Текст книги "Ответ знает только ветер"

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 48 страниц)

55

Бифштексы сгорели.

Мы сидели в гостиной за наскоро накрытым столом, ели салат и очень много холодного мяса и длинные батоны белого хлеба, запивая все это «Розе». Первые новости по телевидению мы тоже пропустили. Анжела выключила звук у большого телевизора. После ужина я помог ей отнести все на кухню, и Анжела заметила, что бутылка шампанского нам сейчас бы тоже не помешала. Мы пили медленно, смакуя каждый глоток, и я рассказал Анжеле о своей работе, а она сообщила мне, что в Каннах у всех на устах гибель Хельмана и убийство Килвуда. Хотя город кишмя кишит полицейскими и высокими чинами из разных министерств, но делается все, чтобы спустить это дело на тормозах. Люди, с которыми она познакомила меня в доме Трабо, еще не разъехались. Анжела сказала, что слышала, будто они все по отдельности или вместе очень часто встречались с исполнительным директором банка Хельмана. Сама же Анжела за это время получила новые заказы. Мы с ней пошли в мастерскую, и она с гордостью показала мне, как прилежно она трудилась.

Вернувшись в гостиную, она вдруг заявила:

– Роберт, я приняла одно решение и сегодня же хочу его выполнить. Тем более сейчас.

– Что же ты решила?

– Я принадлежу тебе. Ты принадлежишь мне. Поэтому ты имеешь право знать, как я жила до тебя.

– Замолчи.

– Не замолчу. В моей жизни, конечно, были другие мужчины.

– Конечно были. Прошу тебя, Анжела, прекрати.

– Нет, дай мне сказать! Никто из них не мог сравниться с тобой, я знаю это не с сегодняшнего дня. Я знала это, когда ты только переступил порог моего дома.

– В плохо сшитом костюме, выдохшийся и подавленный.

– Да, – сказала Анжела, – все было именно так. Но я поняла: это человек, которого я буду любить, как никого и никогда не любила. И поэтому не хочу иметь от тебя никаких тайн. Особенно после того, что было… сегодня. Мужчин было не так уж много. Я не была доступной женщиной, но и монашенкой тоже не была. Я тебе все расскажу.

– Нет, – решительно возразил я. – Ничего тебе не надо рассказывать. Меня просто не интересует, что было в твоей жизни до меня. Я не хочу этого знать. Это не имеет значения. Ведь мы тогда не знали друг друга. И не могли предугадать, что когда-нибудь узнаем. Что было, то быльем поросло. И забудь о нем.

Она долго молча смотрела на меня, и губы ее дрожали.

– Ах, Роберт, – сказала она наконец, – не думала я, что смогу так полюбить…

– Я тоже не думал.

– Это ты научил меня любить по-настоящему. Я так благодарна тебе за это. – Она присела ко мне на колени и стала гладить мои щеки и волосы.

– Но ведь и я чувствую то же самое, – сказал я.

– И теперь нас ничто не разлучит.

– Ничто и никто.

– Только… только одно, – запнувшись, выдавила она.

Она имела в виду смерть – сегодня мы уже говорили о ней. И вот теперь опять…

– Помолчи, – попросил я.

Но она не захотела молчать.

– Если… если один из нас уйдет, второй вскоре последует за ним, правда? Потому что мы уже не можем жить друг без друга. Ведь это так, Роберт?

– Да, Анжела, это так.

Она встала, подошла к маленькому столику и взяла лежавшую на нем книгу. Я забыл имя автора этой книги, но знал со слов Анжелы, что это был американец. Она сказала:

– Это его стихи в переводе на немецкий. Вот одно, которое я без конца перечитывала в последние дни.

Она опустилась на тахту, надела очки и так, нагишом, только в очках и бриллиантовых сережках, прочла мне это стихотворение:

«Свободен от ярости жизненных сил, от страха и надежды иллюзорной, скажи спасибо Богу, кто б он ни был, за то, что жизнь всегда кончает смертью, а мертвые на землю не вернутся, за то, что даже тихая речушка всегда найдет свою дорогу к морю».

Она сняла очки и опустила книгу на колени.

Я спросил:

– Зачем ты читаешь такое, Анжела? Почему?

– Не волнуйся, любимый, все в порядке. Потому что я теперь хочу жить, так хочу жить! Поэтому… Поэтому я, естественно, думаю и… об этом. И нахожу это стихотворение восхитительным. Оно так утешает. И если Бог даст нам время, я буду тебя еще больше любить… Потом…

Случайно взглянув на часы, я увидел, что уже половина первого. Значит, мы пропустили и самый последний выпуск новостей по телевидению. Глубоко внизу вновь переливались и мерцали тысячи огоньков – на воде, на берегу, и белые, и пестрые.

Так много огней.

56

Была половина первого, но мы не пошли спать. Опять стали слушать пластинки, при этом много курили и пили. Анжела поставила на стол два трехсвечовых канделябра и выключила электричество. И вот мы сидели при свечах и слушали музыку. Мы сидели на тахте рядышком, тесно прижавшись друг к другу и обнявшись. Язычки пламени тихонько колебались и отбрасывали причудливые тени.

Вдруг Анжела уснула у меня на плече, а я даже не сразу это заметил. Она так ровно дышала. Я не стал ее будить, просто сидел и слушал ее дыхание и музыку Рахманинова, немного молился. Примерно через час Анжела проснулась.

– Почему ты меня не разбудил? – сердито воскликнула она.

– Не мог, – честно ответил я. – Я все время смотрел на твое лицо. Оно так прекрасно. А когда ты спишь, становится еще прекраснее. Я не хочу кощунствовать, Анжела, но твое лицо, когда ты спишь, прекрасно, как лик Мадонны. Я обязательно как-нибудь сфотографирую тебя во сне, чтобы ты убедилась: твое лицо так прекрасно и дышит таким покоем.

Это была правда: никогда я не видел лица, выражавшего такой покой, как лицо мирно спящей Анжелы.

– Но ты не должен был давать мне спать! – воскликнула она. – Ты должен меня будить! Обещай, что всегда будешь будить!

– Хорошо, хорошо, обещаю. И если я засну, ты тоже меня разбудишь.

– Разбужу.

– Мы не имеем права подолгу спать, – сказал я. – Когда мы спим, мы не видим, не слышим, не чувствуем друг друга.

– В самом деле, мы должны совсем мало спать, – согласилась Анжела.

– Спать – это все равно, что умереть, – сказал я. (Опять мы о смерти, да что это такое!) – Люди обращаются с отпущенным им временем так, словно у них впереди вечность. – Левая нога начала слегка побаливать. – Притом что ведь никто не знает, сколько времени ему осталось в этой жизни, – год, пять лет или одна минута.

– Да, Роберт, да… Роберт?

– Что, душа моя?

– Пойдем ляжем. Я так по тебе соскучилась!

Мы опять легли и вновь занимались любовью. Потом опять курили и говорили и говорили без конца. Анжела уже еле ворочала языком. Я поднялся с кровати и немного сдвинул в сторону стеклянную панель, чтобы в комнату проникло побольше свежего воздуха, потом вернулся к Анжеле.

– Обними меня, – сказала она. – Давай всегда будем засыпать обнявшись, хорошо? – Я едва понял, что она сказала, язык у нее заплетался.

Я обнял ее, и она заснула на моем плече с загадочной улыбкой на губах, наши нагие тела сплелись в одно. И опять я не заснул, а стал глядеть на ее лицо. Душа моя буквально плавилась от нежности к ней. Наконец я высвободил из-под нее руку, оперся на локоть и закурил еще одну сигарету: сна не было ни в одном глазу. Между морем и городом проходила железная дорога, и я всю ночь слышал грохот колес. На рассвете я его тоже слышал. Сквозь щель в занавесях я смотрел вниз на просыпавшийся город – уже давно рассвело – и на бескрайнее море: я видел, как краски менялись с каждой минутой. Потом опять посмотрел на лицо Анжелы. Оно в самом деле было похоже на лик Мадонны. Я не мог оторвать от него взгляда.

Внизу, у кромки моря, один за другим катились поезда.

57

Анжела все еще крепко спала, когда я встал и пошел в ванную. А когда оделся, написал записку и положил ее на ночной столик рядом с транзистором: «В десять часов вернусь. Я люблю тебя. Роберт». Вызвав такси по телефону в гостиной, я поехал в «Мажестик». Портье, подавший мне ключ от моего номера, улыбнулся приветливо, на его лице не было ни следа недовольства по поводу того, что я не ночевал у себя. Никаких известий для меня не было.

Я поднялся в свой номер, принял душ, побрился и вновь надел белые босоножки без задников, белые брюки и голубую рубашку – все это когда-то купила мне Анжела. Казалось, с той поры прошли годы. Я заказал в номер чай, позавтракал и стал ждать девяти часов. Потом вышел на улицу и пошел пешком к филиалу ювелирного магазина «Ван Клиф и Арпельс». Там меня уже ждал мсье Кемар с одним из своих работников. Я заранее созвонился с ним и спросил, не сможет ли он сегодня, в порядке исключения, открыть свой магазин для меня. Он тотчас же согласился. И теперь открыл передо мной стеклянную дверь. Было видно, что он искренне рад меня видеть. Деньги были у меня с собой, и я сказал ему, что хотел бы купить обручальное кольцо.

– Обручальное кольцо, мсье Лукас?

– Да. Вы чему-то удивлены?

– У нас есть также кольца для помолвки. Во Франции, если конечно могут себе позволить, дарят невесте в день помолвки кольцо с алмазами. А обручальные кольца…

– Нет, не для помолвки, – прервал его я. – Мне нужно именно обручальное.

– Разумеется, мсье. – Он кивнул, радостно улыбаясь, и попросил помощника принести на подносике, обитом синим бархатом, целый набор колец, чтобы я мог выбрать.

– Какого размера должно быть кольцо?

– Вот такого, – сказал я и вынул из кармана одно из Анжелиных колец. Я взял его с ночного столика. Кемар замерил кольцо. Оказалось, что кольца такого размера у него имеются. Мне больше всего понравилось кольцо, сплошь покрытое тоненькими бриллиантовыми пластинками с косым срезом. Оно стоило двадцать тысяч франков. Кемар сам упаковал кольцо и вызвал мне такси, и я поехал обратно, домой, к Анжеле. Я даже ключ от квартиры захватил с собой на тот случай, если Анжела будет еще спать, когда я вернусь. Но она уже не спала, а сидела на террасе и пила черный кофе из очень большой чашки.

– Роберт! – вскочила она при моем появлении. – Где ты был? Я так беспокоилась!

– Но я же оставил тебе записку.

– А я все равно беспокоилась – когда проснулась и обнаружила, что тебя нет рядом. Записку я только потом заметила. Так где же ты был?

– Закрой глаза.

Она послушно исполнила мою просьбу.

Я вынул кольцо из коробочки.

– Дай мне твою левую руку.

Она опять послушалась. И я надел кольцо ей на палец.

– Теперь уже можно взглянуть?

– Да.

Она открыла глаза и удивленно уставилась на кольцо, переливавшееся всеми цветами радуги.

Она только смогла едва слышно прошептать:

– Роберт…

Я сказал:

– Знаю, это безумие. Я еще не получил развода, а уже дарю тебе обручальное кольцо. Но с другой стороны, это вовсе не безумие, потому что для меня ты – женщина, на которой я женюсь. Значит – моя жена.

– А ты – мой муж, – сказала Анжела. – Благодарю тебя, Роберт. Благодарю от всего сердца. Это кольцо… как бы завершение всего, правда?

– Вот именно – завершение, – сказал я.

В гостиной зазвонил телефон.

58

Башня была узкой и высокой. На ее крыше были установлены мощные прожекторы – ночью они, вероятно, освещали территорию товарной станции. Башня одиноко возвышалась посреди пустой бетонированной площадки. Полицейский, засевший в крошечной кабине на крыше, мгновенно высунул ствол автомата в окно, и длинная очередь разорвала тишину. Все пули били в закрытое окно на втором этаже дома, стоявшего на унылой нищенской улочке прямо против входа в вокзал. Там и было-то всего два дома да росло несколько пыльных пальм. Один дом был выкрашен розовой краской, другой – зеленоватой. Штукатурка с обоих давно начала обсыпаться, оба дома были двухэтажные и очень запущенные. Кроме них больше никакого жилья вокруг не было.

За закрытым окном кто-то задвигался, и тут же прозвучали ответные выстрелы. Я заметил, как в углу окна рядом с разбитым вспыхнуло пламя автоматного выстрела. Второе окно было открыто. Стрелявшего не было видно. Он не целился только в полицейского на башне, он обстреливал всю территорию вокзала, составы и пути. За многими вагонами прятались полицейские, все как один с автоматами. Когда я приехал, мне пришлось, словно зайцу, петлять и прыгать между товарными вагонами – пули свистели вокруг. Этот человек, засевший на втором этаже, видимо, какой-то убийца-маньяк.

Весь квартал был оцеплен полицейскими и патрульными машинами. За ними собрались толпы любопытных – рыбаки, дети, старики и женщины с корзинками для продуктов. Бедняки, населяющие этот бедняцкий квартал. Меня пропустили сквозь оцепление лишь после того, как я назвал одному из старших офицеров полиции свое имя и сообщил, что Луи Лакросс позвонил мне по телефону и просил приехать. Офицеру мое имя было уже известно. Лакросс проинформировал его обо мне, и теперь он показал мне на один из стоявших на путях товарных вагонов: за ним сидел, скорчившись, Лакросс, видеть которого я не мог. Двигаясь перебежками, я буквально умирал от страха, но тем не менее бежал и бежал, а полицейские, укрывавшиеся за вагонами и пакгаузами, а также тот, что сидел на крыше башни, прикрывали меня, ведя бешеный огонь по окнам квартиры того человека на втором этаже дома по улице Пьера Семара. Полицейские были повсюду. Огромная и унылая территория станции буквально кишела ими. Они стояли и у самого дома, прижавшись к его стене, наверняка кое-кто из них проник уже и внутрь. Все они были вооружены и в стальных касках. Мрачная улица Пьера Семара ведет от улицы Френсиса Тонне на севере почти прямо на юг и вниз к бульвару де Миди, за которым уже море. Как я уже упоминал, на улице Пьера Семара было всего несколько домишек на восточной стороне, налево от них открытое пространство. Там располагалась огромная товарная станция – путаница рельсов и складские помещения. Эта товарная станция была самой отвратительной и безрадостной из всех, какие я когда-либо видел. А ведь бульвар де Миди проходит параллельно ей всего в ста метрах, за ним уже море. Здесь же буквально все было покрыто слоем грязи, даже листья пальм.

Я все-таки добрался до вагона, на который мне указал офицер, и увидел за ним коротышку Лакросса. Как всегда, он был в штатском, но с автоматом, как и все остальные.

– Доброе утро, – сказал он. Его тон и манера держаться просто ошарашили меня. Куда подевался запуганный и согбенный чиновник? Передо мной был разгневанный и полный решимости мужчина. – У вас нет оружия?

– Нет.

– Эти идиоты! Почему вам не дали оружия? Мы ведь здесь не в индейцев играем!

Пока мы с ним разговаривали, все время гремели выстрелы, раздавались автоматные очереди, звенели разбитые стекла. Взвизгивали женщины, мужчины орали что-то неразборчивое.

– Что здесь происходит? – спросил я.

– Я же сказал вам по телефону, что мы пока не знаем, какой из алжирцев, названных нашим осведомителем, нам нужен. И поэтому хотели действовать с максимальной осторожностью. Какое там! – Он сплюнул в пыль у рельсов. Его костюм был весь в грязи, как и мои брюки… Мы оба обливались потом. Солнце пекло нещадно.

– Сегодня в восемь утра полицейские из уголовного отдела Центрального комиссариата прибыли сюда, чтобы схватить этих алжирцев в их квартирах. Шли они попарно и конечно имели на руках ордера на обыск. Те двое, что подошли к этому вот дому, позвонили в дверь этого проклятущего алжирца. Зовут его Аргуад, и он был дома. Но не пожелал открыть. Наши люди сказали через дверь, что они из полиции. После чего у алжирца, видимо, сдали нервы. Он начал вопить.

– Что?

– Что он не верит ни единому слову, что никакие они не полицейские, и что он не даст себя просто так прикончить. А потом выпустил очередь из автомата сквозь закрытую дверь и ранил в живот одного из наших людей. Сука поганая. – Лакросс опять сплюнул. И, видимо, что-то заметил в окнах второго этажа, потому что вдруг вскинул автомат и выстрелил. – Впустую, – сказал он устало.

– Что с раненым?

– Отправили в госпиталь. Срочная операция.

– Выживет?

– Надеюсь. Операция еще не закончилась. Во всяком случае, после этого подняли по тревоге всех, кого смогли найти, и всех направили сюда. Руссель тоже тут. Он за вагоном-рефрижератором, вам его не видно.

Видеть я его и впрямь не видел, но уже в следующую секунду я услышал его голос, усиленный мегафоном:

– Аргуад! Аргуад! Выслушайте меня! Хватит, в конце концов, валять дурака! Дом оцеплен. Вам из него ни за что не выйти! Сдавайтесь! Полицейские стоят по всей лестнице до самой вашей двери! Один из них уже на вашей совести! Хотите усугубить свою участь? Выбросьте автомат из окна и выходите из квартиры, руки за голову!

Голос его прогремел по всей прокаленной солнцем станции. Ответом на слова Русселя была очередь из окна.

Я заметил, что Лакросс держал в руке портативный радиотелефон. Антенна была вытащена. Он поднес микрофон к губам и сказал:

– Летуш, на башне, вы меня слышите?

– Слышу, – раздалось из аппарата.

– Пускайте слезоточивый газ прямо в окна.

– Ясно.

Я оперся было о рельсу, но тут же отдернул руку: рельса была раскаленная, впору обжечься. Теперь пот тек уже прямо по лицу, рубашка прилипла к телу. Со стороны башни трижды раздался хлопок более тихий, чем звук выстрела. Я увидел, как из разбитых окон вдруг повалил белый дым. И тут же наступила мертвая тишина. Прошла минута. Потом вторая. Потом из радиотелефона Лакросса прозвучал совсем другой голос:

– Комиссар, он сдается.

И вновь голос Русселя:

– Будьте осторожны. Если станет стрелять, отвечайте огнем. Но смотрите, не прикончите его ненароком. Мне он нужен живой.

– Понято, шеф. – Пятнадцать секунд тишины. – Он отпирает дверь. – Десять секунд тишины. – Он выходит, руки за голову. Мы его взяли, шеф! Мы его взяли!

– Теперь пошли, – спокойно сказал Лакросс. И уже бежал впереди меня через пути на ту сторону улицы. Я споткнулся и упал, до крови рассадил руку, вскочил и побежал за Лакроссом. С большим трудом мы пробились сквозь плотную толпу зрителей и – о чудо! – на этот раз нога вообще не болела! Полицейские, стоявшие в оцеплении, пропустили нас. Подбегая ко входу в дом, я увидел Русселя, подошедшего с другой стороны. Он кивнул мне, не выпуская из рук автомата. Из дома вышли трое полицейских с автоматами наперевес. За ними шел мужчина в рубашке навыпуск, руки его были связаны за спиной. У него было донельзя истощенное лицо очень темного цвета, усы и черные волосы. Вел он себя, как безумный. Два полицейских не столько вели его, сколько тащили.

– Я хочу жить! Я жить хочу! Псы поганые, не смейте меня убивать! – орал Аргуад, спотыкаясь, как слепой. Глаза у него были воспаленные, из них ручьями лились слезы; он кашлял и задыхался. Видимо, здорово надышался слезоточивым газом. Его втолкнули в полицейскую машину, Руссель вскочил в машину вслед за алжирцем. Водитель дал сигнал и рванул с места прямо на толпу. Люди в ужасе отскакивали в сторону, давая дорогу.

– Там стоит моя машина, – бросил мне Лакросс.

Я опять побежал за ним, задыхаясь и обливаясь потом. Жара в этот день стояла несусветная.

59

Два часа спустя мы все – Руссель, Лакросс, два офицера полиции, я и алжирец – сидели в комнате для допросов Центрального комиссариата. Аргуад сидел на стуле посреди комнаты. Все остальные стояли вокруг него. Врач сделал алжирцу успокаивающий укол и дал какие-то медикаменты для глаз и гортани. Потом ему разрешили полежать в отдельной комнате, пока врач не сказал, что теперь его можно допросить. За это время я попытался дозвониться до Кеслера в отель «Карлтон», но там его не было, и он не оставил информации, где его можно будет найти. Я попросил передать ему, как только он появится, чтобы он связался с Центральным комиссариатом.

Руссель, Лакросс и оба полицейских допрашивали алжирца. Вопросы так и сыпались на Аргуада, не оставляя ему ни минуты передышки. Он все еще был бос, в штанах и рубашке навыпуск, и лицо его подергивалось. Он опять повторил то, что говорил уже раз десять на своем плохом французском с сильным акцентом:

– Я не поверил, что пришли именно полицейские. Потому и стрелял.

– По какой причине?

– Потому что не хотел, чтобы меня самого застрелили.

– Кто?

– Они!

– Кто эти «они»?

Я заметил, что Аргуад уже трясся всем телом. При этом обливался потом, как и мы все. Большой вентилятор крутился под потолком, но в комнате все равно было нечем дышать. Аргуад не ответил. Из его воспаленных глаз опять потекли слезы.

– Отвечай же, сволочь! – заорал на него Руссель.

– Я… Я… не могу, – взвизгнул алжирец, которого звали Юсуф, как я успел узнать. Юсуф Аргуад, управляющий складом, 35 лет, холост.

– Не хочешь говорить!

– Да нет же, нет! Я не могу!

Вопросы и ответы сыпались со скоростью автоматных очередей. Они не давали алжирцу передохнуть, не чувствуя к нему никакой жалости: он опасно ранил их товарища.

– Почему это не можешь? – набросился на него Лакросс.

– Я боюсь… Боюсь… Они меня прикончат, если я что скажу. Наверняка прикончат… Я не мог ни спать, ни есть, никакой жизни не было с тех пор, как взорвалась эта яхта. И потом, особенно, когда убили этого американца. Они мне сказали, будто он говорил о каком-то алжирце из Ла Бокка, с которого все началось.

– Кто тебе это сказал?

– Уже не помню. Кто-то сказал в одном бистро.

– Врешь!

– Я не вру! Я, правда, уже не помню…

– Ясное дело, помнишь!

– Сколько дней и ночей живу в смертном страхе… Я знал, что они придут и убьют меня… Не могут не убить… Просто не могут, собаки… Я уже совсем обезумел…

– Почему обязательно должны тебя убить? – спросил Лакросс. Он схватил алжирца за подбородок и говорил ему прямо в лицо. – Почему, Юсуф? Почему они обязательно должны тебя убить? Ну, отвечай же, дружище…

– Потому что они боятся, что я проболтаюсь. Я бы не проболтался. Точно знаю. Но теперь…

– Теперь ты все расскажешь. Даже если это будет последнее, что ты успеешь сделать, – сказал Руссель. – Тебе так и так конец. Если наш товарищ, которому ты всадил пулю в живот, умрет, тебе останется только молиться. Но и молитва поможет тебе, как мертвому припарки. Тогда наступит твой черед!

– Но я же не хотел… Я же не знал… Он не умрет! – в отчаянии вопил Юсуф. – Я этого не хотел! Не хотел!

– Не хотел, а сделал.

– Если я ничего не скажу, то получу по высшему разряду за того, кому прострелил живот, – сказал Аргуад вдруг совсем тихо и спокойно. – А если что-нибудь скажу, меня кокнут, как пить дать.

– Пока ты за решеткой, никто тебя не убьет, – сказал Руссель.

– А вот и нет! Эти везде достанут! У них везде есть свои люди. Они могут все. Нет ничего, что было бы им не по силам.

– Если ты расскажешь нам, что тебе известно, тебя будут охранять в камере днем и ночью. Да и потом глаз не будем с тебя спускать. Обещаю тебе это. А если ты и дальше будешь держать язык за зубами и не расколешься сейчас же, на месте, мы засадим тебя за решетку и думать о тебе забудем – вот тут-то и впрямь может что-то случиться. В конце концов, в тюрьме хватает арестантов. И у одного из них вполне может оказаться напильничек. Или у двоих – веревочка. И когда ты спишь…

– Прекратите! – завопил алжирец. – Прекратите! Пожалуйста…

– Пожалуйста – вот это уже другой разговор, – сказал Руссель, которому из-за его богатырского роста все время приходилось наклоняться к Юсуфу. – Если ты сейчас же не заговоришь, мы бросим тебя за решетку, и можешь там подыхать. Дошло до тебя? – Алжирец кивнул.

– Итак?

– Я вам все расскажу, – сказал Юсуф Аргуад.