Текст книги "Ответ знает только ветер"

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 48 страниц)

2

Когда я приехал к Анжеле, в ее мастерской на стульчике сидела маленькая девочка в красном платьице. Анжела поцеловала меня. На ней был белый халат, весь измазанный красками, и шлепанцы. Рыжие волосы она подвязала повыше широкой лентой, а очки на цепочке свисали ей на грудь.

– Погляди, – сказала Анжела еще в прихожей и протянула мне левую руку с обручальным кольцом, сверкающим бриллиантами. – Это самая ценная вещь, какая у меня есть, какая у меня когда-либо была в жизни. – Потом она протянула мне правую руку. – А теперь погляди на это, – сказала она. Тыльная сторона руки была покрыта ровным золотистым загаром, от светлого пятна не осталось и следа. – Это чудо, – сказала Анжела. – И его совершил ты. Ты сам – самое большое чудо в моей жизни.

Мы пошли в мастерскую, и девчушка при виде нас встала, сделала книксен, подала мне ручку и поздоровалась.

– Это Джорджия, – сказала Анжела по-английски. – Ее папа снимает в Голливуде грандиозные фильмы. Он знаменитый продюсер. А сейчас приехал сюда с дочкой отдохнуть.

– Только мы с папочкой, – сказала Джорджия, усаживаясь на стульчик. – Ведь мы с мамочкой развелись, ты знаешь? – Она сложила ручки на коленях и серьезно посмотрела на меня.

– Мне очень жаль, – сказал я.

– Мне тоже, – кивнула Джорджия. – Но в то же время и весело! Полгода я живу у папочки, полгода – у мамочки. Это же весело!

– Даже очень, – рассеянно поддакнул я, подходя к Анжеле, вернувшейся к мольберту. Портрет был почти закончен. Голова девочки была написана на фоне туманных очертаний игрушечной лошадки. Мне невольно вспомнилась моя сицилианская лошадка, вся разукрашенная шелковыми шнурами и блестками, оставленная мной на полке моего номера в «Интерконтинентале» вместе со слониками.

– Душевная черствость, – вдруг серьезно произнесла Джорджия. – Так мамочка сказала про папу. На суде. И в газетах так было написано. Ведь я уже умею читать. Душевная черствость – это что-то очень плохое, да?

– Вероятно, – промямлил я.

– Это было причиной развода, – сказала Джорджия. – Но я не верю, что папочка был душевно черствым к мамочке. Папочка такой милый и добрый. И почему это мамочка тут же переехала к дяде Фреду?

– Джорджия, – перебила ее Анжела, – когда я работаю, тебе не разрешается болтать, и ты это знаешь, правда?

– Конечно, знаю, – сказала девчушка. – Да я уже и молчу. Только вот беспокоюсь, как я буду жить полгода с папочкой, полгода с мамочкой, когда вырасту? – Лицо девочки вмиг омрачилось от этой мысли.

– А ты лучше присядь, – сказала мне Анжела.

Я сел на скамеечку и, закурив сигарету, стал наблюдать, как Анжела работает, и тут опять на меня накатила волна той приятной, неописуемой и ни с чем не сравнимой боли.

– Сегодня во вторую половину дня я поеду в Хуан-ле-Пен, – сказала Анжела. – Я купила несколько платьев и оставила там, чтобы их подогнали по фигуре. Нужно будет еще раз их примерить. Ты будешь занят?

– Нет, сегодня у меня есть время.

Теперь мы говорили по-немецки.

– Значит, ты сможешь поехать со мной?

– Разумеется.

Она повернулась к портрету и продолжала писать, а я сидел и смотрел на нее.

Вчера поздно вечером и сегодня ранним утром я получил несколько телеграмм от Густава Бранденбурга. В двух речь шла о Зееберге. Он действительно приезжал во Франкфурт и на завтра купил билет на самолет до Ниццы. Густав указал название авиакомпании и точное время прибытия. Что до медсестры Анны, то Густав еще в первых шифрованных телеграммах сообщил мне о предстоящем появлении в Каннах Гастона Тильмана и потребовал – по указанию дирекции компании, которая в свою очередь выполняет указания более высокой инстанции, – чтобы я впредь постоянно сообщал этому Гастону Тильману обо всем, что делаю или собираюсь сделать. Никто, разумеется, не намеревается связывать мне руки, однако прежде чем принять какое-то важное решение, необходимо выяснить точку зрения не только Густава, но и Тильмана. Прекрасно, на утреннем совещании я и вел себя как пай-мальчик. Проклятые миллиардеры…

Примерно через два часа в дверь позвонили. Шофер в ливрее приехал, чтобы забрать маленькую Джорджию.

– Завтра в одиннадцать привезете еще раз, – сказала Анжела шоферу.

– Да, мадам.

На прощанье Джорджия сделала мне книксен, а Анжелу чмокнула в щечку. Уже в дверях она сказала в раздумье, обращаясь скорее к самой себе:

– Папочка все еще очень любит мамочку. А мамочка живет с дядей Фредом. Так кто же из них был душевно черствым? – Дверь за ней и шофером захлопнулась.

Я увидел, что Анжела стоит передо мной.

Я дотронулся до ее левой груди прямо через запачканный халат.

Она расстегнула мою рубашку. Я распахнул ее халат. Под ним оказались только трусики. Халат упал на пол. Мы не смогли дойти до спальни. Мы любили друг друга на ковре в прихожей. Лишь намного позже, когда я сидел на корточках рядом с Анжелой, а она лежала, распростершись на ковре, до меня наконец дошло, что она сказала.

– …не было. Что с тобой, любимый? Я сказала, что еще никогда, ни с одним мужчиной мне не было так хорошо, как с тобой.

– А мне – ни с одной женщиной, – сказал я.

– Что с тобой? У тебя что-то болит?

– Ничего не болит, с чего ты взяла?

– Но ты не слышал, что я сказала.

– Верно, не слышал.

– А почему?

– Потому что не мог оторвать глаз от твоих губ, – сказал я. – Где уж мне было услышать, что они говорят.

3

Мы ехали по шоссе, которое повторяло извилистые очертания побережья, направляясь в Хуан-ле-Пен. Городок был переполнен отдыхающими; я увидел очень много машин с немецкими номерами, и на улицах часто слышалась немецкая речь. Хуан-ле-Пен произвел на меня впечатление большой и пестрой ярмарки. Пивная за пивной, лавка за лавкой, и все шумит и суетится – вот каким был городок Хуан-ле-Пен.

– Зимой здесь уныло и пусто, – заметила Анжела. – А летом – невыносимо шумно. Но я обнаружила поблизости один магазинчик, мне кажется, там намного больше вкуса, чем во всех остальных. Только поэтому я сюда и езжу.

Здесь всем было тесно – и людям, и машинам. Мне сразу пришло на ум сравнение с Лас-Вегасом и с Санкт-Паули, с маленьким городом на американском Западе времен Золотой лихорадки. Мы поставили машину под кронами старых деревьев, росших перед казино. Потом прошлись пешком до модной лавки, что была всего в нескольких шагах. Она называлась «Старая Англия». Мадам Грегуар, ее хозяйка, и мастерицы радостно поздоровались с Анжелой. Она представила меня как своего будущего супруга. Я был тронут естественностью жеста, каким она как бы совершенно случайно обращала внимание человека, с которым разговаривала, на обручальное кольцо с бриллиантами, сверкавшее на пальце.

«Старая Англия» была модным салоном весьма скромных размеров, но я сразу понял, что Анжела действительно выискала нечто первосортное. Ее повели по винтовой лестнице на второй этаж, чтобы сделать примерку, а я опустился в кресло между платьями и образцами тканей. Одна из служащих предложила мне рюмку виски. Когда я уже взял его, по лестнице сбежала девушка-ученица и сказала:

– Мсье, не подниметесь ли наверх? Мадам очень хочется услышать ваше мнение.

Я поднялся по узенькой винтовой лестнице в комнату, заваленную платьями. Только в середине оставалось немного свободного места. На этом пятачке и стояла Анжела в одних трусиках. Ее золотисто-шоколадная шелковистая кожа блестела в лучах солнца. Одна из мастериц только что принесла платье.

– Я заказала сразу три вещи. И мне хочется, чтобы ты их все оценил. Потому что отныне я буду носить только то, что тебе нравится, – сказала Анжела.

Она держалась совершенно непринужденно, ничуть не стесняясь своей наготы. Видно было, что и остальные женщины, суетившиеся вокруг нее, не находили ничего странного в том, что я, мужчина, уселся в кресло с рюмкой виски в руке.

За спиной Анжелы было окно. Я выглянул в него и увидел улицу, старые деревья перед казино и в их тени машину Анжелы.

Первое платье было из зеленого муслина, с высоким воротом, длинными и широкими рукавами, отороченными двумя рядами рюшей. Оно было вечерним, ниспадало до самого пола и по подолу тоже оторочено несколькими рядами рюшей.

– Ну как – нравится? – спросила Анжела.

– Очень, – живо откликнулся я. – Зеленый цвет тебе удивительно к лицу. – Портнихи воткнули булавки в некоторых местах платья – видимо, оно все еще сидело не так, как надо. Я прихлебывал виски и глядел на Анжелу.

Она вновь разделась, и я вновь увидел ее нагое тело и ощутил желание. Второе платье было из черного шелка и едва прикрывало колени, но ворот тоже был глухим и так обрамлен пышными рюшами, что казалось, будто шея растет прямо из них, подобно чашечке цветка. Грудь прикрывал прозрачный шелк. Рукава были длинные, а подол опять-таки оторочен рюшами. Очевидно, рюши входили в моду.

Вдруг я заметил, что человек в костюме цвета хаки подошел к «мерседесу» Анжелы и присел на корточки у левого переднего колеса. Я встал с кресла, подошел к окну и выглянул. По фигуре было видно, что он молод, но лица разглядеть я не смог. Он коснулся рукой шины. Я хотел было крикнуть, но он, видимо, почувствовал, что за ним наблюдают. Мгновенно вскочив, он в два прыжка скрылся за стволами старых деревьев.

– Там что-то случилось? – спросила Анжела, стоявшая спиной к окну.

– Нет, ничего, – успокоил ее я, но остался на том же месте, чтобы посмотреть, вернется парень или нет.

Третье платье было из муслина лимонного цвета. Оно ниспадало до пола, причем вся юбка была покрыта рядами воланов. От этого платья я пришел в совершенный восторг.

– Но самым красивым я нахожу все же короткое черное!

– Тогда я надену в день нашего рождения именно это черное, – сказала Анжела. – Ведь тринадцатого июня у нас с тобой общий день рождения, Роберт.

Она сняла вечернее платье и вновь облачилась в то платье с блузой покроя мужской сорочки, которое было на ней в тот день. Оно было из настоящего шелка с геральдическими знаками в золотых и лиловых тонах на белом фоне.

В платьях нужно было еще кое-что переделать, поэтому решили доставить их Анжеле домой. Я попросил дать мне счет. Пока я платил, мимо окон, шатаясь и спотыкаясь, прошествовали трое краснорожих туристов в пестрых рубашках навыпуск и шортах. Все трое были сильно под мухой и шагали в обнимку. Нестройный хор горланил на всю улицу по-немецки: «Почему так прекрасен берег Рейна?»

4

Близился вечер, начинало смеркаться. Мы с Анжелой сидели за столиком кафе прямо на тротуаре, рядом со знаменитым ночными скандалами рестораном «Вум-Вум», потягивали шампанское и глядели на потоки людей и машин, несшихся мимо. Я то и дело поглядывал на «мерседес», однако тот парень больше не появлялся. И вдруг я почувствовал, что Анжела сует мне в руку деньги.

– Это еще что такое?

– Это деньги, которые ты заплатил за платья.

– Но я сам хочу за них заплатить!

– Ни в коем случае! Я их заказала для выездов «в свет», то есть это как бы моя «спецодежда», и ты это знаешь. Я позволила тебе расплатиться в салоне, потому что представила тебя как своего супруга. Но теперь изволь взять эти деньги обратно!

– Ни за что!

– Возьми! Я на этом настаиваю!

Так мы препирались какое-то время, в конце концов победила Анжела. Я сунул деньги в карман. Внезапно Анжела просияла. Ничего не понимая, я долго глядел на нее и наконец прямо спросил:

– О чем ты сейчас думаешь?

– О Рождестве! – радостно выпалила она.

Я озадаченно уставился на нее.

– Что-о-о?

– А я все время думаю о Рождестве, Роберт! – Она засмеялась. – Я же сумасшедшая, ты сам знаешь!

– И слава Богу, – немного успокоился я. – А иначе – разве нам удалось бы ладить друг с другом? Так что связано с Рождеством?

– Просто я подумала, что к Рождеству ты уже будешь здесь. Ведь так и будет, правда? – Голос ее вдруг задрожал, и она испуганно взглянула на меня.

– Разумеется, – ответил я, и произнося это слово, был искренне в этом убежден. Что бы ни произошло до той поры, но к Рождеству я обязательно приеду к Анжеле.

– Это Рождество будет самым прекрасным в моей жизни, – заявила Анжела. – Я всегда боялась этого праздника.

– Не всегда, – счел я нужным уточнить.

– Правильно, не всегда, – согласилась она. – Иногда рядом был мужчина. Но все это для меня сейчас как бы покрыто туманом, понимаешь? На Рождество здесь бывает так тепло, что можно загорать. Помнится, два года назад выпало немного снега. В мгновение ока во всех фотоателье расхватали всю пленку, – все бросились снимать снег, такая сенсация! – Она схватила мою руку. – Мы будем дарить друг другу разные мелочи. И я… я… Роберт, только не смейся надо мной… Я хочу поставить на террасе елку и украсить ее. Тебе нравится все это? Это не слишком безвкусно?

– Это лишь свидетельствует о том, что у тебя хороший вкус, – сказал я.

– Мы оденемся, как на праздник, да? И станем дарить друг другу разные разности. Рождественских гимнов мы петь не будем, не бойся. А потом пойдем в «Амбассадор», ресторан в гостинице «Муниципаль», да?

– Да, Анжела, конечно пойдем, – ответил я, а сам подумал, что на дворе еще июнь.

– Мне нужно будет заранее заказать у Марио столик. Это тамошний метрдотель. Столик на двоих. На двоих самых влюбленных людей на свете. Знаешь, во Франции Рождество – очень веселый праздник. Люди танцуют и смеются, бросают друг в друга конфетти и воздушные шарики. Мы с тобой тоже будем танцевать, хорошо?

– Мы будем делать все, что ты захочешь.

– И в канун Нового года ты тоже будешь со мной, – продолжала она. – Встречать Новый год мы тоже будем в «Амбассадоре». В полночь они гасят в зале свет, как и на Рождество, чтобы все могли поцеловаться. О, как мы с тобой будем целоваться, Роберт! А потом начнется фейерверк. Прямо перед окнами ресторана! Это невозможно описать, как будто ты сидишь внутри вулкана. В последние годы, когда начинался фейерверк, я не могла удержаться от слез, если я была там с мужчиной, которого не любила. Или если меня брали с собой друзья – в прошлом году это были супруги Трабо. И мне приходилось быстренько придумывать какое-нибудь объяснение – ну, например, что слезы текут из-за слишком ярких огней или еще что-нибудь в этом роде. Этот момент – наступление Нового года – всегда был для меня мучителен. Ты меня понимаешь?

– Понимаю, Анжела, очень даже понимаю. Для меня этот момент тоже всегда был трудно переносим. Часто я старался его проспать.

– Но в этом году все будет иначе. В этом году мы будем вместе. И мы не будем грустить. Потому что следующий год будет нашим годом, верно?

– Конечно, он будет нашим годом, – сказал я.

– Но я тем более буду заливаться слезами, – сказала она.

Неподалеку от нашего столика встретились двое нищих. У обоих на груди висели плакаты.

На одном плакате было написано: «Каждый вторник ночные скачки на ипподроме в Кань-сюр-Мер!»

На другом плакате стояло: «Покайтесь, грешники! Конец света близок!»

Люди в отрепьях с плакатами на груди были знакомы друг с другом. Они поздоровались за руку и начали мирно беседовать. Я видел, как они весело засмеялись.

5

В эту ночь море было неспокойно, хотя ветра совсем не чувствовалось и было очень тепло. Мы сидели у «Тету» и ели буйабес – рыбную похлебку с чесноком и пряностями. Когда мы выехали из Хуан-ле-Пен, Анжела сказала, что она проголодалась.

– Хочешь отведать буйабес?

– Ужасно хочу. Погоди-ка, тогда лучше всего пойти к…

– К «Тету», – быстро договорил я, потому что вспомнил – этот ресторанчик мне рекомендовал таксист, когда я первый раз ехал из Ниццы в Канны. – У «Тету» готовят лучший буйабес на всем побережье.

Анжела изумленно повернулась ко мне.

– Откуда ты это знаешь?

– Это знает каждый образованный человек, – ответил я, и мы оба засмеялись. Дощатый сарай, в котором находится ресторанчик «Тету», стоит у самой воды, прямо на пляже у обочины шоссе. Это простой сарайчик, правда, очень чистенький внутри, стены аккуратно побелены. Анжела сообщила мне, что его владельцы загребают кучу денег. В просторном помещении все столики были заняты, и было очень жарко. За день солнце так накалило дощатые стены, что нечем было дышать. К главному залу была пристроена небольшая застекленная веранда. Из-за близости к воде она покоится на сваях. Здесь было намного прохладнее, и местечко для нас нашлось. Машину мы поставили на другой стороне шоссе на площадке с навесом, чтобы машины не слишком накалялись на солнце.

Одна створка окна на веранде была открыта, и внутрь врывался громкий рокот волн. Я видел, как они набегали на песок пляжа прямо под нашими ногами. Подальше от берега волны венчали белые гребешки пены. Прибой грохотал внушительно. Луна заливала море своим голубоватым светом, а так как поверхность воды была в движении, лунные блики лихо приплясывали на черной воде.

– Почему прибой так грохочет? – спросил я.

– Он всегда так грохочет.

– Да нет, я имею в виду и те маленькие волны, что накатывают на берег.

– Эти маленькие волны кажутся отсюда совсем неопасными, – сказала Анжела. – Но они обладают такой стремительностью и силой, что сразу сбивают с ног и утаскивают в открытое море. Разве здесь не чудесно?

– Конечно, здесь чудесно, – сказал я. – Когда ты со мной, мне везде чудесно.

Пока нам не принесли похлебку, мы ели свежий белый хлеб с маслом и пили ледяное пиво. Как всегда, мы сидели рядом, и я долго гладил правую руку Анжелы, на которой уже не было светлого пятна.

– Эту загадку никто не в силах разгадать, – заметила Анжела. – Я позвонила доктору, которого знаю уже много лет. И он сказал, что не может поверить, будто пятно исчезло. Конечно, он вынужден поверить, но не может это явление объяснить.

– Зато у нас с тобой объяснение есть, правда?

– Да, – согласилась она. Анжела взглянула на меня, и в ее огромных карих глазах заискрились золотые точечки. – Мы с тобой, только мы, точно знаем, в чем дело.

Я поцеловал ее руку.

Анжела приподняла свою кружку.

– Будем здоровы, – сказала она на идиш.

– Будем здоровы, – сказал на идиш и я.

Мы выпили, и пиво показалось мне необыкновенно крепким и пряным. Оно было такое ледяное, что зубы сводило.

– Меня все время точила мысль: как все-таки обидно, что мы с тобой познакомились только теперь. Стоило бы нам познакомиться десять или пятнадцать лет назад…

– Да, если бы… – сказал я.

– Но потом я изменила свое мнение. Знаешь, Роберт, мы, наверное, не были бы так счастливы, как теперь, и не сумели бы сохранить это чувство надолго. Десять-пятнадцать лет назад мы еще так многого не знали и не пережили. Мне нужно было пройти тот путь, который я прошла, сделать те ошибки, которые я сделала, и пережить те треволнения, которые я пережила. У тебя все было точно так же. Все это время каждый из нас шел своим путем и был несчастен или думал, что счастлив, а потом оказывалось, что он заблуждался. Все эти долгие годы сделали нас такими, какими мы стали теперь, сделали нас способными испытать по-настоящему большое чувство. Ты так не думаешь?

– Нет, я согласен. Только вот и позже встретиться нам тоже не следовало бы. Я был совсем измотан жизнью.

– То есть, мы встретились как раз тогда, когда следовало, – подвела итог Анжела. – Это Бог так умно все устроил. Бог наверняка существует. Конечно, не этот старец с длинной седой бородой… Но что-то такое есть… Как ты думаешь?

– Что-то наверняка есть, – ответил я. – И теперь, когда мы нашли друг друга, будем на это Что-то надеяться, будем Его просить помочь нам, будем Ему молиться.

– То есть – доброму Боженьке.

– Хорошо, назовем Его так. – Мы разговаривали очень громко из-за шума волн. Их рокот не умолкал ни на минуту. Официантка с улыбкой, словно намертво приклеенной к лицу, подала нам буйабес. Рыбная похлебка оказалась целым набором блюд. Сначала она поставила на стол супницу с прозрачным бульоном. За ней на огромном блюде последовали все виды рыб и морских животных. На третьей тарелке располагались лангусты. В плетеной корзиночке пожаловали поджаренные ломтики белого хлеба. Анжела подсказала мне, что эти ломтики надо помазать похожим на горчицу золотисто-желтым соусом, тоже стоявшим на столе. Соус назывался «Руй».

Анжела положила в мой бульон мелко нарезанные кусочки рыбы, а я капнул на поджаренные ломтики хлеба немного соуса, подождал, пока он впитается, а откусив, стал хватать ртом воздух. Ничего более острого я в жизни не едал. Пожар во рту удалось потушить глотком холодного пива. Мы оба поглощали еду с такой жадностью, будто постились годами. Таксист был прав, буйабес оказался и впрямь шедевром поварского искусства. Я смотрел на аппетитно жующую Анжелу, потом поворачивал голову в сторону моря и глядел на бешеные черные волны с серебряными гребешками пены, и рокот волн звучал музыкой в моих ушах.

– Еще немного бульона и рыбы, да? – спросила Анжела.

– Не возражаю, – ответил я и смотрел, как она наполняет мою тарелку.

– Как твоя нога?

– Все в порядке.

С моей ногой в самом деле все было в порядке – с некоторых пор.