду вас завтра в девять часов, желаю приятно провести вечер.

Последняя фраза озадачила меня и в то же время доставила радость.

– Желаю вам того же, мадам, – откликнулся я.

Но она уже положила трубку.

Я сидел у телефона, глядел на свои босые ступни и думал, кто и когда в последнее время пожелал мне приятно провести вечер, но не мог припомнить. Наверное, такое случилось уже очень давно. Потом вспомнил, что в ванне открыт кран. Она наполнилась почти до краев. Вероятно, я все же незаметно для себя довольно долго просидел у телефона. Выкупавшись, я принял холодный душ, растерся докрасна полотенцем, распаковал в спальне чемоданы, разложил белье и повесил костюмы в большие стенные шкафы с раздвижными дверцами, облицованными зеркалами. Код для телеграмм и свои документы я отложил в сторону, чтобы сдать их в гостиничный сейф.

Ужин я попросил принести мне в номер, потому что на этот праздник в отель приехало слишком много народу, а мне хотелось побыть одному. Поужинал я превосходно. После того, как официант укатил столик с посудой, я разлегся голышом на широкой кровати, подложив ладони под голову, и невольно вспомнил про грустного Луи Лакросса и его страхи. Он явно не был трусом, просто он понял, с кем ему придется иметь дело, и это его испугало. Честно говоря, меня тоже.

Телефон на тумбочке у изголовья кровати зазвонил; аппарат, стоявший в гостиной тоже. Я снял трубку.

– Да?

– Добрый вечер, мсье Лукас, – сказал женский голос. На секунду мне показалось, что со мной говорит эта Анжела Дельпьер, но потом понял, что это кто-то другой. Женщина сказала тихим голосом:

– Мсье, вы меня не знаете. Мне думается, я могла бы рассказать вам кое-что интересное.

– Кто вы?

– Я хочу вам кое-что продать.

– Что именно?

– Правду.

– Правду – о чем?

– Мсье, вы же сами знаете.

– Понятия не имею.

– С какой целью вы приехали? Чтобы выяснить правду. Ее-то я и хочу вам продать.

– Откуда вы звоните?

– Наконец-то. Из телефонной будки в вестибюле вашего отеля. Вы спуститесь?

– Да, – сразу согласился я. – Как я вас найду?

– Я буду в баре. У стойки. У меня черные волосы и черное платье с большим вырезом на спине. В руке я буду держать красную розу.