Текст книги "Ответ знает только ветер"

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 48 страниц)

4

– Роберт!

Я вздрогнул. Я не мог сразу сообразить, где нахожусь, так далеко унеслись мои мысли. Ну да, конечно, я в Дюссельдорфе. Это Карин. Жена обогнула стол и уселась мне на колени. Все происшедшее со мной в Гонконге я вспомнил за одну, максимум две секунды.

Во всяком случае, Карин вообще ничего не заметила. Она обхватила мою голову обеими руками, осыпала поцелуями все лицо, погладила по волосам и начала плакать.

– Мне очень жаль. Мне так жаль. Что я тебе тогда наговорила. Ты хороший человек, и любишь меня, я знаю это, несмотря ни на что, да-да, ты меня очень любишь… – Халатик ее совсем распахнулся, и я видел все ее тело, ее снежно-белую кожу, и светлый пушок на срамном месте, и розовые соски красивых грудок. Она прижалась ко мне и страстно поцеловала уже в губы, при этом потерлась бюстом о мою грудь. А я сидел, свесив руки, и колени у меня начали слегка дрожать, потому что держать Карин на коленях было довольно тяжело, хоть и весила она всего 61 килограмм. – Ты нездоров, – продолжала она, торопясь и захлебываясь словами. – Наверняка нездоров. И тебе непременно надо пойти к врачу. Обещаешь пойти? Пожалуйста, Роберт, сделай это!

– Да, – кивнул я.

– Сегодня же!

– Сегодня же, – опять кивнул я. На сегодня я был записан к доверенному врачу нашей фирмы – обычное ежегодное обследование. Что, если выяснится, что я действительно болен? Не смертельно, конечно, но все же болен. Может быть, так болен, что не смогу больше работать на прежней должности. Может, придется сделать перерыв на год или два. Что тогда? Как ни опротивело мне все, как ни безрадостна была моя жизнь, но жить-то на что-то надо. А откуда возьмутся деньги, если я перестану работать? Откуда? Даже если мне все отвратительно и прежде всего я сам, надо же что-то есть, платить налоги и за квартиру тоже.

Карин не заметила, что я чем-то удручен. Она никогда этого не замечала. И продолжала говорить, быстро и возбужденно.

– Хорошо. Спасибо, Роберт. Спасибо. И прости меня за те гадости, что я тогда наговорила. Я совсем не то имела в виду. Но ты должен меня понять. Я еще слишком молода, чтобы… чтобы так жить. И я никогда тебе не изменю, нет, на это я не способна! Я никогда бы на это не решилась! Хотя многие мужчины заглядываются на меня, что есть, то есть, уж поверь мне. Но разве я могла бы завести роман с кем-то из них, – пусть даже тебя подолгу нет дома, – ведь я люблю тебя! Ах, Роберт, Роберт, я так сильно тебя люблю! Одного тебя. И всегда буду любить только тебя! Ты веришь мне?

– Да, – выдавил я. Держать ее на коленях становилось все тяжелее.

– И ты прощаешь мне все, что я наговорила? У меня просто сдали нервы. Прощаешь, да?

– Да, – проронил я. Боль в левой стопе вновь дала о себе знать. Та же тянущая, ноющая боль, с которой я был хорошо знаком, но она могла и усилиться, стать нестерпимой. Вполне могла.

– Я всегда была тебе хорошей женой, этого ты не станешь отрицать, Роберт! Разве я не права?

– Конечно, – сказал я. – Ты права.

– Я содержу в порядке дом. Забочусь о твоем белье, костюмах, о всех телефонных звонках и поручениях, когда ты в отъезде… – Это была неправда. Ее совсем не интересовали мои дела, она забывала сказать мне, что просили мне передать, когда звонили по телефону, об одежде я уже много лет заботился сам. Она думала только о своих туалетах. Но зачем с ней спорить? К чему? Какой смысл? Меня волновали совсем другие вещи. Предстоящее медицинское обследование. Необходимость лгать. Что ж, если нужно, я буду лгать, вот именно – лгать. Приступы боли? Да никогда в жизни! Как это могло прийти вам в голову, доктор?

– Я не бросаю деньги на ветер. Никогда тебя не обманываю. Всегда держу твою сторону и защищаю тебя, если кто-нибудь отзывается о тебе дурно. А кое-кто это делает, ты веришь мне?

– Да, – сказал я.

– Стараюсь от всего тебя оградить, – быстро проговорила Карин, лаская мои волосы. – Ведь ты самый лучший и самый милый, но твоя работа высасывает из тебя все соки, эта проклятая фирма доведет тебя до могилы. Я знаю, ты стал таким только потому, что действительно нездоров. Но от всех болезней есть лекарства, и если ты сегодня пойдешь к врачу, мы узнаем, что́ у тебя не в порядке и сможем тебя подлечить, правда?

– Да, – сказал я.

– Они обязательно предоставят тебе длительный отпуск, и мы с тобой поедем на Балтику, раньше ты всегда хотел съездить туда со мной. Мы поедем куда-нибудь в уединенное место, где сможем принадлежать только друг другу, там ты отдохнешь. Мы будем гулять, а когда ты отдохнешь, как следует отдохнешь, тогда… тогда мы опять будем спать вместе, да?

– Да, – сказал я.

– И все у нас будет, как раньше! – воскликнула она. – Все! Ты помнишь, как все у нас было раньше? Как мы сходили с ума, как безумствовали. Но я… я не буду тебя торопить. Ты сам придешь ко мне, потому что ты тоже все еще меня любишь, просто ты себя плохо чувствуешь, верно?

– Да, – сказал я.

– Пожалуйста, не отделывайся этим «да», – просительно сказала она. – Скажи, что ты просто плохо себя чувствуешь и что ты все еще меня любишь!

– Я все еще тебя люблю. Я просто плохо себя чувствую, – сказал я. Тянущая боль в ноге в самом деле усилилась и превратилась в сверлящую, вызывающую тревожное ощущение, что нога мне больше не принадлежит. Она онемела, утратила чувствительность и неимоверно потяжелела – как назло именно сегодня, когда я должен явиться на прием к доверенному врачу фирмы. Я взглянул мимо лица Карин на стол и заметил, что моя сигарета выпала из пепельницы и прожгла дырку в скатерти.

– Роберт, повтори мне еще раз, что ты меня любишь, и добавь, что я глупышка!

– Ты глупышка, и я тебя люблю, – сказал я. Она обняла меня и прижалась ко мне всем телом, так что ее затылок оказался на моей щеке, а подбородок – на плече. Я не глядел на нее. За окном шел дождь и дул сильный ветер.

Все это происходило 12-го мая 1972 года, в пятницу, около восьми часов утра, мы сидели за завтраком в нашей квартире на четвертом этаже дома № 213 на Паркштрассе в Дюссельдорфе. В то пасмурное утро ночная хмарь долго не отступала и было еще очень холодно, необычно холодно для этого времени года. Боли в ноге и груди внезапно исчезли. И я подумал, что и с врачом все обойдется. Что до сцены, которую мне только что устроила Карин, то я уже настолько привык к подобным сценам, что и слушал вполуха. Все было давно известно: вначале – вспышка злобы, потом идут ругательства и проклятья, и все завершается просьбами ее простить, ее лживыми попытками примирения и моими лживыми обещаниями, все. И это совершенно меня не волновало. В Дюссельдорфе уже три дня кряду лил дождь.

5

Обо всем этом я, естественно, не сказал Густаву Бранденбургу ни слова. Когда он спросил «Что с Карин!», я ответил, пожав плечами, лишь «Ничего особенного. То же, что всегда».

– Проклятье, – сказал Густав, опять переходя на другой, отеческий тон. – Эта баба еще доведет тебя до могилы, Роберт.

– А, брось ты, – сказал я.

– И бросать нечего! Я тебе всегда это говорил! Сколько времени мы знаем друг друга? Девятнадцать лет. Девятнадцать лет, дружище! Я был твоим свидетелем, помнишь, тогда, десять лет назад, в тот злосчастный день в ноябре? Я стоял позади тебя в Бюро записи актов гражданского состояния, и тамошний служащий спросил, по своей ли охоте и так далее, и я сказал громко, так что все слышали, – плевать мне было на них, – я сказал: «Скажи «нет», Роберт, ради Бога скажи «нет»!» Сказал я это или нет?

– Ты это сказал.

– А потом – потом из-за этого был миленький скандальчик, или его не было?

– Ладно, кончай. Да, был скандал, все было, как ты говоришь.

– Но ты-то не сказал «нет», ты сказал «да». Я твою женушку уже тогда раскусил. Смазливенькая. Хорошая хозяйка. Не слишком умна. Тебя не понимает. И никогда не понимала. Ненавидит твою работу. И всегда ненавидела. Мещаночка с романтическим привкусом. Дружище, да разве можно так коверкать свою жизнь? Наверняка у тебя в то время член стоял торчком до пупа, больше объяснить и нечем.

– Так оно и было, – сказал я, а сам подумал, что мне придется ему уступить, придется не портить ему настроение и взяться за это задание. Как-никак, смогу удрать от Карин, а это уже кое-что. Видите ли, в моем состоянии хватаешься за соломинку. – Просто она возбуждала мою похоть.

– Но ведь ты по пьянке как-то рассказывал мне, что она ломалась и строила из себя Бог знает что, когда ты предлагал ей в постели слегка изощренные позы.

– Так это разжигало меня еще пуще! Да под конец она и сама всякий раз пылала и млела. Разве тебе непонятно?

– Значит, обман, обман и еще раз обман, – сказал Густав. – Ты на десять лет старше ее. Так что должен бы знать, что на такую бабу аппетит скоро пройдет. Да и вообще на всякую. Ведь вот я – почему не женился? Я беру, что мне нужно и когда нужно, а потом – пошла вон, и весь разговор!

– Так то ты, – вставил я.

– Что значит «то ты»? Послушай Роберт, ты еще не старик. Поезд еще не ушел. Тебе необходимо круто все поменять. Брось ты эту Карин, я талдычу тебе это уж сколько лет. Ясное дело, нынче утром она опять мылила тебе шею. И не мотай головой, мылила, я точно знаю, по тебе вижу, я знаю тебя лучше, чем ты сам себя знаешь!

«Ой ли?» подумал я.

– Ну, ладно, – уступил я. – Опять была сцена. Отвратительная. – Я встал со стула и рассмеялся. – Понимаешь, Густав, я просто растерялся в первый момент. А на самом деле мне весьма кстати сейчас отправиться в Канны, даже более, чем кстати! Хоть скроюсь с ее глаз. Я всегда радуюсь, когда ты меня куда-нибудь посылаешь.

Он недоуменно посмотрел на меня.

– Но это не решение вопроса, – промычал он, роняя на рубашку попкорн. – Ну, прекрасно, ты, значит, берешься за это дело. Я рад. В самом деле очень рад. Но ведь когда-то придется вернуться. И что тогда? Все начнется сначала.

– Нет, – сказал я. С тем же основанием мог бы сказать и «да».

– Решишься ты наконец? Расстанешься с Карин?

– Да, – сказал я. – Я расстанусь с Карин. – Черта лысого я с ней расстанусь. У каждого жизнь дает трещину, у одного раньше, у другого позже, один от нее погибает, другой живет дальше. Вполне можно жить, если от трещины избавиться. Миллионы так и живут, наверняка, многие миллионы. А может, и большинство. Поставили крест на надеждах. Уже и не знают, что это такое: надежда. Да и знать не хотят. И живут себе спокойно. Я тоже успокоюсь, только бы мне укатить в Канны и врач не поднял тревогу. Только бы удрать из дому, который для меня давно уже не дом, и от жены, которая давно уже мне не жена. Конечно, хорошо бы по-другому. Но и так сойдет. И будет тянуться и тянуться, я себя знаю. А вот с заданием я должен справиться, это важно. Свое место в фирме я должен удержать. Должен зарабатывать на жизнь.

Вот что крутилось у меня в голове, пока Густав, теперь уже торопясь, совал мне бумаги и документы, авиабилет и код для шифрограмм, не переставая меня уговаривать и давать мне советы. Но я его не слушал. Я и без него знал, что надо делать. Я это делал уже девятнадцать лет.

6

Доверенного врача нашей фирмы звали доктор Вильгельм Бец, пациентов он принимал в новостройке на Графенбергер Аллее. Доктор Бец был щуплый человечек никак не старше сорока лет. Его льняные, густые и жесткие, волосы были тщательно уложены, и весь он был загорелый, – только что вернулся из отпуска, – и вообще процветал. Он был доверенным врачом трех крупных компаний и имел обширную частную практику среди богатых людей города.

Обследование закончилось. Я сидел напротив доктора за тяжелым письменным столом черного дерева в комнате, служившей ему для бесед с пациентами и обставленной в высшей степени оригинально. Тут было множество африканских скульптур и масок. Маски висели на побеленных стенах, а скульптуры из черного дерева расставлены повсюду на мебели из того же материала. На полу стояло чудище ростом метра в полтора – африканский бог плодородия с полуметровым фаллосом. Но этот фаллос не шел ни в какое сравнение со вторым, лежавшим на письменном столе и вместе с яйцами представлявшим собою, так сказать, вещь в себе. Доктор Вильгельм Бец то и дело тер его пальцами. Видимо, в силу привычки, свидетельствующей о повышенной сосредоточенности доктора. Перед ним лежали две кардиограммы – сегодняшняя и прошлогодняя. Он долго их рассматривал. Я начал беспокоиться. При пятнадцати приседаниях я довольно сильно задыхался, но все же справился и чувствовал себя, в сущности, весьма сносно. Было около двенадцати, дождь молотил по стеклам больших окон, погода все ухудшалась. Я еще из конторы позвонил Карин, сказал, что сегодня улетаю в Канны и прошу ее упаковать мое белье и костюмы в два чемодана и дорожную сумку. Обычные костюмы и белье, не как для тропиков и даже не легкие летние, поскольку в Каннах еще прохладно, почти как у нас. Это выяснила секретарша Густава. От злости Карин потеряла дар речи и просто положила трубку. Ведь я поклялся ей, что возьму отпуск…

– Что вы сказали? – я очнулся, испуганно вынырнув из потока мыслей. Доктор Бец что-то говорил мне. И теперь серьезно посмотрел на меня, одной рукой поправляя модные очки в черной оправе, другой скребя пальцами по чудовищному фаллосу.

Он спросил:

– У вас бывают очень сильные боли?

– Боли? Да еще очень сильные? У меня? – Мои брови полезли вверх. Значит, что-то там было. Значит, надо ломать комедию, причем основательно. – Вообще никаких болей. Да и с чего бы? Разве что-то не в порядке?

– Об анализе крови – сколько там сахара, холестерина и прочего я пока ничего не могу сказать. Для этого мне нужно сначала посмотреть результаты анализа в лаборатории. Но ваша ЭКГ мне не нравится. Да, совсем не нравится.

И энергично потер пальцами фаллос.

– Как это? Моя последняя ЭКГ…

– Ваша последняя ЭКГ была совершенно в норме.

– Вот видите!

– Но с тех пор прошел год. – Бец встал и начал прохаживаться по комнате. Напротив бога плодородия стояла статуя богини плодородия с круглым, как шар, животом и отвислыми грудями. Доктор Бец лавировал между своими сокровищами, как лыжник при слаломе. – Послушайте, господин Лукас, вам ведь сорок восемь, не так ли?

– Да.

– Это опасный возраст.

Кому ты это говоришь, подумал я.

– Вы много курите, не так ли?

– Довольно много.

– Сколько? Сорок сигарет в день? Пятьдесят?

– Пожалуй все шестьдесят.

– С этим надо кончать. – Он остановился передо мной и говорил мне прямо в лицо. От него пахло мятными таблетками и какой-то дорогой туалетной водой. – Кончать немедленно. Вы вообще должны бросить курить. Ни одной сигареты или чего-то еще. Это нелегко, но я этого требую. Иначе…

Он сделал многозначительную паузу.

– Что «иначе», доктор?

– Иначе вы сможете через год подать прошение о досрочном назначении пенсии. Если, конечно, вам повезет, и вы все еще будете живы.

Я вскочил и при этом столкнулся с ним.

– Что это значит? Неужели ЭКГ так плоха, что вы…

– Садитесь. Ваша ЭКГ плоха. Не катастрофично плоха, но все же очень плоха по сравнению с ЭКГ, снятой в 1971 году. – Он задал мне кучу вопросов, на которые мне надо было бы ответить «да». Он был хороший врач. «Глобаль» не наняла бы бездарного.

– У вас часто бывали приступы?

– Какие приступы?

– Я имею в виду сердечные приступы. Настоящие болевые приступы с обильным потовыделением, затрудненным дыханием и чувством страха, очень сильным чувством страха. – И он опять принялся тереть пальцами настольный фаллос.

– Ну, знаете ли… Никогда, господин доктор, я говорю чистую правду! Никогда ничего подобного не было!

– В самом деле не было?

– Зачем мне вас обманывать?

– Об этом стоило бы вас спросить.

– Послушайте, у меня с фирмой очень приличный контракт. Если я выйду на пенсию, я буду получать четыре пятых моего теперешнего жалованья, а оно у меня очень большое. Вот я и спрашиваю: зачем мне вас обманывать? – Надеюсь, он не станет наводить справки на фирме, подумал я. Потому что это была чистая ложь. При выходе на пенсию я должен буду получать всего треть прежнего оклада. Мне необходимо было во что бы то ни стало убедить его не начинать бить тревогу на фирме.

– Ну, хорошо, у вас, значит, еще не было стенокардических приступов.

– Как они называются?

– Стенокардические. Бывают при недостаточном кровоснабжении сердца. Если не бросите курить, узнаете, что это такое, это я вам гарантирую. Очень неприятная вещь, скажу вам по секрету.

– Я брошу курить, господин доктор, приложу все усилия.

– А с ходьбой вы не испытываете затруднений?

– Не понимаю вопроса.

– Как у вас с ногами? Не болят?

– Нет.

– И при быстрой ходьбе тоже?

– Никогда!

– В особенности левая. – Одним пальцем он непрерывно постукивал по головке фаллоса.

– Ничего похожего, господин доктор. – Я рассмеялся. Никогда еще мне не было в такой степени не до смеха.

– Тянущие боли в левой ноге, – настаивал он. Палец его уже барабанил по фаллосу.

– Да нет же!

– Ощущение, будто левая нога тяжелеет так, словно она свинцовая.

– Об этом я бы вам сразу сказал, господин доктор!

– Вот именно – сказали бы? – Он посмотрел на меня долгим взглядом, потом отошел к окну и стал глядеть на дождь. – А тянущая боль в левом боку? – спросил он.

– Нет.

– В левом боку, радиирующая в левое предплечье и руку?

– Никогда в жизни!

О, «Гонконг-Хилтон», о, Хань Юань, о, «Любвеобильный сад»!

– Скажите, господин Лукас, а ощущения, что вы вдруг состарились, тоже у вас никогда не было?

Я ухмыльнулся.

– Состарился? Да я бодр, как никогда! Сегодня же вылетаю в Канны. А две недели назад был в Гонконге. Состарился? Смешно!

– Это совсем не смешно, – тихо сказал он. Я вдруг заметил, что отражаюсь в оконном стекле – из-за пасмурной погоды на столе горела лампа, свет от которой падал на меня. Значит, Бец хорошо видел мое лицо, даже стоя ко мне спиной. – У вас бывают приступы слабости. – Это прозвучало как утверждение.

– Да нет же!

О Боже, он перечислил один за другим все мои симптомы.

– А головные боли?

– Никогда в жизни не было.

– Усталость, нежелание работать?

– Спросите моего шефа! Никогда я столько не работал, как в последние годы!

– Вот именно, – сказал Бец. Потом вздохнул. – Вы плохо переносите жару?

– Ничего подобного.

На душе у меня уже кошки скребли. Но я продолжал весело ухмыляться – ведь он видел мое лицо в оконном стекле.

– Вам трудно на чем-то сосредоточиться?

– Ни в малейшей степени.

Он повернулся, пересек всю комнату, лавируя между скульптурами, словно горнолыжник на слаломе, поправил косо висевшую на стене маску, вернулся к письменному столу и сел на свое место.

– Ну, хорошо, господин Лукас, возможно, вы сказали мне правду…

– Позвольте, позвольте!

– Не надо. Не надо искусственно себя взвинчивать. – Он очень серьезно поглядел мне в глаза. – А возможно, и солгали. Этого я не знаю. Я не могу заглянуть в ваши мысли. Но я вижу эту ЭКГ. Вы летите в Канны?

– Я обязан туда лететь.

– Все обязательства относительны.

– Но дело очень срочное.

– Все срочные дела отпадут, если вы умрете.

– Господин доктор, пожалуйста, не говорите так, в самом деле! Я совершенно здоров! Я сейчас работоспособнее, чем раньше. И чувствую себя моложе, чем раньше. Более отдохнувшим. – Сплошное вранье. А почему я, собственно, врал? Почему не поднял лапки кверху и не сказал правды? Потому что тогда меня отставили бы от работы и весьма вероятно отправили бы на пенсию. И мне пришлось бы жить, ограничивая себя во всем. Вместе с Карин. Навсегда вместе с ней.

– Ну, хорошо, – между тем сказал доктор Бец. – Мы с вами топчемся на месте. Вы полетите в Канны. Но по-настоящему бросите курить, иначе подвергнете себя смертельной опасности, и все симптомы, которых у вас, по вашим словам, никогда не было, у вас появятся, можете быть уверены. Лучше было бы, если бы они у вас уже были.

– Почему это?

– Потому что тогда вы вели бы более разумный образ жизни и наверняка бросили бы курить. Но пусть будет по-вашему. Если в Каннах – как-никак смена климата, новое напряжение – итак, если в Каннах появятся эти симптомы, тем паче приступ, немедленно возвращайтесь в Дюссельдорф.

– Обещаю вам это, – сказал я, а сам подумал: «Черта с два».

– Не нужно мне ничего обещать. Я обязан известить фирму о результатах обследования. Разрешит ли она вам продолжить работу в Каннах, я не знаю. – Плохи мои дела. – Правда, в большинстве случаев фирма поступает согласно моим рекомендациям, лишь когда речь идет о руководителях и трудно заменимых ответственных сотрудниках. – Это звучало уже лучше. – Вы не относитесь к руководству фирмы. Смогут ли вас в случае необходимости кем-то заменить?

А это было мне уже просто на руку.

– Да, – сказал я. – В случае необходимости – конечно. В случае необходимости можно заменить любого исполнителя.

Теперь наступил мой черед спрашивать.

– Господин доктор, а что вы, собственно, видите на ЭКГ? Что, по вашему мнению, должно меня беспокоить в ноге и в сердце?

– Я вам уже сказал – нарушение кровоснабжения сердца. Это называется Claudicatio intermittens, – если у вас это есть. Claudicatio означает «хромание». – У него тоже есть пунктик – вечно трет этот свой чудо-фаллос, подумал я. Уж не импотент ли он?

– И с этим ничего нельзя поделать?

– Почему же. Не курить. И принимать лекарства.

– Какие?

– Поскольку вы, по вашим словам, пока не наблюдали у себя таких симптомов, я пропишу вам кое-что профилактически. – Он нацарапал что-то в своем рецептурном блокнотике, вырвал листок, поставил печать и протянул мне через стол. Он прописал мне нитростенон. Нитростенон, который я принимал уже целый год при каждом приступе болей в груди и руке. Какое совпадение. Просто потрясающее совпадение. – Если начнется приступ, примите одну-две таблетки. Разжуйте. Кроме этого, я пропишу вам еще кое-что. Я уже говорил, что не уверен, сказали ли вы правду. В конце концов, вы ставите на карту свою жизнь, не мою.

– Послушайте, господин доктор, почему вы позволяете себе без конца намекать, что я вас вероятно обманываю…

Он рывком встал.

– Извините, пожалуйста. В двенадцать у меня важная встреча. Счастливого пути.

Протянутая мне рука была прохладна, суха и даже не пыталась изобразить рукопожатие. Другая продолжала массировать огромный фаллос. Этот доктор – тоже странный тип. Видимо, чтобы создать род человеческий, Богу понадобился целый набор всяких типчиков.