Текст книги "Ответ знает только ветер"

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 48 страниц)

16

В этот день на мне были белые брюки и белая рубашка навыпуск, белые босоножки без задников и кожаная сумка, подаренная Анжелой. Я медленно шел от Старой Гавани вниз по «Круазет» мимо отелей, пока не дошел до белого магазинчика – филиала парижской ювелирной фирмы «Ван Клиф и Арпельс». Я еще вчера, выиграв большую сумму в казино, сразу решил, на что я потрачу эти деньги.

Магазин ван Клифа был небольшой, но в нем был кондиционер, а уж обставлен он был с удивительным вкусом. Навстречу мне тут же вышел молодой человек – намного моложе меня – в белых брюках с поясом из крокодиловой кожи, голубой рубашке и голубых босоножках без задников. Он был очень хорош собой, а улыбка у него была настолько заразительна, что невозможно было удержаться и не ответить ему улыбкой. Такого обаятельного мужчину я просто никогда еще не встречал.

Я сказал ему, что обратил внимание на пару бриллиантовых сережек в витрине. Он вышел вместе со мной из лавки, и я указал ему те, которыми любовалась Анжела, когда мы шли обедать к «Феликсу».

– Вот эти, – сказал я.

Он кивнул, мы вернулись в лавку, и он вынул серьги из витрины. Потом мы представились друг другу. Он был директором местного филиала парижской фирмы «Ван Клиф и Арпельс» и звали его Жан Кемар. Из комнатки в глубине лавки вышла светловолосая женщина. Кемар представил меня ей. Мадам Кемар была так же обаятельна и любезна, как ее супруг. Звали ее Моник.

– Послушайте, мсье Кемар, – сказал я. – Мне бы хотелось знать, не интересовалась ли уже этими серьгами некая дама.

– А если я не имею права вам об этом сообщать, – засмеялся он.

– Имеете, имеете, – успокоил я его. – Эта дама – мадам Дельпьер.

– О, мадам Дельпьер! – Значит, ее и здесь знали. Ничего удивительного, подумал я. Весьма возможно, что она именно здесь покупала свои драгоценности или хотя бы часть из них. – Да мсье, мадам Дельпьер однажды вошла к нам и попросила показать ей эти серьги. Они ей чрезвычайно понравились.

– Знаю, – подтвердил я.

– Это те самые серьги – я хочу сказать, та же модель, – какие носила Мартина Кароль, покойная киноактриса, – сказала мадам Кемар.

– Сколько они стоят? – спросил я.

Кемар заглянул в каталог.

– Сто пятнадцать тысяч франков, мсье Лукас.

– Вы иностранец. Если вы вывезете эти серьги из страны и заполните на них декларацию, вы сэкономите на пошлине, а мы сможем продать вам их на двадцать процентов дешевле, – сказала мадам Кемар.

– Я не вывезу их из страны, – сказал я, и голова моя немного закружилась при мысли, какую кучу денег я собираюсь отдать за эти серьги. Но разве эти деньги не подарила мне рулетка? И разве я не выиграл их только потому, что поставил на наше счастливое число – 13?

– Все в порядке, – сказал я.

– Разумеется, вы получите сертификат качества камней и точное описание изделия с фотографией его для страховки. Куда прикажете все это послать?

– В «Мажестик». А серьги я хотел бы взять сейчас же.

Мадам Кемар пошла за коробочкой, чтобы упаковать серьги. А я открыл кожаную сумку и отсчитал Кемару сто пятнадцать тысяч франков. От выигрыша у меня осталось всего сто девятнадцать тысяч. Кемар пересчитал пятисотфранковые банкноты, по десять штук сцепленные тоненькой скрепкой. Мадам Кемар вернулась и протянула мне коробочку. Она была завернута в синюю бумагу, усеянную золотыми звездочками, и запечатана печатью фирмы. Я спрятал коробочку в сумку.

– Мне будет трудно заявить мадам Дельпьер, что серьги уже проданы, – сказал Кемар.

– Я купил их, чтобы ей подарить, – сказал я и подумал – слишком поздно! – что этими словами, вероятно, компрометирую ее.

– Разумеется, я сразу это понял, мсье Лукас. Простите мне мою неловкую шутку, – сказал Кемар.

– Своим подарком вы доставите мадам Дельпьер огромную радость, – сказала его жена.

– Очень бы этого хотелось.

– Благодарим вас за покупку, мсье, – сказал мне на прощанье Кемар, вместе с женой провожая меня до дверей лавки.

– Благодарите здешнее казино, – отшутился я.

На улице все пережитое показалось мне абсолютно нереальным. Напротив «Феликса» я увидел юного художника, почти мальчика, который развешивал свои картины между пальмами. Это был тот самый молодой человек, которому постоянно не везло. Я подошел к нему и дал ему пятьсот франков. Он решил, что я не в своем уме и отказался взять деньги, поскольку я отказался, в свою очередь, купить одну из его картин.

– Да уж возьмите, чего там, – уговаривал я. – Вы сегодня завтракали?

Он смущенно помотал головой.

– Тогда отправляйтесь побыстрее завтракать. Есть необходимо. Хотя бы несколько дней поешьте как следует. На пустой желудок не дождешься везенья.

– Благодарю вас, мсье, – пробормотал юноша. – Такого со мной еще никогда не случалось.

– Со мной тоже, – многозначительно поддакнул я.

Взглянув на море, я заметил, что американские эсминцы за ночь снялись с якоря и ушли.

17

Хосе Саргантана заговорил со мной по-немецки – стишками, выученными еще в школе: – «Но если злобный носорог в тебя нацелит острый рог – преодолей свою боязнь, скорей на дерево залазь». Что знал – то и помню. Это Вильгельм Буш. Всегда мне очень нравился.

– И теперь вы хотите скорей на дерево залезть, – сказал я.

– Да, – согласился тот, опять переходя на французский, – хочу. Терпеть не могу бояться.

Было девять часов сорок пять минут, я находился в огромном кабинете аргентинского магната по производству мясных консервов в его квартире в резиденции «Бельвю» на улице Генерала де Голля в квартале ле Перьер. Это был один из самых красивых, дорогих и изысканных кварталов города. Резиденция «Бельвю» была окружена громадным парком, полным пальм, кипарисов и пиний, и имела несколько больших бассейнов для плавания. Эта резиденция была, пожалуй, самой крупной в городе. Простоватый на вид мужичок, всегда напоминавший мне гаучо и, казалось, еще вчера пасший огромные стада коров на просторных равнинах своей родины, уже давно работал, когда я к нему явился. Дверь мне открыл слуга, который препоручил меня секретарю, а тот попросил немного обождать в гостиной. Саргантана тут же появился из соседней комнаты. В открытую дверь я увидел зал, в котором за письменными столами сидело пятеро девушек – они строчили на машинках, говорили по телефону или обслуживали телеграфные аппараты.

– А у вас тут целая контора, – изумился я.

– Две. За этой комнатой – еще одна. С семью секретаршами. У меня везде конторы. Я должен повсюду иметь возможность работать и находиться на связи. Пойдемте, я покажу вам наше здешнее пристанище. Не все, супруга еще спит. Ей требуется продолжительный сон. – Человек с потемневшим от солнца лицом и пронзительными глазами-пуговками, которые он то и дело щурил, повел меня по квартире. По словам Саргантана, шагавшего босиком, в штанах и рубашке навыпуск, это были три квартиры, расположенные на двух этажах. Он купил все три и перестроил в одну.

– В каждой квартире было девять комнат. И стоила каждая сто семьдесят тысяч долларов. Я предпочитаю считать в долларах. И заплатил в долларах. (Легко себе представить, подумалось мне). Это была минимальная сумма, которую мне пришлось здесь выложить. Поскольку квартира теперь двухэтажная, я был вынужден строить внутренние лестницы и собственный лифт прямо в квартиру, а также сломать стены и встроить колонны и другие опоры, чтобы получились парадные залы требуемой площади. – Он провел меня через несколько таких залов. Библиотека и залы для приемов, где можно было устраивать торжественные обеды и ужины, были в десять-пятнадцать раз больше обычных комнат такого назначения в обычных квартирах. То, что у состоятельных горожан считалось бы пригодным для гостиной, у Саргантана служило гардеробной со стенными шкафами и зеркалами. – Все полы облицованы каррарским мрамором, – гордо заявил хозяин дома, – как и стены в ванных комнатах и сами ванны. – Он показал мне одну из таких комнат. Нормальные краны и арматура были заменены золотыми. В остальном все было обставлено с несомненным вкусом – старинная мебель и драгоценные ковры ручной работы.

А окна были во всю стену – трех метров в высоту и до пятнадцати в длину. Само собой, повсюду стояли кондиционеры. Все помещения для приемов и работы размещались в двух нижних квартирах, а личные апартаменты – на втором этаже, где еще спала крепким сном Мария Саргантана. Все окна квартиры выходили на море.

– Сколько же всего комнат в вашей квартире? – спросил я.

– Двадцать две, – ответил он гордо, как ребенок, показывающий кому-то особенно красивую игрушку. – Знаете ли, мне нужно много места. В Буэнос-Айресе наша вилла насчитывает тридцать две комнаты. А теперь пойдемте-ка в мой кабинет.

Его кабинет располагался позади двух комнат с секретаршами и был полностью выдержан в темно-зеленых тонах. С темно-зеленым прекрасно гармонировала темно-коричневая старинная мебель. Огромный письменный стол был пуст. На нем возвышался один-единственный телефонный аппарат, правда, многофункциональный. Когда я вошел, с кресла, стоявшего перед письменным столом, поднялся посетитель. Он был высокого роста, волосы его были светлые и жидкие, а на лбу слева виднелся шрам. Это был «ищейка» Отто Кеслер.

18

– Какой приятный сюрприз! – воскликнул я.

– Я тоже весьма рад. – Кеслер был начисто лишен чувства юмора. – Я бы вам позвонил и спросил, удалось ли вам узнать что-нибудь новое. Тогда мы бы условились о встрече.

– Будьте добры отставить здесь разговоры на тему ваших расследований, – резко оборвал нас хозяин дома. Он уселся за письменный стол под картиной Моне, знакомой мне по художественным альбомам. – Я попросил господина Кеслера тоже пожаловать ко мне нынче утром, поскольку уже имел с ним дело. То, что я собираюсь вам сообщить, представляет интерес для вас обоих.

– Сегодня я приглашен на яхту мсье Трабо, – сообщил я Кеслеру. – Но у Лакросса я уже побывал. Так что он знает все, что мне удалось установить.

– Тогда я потом к нему заеду, – сказал Кеслер. Вид у него был какой-то отсутствующий, рассеянный. – Большую часть сведений о фирме «Куд» в Шварцвальде и о махинациях с английским фунтом мистера Килвуда и господина Хельмана, короче, все, что я доложил в Дюссельдорфе, я получил от сеньора Саргантана. Разумеется, все эти сведения я скрупулезно перепроверил – у меня нет оснований не доверять вам, сеньор Саргантана, но я просто обязан был это сделать.

– Само собой. Да ведь я и дал вам только общие наметки, – сказал аргентинец.

– Кстати, вчера вечером Килвуд опять нализался как свинья.

– Да, в казино… – начал я, и Кеслер кивнул.

– Я уже слышал об этом. Один из полицейских со мной в дружеских отношениях. Отвратительная была сцена. Кто доставил Килвуда домой?

– Фабиани и Тенедос, – ответил аргентинец. – Но если вы полагаете, что Килвуд устроил сцену лишь вечером, то вы заблуждаетесь. Он явился сюда, когда мы с Марией еще только собирались к Трабо, и уже был пьян в стельку. Мол, ему срочно надо поговорить со мной. Мол, знает меня лучше, чем остальных. И не может больше носить это в душе.

– Что «это»? – перебил я.

– Свою вину, страшную вину, тяжким грузом висящую на нем.

– Вину в чем?

– В смерти Хельмана, – сказал Хосе Саргантана. После чего процитировал тот стишок о носороге.

19

– И теперь вы хотите скорей на дерево залезть, – сказал я.

– Да, – сказал Хосе Саргантана. – Хочу. Терпеть не могу бояться. – Он повернулся к Кеслеру. – Я сообщил вам свои предположения – вы их проверили и нашли правильными. Я сообщил вам также, что Килвуд – пьяница со стажем. Но то, что он учинил в последние дни, уже нельзя назвать пьянством, даже алкоголизмом нельзя. Да вы и сами вчера имели возможность его лицезреть, – эти слова были обращены уже ко мне. Я кивнул. – Попробуйте поднести горящую спичку к его рту – она полыхнет пламенем. – Саргантана потер подбородок. – Не так-то просто теперь будет залезть на дерево, – сказал он. – Потому что в любом случае разразится скандал. А мы с Килвудом не только друзья, но и компаньоны. До сего дня. И правда в любом случае выплывет наружу. Килвуд сейчас жаждет исповедаться. И вчера еще, когда приехал ко мне, хотел излить душу. Сперва хотел прямо ехать в полицию. Я его еле удержал.

– А почему?

– Я же вам сказал, что я хочу на дерево залезть, если злобный носорог – читай: закон, справедливость, в общем, называйте, как хотите – в меня нацелит острый рог. И я решил, что лучше передам все, что узнал от Килвуда, вам. Мне не хочется вступать в прямой контакт с полицией. Это для… Для человека… – Он вконец смешался и впервые вызвал у меня какую-то симпатию. – Человеку моего положения, попавшему в такую историю, нужны друзья или посредники, которые бы отодвинули его на задний план. Мне необходимо оставаться на заднем плане, насколько это вообще возможно. Вы обсудите с французской полицией, что делать дальше. Можете спокойно сказать, что я попросил вас посредничать. Начальство этого мсье Лакросса наверняка проявит понимание. В настоящее время между моими заводами и Францией осуществляется грандиозная сделка. Франция хочет инвестировать в Аргентине. Нужно ли продолжать?

Мы с Кеслером дружно мотнули головой. Я подумал: «Вот, значит, как делаются такие дела в этих кругах». Кеслер же ничему не удивлялся, – видимо, привык.

– Ну, так что же? – спросил он.

– Ну, Килвуд явился сюда пьяный и лил тут слезы. Я привел его в эту комнату. А он хотел во всем признаться, непременно признаться! И придумал прелестный номер: устроить международную пресс-конференцию! Это уж совсем не в моем вкусе. Мне кажется, такое никому не пришлось бы по вкусу, даже вашему министерству, господин Кеслер.

Тот только мотнул головой. На нем был тропический костюм цвета хаки и сандалии.

– Так что же поведал вам Килвуд? – спросил я.

Саргантана нажал на кнопку в торце стола. Один из ящиков с магнитофоном внутри выдвинулся вверх. Из другого ящика Саргантана вынул несколько листов машинописи – оригинал и копию рукописи – и протянул их нам.

– Чтобы его как-то утихомирить, я сказал Килвуду, чтобы он наговорил свою исповедь на пленку. А потом уже сам переписал это на машинке. Извините меня за опечатки, но ведь я не мог поручить эту работу секретарше. И он подписал оригинал и копию, – после того, как я пообещал ему передать то и другое в полицию.

– Почему он сам не явился в полицию с повинной? – спросил я.

– Потому что смелости не хватило. Он хотел признаться и потом наложить на себя руки, – сказал Саргантана. – Уверяю вас, у него начинается белая горячка. Во всяком случае, именно он вчера вечером говорил здесь, в этой комнате. Можете одновременно следить по тексту. – И Саргантана включил магнитофон.

20

– Это говорит… Джон Килвуд. И то, что я скажу… это… это признание. Клянусь, что это я довел до самоубийства Хосе Саргантана… Чушь… Герберта Хельмана…

Крутились диски магнитофона. Звучал испитой голос Килвуда. Мы с Кеслером следили за ним по тексту. Снаружи, за окном, парк переливался всеми красками, какие только могут быть у цветущих растений, а с темно-синего неба солнце заливало светом темно-синее море.

– Я много лет… работал… э-э-э… с Хельманом, да-а… Он был моим банкиром… В Германии у нас была фирма «Куд»… Ну, все шло хорошо, много лет, все наши спекуляции… – Далее следовало детальное описание тех сделок, о которых Кеслер рассказывал в Дюссельдорфе. Это длилось довольно долго и заняло много места в машинописном тексте. Наконец: – …потом произошла эта история с британским фунтом… Я перевел в банк Хельмана большие суммы в фунтах и поручил ему выдавать еще и кредиты в фунтах… все вместе составило… составило…

Бормотание.

Голос Саргантана, резко:

– Возьмите себя в руки, Джон!

Голос Килвуда, опять более разборчиво:

– Составило… пятьсот миллионов марок… У меня был великолепный план… И он бы исполнился, если бы не безумные поступки Хельмана… Тут уж все, конечно, пошло прахом… Хельман приехал сюда, хотел, чтобы я дал ему coverage… Он потерял на этом деле сорок миллионов… Сам виноват!

– Все это я вам уже изложил как свое предположение, – быстро бросил Кеслеру Саргантана. Тот только кивнул.

– Он требовал coverage… Покрыть те восемь процентов потерь, которые ему пришлось понести… Я не мог ему помочь… У меня не было свободных денег… Все инвестировано в данное время… Нет, это неправда! Я… Это неправда… – Рыдания, несколько минут. Диски вращались. Солнце сияло. В саду за окном пели птицы. – Это ложь! А правда в том, что я хотел разорить Хельмана! Хотел его гибели! Хотел прибрать к рукам его банк! Вот именно, этого я и хотел! И поэтому не дал ни гроша. Он сказал, тогда мне придется наложить на себя руки… Покончить счеты с жизнью… Я сказал, что это блестящая идея… И посоветовал устроить взрыв на яхте… Чтобы все сошло за несчастный случай и он сохранил свою незапятнанную репутацию… Он сказал, что не шутит… А я сказал, что и я… Сказал, что я тоже… тоже не шучу. А сам надеялся, что он и в самом деле говорит всерьез. Правильно надеялся. Хельман покончил с собой – с собой, а заодно и с другими. Если бы он погубил только себя одного, а так… Столько невинных… Это сводит меня с ума! – Теперь голос уже сорвался на крик. – Я схожу с ума! Невинные жертвы! А ведь я мог ему помочь! Мы все здесь могли бы ему помочь! Наша клика! У нас хватило бы денег! Он… Он… Я не знаю, обращался ли он к остальным… Саргантана говорит, что к нему не обращался… Я не верю… Не сердитесь на меня, Хосе, но я вам не верю… Человек в его положении хватается за любую соломинку! Это уж точно… Но никто ему не помог… И поэтому – не один я его убийца… Поэтому убийцы мы все… Мы все… Но у меня… У меня он в самом деле на совести… Это… Это было мое признание. Сегодня понедельник, пятнадцатое мая 1972 года, сейчас восемнадцать часов пятьдесят две минуты. Меня зовут Джон Килвуд. Клянусь, что сказанное мной… правда… Чистая правда… Бог мне свидетель… – Голос умолк. Диск беззвучно вращался.

Я прочел последние слова на листочках: «…Бог мне свидетель». Ниже стояла подпись Килвуда, корявая и почти неразборчивая. Саргантана выключил магнитофон.

– Это надо немедленно передать в полицию, – сказал Кеслер.

– Поэтому я вам это и вручаю. – Саргантана прокрутил назад пленку и протянул кассету Кеслеру. – Вот, возьмите. Начальство Лакросса знает, что ему делать и как. Мне кажется, я все же залез на дерево.

– Вчера в казино он постоянно кричал, что вы все – убийцы, – медленно отчеканил я.

– Ну, он и объясняет на пленке, в каком смысле мы все.

– Но тогда это прозвучало иначе, – упорствовал я.

– Вы находите? – Саргантана посмотрел на меня сверху вниз.

– Да, нахожу, – настаивал я. – И скажу об этом, если меня спросят. Нет, я скажу это, даже если меня не спросят! В любом случае. Кроме того, Килвуд, прежде чем его вывели, крикнул еще что-то о каком-то алжирце из Ла Бокка, с которого все началось. Что он имел в виду?

– Понятия не имею.

– В самом деле не имеете? – спросил Кеслер.

Саргантана пожал плечами.

– Мне Килвуд сказал, что он цинично еще посоветовал Хельману нанять американского специалиста, чтобы тот соответствующим образом подготовил яхту, раз он сам не может. Через десять минут он уже утверждал, что советовал Хельману пригласить кого-нибудь с парижского дна. А вчера вдруг появился этот алжирец из Ла Бокка. Что мне об этом сказать? Этот человек просто не в себе. Не знает уже, что болтает его язык.

Я подумал, что было время, когда я верил всему, что слышал.

– А когда наговаривал на пленку – тогда знал? – спросил я.

– Думаю, знал, – в голосе Саргантана послышался металл. – На что вы намекаете, мсье Лукас?

– Я просто спросил.

– Странные какие-то у вас вопросы, мсье Лукас.

Мне это надоело.

– А вы, сеньор Саргантана, угощаете нас какими-то странными историями.

– Иными словами – вы мне не верите?

– Вам я верю, – парировал я. – Не знаю только, стоит ли верить Килвуду.

– Зато я знаю, – вмешался Кеслер. – Это надо срочно передать Лакроссу и Русселю. Плевать на скандал! Не беспокойтесь, сеньор Саргантана, его постараются притушить. Так что вы влезли на свое дерево. Пошли, Лукас. У вас есть здесь машина?

– Нет.

– Тогда вызовите такси. Через четверть часа встретимся у Лакросса. Каждый возьмет один экземпляр признания. Кассету с пленкой возьмете вы, Лукас. Сеньор Саргантана, вы не должны выезжать за пределы Европы, пока это дело не будет расследовано.

– Безусловно, – сказал аргентинец. – Я буду сидеть на своем дереве.

21

В этот день жара стояла несусветная.

В конторе Лакросса работали три вентилятора. Старики, утром игравшие в шары на пляже, исчезли из виду, рыбаки тоже где-то укрылись. Их лодки одиноко лежали на песке, сети давно уже высохли и были белы, как известь.

Мы с Кеслером сидели и слушали, как Руссель и Лакросс говорили по телефону с Парижем. Они требовали прислать представителей министерства юстиции и полномочных представителей министерства экономики, а также известить обо всем американское посольство.

Я уловил из этих переговоров, что они столкнулись с неуступчивостью и упорным сопротивлением. Руссель дошел до белого каления. Он угрожал, что начнет действовать самостоятельно и вызовет скандал, которого, судя по всему, наверху при всех условиях хотели избежать.

Кеслер сказал мне:

– Прелестные порядки, а?

– Думаете, у нас было бы иначе? – ответил я вопросом на вопрос.

Он ничего не ответил, только похрустел пальцами, как всегда. В комнату ненадолго заглядывали полицейские.

Лакросс беседовал с каждым из них. Он был теперь намного энергичнее, грусть его куда-то улетучилась. Эти полицейские по-видимому охраняли дом, в котором жил Килвуд. Дом находился в Мужене, небольшом городке в восьми километрах от Канн. По словам полицейских, Килвуд спал как убитый, пока не протрезвел. Его экономка рассказала, что под утро он принял несколько таблеток сильного снотворного. Вилла хорошо охраняется, уверяли полицейские. И Килвуд не сможет уйти незамеченным. Если он попытается улизнуть, его можно задержать в любое время – стоит только предъявить повестку от Лакросса. Ее Лакросс выписал собственноручно. На это его решимости еще хватило. Но тем не менее, он заметил:

– Надеюсь, этот тип будет дрыхнуть, пока мы не получим помощь из Парижа, – сказал коротышка Лакросс.

– А когда эта помощь прибудет?

– Не раньше вечера, – ответил Лакросс. – Почему вы спрашиваете?

Я еще раз рассказал о намеченной встрече на яхте у Трабо.

– Вот и поезжайте спокойно. А когда вернетесь, справьтесь у портье своего отеля, нет ли для вас каких-либо известий. Если ничего не будет, значит, мы все на том же месте.

– Хорошо, – сказал я. – Как чувствует себя малышка?

– Плохо, – сразу помрачнел Лакросс. – К сожалению. Врач говорит, что корь в первые дни особенно тяжело переносится. Бедная крошка.