Текст книги "Ответ знает только ветер"

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 48 страниц)

60

Диски магнитофона, стоявшего на письменном столе в комнате для допросов, все время вращались. Аргуад выдавливал, хватая ртом воздух сквозь непрекращающийся кашель:

– Явился тут ко мне один… Никогда его раньше в глаза не видел… И сказал, дескать, знает, что я работаю на станции… Управляющим на складе. И что там у меня и динамит хранится. Для взрывов при горных работах на Эстереле. Мол, динамита у меня горы… И чтобы я достал ему немного динамита. За деньги, ясное дело. За большие деньги…

– Значит, ты дал ему динамит? – спросил Руссель.

– Но он же предложил такую кучу денег. А я беден. И так хотелось сменить эту собачью работу на станции. Уж больно много денег он обещал.

– Сколько?

– Сто тысяч франков. Обещал заплатить, как только я достану динамит. Ну, я и постарался. Дело это трудное. Потому как все ящики заперты и зарегистрированы. Напарник понадобился. Но его сейчас здесь нет. Он давно смылся. Не знаю, где он теперь. Когда мы стащили ящик, я ему дал двадцать тысяч.

– Хорошо. Значит, ты признаешься, что один ящик ты украл.

– С напарником.

– И передал кому надо.

– Да.

– Когда это было?

– Пятого мая. Пятого была пятница, а по пятницам у нас недельная получка. Потому я и запомнил.

– А когда с тобой впервые заговорили об этом?

– Двумя днями раньше, третьего мая. А вы не обманете – меня точно будут охранять в камере?

– Точно, если продолжишь рассказывать. А нет, так нет.

– Но я же рассказываю… Я вам все рассказываю…

– А зачем этому человеку понадобился динамит, ты себе представляешь?

– Понятия не имею.

– Юсуф, не ломай тут перед нами комедию, ладно? – вмешался Лакросс, изменившийся до неузнаваемости малютка Лакросс. В его голосе звучала угроза. – Яхта Хельмана взлетела на воздух. Ты сам об этом сказал. И взлетела потому, что взорвался динамит. Это был твой динамит!

– Нет… Нет…

– Перестань отпираться! Сам знаешь, это был твой динамит! От него сработала адская машина! А ее – тоже ты им достал?

– Нет!

– Ну, части для нее?

– Нет! Нет!

– Такая красивенькая, маленькая адская машинка – разве не твоих рук дело?

– Нет, клянусь, я только достал им динамит!

– Еще имеешь наглость клясться!

– Но это чистая правда! Почему бы мне не сказать вам всю правду – в моем-то положении?

– Потому что ты подлец и мерзавец, вор и преступник, а сейчас от страху просто в штаны наложил.

– Вот-вот! Именно поэтому я вам все скажу, всю правду скажу, господин комиссар!

– Ну, ладно. Значит, ты только дал им динамит.

– Только динамит, кля…

– Заткнись. И получил бабки за это дело.

– Получил, что правда, то правда.

– Значит, адскую машину состряпал кто-то другой?

– Значит, другой.

– Так. А теперь скажи-ка нам, как звали того парня, который купил у тебя динамит.

– Не знаю.

– Ясное дело – он не знает!

– Но я в самом деле не знаю! А вы как думали? Он что – будет еще сообщать мне, как его зовут?

Зазвонил телефон.

Лакросс взял трубку и назвался. Проронив всего несколько слов, он положил трубку. На лице его читалось некоторое облегчение.

– Звонили из больницы. Операция прошла успешно. Если не возникнет осложнений, парень выкарабкается.

Аргуад рухнул на колени.

– Благодарю тебя, Аллах, благодарю тебя! – вопил он вне себя от радости.

– Ладно, кончай! – Лакросс рывком поставил алжирца на ноги. Тот тут же мешком осел на стул. – Кончай ломать комедию! Везет тебе, дураку, сволочь!

– Он выживет… Он выживет, – бормотал алжирец. – Я не убил его, я не убийца…

– Кончай, слышишь? Сию минуту прекрати! Разговор с тобой еще не кончен. Раз уж ты не знаешь, как того парня звали, скажи хоть, как он выглядел.

Аргуад сказал, трясясь от страха:

– А это был вовсе не парень, а женщина.

– Женщина?

– Да! Да! Приходила ко мне женщина!

– И ты, ясное дело, тоже не знаешь, как ее звали.

– Ясно, не знаю.

– Тогда опиши ее. Давай, выкладывай! Как она выглядела?

– Трудно сказать. Мы ведь встречались с ней ночью. Знаю только, что она не из здешних.

– Не из здешних? Откуда ты знаешь?

– Она говорит по-французски с сильным акцентом. Я сразу подумал, что она не француженка.

– А кто же?

– Она итальянка. У меня есть друзья в Италии, они говорят, как она. Может, она из Милана или из Генуи. И еще… Она очень высокая и сильная, куда сильнее меня… Я говорю вам правду, истинную правду! Она была сильная и крепкая, как парень – и при этом…

– Что «и при этом», – прошептал Руссель.

– При этом… Странное дело… Разговаривая с ней, я невольно вспоминал свою матушку…

– С чего бы это?

– Потому что… Ну, в общем, эта женщина говорила со мной как мать, в ней было что-то такое материнское, понимаете?

61

На двух машинах мы помчались с бешеной скоростью по городу.

Пешеходы разбегались во все стороны. Машины жались к обочине. Мы пролетали на красный свет. Я сидел рядом с Русселем. Лакросс – рядом с водителем. Наша машина ехала первой. Вторая была битком набита офицерами уголовной полиции. Мы пронеслись по тихим улицам аристократического квартала Валлерг и подъехали к владениям семейства Хельман, окруженным высокой каменной оградой, наверху усиленной стальными шипами и колючей проволокой. А вот и большие ворота для въезда в парк. Обе машины затормозили так резко, что шины взвизгнули. Привратник, с которым я уже был знаком, вышел из сторожки. На нем и в этот раз была белая ливрея с латунными пуговицами и золотыми лампасами. Водитель нашей машины посигналил.

Привратник сделал ему знак выйти из машины.

– Он вообще никакие машины не пропускает, – сказал я.

– Ну, да, конечно, я и забыл, – мрачно буркнул Лакросс. – Минуточку. – Он выскочил из машины, подбежал к воротам, показал привратнику служебное удостоверение и наорал на него. Я не мог расслышать, что именно он кричал, но, видимо, нагнал на того такого страху, что он распахнул створки ворот. Лакросс вернулся к машине и плюхнулся на сиденье. – Дурак набитый, – выдохнул он.

Водитель вновь тронулся. Вторая машина двинулась вслед за нами. Мы неслись по парку мимо пальм, кипарисов и оливковых деревьев, мы пролетали сквозь туннели, образованные кронами старых деревьев. Я вновь увидел каменные скамьи и каменных ангелочков, а также плавательный бассейн, в котором не было воды. А вот уже и цветники перед пандусом, ведущим к дверям дома. Как и в прошлый раз среди цветов вращались разбрызгиватели, образуя вокруг себя радужные кольца на фоне ослепительного солнечного света.

Наши машины, скрежеща по гравию, затормозили перед входом в дом. Пробежав мимо колонн портика, мы дернули ручку двери. Дверь оказалась заперта. На ней висело тяжелое металлическое кольцо. Лакросс принялся стучать им по двери. И уже спустя несколько секунд появился другой слуга, тоже в белой ливрее.

– Полиция! – рявкнул Лакросс.

– Привратник позвонил и предупредил, – промямлил слуга. – Но… что все это значит? Здесь нельзя так шуметь, господа. Мадам очень плохо себя чувствует… ей очень худо…

– Где она?

– В своей комнате, в постели…

– Проводите нас к ней!

– Но я не имею права… Меня выставят на улицу…

– Никто вас не выставит. Ну, быстро, пошли! – заорал на него Лакросс. И вот мы уже в вестибюле. Я успел заметить, что полицейские выскочили из второй машины и побежали вокруг дома. Лишь один из них последовал за нами. Из разных дверей, выходивших в вестибюль, на нас глядели любопытные лица слуг.

– Вверх по лестнице! – скомандовал Лакросс. И мы помчались наверх мимо полотен Рубенса, Боттичелли, Эль Греко, Вермеера Делфтского и огромных гобеленов на стенах. Я вновь вдохнул аромат множества цветов, находившихся в доме. В нишах стояли, подсвеченные снизу, фигурки из слоновой кости. Мы пробежали из конца в конец весь коридор второго этажа, в который выходило множество дверей и который дважды пересекали по три ступеньки – один раз вверх, другой вниз. Слуга в полной растерянности постучал в знакомую мне дверь гостиной.

Открыла горничная, которую я в тот раз не видел.

– Эти господа… – начал слуга, по Лакросс просто отодвинул его в сторону. – Где мадам? В своей комнате? – Он бегом направился к двери в спальню и уже почти достиг ее, как она вдруг открылась. Словно страшный призрак из сна наяву на ее пороге стояла Бриллиантовая Хильда. Она накинула на плечи розовый вышитый халат. Парик на этот раз немного съехал на лоб, лицо было белым и гладким. Но вместо изумрудов на ней было старинное алмазное ожерелье, перстень с огромным бриллиантом в центре и еще одно кольцо – с большой жемчужиной и двумя еще более крупными бриллиантами. За ушами была видна пожелтевшая и сморщенная, похожая на пергамент кожа, – так бывает, когда при косметической подтяжке кожи лица все лишнее оттягивают за уши и зашивают. Розовый халат хорошо вязался по цвету с покрасневшими от бешенства глазами Хильды, которыми она нас разглядывала.

– Как я должна понимать это? Эту наглость, переходящую все мыслимые границы? Инспектор Лакросс, вы будете уволены сегодня же, можете быть уверены! Как и вы, господин Лукас. Я сейчас же позвоню в Дюссельдорф!

– Я полагал, что моя задача – искать для вас убийц вашего брата, – заметил я.

– Молчали бы уж, тупица несчастный! – рявкнула она. И переключилась на великана Русселя. – А вас, мсье, вас я…

– Ничего вы со мною не сделаете, – спокойно промолвил тот. – Разве что прекратите скандалить. Мы явились сюда не без причины. Мадам, вы плохо себя чувствуете?

– Вы же сами видите. – Бриллиантовая Хильда покачнулась. В самом деле она с трудом держалась на ногах или только прикидывалась, я не мог понять. – Мне совсем худо.

– А где же ваша медсестра?

– Анна?

– Да, Анна. Где она?

– Не знаю.

– Как это может быть?

– После завтрака я еще раз уснула. Вы меня только что разбудили. Утром я Анну видела. А сейчас она, вероятно, в своей комнате. Ведь я просыпаюсь в семь часов. А сейчас три.

Лакросс спросил горничную:

– Где комната сестры милосердия?

– На третьем этаже, мсье…

– Проводите нас туда.

– Вы этого не сделаете! – завизжала Бриллиантовая Хильда. – Разве у вас есть ордер на обыск дома?

– Нет, – спокойно ответил Лакросс. – И нам на это плевать. А ну, делайте, что вам велел комиссар полиции, иначе нарветесь на неприятности, – сказал он горничной. Та все еще колебалась и растерянно смотрела на Хильду.

– Хорошо, проходите вперед, – сказала та голосом, дрожащим от злости. – Но я пойду с вами.

– Мне казалось, что вы себя очень плохо чувствуете, – ввернул я.

– Знаете что, господин Лукас? – В голосе ее вдруг зазвучали интонации рыночной торговки. – Не суйте нос, куда не надо! Ну, пошли, ведите меня! – Она взяла меня под руку, и мы все пошли по коридору до мраморной лестницы, которая вела на третий этаж. Здесь коридор был ниже, да и двери комнат, выходивших в него, были не такие высокие.

– Вот ее комната, – сказала горничная.

Руссель постучал.

– Мадам Анна!

Никакого ответа.

– Мадам Анна, пожалуйста, откройте! Это полиция!

Ни звука.

– Могла она удрать? – шепотом спросил я у Лакросса.

– Но дом оцеплен. Если она еще была здесь, когда мы подъехали, она и сейчас в доме. Жюль!

Полицейский, вошедший в дом вместе с нами, выдвинулся вперед и подергал ручку двери.

– Заперто, – сказал он, нагнулся и заглянул в замочную скважину. – Но ключа изнутри нет.

– Взломайте дверь! – приказал Лакросс.

– Неслыханно! – завопила Бриллиантовая Хильда.

– Спокойно, – проронил Лакросс, малютка Лакросс, который некогда испытывал такой страх перед властными и богатыми, а теперь, видимо, вообще никого не боялся.

Полицейский – здоровенный детина – навалился всей тяжестью на дверь, потом с разбегу еще и еще раз. На третий раз дверь распахнулась, и полицейский влетел в комнату. Мы быстро последовали за ним. Комната была большая и обставлена старинной мебелью. Окна в ней были полукруглые и располагались у самого пола. Бриллиантовая Хильда, едва шагнув в комнату, издала душераздирающий крик и повалилась. Я вовремя подскочил к ней и успел ее подхватить. Она была без сознания – или только изображала обморок, но делала это блестяще. Тяжелое тело оттянуло мне руки, и я опустил ее на пол…

– Черт побери, – сказал Лакросс.

Поперек широкой кровати лежала медицинская сестра Анна из Милана; высокая, крепкая и при этом по-матерински мягкая женщина. Она тоже была вся в белом, но белое частично окрасилось красным. Голова как-то странно была повернута вбок, взгляд устремлен в потолок, а рот широко открыт. Рукоятка большого кинжала торчала из ее груди слева, где сердце.

62

Спустя полчаса на место прибыли эксперты из отдела убийств. С ними приехали доктор Вернон и налоговый инспектор Кеслер. Кеслер некоторое время назад позвонил в свой отель и поинтересовался, не просили ли ему что-нибудь передать. А в Центральном комиссариате, с которым он тут же связался, ему велели приехать сюда. Кеслера передернуло, когда он увидел тело мертвой медсестры.

– Кто мог это сделать?

Лакросс уже успел проинформировать его о событиях этого утра. И теперь ответил:

– Тот, кто хотел, чтобы она навеки умолкла, прежде чем ее смогут заставить говорить – теперь, когда и алжирец заговорил.

– Но как мог убийца узнать, что алжирец заговорил?

– Он мог это предположить. Мог видеть облаву на станции. Потом мы еще устроили алжирцу допрос. Так что времени у него было достаточно, – сказал я.

– Этот алжирец, – в раздумье протянул Кеслер. – Я все утро провел с Малкольмом Торвеллом на площадке для гольфа и выжал из него все дочиста о его деловых отношениях с Килвудом, о деловых связях всех этих воротил. Говорили мы и о том, как Килвуд завопил об алжирце из Ла Бокка, и Торвелл сказал, что это пьяный бред, такого алжирца просто нет на белом свете. Боже милостивый, а он, оказывается, есть. И пьянчужка Килвуд сказал правду.

– Разумеется, он сказал правду, – сердито буркнул Лакросс. – Потому его и прикончили. Кто-то испугался, что он выболтает еще больше. То есть по той же самой причине, по которой теперь убили медсестру.

А эксперты в это время расхаживали по комнате; они сфотографировали тело убитой и теперь посыпали графитовой пудрой мебель: искали отпечатки пальцев. Трупом они уже не занимались, за него некоторое время назад принялся доктор Вернон.

– Видит Бог, я вовсе не хочу вас торопить, доктор, – сказал Лакросс, – но, может быть, вы уже хотя бы приблизительно представляете себе, когда это произошло?

– Разумеется, нет, дитя мое, – ответил доктор и хихикнул.

– Ну хотя бы приблизительно.

– Трупное окоченение уже началось. Который сейчас час? Шестнадцать тридцать. Трупное окоченение несмотря на жару. Но в доме кондиционеры. Ну, ладно уж, дети мои, только из моей симпатии к вам и без гарантии. Эту женщину закололи не раньше десяти часов и не позже двенадцати.

– Вот видите, времени было более чем достаточно, – сказал Лакросс Кеслеру.

Тут вмешался я:

– Но ее комната была заперта. И ключа мы так и не нашли.

– Значит, убийца прихватил его с собой. Это могла быть и женщина. В этом деле, как я теперь вижу, все возможно, – заметил Руссель.

– Прекрасно. Но как убийца вообще мог проникнуть в дом? Особенно в такой, как этот? – спросил я.

– Этого я не знаю, – признался Руссель. – А может, он уже был в доме.

– Кто-то из слуг? – спросил Кеслер.

– Может, и так. А может, и Бриллиантовая Хильда.

– Ну, зачем же… – начал было я, но тут же осекся.

– Вот именно, – продолжил мою мысль Лакросс и энергично кивнул. – Сейчас вы задались вопросом: «А почему, собственно, этого не могла сделать Хильда?» Верно? Вот видите. Почему, в самом деле, убийцей не могла быть она? Ходить она в состоянии, мы в этом убедились, не так уж она и больна. Да и кинжал, как мы теперь знаем, был взят здесь же, в доме.

Полицейские уже установили, что орудие убийства раньше находилось в красивых старинных кованых ножнах, висевших на стене в пролете лестницы.

– А как обстоит дело с отпечатками пальцев? – спросил Руссель одного эксперта-криминалиста.

Тот только пожал плечами.

– Естественно, очень много отпечатков – самой убитой, и куча всяких других. Могут быть и горничных, и слуг или еще кого-то из живущих в этом доме. Придется все проверить.

– Черт побери, – буркнул Лакросс. – Чует мое сердце – будет та же самая тягомотина, что в случае с Килвудом.

В комнату вошел тот слуга, что впустил нас в дом.

– Прошу прощения, господа. Но мадам очень плохо. Она послала меня спросить, не согласится ли ваш доктор ее осмотреть. Ее личный врач сможет приехать только через полчаса.

– Конечно, дети мои, конечно, я готов, – радостно каркнул доктор Вернон. – Добрый дядя доктор сейчас придет. Господа, я тут же вернусь. – И он шагнул к двери.

– Мсье Лукаса тоже просят придти к мадам, – добавил слуга.

– Меня? – озадаченно переспросил я.

– Мадам настоятельно просила об этом.

Мы вдвоем спустились этажом ниже. Бриллиантовая Хильда возлежала на своей необъятной кровати в стиле рококо и беспокойно вертела головой. Так же беспокойно бегали по одеялу ее пальцы. Воздух в спальне был насыщен дурманящим ароматом множества цветов – их и тут хватало. Пока доктор обследовал Бриллиантовую Хильду, я смотрел сквозь щели в опущенных жалюзи на цветники внизу в парке и вспоминал свой отъезд после первого посещения этого дома. Зееберг проводил меня тогда к странному джипу, а я обернулся и окинул взглядом фасад дома. При этом обратил внимание на одно окно – очевидно, это было то самое, перед которым я сейчас стоял, – к стеклам которого прижались два лица – Хильды и ее медсестры Анны. Они приподняли занавеску и мгновенно опустили ее, как только почувствовали, что их заметили. Никогда еще не видел я на человеческих лицах выражения такого смертельного страха. Чего боится Бриллиантовая Хильда, подумал я тогда. И чего боялась медсестра? Разве Бриллиантовой Хильде теперь тоже грозит опасность? Видимо, грозит, раз они обе чего-то страшно боятся. Это было ошибкой с моей стороны. Смертельная опасность, как оказалось, грозила лишь одной из них. Но мог ли я быть в этом уверен?

Я услышал голос доктора и обернулся.

– …все в порядке, это всего лишь шок. Уважаемый коллега оставил вам тут прекрасные успокаивающие таблетки. Примите еще до его приезда две таблетки – на мою ответственность. – Поддерживая голову Хильды, он поднес к ее губам стакан воды, и она отпила глоток, чтобы легче проглотить таблетки. – Ну вот, а теперь уже через несколько минут вы заметите, что состояние ваше улучшилось, мадам.

– За что убили Анну? – прошептала Бриллиантовая Хильда. В постели на ней опять была та вязаная кофточка поверх ночной рубашки. И драгоценности.

– Этого мы покамест не знаем. А вы? Вы кого-нибудь подозреваете?

Она покачала головой.

– Мне необходимо вернуться наверх.

– Но господин Лукас пусть останется. Только на минуту. – Она просительно поглядела на доктора.

– Как вам будет угодно. Но долго говорить вам не следует. – Вернон направился к двери, бросив мне на ходу: «Пять минут».

Когда мы остались одни, Хильда жестом предложила мне подойти поближе и прошептала:

– Два миллиона.

– Что?

– Два миллиона марок. – Она цепко держала меня за пуговицу рубашки. – Я вам заплачу, если вы их всех выведете на чистую воду. – Она опять за свое.

– Да, фрау Хельман, конечно, – сказал я.

– Вы видите, я была права. Эти люди не останавливаются ни перед чем. Мой брат. Потом Килвуд. Теперь Анна. А завтра я… Я боюсь! Боюсь! – Она не отпускала мою пуговицу. Я еле высвободился.

– Я делаю все, что в моих силах. Полиция тоже.

– Полиция! Да она вообще палец о палец не ударит! Она ничего не умеет! Вы, господин Лукас, вы – единственный, кто что-то умеет! Умоляю вас, сделайте то, о чем я вас прошу, пока не поздно! Хотите получить эту сумму сейчас? Наличными или чеком?

– Я скоро у вас появлюсь, – сказал я. – Очень скоро. Мне нужно сначала переговорить с вашим исполнительным директором.

– С Зеебергом?

– Да. Где он сейчас?

– Сегодня утром он улетел во Франкфурт. Срочно понадобился в банке. Получил разрешение полиции покинуть Канны. Вернется через несколько дней. А что вам нужно от Зееберга?

– Это я скажу ему лично.

– Хорошо. Хорошо. И вы поможете мне, да? Вы схватите их и отдадите в руки правосудия? И позаботитесь о том, чтобы они все исчезли с лица земли – все-все-все!

– Конечно, фрау Хельман, – кивнул я.

От густого аромата цветов меня начало мутить. Как только она спит в этой комнате?

63

С Русселем и Лакроссом, которым теперь предстояло заняться рутинным расследованием этого нового убийства, я договорился, что буду звонить им каждые три часа. А вообще меня можно будет найти у мадам Дельпьер. Последнее я сообщил Лакроссу на ухо, и он только кивнул. Полицейская машина доставила меня в «Мажестик». Я отправил Густаву Бранденбургу две длинные кодированные телеграммы. В одной я сообщал об убийстве медсестры Анны Галина. Во второй просил срочно проверить, действительно ли Зееберг находился во Франкфурте, был ли он в банке или все еще находится в городе, каким рейсом он прилетел, а также – когда собирается вернуться в Канны. Ведь Густав столько раз хвастался, что может запросто подкупить множество людей. Вот пусть и докажет! Телеграммы я пометил словом «срочная», потом переоделся в своем номере и позвонил Анжеле. Вместо нее трубку взяла Альфонсина Пети, миниатюрная домработница, которая однажды обещала заключить меня в свое сердце.

– Мсье, мадам очень долго ждала вашего звонка. А сейчас вышла. Минут десять назад.

– Куда она направилась?

– Мне поручено сказать, что в церковь, – если вы позвоните, – ответила Альфонсина.

– Спасибо, – сказал я.

Когда я положил трубку, меня пронзила острая, совершенно неожиданная боль в левой стороне груди. Я скорчился. Но боль тут же прошла.