Текст книги "Ответ знает только ветер"

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 48 страниц)

47

– Да, – сказал я, – «Глобаль» заплатит страховку за яхту «Лунный свет». Вообще-то не полагалось бы, поскольку расследование еще не завершено. Но мы надеемся на новые открытия благодаря этому акту доверия.

Дело происходило в кабинете Русселя в Центральном комиссариате во время одной из регулярных встреч, на которых настоял Гастон Тильман. Кроме него и меня присутствовали также Руссель, Лакросс и немецкий налоговый ищейка Кеслер.

– Еще им и страховку заплатят, Я явно ошибся профессией. Надо было податься в убийцы, – желчно заметил Лакросс.

Я заметил, что Тильман внимательно следил за выражением моего лица.

Тогда я счел нужным пояснить:

– Моя компания, разумеется, имеет право потребовать всю сумму страховки обратно, если выяснится, что имело место самоубийство. Она надеется, что замешанные в этом деле лица расслабятся и решат, что по крайней мере для них дело закрыто. Ведь это как раз соответствует вашей тактике, мсье Тильман, не так ли?

Человек с очень добрыми глазами на очень грустном лице молча смотрел на меня долгим взглядом. Потом наконец сказал:

– Можно и так взглянуть на это дело. Правда, существует и другой путь, но он, видимо, не подходит для «Глобаль», верно?

– Не подходит, – твердо заявил я. – У нас теперь несколько иная стратегия. – Я лгал, будучи стопроцентно уверен в том, что «Глобаль» ни в коем случае не станет трезвонить во все колокола и извещать здесь всех и каждого, как я ее опозорил, как на меня пожаловались местные воротилы и как меня из-за этого пришлось выставить за дверь. – «Глобаль» ради этого даже сделает вид, будто отстранила меня от участия в этом деле, понимаете? Нужно создать впечатление, что дело закрыто. Разумеется, я не отдыхать сюда приехал. Но благодаря моей видимой отставке и выплате страховки среди причастных к этой истории воцарится некоторое успокоение, – а ведь вы как раз этого и добиваетесь, мсье Тильман, не правда ли?

Он опять посмотрел на меня и дважды опустил голову. Я подумал, что эту сказку насчет новой стратегии стоит рассказать и Анжеле – покуда не закончу дела с Хильдой Хельман. После этого можно будет ей сказать, что «Глобаль» считает инцидент исчерпанным и освобождает меня от дальнейшего расследования. И еще я подумал, что немного позже скажу ей, что «Глобаль» отправила меня на пенсию из-за наших с ней отношении – с очень высокой компенсацией. И значит, я могу навсегда остаться с ней. Для нее это будет главным. А денег у меня теперь достаточно.

Но Кеслер вспылил:

– Меня от этой зловонной клоаки теперь никакой силой не оторвешь. Теперь я беру инициативу в свои руки и буду бороться, пока наконец, наконец-то, чего-нибудь не добьюсь! – Он сказал это с жаром. Лакросс и Руссель с таким же жаром поддержали его.

Когда мы расходились по домам, Гастон Тильман догнал меня в коридоре.

– Я не верю, что ваша компания добьется успеха этой своей новой стратегией, – сказал он. Я перепугался.

– Почему?

– Здешние господа уже теперь чувствуют себя до такой степени уверенно, что вновь начали ставить палки в колеса фирме Клермона и Абеля – причем с невиданным прежде размахом. Эти люди считают себя неприкасаемыми, как небожители. И полагают, что никому не удастся привлечь их к ответу.

– Когда-нибудь это удастся, – ответил я, не веря ни одному своему слову.

– Нет, – устало возразил Гастон Тильман. – Вы ошибаетесь. День, когда этих людей привлекут к ответу, никогда не наступит, теперь я это понял. – И добавил по-детски беспомощно: «Наш мир порочен, мсье. И таким пребудет в веках».

48

На следующий день мы с Анжелой отправились на рынок Форвиль, работавший каждое утро. Здесь можно было купить все виды овощей, мясо, хлеб, вообще все на свете, причем очень дешево. Была тут и продажа цветов. Нигде в мире я не видел такого моря цветов всех оттенков, как здесь, на рынке Форвиль. Зрелище было настолько грандиозное, что я не мог глазами охватить всю красоту и богатство расцветки выставленных на продажу растений. Мы с Анжелой накупили продуктов и живых растений, сложили все в машину, поехали в Валлори и купили там напольные вазы и кувшины в стиле Али-Баба, потом вернулись домой и посадили все, что купили. Под конец мы были все в грязи, вместе выкупались, занимались любовью и заснули. Проснулись около пяти, оделись и поехали в город, чтобы выпить шампанского в «нашем» уголке на террасе отеля «Мажестик». Этот уголок теперь всегда ждал нас – его никто не занимал. Мы держались за руки и смотрели на море. Далеко на рейде уже стояли два громадных американских авианосца, и город заполонили американские матросы в белых мундирах. Для шлюх наступила горячая пора. Я рассказал Анжеле, что моя фирма решилась выполнить требования Николь Монье и ее друзей и заплатить кучу денег за дополнительную информацию, хотя для виду мы покуда выплатим страховочную сумму Хильде Хельман. В ближайшее время я должен буду узнать, сколько денег, каким образом и где именно я получу, чтобы оплатить моих информантов.

Мы поехали домой по Канадской улице, кишевшей американскими солдатами и проститутками, и я подумал, что моя проститутка Джесси наконец-то дождалась большого аврала, о котором так страстно мечтала. Это было в субботу, 1-го июля, и жара в Каннах стояла несусветная, жарко было даже на террасе у Анжелы. Мы сидели на открытом воздухе до утра и рассказывали друг другу про свою жизнь. Нам надо еще так много рассказать друг другу, и осталось еще так много всего, что нам предстоит вместе пережить, подумал я. А потом мысли мои перескочили на боли в ноге и на то, что, вероятно, за ними последует.

49

Ранним утром в понедельник прибыли оба ящика с моими вещами. Грузчики втащили их в квартиру Анжелы. Доставка заняла удивительно мало времени. Грузчики опорожнили ящики, получили чаевые и испарились. Анжела была очень взволнована.

Мы с ней вместе разложили мои вещи в стенном шкафу, который Анжела освободила для этой цели, при этом она пела и много смеялась. А увидев моих слоников, вообще пришла в неописуемый восторг. На полках, где были собраны ее коллекции, оставалось еще немного места, так что Анжела разместила моих слоников там.

– Пусть стоят все вперемешку, твои и мои, – сказала она. – Ведь теперь все они принадлежат нам, мы теперь – одна семья, мы с тобой и наши слоники.

Сицилианской лошадке нашлось место на книжном стеллаже. Но когда наконец все разместили, Анжела вдруг расплакалась. От неожиданности я даже перепугался.

– Что с тобой? Анжела, любимая, почему ты плачешь? – Я крепко прижал ее к себе.

– Да так, ничего…

– Но все же что-то есть? Скажи!

– Я… Я так счастлива… – сквозь слезы ответила она. – Наконец ты по-настоящему у меня!

– Да, – сказал я, глядя через ее плечо вниз на сияющее море. – Наконец-то по-настоящему у тебя.

50

– Вы хотели меня видеть, фрау Хельман?

– Я сделала то, что вы просили. Вот, – сказала Бриллиантовая Хильда. Она лежала, как всегда, в своей роскошной кровати с завитушками, но сегодня на ней не было никаких драгоценностей и вид у нее был весьма изможденный. Это происходило в понедельник, вскоре после полудня. Она показала на стопку исписанной бумаги рядом с кроватью. Я сел и прочел признание Бриллиантовой Хильды очень внимательно, вдумываясь в каждое слово, в каждую строчку. Она на самом деле признавалась во всем, называла обстоятельства, даты и имена. Только имени нанятого Килвудом киллера она не назвала, видимо, действительно его не знала, сам Килвуд был мертв, так что уже не мог его назвать, а Саргантана, естественно, отказался это сделать…

– Довольны? – злобно спросила она.

– Да.

– А что насчет тех денег, которые вы хотите с нас еще содрать, ваш ежемесячный апанаж? Каким образом вы желаете их получать?

– Об этом я вам еще сообщу.

– Когда?

– Очень скоро, фрау Хельман.

С письменным признанием Хильды в руках я поехал к нотариусу Шарлю Либелэ. Мы положили это признание в большой конверт из плотной бумаги, опечатали его и отправились пешком в Национальный парижский банк, чтобы положить в арендованный ранее сейф. После этого я попрощался с Либелэ и пошел побродить по городу, а потом спустился к бульвару Круазет. Я долго стоял у края променада и смотрел на два авианосца на рейде. Я думал о том, что стал теперь не намного лучше тех, кто виновен в гибели Хельмана, но мне все же казалось, что я действовал лишь логично и последовательно. И вдруг опять увидел того молодого художника, который развешивал здесь свои картины. Он тоже сразу меня узнал и очень вежливо поздоровался. Я подошел к нему, и он сказал, что я принес ему удачу. За истекшее время ему удалось продать четыре картины.

– Вот и чудесно, – проронил я.

Он заметил, куда я смотрю, и тоже взглянул на авианосцы.

– Ужасные громадины, верно?

– Да уж, – кивнул я. – В самом деле, чудовищные сооружения.

51

Летнее казино «Палм-Бич», в противоположность зимнему старинному «Муниципаль», было современным зданием, широко раскинувшимся, вытянутым в длину, и помещения в нем были очень просторные. Вечером 4-го июля весь его фасад был залит светом прожекторов.

Ко входу подъезжала одна машина за другой. Полиция оградила всю площадь перед «Палм-Бич». Мы с Анжелой приехали вместе с супругами Трабо в их «роллс-ройсе». Один служитель казино помог Паскаль и Анжеле выйти из машины, другой отогнал «роллс-ройс» на стоянку. Клод и я явились в белых смокингах, Паскаль надела лиловое вечернее платье, на Анжеле был лимонно-желтый вечерний туалет из муслина с множеством колоколообразных воланов, который она купила в салоне «Старая Англия» в Хуан-ле-Пене. На ней были и бриллиантовые серьги, которые я ей подарил, и обручальное кольцо, и еще одно кольцо с большим бриллиантом, и бриллиантовое колье – эти драгоценности она сама заработала.

Красный ковер устилал всю площадку до самого пандуса. По нему мы и вошли в длинную галерею, окружавшую здание казино. Слева, неподвижные, словно статуи, стояли французские полицейские в голубых мундирах, белых гамашах, белых перчатках и белых кепи. Справа, так же неподвижно, – американские матросы, с ног до головы в белом. Прожектора здесь буквально слепили, вспышки фотоаппаратов то и дело заставляли вздрагивать, жужжали кинокамеры. Мы прошли сквозь строй неподвижных фигур и через внутренние помещения казино вышли на огромную террасу. Здесь, возле самой сцены, стоял столик, к которому нас подвел метрдотель. Терраса доходила почти до самой воды, за сценой уже простиралось море, которое сейчас играло и переливалось в лучах множества прожекторов. На двух дощатых помостах были установлены телевизионные камеры. Трое операторов с портативными кинокамерами на плече прохаживались между столиками. А уж фотографов здесь было не меньше двух десятков.

В этот вечер я встретил здесь тех, кого на Лазурном Берегу называют сливками сливок общества, и мне стало нехорошо при мысли, до какой степени я неуместен здесь и в то же время – как нам обоим, Анжеле и мне, было необходимо находиться здесь, среди очень богатых, очень знаменитых, очень могущественных и очень красивых. Анжела и супруги Трабо наперебой называли мне тех, кого знали: тут были «отцы города» из Канн и Ниццы, политики из Южной Франции, префекты нескольких департаментов, аристократы, художники, музыканты, ученые, промышленники и банкиры – и конечно же супружеские пары Тенедос, Фабиани, Саргантана, Зееберг и Торвелл. Присутствовали здесь и высшие чины французских и американских вооруженных сил. Все женщины были в вечерних туалетах, мужчины в смокингах, офицеры в парадных мундирах с огромными орденскими колодками, а драгоценности, которые я здесь увидел, стоили в общей сложности многие сотни миллионов долларов.

Когда нас вели к нашему столику, в общем шуме голосов возникла небольшая пауза, и я заметил, что очень многие обернулись в нашу сторону. Казалось, все они на миг перестали дышать. Один кинооператор снимал нас, двигаясь перед нами спиной вперед. Знаю, что это звучит глупо и пристрастно, но это чистая правда: из множества писаных красавиц, собравшихся здесь в этот вечер, Анжела была самая красивая. Ее ярко рыжие волосы горели огнем, лицо сияло, желтое платье оттеняло загорелую кожу и сидело, как влитое. Фонтаны света взлетели вверх и осветили два флага, стоявших рядом, – французский и американский. Музыкантский взвод с одного из авианосцев заиграл Марсельезу. Все встали. Потом зазвучал американский гимн. Его мы прослушали тоже стоя, американцы – как военные, так и штатские – приложив руку к сердцу. Потом на сцене появился другой оркестр. Он исполнил сначала опереточные мелодии, потом неумирающие джазовые шлягеры. Лучи прожекторов телевидения то и дело ложились на наш столик, и один из операторов частенько держал нас в кадре.

– Все идет, как надо, правда? – спросила Паскаль.

– Да. Спасибо, Паскаль, – ответил я.

Было очень тепло, ни малейшего ветерка. Огромные флаги вяло свисали вниз. Когда начали подавать кушанья, я обратил внимание на даму в длинных перчатках до локтей, сидевшую за соседним столиком. Она не сняла перчаток. В ожидании следующего блюда она брала пальцами в перчатках маленькие кусочки хлеба и намазывала их маслом. Некогда ее перчатки были белыми. Теперь же давно выцвели и посерели. Все вместе выглядело довольно неаппетитно. Паскаль проследила за моим взглядом.

– За тем столиком сидят самые высокородные аристократы, какие только у нас есть, – сказала она. – Твоя чаровница в длинных перчатках – княгиня…

Она назвала ее имя.

– Она что – всегда так ест?

– Всегда, – ответила Паскаль. – Видно, у князей так принято. Во всяком случае, в ее роду. Эта дама и в рулетку играет в этих же перчатках. Причем каждый вечер.

– В тех же самых?

– В тех же самых! Может быть, она суеверна.

– Во всяком случае, она очень озабочена чистотой, – вставил Клод. – И постоянно талдычит всем и каждому, как негигиенично брать жетоны голыми руками.

После ужина на сцене выступала какая-то балетная труппа. Теперь лучи прожекторов, установленных на крыше казино, окрашивались в разные цвета. Все становилось то голубым, то красным, то желтым, то зеленым. Потом был объявлен гвоздь программы: Эстер Офарим. Она пела американские, французские и израильские песни и заслужила гром аплодисментов. После этого большая сцена была отдана танцующим.

Первым вышел на сцену Клод Трабо с Анжелой, вновь притягивая к себе объективы кинокамер и взгляды большинства присутствующих. Я пригласил на танец Паскаль. Мы танцевали, прекрасно видя, что нас снимают на кинопленку. Сцена мало-помалу заполнилась танцующими парами. С покоем пришлось распрощаться. Нам почти не удавалось вернуться к нашему столику. После Трабо с Анжелой танцевал Зееберг. Он просил ее оказать ему эту честь излишне вежливо, чуть ли не подобострастно.

За ним последовали Тенедос, Фабиани, Торвелл, Саргантана, президент каннской полиции, американский адмирал, несколько офицеров. Когда я на какой-то миг оказался один за столиком, передо мной тут же возникла Бианка Фабиани. Ее платье опять едва прикрывало грудь.

– Вы на меня все еще сердитесь, мсье Лукас?

– За что? – Я поднялся.

– Сами знаете, за что. Я вела себя подло. Мне очень жаль. Прошу меня извинить. Пожалуйста, простите меня.

– Само собой разумеется, – ответил я. – С кем не бывает.

– Значит, вы на меня больше не сердитесь?

– Да я и думать забыл.

– Тогда потанцуйте со мной, пожалуйста.

Так мне пришлось танцевать с Бианкой Фабиани, бывшей «Лидо»-герл, а она прижималась ко мне нижней половиной своего тела. Мы почти что топтались на одном месте. А телекамеры жужжали, вспышки то и дело освещали нас. После танца Бианка подвела меня к столику супругов Тенедос, и мне пришлось танцевать с Мелиной, а потом и с Марией Саргантана. И только под конец мне наконец-то удалось потанцевать с Анжелой. Это был вальс. И я сказал:

– А теперь давай покажем им всем класс.

Я крепко прижал Анжелу к себе, словно мы с ней были одни. Все телевизионные камеры мгновенно направились на нас, фоторепортеры защелкали вспышками, остальные пары как по команде отступили на задний план, мы с Анжелой остались на сцене одни, под огромными полотнищами флагов над сверкающим морем. Когда вальс кончился, стоявшие вокруг нас люди устроили нам настоящую овацию. Громче всех хлопали в ладоши Бианка Фабиани и Атанасий Тенедос.

– Так, – резюмировала Анжела. – По-видимому, нас простили.

– По-видимому, это так, – сказал я. Я видел их вблизи, этих супербогатых, супермогущественных, суперзнаменитых и суперкрасивых, и на память мне пришел Гастон Тильман, сказавший: «Наш мир порочен. И таким пребудет в веках».

Мы как раз добрались до нашего столика, когда свет вдруг погас и в небе прямо над нами рассыпался огнями фейерверк. Мы сидели как бы в центре огнедышащего вулкана. Над нашими головами беспрерывно взрывались ракеты, покрывая ночное небо причудливыми силуэтами всех цветов, – звездами, цветами, снопами колосьев и лопающимися огненными шарами. Искры дождем сыпались вниз и падали в море, в котором отражалось все это буйство красок и света.

Анжела прижалась к моему плечу и сказала мне на ухо:

– Так бывает на Рождество и под Новый год. Мы увидим это вместе. Боже, Роберт, я и подумать не смела, что когда-нибудь еще испытаю такое счастье. – Она наклонилась и поцеловала меня, а вокруг нас все рвались и рассыпались огнями ракеты фейерверка.

52

Конечно, большинство гостей проследовало в большой игральный зал, в котором стояло гораздо больше столов, чем в «Муниципаль», – это было настоящее летнее казино. Анжела села было играть – и проиграла. Я играть не стал, сидел у длиннющей стойки бара и пил один бокал шампанского за другим. На меня вдруг навалилась какая-то непонятная усталость и грусть. Я попросил еще один бокал шампанского – уже четвертый – и тут заметил, что начинаю пьянеть, сразу почувствовал себя лучше и стал поглядывать на кассу и на окошки обмена. Позади них была та маленькая комнатка со стальными сейфами. Тринадцатый принадлежал Анжеле. И в этом сейфе лежал конверт с бумагами цюрихского банка, подтверждающими наличие на моем счету 17 800 500 швейцарских франков. Представить себе это было приятно, и я то и дело этим грешил…

К стойке подошел Клод Трабо.

Он выиграл и хотел продолжить игру, но тут почувствовал, что очень хочется выпить.

– Сдается, наш план удался как нельзя лучше.

– Я так благодарен вам обоим, Клод!

– А, перестань! Какая все-таки отпетая сволочь – эти дружки Бианки Фабиани!

– Ты находишь?

Он посмотрел на меня, наморщив лоб, потом расхохотался.

– Слушай, – сказал он, – а не хотите ли вы оба еще разок прокатиться с нами на «Шалимар»? Мы собираемся завтра отплыть, и Паскаль наказала мне спросить, не хотите ли составить нам компанию.

– С удовольствием, – искренне сказал я. Тут мне пришла в голову одна мысль, и я спросил: – А не поехать ли нам в «Эден Рок»? Там и пообедаем – я приглашаю!

– Прекрасно, – ответил Клод. – Ну, мне пора поработать. – Он допил свои бокал и направился к одному из столов, где играли в рулетку. Я издали увидел Анжелу за другим столом. Она помахала мне рукой, я ответил ей тем же.

Было два часа ночи, когда супруги Трабо наконец доставили нас домой. Мы надели халаты и сели на тахту перед большим окном. Авианосцы по случаю праздника были иллюминированы – бесчисленные огоньки длинными гирляндами обвивали оба корабля. Я сообщил Анжеле, что Клод пригласил нас послезавтра – то есть теперь уже завтра – поехать с ними покататься на яхте, на что она сказала:

– Вот и прекрасно. И вечер был тоже прекрасный. Завтра вечером региональная программа телевидения, а может, и центральная, покажет нас с тобой, и тогда все здесь поймут, какие чувства нас связывают, и никто больше не станет злословить по нашему адресу, нас перестанут игнорировать или лишать меня работы. Очень важно, чтобы все эти сплетни прекратились, понимаешь? – Она тоже была слегка под хмельком. – А в газетах появятся наши фото – так сказали мне репортеры. Здорово, правда?

– Даже очень.

– Все испарились, когда мы с тобой танцевали. Ах, Роберт, было так чудесно танцевать с тобой, когда мы одни!

– Да, мне тоже было очень приятно, – сказал я и подумал, как мне повезло, что обе ноги покамест были при мне.

– Роберт?

– Да?

– Мне нужно у тебя кое-что спросить. Только ничего не приукрашивай! И отвечай честно… Ты меня любишь хоть немножко?

– Нет, ни чуточки, – ответил я.

– Вот и хорошо, – сказала Анжела. – Все правильно. По крайней мере, ответил честно.

– Рад быть вам полезен.

– И тем не менее полагаешь, что готов лечь со мной в постель?

– Думается, это можно будет устроить, – сказал я.

Потом я лежал рядом со спящей Анжелой совершенно протрезвевший, нервы мои были напряжены, а глаза широко открыты. Я слышал, как стучат по рельсам поезда между городом и морем.

– Ты подлец… Ты гад… Ты подлец… Ты гад… – говорили они мне.

Видите ли, когда я встретил на Круазет того молодого художника, мне казалось все, что я делаю, вполне последовательным и логичным. Но тогда был день, было светло. А теперь была ночь и было темно. А ночью, в темноте, все выглядит иначе. О, Боже, да, совсем иначе.

Я подлец. Я гад.

Я подлец. Я гад.

Я подлец. Я гад.