Текст книги "Ответ знает только ветер"

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 48 страниц)

28

Она была ярко накрашена, с пышным бюстом и могучим задом, а ее огромный кроваво-красный рот зиял, как открытая рана.

– Ты что предпочитаешь? – спросила меня эта черноволосая шлюха. – Я готова на все. Если только за все заплатишь. Я выполню любое твое желание, даже самое необычное. А сейчас только немного потру одно местечко через штаны. О Боже, он у тебя сразу торчком стоит. А ты, милок, видать, большой охотник до клубнички.

Разговор этот происходил в каком-то баре на Канадской улице, но я узнал об этом позже, когда меня оттуда забрали. Бар занимал первый этаж дома свиданий. Этого я тоже не знал, когда туда вошел. Да если бы и знал, мне было бы все равно. Я собирался пешком дойти от дома Анжелы до своего отеля, но был настолько подавлен, что совсем заблудился. На этой улице я заметил очень много проституток и множество баров, а также американских туристов.

Я хотел напиться до бесчувствия, поэтому вошел в бар с самой яркой неоновой вывеской, сел к стойке и заказал виски; тут же появилась эта чернявая с пышным бюстом, напросилась на выпивку, прильнула ко мне всем телом и погладила меня по ляжке. В этом баре гремела оглушительная музыка, в зале сидели одни шлюхи, а пары лишь появлялись и тут же исчезали, причем большинство мужчин были уже сильно под мухой. Тем не менее, в баре царил мир и покой, к тому же было довольно темно, особенно по сравнению с режущим светом у входа.

Внезапно перед глазами возникла Анжела, одиноко стоящая на террасе в минуту нашего прощания, и я понял, что мне необходимо срочно напиться до бесчувствия, чтобы забыть эту картину, чтобы забыть Анжелу, чтобы ни о чем вообще не помнить. Я внезапно осознал, что себя не только любишь в другом, но и ненавидишь тоже. И стал заказывать только двойные порции виски. Чернявая пила только шампанское, она сказала, что у нее нелады с желудком – он не выносит виски.

– Особенно шотландское. Я вообще терпеть не могу англичан. Ты-то не англичанин, а?

– Нет.

– А кто? – не отставала она, пока я засовывал руку ей под блузку.

– Немец, – ответил я, залпом выпил свое виски и заказал еще двойное.

– Немцев я люблю, – заявила чернявая.

– Ясное дело, – поддержал ее я.

Я почувствовал, что алкоголь уже начал действовать, а я все еще думал об Анжеле, но уже не с болью, а со злостью. Я поступил честно по отношению к ней. Стоило мне солгать, и все пошло бы как по маслу. Правда, мне пришлось бы лгать дальше. Нет, подумал я, надо было сказать правду. Я выпил еще одну двойную и подумал, что пора прекратить пьянку, а то, пожалуй, ничего не смогу.

Но тревожился я зря. Чернявая потащила меня наверх в свою комнату и сразу разделась, я тоже скинул с себя все и набросился на нее как безумный. Я бился на ней, и наваливался всей своей тяжестью, и впивался пальцами в ее плечи, словно насиловал. Кровать трещала под нами, а я думал – насколько мысли еще могли удерживаться в залитом алкоголем мозгу: будь ты проклята, Анжела, с меня хватит, катись к черту! Пропади пропадом!

Видимо, я в самом деле сильно перебрал. Чернявая начала вопить. И вопила так громко, что люди стали стучать в стенку, я велел ей заткнуться, но она возразила, что я влезаю в нее с такой силой, что она не может удержаться, потому что принимает бодрящие таблетки, они повышают чувствительность, а я так надрываюсь, что ей и без таблеток более чем достаточно.

Ну, я и впрямь надрывался изо всех сил, и мы с ней выделывали все, что только приходило мне в голову, она с готовностью выполняла все мои требования, только не забывала напомнить об особой плате за каждый трюк. В сущности, она не так уж много запрашивала, да и молода была еще, моложе двадцати пяти, и кожа у нее была очень белая. В конце концов я лежал, совершенно выдохшийся, на спине, а она, подмываясь над биде, говорила, что любит меня и что немцы вообще мужчины что надо, не то что эти дерьмуки-англичане, а потом подсказала мне, где находится клозет, и я, как был нагишом, пошел по коридору, там меня вырвало, я прополоскал рот и помылся, а потом вернулся к чернявой. Она лежала на постели и читала «Утреннюю Ниццу».

– А теперь они снизили курс английского фунта на восемь процентов, – сказала она. – Вот тут написано. Небось, это плохо для англичан, да?

– Да.

– Так им и надо, – сказала чернявая. – Ах ты, черт побери.

– Чего это ты вдруг?

– Понимаешь, в следующий раз американские военные корабли Шестого флота придут сюда только в начале июля, перед самым Днем Независимости. Этот день у нас тут празднуют вовсю. Ну, и нашей сестре кое-что перепадает, скажу тебе по секрету. В прошлом году корабли беспрерывно заходили в порт. А в нынешнем очень редко. Почему?

– Потому что в Средиземном море много русских.

– Пускай и они к нам пожалуют, – сразу нашлась чернявая. – Пускай и русские, и американцы. Вот бы пошла гульба что надо! Русские, говорят, парни лихие. Ну, не такие лихие, как ты, само собой. Американцы тоже лихие. Они приносят на берег все свое жалованье и спускают все до последнего грошика на выпивку и баб, мне думается, они просто отводят здесь душу. Я бы на их месте ни за что не пошла бы в матросы. Целыми месяцами обходиться без женщин, одним рукоблудием. Ты не веришь, что русские тоже сюда заявятся?

– Да нет, вряд ли, – промямлил я.

– Так где же они трахаются? – не отставала чернявая. – Не могут же они все время крутиться по Средиземному морю, надо же и им где-то пристать к берегу, верно?

– Тут ты права, – согласился я.

– Это, небось, уже политика, да?

– Да.

– Дерьмовая политика, – заключила чернявая. – Портит нам тут всю коммерцию.

– В этом что-то есть, – согласился я.

Я уже совсем не вспоминал об Анжеле, на меня вдруг навалилась такая страшная усталость, что глаза сами закрывались.

– Как тебя звать-то? – спросила чернявая.

– Адольф, – буркнул я. – А тебя?

– Джесси, – сказала та. – Если ты устал, спи себе спокойно, я сейчас выключу свет. Только прочту спортивную колонку. Знаешь, я люблю бокс. На сегодня хватит вкалывать. А ты и так заплатил за всю ночь. Утром приготовлю нам что-нибудь вкусненькое.

Последние ее слова донеслись до меня уже как бы сквозь сон. Спал я очень крепко и по-моему без снов. Один раз Джесси разбудила меня, потряся за плечи.

– Что… Что случилось?

– Адольф, приятель, ты не болен?

– С чего ты взяла? – буркнул я, еле ворочая языком.

– Ты кричишь во сне. Может, ты слегка со сдвигом?

– Ничуть, – ответил я. – Просто, иногда бывает. Если сплю не на боку.

– Ага, все в порядке. У, дубины стоеросовые! – громко рявкнула Джесси, потому что из соседней комнаты опять забарабанили кулаками по стене. Потом посмотрела мне в лицо, освещенное ночником, стоявшим на столике у изголовья, и грустно спросила:

– Очень ее любишь, да?

– Кого?

– Ну, ладно, ладно, проехали, – уклонилась от ответа Джесси. – Спи дальше. Только, пожалуйста, на боку.

Не знаю, спал ли я на боку, во всяком случае, больше во сне не кричал и проснулся лишь потому, что кто-то барабанил в дверь комнаты и выкрикивал мое имя.

– Да, – откликнулся я. – Я здесь!

Джесси, спавшая рядом, вскочила и, ничего не понимая со сна, принялась сыпать ругательствами.

– Спокойно, – урезонил я ее. – Это ко мне.

– Откройте, мсье Лукас. Мы из полиции!

– Ты что-то натворил? – Джесси глядела на меня широко раскрытыми глазами. – Дуй через окно на крышу, а оттуда…

– Ничего подобного, – спокойно сказал я. – Я открою дверь. – Я встал с кровати, – голова у меня просто раскалывалась от боли, – натянул трусы и брюки и крикнул: «Минуточку!»

Потом я подошел к двери и отпер ее.

В коридоре стояли двое в штатском. Оба в шляпах.

– Уголовная полиция. Роже и Крадю из Центрального комиссариата, – сказал тот, что постарше. Оба предъявили свои удостоверения, и я их очень внимательно рассмотрел. – Вынуждены просить вас следовать за нами.

– Куда?

– В Мужен. Это недалеко отсюда. Комиссар Руссель просит вас прийти немедленно.

– Да, понял, – сказал я, начиная одеваться. Я не успел ни помыться, ни побриться, но мне было все равно. Джесси сидела на постели, выставив напоказ свои груди, и не понимала ни слова.

– Вас вот уже несколько часов разыскивает целый наряд полицейских, – сказал тот, что помоложе, пока я завязывал галстук. – Ведь вы у нас под наблюдением, и вы это знаете.

– Да.

– Наш человек потерял вас из виду сегодня ночью в этом квартале. Мы уже были у мадам Дельпьер, но она сказала, что не знает, где вы. Тогда мы обошли все здешние отели и ночлежки. Их тут видимо-невидимо, мсье.

– А что случилось-то? – спросил я.

– Понятия не имею, – сказал тот, которого звали Роже. – Мы приехали прямо из комиссариата. У нас машина. Мы отвезем вас в Мужен. – Когда он упомянул Анжелу, у меня из глаз вдруг сами собой полились слезы.

– Что с вами?

– Соринка в глаз попала, – ответил я и вытер глаза платком, но слезы текли и текли ручьями. – Прощай, Джесси.

– Прощай, Адольф – сказала Джесси и послала мне воздушный поцелуй.

Мы спустились по лестнице, очень узкой и извилистой, и сели в черный «пежо» – Роже за руль; – солнце ослепило меня и больно резануло по глазам, и на душе у меня было муторно.

Лишь когда мы подъехали к бульвару Круазет, Роже спросил:

– Шлюшка назвала вас Адольфом?

– Да.

– А почему?

– Потому что я так ей представился.

– Ах, вот оно что, – сказал Роже. – А я-то подумал, что вы с ней поссорились.

29

Лицо Джона Килвуда было похоже на надутый до отказа воздушный шар, фиолетовый язык свешивался изо рта, глаза вылезли из орбит. Шея его была перехвачена нейлоновым шнуром. Конец шнура был привязан к крюку в потолке ванной комнаты. Джон Килвуд висел на этом шнуре. На нем не было ничего, кроме пижамных штанов, испачканных калом.

Это было снято общим планом.

Был еще с десяток других фото, все в цвете, все на глянцевой бумаге, в том числе и лицо очень крупным планом. Я посмотрел их все, и мне стало плохо. Комиссар Руссель протягивал мне эти фото одно за другим. Мы стояли на втором этаже дома Джона Килвуда в Мужене, а день опять выдался очень жаркий. В доме было полно людей, они входили, выходили или стояли вокруг нас с Русселем, а Джона Килвуда, человека, признавшегося в том, что он лично убил Герберта Хельмана, больше не существовало.

– Он сам повесился? – спросил я.

– Наверняка не сам, – ответил Руссель. – Мы еще почти ничего не знаем, но одно несомненно: это не самоубийство. Джона Килвуда убили.

Городок Мужен очень невелик и насчитывает всего три тысячи жителей; расположен он на холме, с которого открывается широкий вид на местность между Грасом и морем. Мы въехали в городок через ворота с остатками древних укреплений и проехали мимо каменного бюста некоего мужчины, и Роже пояснил мне, что это памятник местному уроженцу команданте Лами́ из Вори́, погибшего на рубеже веков во время экспедиции в Сахару. Вилла Джона Килвуда «Открытое небо» казалась скорее маленькой и стояла в узеньком переулке за красивой старинной церковкой, на площади перед которой росли платаны и несколько пальм. Дом был трехэтажный, с очень узким фасадом и очень высокими окнами, завешенными темно-красными шелковыми портьерами. Весь дом был выдержан в красных тонах.

Кроме Русселя, Лакросса, Кеслера и офицеров полиции из отдела убийств и службы опознания Центрального комиссариата и уголовной полиции там было еще трое мужчин. Руссель познакомил меня с ними. Первого звали Морис Фарбр, он прибыл из Парижа, из министерства внутренних дел. По-видимому, он был большой шишкой, хотя почти не высказывался и лишь молча следил за ходом расследования. Второго, с черной густой шевелюрой, – присланного сюда министерством финансов – звали Мишель Рикар. Он тоже почти все время помалкивал. Третий приехал из американского консульства в Ницце, ведь Килвуд был американским гражданином. Этого звали Фрэнсис Риджуэй. Помимо всех перечисленных присутствовал здесь и коротышка доктор Вернон, полицейский медик, которого я уже знал. Трупа Джона Килвуда в доме уже не было. Его перевезли в металлической ванне в институт судебно-медицинской экспертизы. Сыщики из службы опознания расхаживали по дому, посыпая графитовой пудрой края столешниц, рюмки и бутылки – искали отпечатки пальцев и многое другое. Все еще щелкали фотоаппараты.

Никто из присутствующих ни словом не обмолвился о моем виде, у них были другие заботы. Разговаривали все по-французски, американец из консульства США говорил с большим трудом и плохо понимал. Один из полицейских ходил с горячим кофейником и наливал черный кофе всем желающим. Я выпил три чашки подряд, после чего почувствовал себя немного бодрее.

Лакросс сказал мне вместо приветствия, что они разыскивали меня с пяти утра. Дело в том, что именно в пять утра они с Русселем вошли в дом Килвуда, чтобы его наконец разбудить: они опасались, что Килвуд мог выпить слишком много снотворного – слишком много для насквозь проспиртованного организма. Они-то и обнаружили его повесившимся на крюке в ванной.

Я спросил:

– А раньше вы заходили в дом?

– Часто, – ответил Лакросс. – Иногда я, иногда комиссар.

– Я тоже заходил, – добавил Кеслер.

– И что видели?

– Килвуд спал. Его экономка ушла в восемь. Сегодня утром она пришла на работу, мы ее допросили и отпустили.

– Вчера мы весь день по очереди заходили в дом, опасаясь за его жизнь – с тех пор, как получили текст признания, – сказал Руссель. – Напротив расположен отель «Де Франс». Мы устроили там нечто вроде штаба. Мы ждали прибытия этих господ из Парижа. Американское консульство мы известили еще раньше. Мистер Риджуэй приехал что-то около десяти вечера.

– Я тоже несколько раз заходил в дом и видел спящего Килвуда, – сказал Риджуэй на своем плохом французском.

– Как я уже говорил, мы все то и дело наведывались в дом, – заметил Лакросс.

– А почему вы не разбудили и не арестовали Килвуда?

– А за что его было арестовывать? Никаких оснований для ареста. Только для вызова в полицию. Этот вызов нам и привезли эти два господина из Парижа.

Фарбр из министерства внутренних дел сказал:

– У нас ушло довольно много времени на согласование позиций относительно происшедшего. И нам пришлось вступить в переговоры с американским посольством.

Рикар из министерства финансов добавил:

– Из-за этого мы опоздали на все рейсы. И в Ниццу прилетели на военном самолете. А оттуда добирались сюда на машине. Сожалею, но быстрее не получилось. Это дело такого крупного масштаба…

– Я знаю, – вставил я.

– Я уже говорил с мсье Рикаром, – сказал Кеслер. Они оба относились друг к другу с уважением – как коллега к коллеге.

Рикар сказал:

– Удрать Килвуд не мог, дом был оцеплен жандармами. Теоретически возможно пробраться в дом со стороны сада – взобравшись по стене, заросшей плющом. Но практически мало вероятно. Более вероятно, что кто-то все это время скрытно от нас находился в доме, совершил убийство, после чего исчез. Как именно, пока не понимаю.

– Я тоже, – сказал Лакросс. – Нам бы следовало в конце концов попытаться разбудить Килвуда – ведь прибывшие из Парижа господа ждали вместе с нами уже какое-то время.

– Впрочем, в дом я попал только тогда, когда Килвуд был уже убит, – сказал Фарбр. Кожа у него была желтая – видимо, что-то с печенью.

– Я тоже, – поспешил добавить Рикар из министерства финансов. – И был там вместе с коллегой. – Он бросил взгляд в сторону Кеслера.

– Почему вы полагаете, что это было убийство, а не самоубийство? – спросил я Русселя, который, разговаривая со мной, одновременно показывал мне фото, уже проявленные и увеличенные.

– Но так утверждает доктор. – Мы все посмотрели на коротышку-доктора, не дотягивавшего ростом даже до Лакросса.

Доктор Вернон воздел свои детские ручонки:

– Но это же ясно как день, мсье Лукас! Я понял это, как только мы сняли его тело с крюка. Не может быть никаких сомнений. Килвуд был мертв раньше, чем его подвесили на крюк.

– Доктор считает, – пояснил Лакросс, – что Килвуд был задушен нейлоновым шнуром, пока спал.

– Удавлен, дети мои, удавлен, – уточнил малютка-доктор.

– Хорошо, он был удавлен.

– Почем знать? – Вернон опять воздел ручонки к небу. Он расхаживал с чашкой кофе в руке по просторной ванной комнате, где мы все толпились, и отхлебывал кофе маленькими глоточками. – Я же вам уже говорил: до вскрытия я ничего не могу сказать о причине смерти. Но похоже, что Килвуда удавили.

– Значит, все-таки удавили, – сказал я.

– Ничего это не значит. Сначала мне нужно произвести вскрытие. Видите ли, дети мои, может быть эта удавка лишь вводит нас в заблуждение. Может, Килвуд был отравлен. Или умер от разрыва сердца. Или от страха, вследствие удавления.

– Ну, хорошо, но на крюк-то его должен был кто-то подвесить.

– Конечно, дети мои, конечно. – Вернон придержал за рукав полицейского, разносившего кофе. – Мне еще чашечку, пожалуйста. Спасибо. До чего же приятно. Если его в самом деле удавили, то при вскрытии обнаружатся симптомы дыхательной недостаточности. Уверяю вас, эти истории – самые что ни на есть неприятные. Потому что практически совершенно не на что опереться. При удавлении пережимаются шейные вены и шейные артерии, а позвоночная артерия нет. Вследствие этого происходит нарушение кровотока, лицо синеет и отекает.

– Но его лицо как раз и было синим и отекшим, – сказал я.

– Но таким оно было и до того! От пьянки. Килвуд пил по-страшному, мы все это знаем. И лицо его было не таким синим и не таким отекшим, какое бывает у задушенных.

– Значит, он не был задушен? – спросил я.

– Я этого не говорил. – Малютка-доктор хихикнул. – Может быть, лицо было более синим и более отекшим, чем просто от пьянки. Ведь убийце пришлось немного ослабить нейлоновую петлю, когда он тащил Килвуда в ванную и там вешал на крюк, так что обстоятельства смерти резко изменились, и синева и отек от удушья могли и исчезнуть.

– Черт меня побери совсем, – не выдержал представитель американского консульства. – Можно лопнуть от злости!

– Почему же убийца вообще затеял это лже-повешение, коль скоро делом этим так плохо владел? – спросил я.

– По его понятиям, он им вполне владел. По его понятиям, он все сделал как надо. В сущности, так оно и есть. Но остались небольшие огрехи. У него не было медицинского образования – я же вам сказал, это одна из самых сложных сфер в нашем деле.

– И тем не менее вы совершенно уверены, что Килвуд не покончил с собой.

– Абсолютно уверен!

– Однако зачем было убивать Килвуда? После его признания для этого вроде бы уже не было оснований, – сказал я.

– А кто знал об этом признании? – Вернон обвел всех торжествующим взглядом. – Вот ведь в чем вся штука! Кто бы ни прятался в доме Килвуда – я исхожу из того, что ни один из присутствующих здесь и сейчас не был убийцей Килвуда, хи-хи-хи! – он ничего не мог знать о его признании. – Вернон явно забавлялся. – Если Килвуда в самом деле задушили, то при вскрытии я обнаружу кровоизлияния в конъюнктивы и в кожу головы. Причем очень интенсивные кровоизлияния. Или же вообще никаких.

– Этот доктор сведет меня с ума, – шепотом сказал мне приезжий чиновник из министерства финансов и вытер платком лицо.

– Как это – «вообще никаких»? – спросил Лакросс, улыбаясь улыбкой Иова.

– Все зависит от того – есть еще кофе? Да? Прекрасно! Пожалуйста, еще чашечку. Все зависит от того, было ли орудие удушения, то есть нейлоновый шнур, туго натянуто все время или же временами отпускалось. Спасибо за кофе, дети мои.

– Короче говоря, – уточнил я, – если шнур был все время туго натянут, вы должны обнаружить особенно много крови.

Вернон опять захихикал.

– Наоборот! Если шнур был туго натянут, очень туго и рывком, я вообще не найду крови.

– М-м-м-м-м-м!.. – промычал американец из консульства.

– Что с ним?

– У него насморк, – объяснил Руссель. – Почему же вообще не будет крови?

– Потому что в этом случае все кровяные сосуды будут внезапно пережаты и кровь не сможет больше поступать в голову. Это же ясно как день, – разве не так, дети мои?

– Конечно, ясно как день. Простите, доктор, – сказал Руссель.

– Но вполне может быть и так, что шнур не был затянут рывком и с силой! Ведь убийца задушил Килвуда не в постели – если удушение вообще имело место, – а в ванной комнате. Обратите внимание на эти куски кала там, возле ванны. В постели же никаких следов кала мы не видели. Следовательно, смерть наступила в ванной – с этим и связано опорожнение кишечника. Все это убийца весьма умно продумал. Но не до конца. – Вернон умолк, прихлебывая кофе. Потом опять зашагал по комнате, вещая: – Гортань, вероятно, тоже может быть повреждена.

– Ага, – заметил я.

– Но не обязательно! Удушение, как я уже сказал, весьма щекотливое дело. Если вообще можно говорить об удушении. Кое-что указывает на это, признаю́. Я обнаружил под гортанью явный след удушения. Он проходит горизонтально и особенно ярко выражен на шее сзади. При вскрытии я могу также обнаружить переломы щитовидного и перстневидного хряща…

– Прекрасно, чудесно! – в ироническом восторге воскликнул Лакросс.

– …но опять-таки не обязательно! Обычно таких переломов не обнаруживают.

– This guy is driving me nuts,[14]14
  Этот парень пудрит мне мозги (англ.).


[Закрыть] – сказал американец из консульства.

Вернон одарил его детской улыбкой.

– Доктор, давайте отвлечемся пока от причины смерти. Что вы скажете о времени ее наступления? Можете ли сейчас сказать что-нибудь конкретное по этому вопросу? – спросил Руссель.

– Ну, это тоже весьма запутанная история. Трудно, трудно…

– Почему это трудно? Вы приехали в половине шестого. К тому времени, когда вы увидели труп, он уже окоченел или еще нет?

– Нельзя ли мне еще немного сахара… Спасибо. Частично – да. Челюстные мышцы. Шея и руки, ноги и ступни – еще нет.

– Значит, Килвуд был убит меньше, чем за пять часов до того.

– Это еще вопрос.

– Почему это? – Руссель даже присвистнул. – Через пять часов наступает полное трупное окоченение.

– Это вы говорите! Другие говорят нечто другое. Ну, хорошо, при нормальной температуре среды действительно через пять часов. Однако температура воздуха в этой квартире не была нормальной, особенно в ванной комнате. В ванной очень тепло, вы все это признаете, не правда ли? Итак: может быть, Килвуд был убит за пять часов до моего прихода, но полное трупное окоченение из-за повышенной температуры воздуха еще не наступило, дети мои. Кроме того: окоченение начинается вовсе не с челюсти, оно начинается с сердца. А как мне это определить до вскрытия?

– Мы знаем, что Килвуд во всяком случае в пять часов утра был уже мертв. Потому что именно в пять утра мы нашли его мертвым. Вы приехали в пять тридцать. Были ли на трупе пятна? – спросил Лакросс.

– Я не нашел ни одного.

– Следовательно, не прошло еще трех часов…

– Минуточку, дети мои, минуточку! При быстрой смерти, например, при удушении, кровь свертывается хоть и быстрее, но в первые двадцать четыре часа вновь разжижается, поэтому в таких случаях трупные пятна появляются позже. Хотя с другой стороны…

Рикар из министерства финансов издал громкий стон.

– Ну, ладно, дорогой доктор, – мягко сказал Руссель. – Пожалуйста, укажите нам – при всех оговорках и неточностях – самый ранний и самый поздний момент смерти Килвуда.

– Но я не могу назвать точное время! И никто не может!

– Ну хотя бы примерно.

Вернон проворчал:

– Примерно – значит, вы разрешаете мне до часа отклонения в ту или другую сторону?

– Да.

– Тогда я сказал бы, что Килвуд умер не раньше ноля часов тридцати минут и не позже часа тридцати. Это однако означает…

– …что он мог умереть и уже в половине двенадцатого и только в половине третьего, ясное дело, дорогой доктор, – сказал Руссель.

– I’ll be a son of a bitch,[15]15
  Чтоб мне провалиться на этом месте (англ.).


[Закрыть] – сказал американец.

Вернон, не понимавший ни слова по-английски, радостно ему кивнул.

А Лакросс сказал мне:

– Кстати, все ваши образцы почерков мы передали нашему эксперту.

– И что же?

– Он абсолютно исключает, – даже при условии, что письмо с угрозами было написано искаженным почерком, – что хотя бы один из собранных вами образцов совпадает с почерком того письма, – ответил Луи Лакросс.

Я резко повернулся и вышел из ванной комнаты, пересек спальню и оказался на балконе. Там я долго дышал полной грудью, крепко вцепившись руками в парапет. Если бы я еще хотя бы секунду слушал все, что там говорилось, я бы созрел для дурдома. Я стоял и смотрел на глубокую, зеленую долину Граса. В мерцающем воздухе цветники парфюмерных фабрик переливались всеми оттенками фиолетового, красного, желтого, голубого, белого и оранжевого. Вид открывался поистине прекрасный, а у меня на душе было так тошно, как не было еще никогда в жизни.