Текст книги "Ответ знает только ветер"

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 48 страниц)

38

– Разве такое возможно? – Я сам себе казался круглым идиотом.

– Даже очень, – ответил мне Фризе. – Фирма «Куд» поставляет продукцию заказчику в Лихтенштейне. В этом налоговом оазисе налоги сведены к минимуму. Тамошние фирмы-посредники направляют прибыли в золотом эквиваленте куда следует: счета идут через Лихтенштейн на Багамы, где вообще никаких налогов не существует. Миллиардные прибыли положит себе в карман «Куд», то есть Килвуд, тогда, когда между Лихтенштейном и Багамами будет произведен расчет, но на этот раз – в денежном выражении!

– Должна же, однако, в Германии существовать возможность закрыть фирму, которая не платит налоги! – воскликнул я.

– Такой возможности у нас нет, – ответил Фризе. – В этой сфере вообще все разрешено и ничего поделать нельзя. Однако – он впервые несколько повысил голос, – однако, есть одно место, где мы все же можем кое-что сделать, если очень повезет. Если мы докажем хотя бы малейшее сокрытие доходов фирмой «Куд», хотя бы малейшее нарушение правил. Тогда мы можем пустить ее по ветру. Поэтому-то Кеслер уже давно занимается проверкой сделок между «Куд» и банковским домом Хельман.

– А Хельман тут при чем?

– Ах, да вы и этого не знаете? – удивился Кеслер. – Хельман был доверенным банком Килвуда в Германии.

– Прелестно, Роберт, прелестно, разве нет? – прочавкал Бранденбург. Кончик его сигары уже опять был весь обсосан и обслюнявлен. Он откинулся на спинку кресла, сложил руки на животе и глядел на нас всех своими хитрыми глазками. Своими хитрыми свиными глазками.

39

Кеслер продолжал:

– То, что я выяснил, досталось мне с величайшим трудом, как вы легко можете себе представить. Пришлось использовать и нарушения тайны, и чувства мести… – Он взглянул на меня. Глаза у него были серо-голубые, цвета стали, я не заметил в них ни искры человечности. Они могли бы быть и стеклянными, эти глаза. И я подумал: Кеслер, этот ас среди налоговых ищеек министерства финансов, одержим своей профессией, для него на свете больше ничего не существует.

А он продолжал:

– Все валютные сделки, о которых вам рассказал господин Фризе, Килвуд осуществлял здесь, в Германии, в течение двадцати лет через банк Хельмана. Килвуд выбрал банк с одной из самых лучших репутаций. Все, что происходило, должно было иметь безупречный и законный вид. Оно и впрямь безупречно и законно – по нашим законам. При каждом кризисе в какой-то стране Килвуд – мы это точно знаем – переводил деньги из этой страны в Германию, к Хельману, обменивал их на марки и инвестировал в «Куд». Так этот заводик стал фирмой с мировым именем. Килвуд беззастенчиво использовал любую политическую заварушку, любую смену власти, любой путч. Будь то события в Венгрии в 1956 году, залив Кочинос на Кубе, Берлинская стена, что угодно, и конечно Вьетнам. У него были сотни других поводов, чтобы пустить в игру свои доллары, чтобы с помощью банка Хельмана становиться все богаче и богаче, а нашей стране готовить все большую опасность инфляции. Он всего лишь один из себе подобных, которых не так уж мало, это правда, но он действовал как-то уж особо напористо. А у Хельмана совесть была чиста, ибо то, что он делал, было вполне законно. До того момента, когда случилась эта история с фунтом.

– А что с ним случилось? – спросил я.

– Килвуд предвидел, что произойдет в Англии. Он видел не только забастовки и безработицу, не только слабеющий фунт, он предчувствовал, что Англия, дабы достойно войти в Общий рынок, раньше или позже должна будет выпустить на свободу курс своей валюты. И вот тут-то и начинается безумие, ужасное безумие во всей этой истории.

– Каким же образом? – спросил я.

– А вот послушайте, – продолжал Кеслер. – Чтобы вы поняли, в чем суть дела, я вам сначала скажу, что Килвуду следовало бы сделать и что он в аналогичных случаях всегда делал, хорошо? – Я кивнул. – Итак, Килвуду следовало отозвать свои деньги в фунтах, возникшие от продажи долларов в Англии, перевести их Хельману и потребовать за них немецкие марки еще по старому, высокому курсу. И он получил бы их, так как Хельман еще до падения курса успел бы перевести фунты в Федеральный банк, так что ущерб нес не он, а наш главный банк, то есть мы все. Более того! Килвуд должен был бы еще до падения курса фунта заполучить через банк Хельмана кредиты в фунтах – и немалые.

– А как бы он мог это сделать? – спросил я.

– Любой, пользующийся доверием банка, может получить в банке кредит в фунтах, гульденах, долларах, вообще в любой валюте, – вмешался Фризе. – А ведь Килвуд определенно рассчитывал на падение курса фунта.

– И теперь они и впрямь отпустили курс, – лениво промямлил Бранденбург и стряхнул крошки с рубашки и брюк на ковер. – И курс в самом деле упал – говорят, на восемь процентов.

– Именно на восемь, – подтвердил Фризе.

– И что это означает? – спросил меня Кеслер.

Я уверенно ответил:

– Это означает, что Килвуд, заблаговременно обменявший свои фунты, не только избежал потерь – в противоположность множеству мелких и средних предпринимателей, – но что он прилично на этом заработал. Ибо если он теперь закупит в Англии на полученные им марки…

– Если бы стал закупать, – перебил меня Кеслер.

– Почему «бы»?

– Я же сказал вам, что тут произошло нечто непонятное, что в уме не укладывается. Однако выскажите свою мысль до конца, чтобы мы убедились, что вы все поняли.

– Ну, как же, – продолжал я, уже не так уверенно. – Ведь если Килвуд стал закупать в Англии на немецкие марки – например, у британской фирмы – своего поставщика комплектующих для «Куд», – то ему пришлось бы заплатить на восемь процентов меньше марок.

– Правильно.

– А кредиты в фунтах, которые он взял, при выплате дали бы ему еще восемь процентов!

– Тоже правильно, – похвалил меня светловолосый Кеслер. – А теперь слушайте внимательно, господин Лукас, ибо теперь я скажу нечто немыслимое, нечто до того фантастическое, чего никто из нас понять не может. Килвуд, как вы уже знаете, хоть и перевел фунты в банк Хельмана, где они были обменены по старому, более высокому курсу на марки, однако не взял через этот банк кредиты в фунтах, наоборот, он распорядился, чтобы банк Хельмана отдал эти кредиты в другие руки!

– Что-о-о? – переспросил я, совершенно сбитый с толку.

– Вы не ослышались. Он раздавал кредиты, вместо того, чтобы их брать.

– Но, – воскликнул я, – это же значит, что когда Хельману вернут взятые у него кредиты в фунтах, он получит на восемь процентов меньше!

– Верно, – подтвердил Фризе.

– Ничего не понимаю, – пробормотал я.

– Никто не понимает, – сказал Кеслер. – И это еще не все.

– Что еще?

– Банк Хельмана, купив у Килвуда фунты, не перевел их немедленно в Федеральный банк, а оставил их у себя!

– Оставил у себя?

– Так точно. – Кеслер кивнул.

– Но это означает, что Хельман после падения курса потерял еще восемь процентов на тех фунтах, которые у него оставались, – выдавил я и показался сам себе совершенным тупицей.

– Именно так, – подтвердил Фризе.

– Прелестно, скажи, а? – Густав продолжал чавкать.

Кеслер сказал:

– А знаете, какую сумму в фунтах Килвуд перевел в банк Хельмана или раздал через этот банк в виде кредитов?

– Какую же?

– Пятьсот миллионов немецких марок, – отчеканил Кеслер.

После этого в просторной комнате Бранденбурга долгое время стояла тишина, только дождь барабанил по стеклам, а я сидел и думал о том, как мне хотелось бы сейчас быть рядом с Анжелой. Но потом меня вновь охватил прежний охотничий азарт, знакомый мне больше десятка лет, и я почувствовал, что сердце у меня забилось быстрее. Такого крупного дела мне еще никогда не приходилось расследовать.

40

– Остальное рассказать проще простого, – сказал Кеслер, разглядывая свои красивые пальцы, которыми имел отвратительную привычку похрустывать. – Британская фирма – поставщик «Куда» обанкротилась, поскольку Килвуд так радикально подчистил ее резервы в фунтах, что фирма уже не могла выполнить свои обязательства по отношению к третьим лицам.

– Вы всерьез полагаете, что Килвуд разорил собственную фирму?

– Я так не полагаю, поскольку это мне пока не известно. Я не привык полагать, предпочитаю знать, господин Лукас. Эта фирма была «его» лишь частично. Он имел с ней дела. Таким или подобным образом наш приятель Килвуд разорил уже десятки более крупных фирм. И всегда покупал их потом при распродаже. Он любит такие эффектные номера. – Эта непревзойденная ищейка начинала действовать мне на нервы.

– А вдруг Хельман и Килвуд имели какой-то план? – спросил я.

– Какой именно? – иронично усмехнулся Кеслер.

– Не знаю.

– Мы тоже не знаем, – вставил Фризе.

– Итак, что же делать? – спросил я.

– А ничего, – выдавил Кеслер. – Ибо случилось нечто, чего никогда не было и чего никто из нас не может взять в толк. Хельман заключает сделки по кредитам, при которых должен понести убыток. Хельман оставляет у себя купленные у Килвуда фунты, вместо того, чтобы перевести их в Федеральный банк, из-за чего неизбежно еще раз несет убытки.

– Но на это способен только круглый идиот! – взорвался я. – Правда я мало что смыслю в этих делах, но все же понял, что банку Хельмана теперь, после падения курса, приходится нести двойные убытки.

– А Хельман не был идиотом. И помешанным тоже, – сказал Кеслер и опять хрустнул пальцами. – И тем не менее, сам обрек себя на гибель.

– Это чудовищно, – прошептал я. – Не могу этого понять.

– И никто из нас покамест не может. Это большая тайна, – сказал Фризе. – Если мы ее откроем, мы поставим все точки над i. Только вот – сможем ли мы когда-нибудь открыть эту тайну?

– Надо пытаться, – упрямо заявил Кеслер. – И действовать решительно. Доподлинно известно, что потерял на этой истории восемь процентов именно Хельман, а не Федеральный банк, то есть в конечном счете мы все. Восемь процентов от пятисот миллионов – это сорок миллионов немецких марок.

– Великий Боже, – вздохнул я.

– Великий Боже, – пророкотал и Бранденбург. – Даже сорок миллионов не могли бы свалить такой банкирский дом, как банк Хельмана.

– Это так, – подтвердил Кеслер. – Но пошли бы разговоры. Стали бы гадать, что да почему. Какие задние мысли были у Хельмана, почему он незамедлительно не обезопасил приобретенные фунты в Федеральном банке, почему он раздал фунты в кредит, вместо того, чтобы оставить их у себя? Наверняка у него были на то причины. Весьма и весьма таинственные. Но каковы бы они ни были – репутация его банка погибла. Исчез ореол банкира не только преуспевающего, но главное – сверхпорядочного. Во всяком случае, доподлинно известно: Хельман был в отчаянии. Это подтверждают многочисленные свидетели. Хельман летит в Канны, чтобы испросить помощи у Килвуда. Я нашел свидетеля этого разговора в Каннах. После обеда мы опять встретимся, и я объясню вам все детали. Теперь по воле наших начальников мы будем тесно сотрудничать.

– Да, Роберт, – подтвердил Бранденбург. – Руководство фирмы выразило такое желание.

– То-то он все время повторял эти слова – cover и coverage. Это значит «покрытие». Значит, это банковский термин, применяющийся в таких случаях. Хельман требует покрытия восьми процентов ущерба. Он просит, он умоляет – все напрасно. Никакого покрытия, – сказал я.

– Теперь вы понимаете, какую сенсацию произвела у нас ваша телеграмма? – спросил Фризе.

Я смущенно пробормотал:

– Значит, Килвуд. Килвуд довел Хельмана до гибели.

– Я этого не сказал, – Кеслер опять щелкнул костяшками пальцев. – Ведь мы не знаем, что на самом деле замышлял Хельман, и почему он не обратился в Федеральный банк. Во всяком случае, покрыть убытки Килвуд ему отказал. Может быть, у него как раз не было свободных денег, как ни невероятно это звучит. А, может, все его деньги были куда-то вложены. Может, он просто не хотел помочь Хельману. Совершенно очевидно, что и вокруг Хельмана много таинственного. Достаточно вспомнить о непонятной раздаче кредитов. Вполне возможно – возможно, говорю я, – что Хельман и Килвуд задумали провернуть совсем уж рискованное дельце, почем знать. Во всяком случае, дело не выгорело. Во всяком случае, Килвуд отказал Хельману в coverage, как вы говорите. У него могли быть на это свои причины – отвлечемся пока от чисто дружеского аспекта их отношений. Итак, никакого покрытия. После чего Хельман совсем теряет голову. Ему на ум приходит яхта. Чтобы не было похоже на самоубийство, он приглашает на борт яхты гостей. Он был опытным банкиром, и вполне мог подумать об этом. Теперь это становится похожим уже на убийство. И общество будет совершенно иначе реагировать, когда узнает, что банк Хельмана испытывает трудности. Когда узнает. Или же Килвуд срочно впрыснет деньги, и все пойдет своим ходом – официально наследницей будет Бриллиантовая Хильда, в действительности же, как мне думается, владельцем станет Килвуд. Мне кажется, он всегда хотел иметь свой собственный банк.

– Мне тоже так кажется, – ввернул Фризе.

– И мне, – сказал Бранденбург.

Он хрюкал, как свинья, потому что подавился. Потом выплюнул пригоршню попкорна на ладонь и выбросил в мусорную корзину.

– Значит, только Килвуд, – заметил я.

– Что вы хотите этим сказать? – уточнил Кеслер.

– Я хочу сказать: другие люди, приехавшие в Канны якобы для того, чтобы отпраздновать юбилей Хельмана, – эти другие миллиардеры не имеют никакого отношения к делу.

– У меня в отношении их нет ни малейшей зацепки, – сказал Кеслер.

– А они обязательно дали бы мне какой-то материал, если бы могли, – хотя бы для того, чтобы обелить себя. Я со всеми ними виделся. В том числе и с Килвудом, этим старым пьяницей.

– Он пьет?

– Как бездонная бочка. А напившись, становится сентиментальным. Классический пример. Когда трезвый – жесток, когда пьян в стельку, – жалостлив. Помните фильм с Чарли Чаплиным и миллионером?

Бранденбург сказал:

– Ну, Роберт, скажи сам – есть у меня чутье или нет? Ведь я же сразу тебе сказал, что это не убийство, а самоубийство! Теперь это, если угодно, можно считать самоубийством Хельмана и убийством Виаля. Так что платить страховку нужды нет.

– Но мы же еще не знаем наверняка, что все было именно так, – сказал я. – У нас в руках еще нет всех фактов, какие требует господин Кеслер. Нам они, кстати, тоже нужны.

– Для чего я послал тебя в Канны? – вдруг оглушительно взревел Бранденбург, так что все вздрогнули. – Черт тебя побери со всеми потрохами – так найди эти факты!

Финансисты переглянулись.

– Я делаю, что могу, Густав, – сказал я. – Я выслушал все, что изложил нам господин Кеслер. Это было весьма интересно. Но кое-что явно не вяжется.

– Например? – неожиданно резко спросил Кеслер.

– Ну, например, Хильда Хельман сказала мне, что это убийство – дело рук целого сообщества. Мол, это сделали они все, не уточняя, кто это «все».

– Послушайте, господин Лукас, – обратился ко мне Кеслер. – Вы же видели Бриллиантовую Хильду. Ей место в психушке. Она же помешанная.

– Вы в этом уверены? – спросил я. – Совершенно уверены?

– Что значит этот вопрос?

– Ну, французам, к примеру, мсье Лакроссу, она рассказала совсем другую версию. – Я достаточно долго выслушивал их умные речи. – Мне покуда не удалось поговорить с Килвудом и остальными. Признаю, что задача у меня несколько отличается от вашей, господин Кеслер. Но – как и вы – пока я не знаю всех фактов, я ни во что не верю.

– Это ваше право, – обиженно буркнул он.

– Мы будем рады, если вы продолжите ваше расследование, – примирительно сказал Фризе. – Мы просто хотим координировать наши действия, только и всего.

– Этого я тоже хочу, – сказал я. – Но все-таки, вот, например… То, что Виаля убили, прежде чем он успел закончить свою экспертизу, и что из лаборатории исчезли все обломки и осколки, указывает на то, что это было не самоубийство.

– Конечно, Хельман сделал это не один, – уперся Бранденбург. – Конечно, у него были помощники. Куда ты клонишь, Роберт?

– Кроме того, Килвуд тоже заинтересован в том, чтобы истина не выплыла наружу, – сказал Фризе.

– Чрезвычайно заинтересован, – добавил Кеслер.

– Следовательно, это будет не просто, – подвел итог Бранденбург с наигранным добродушием. – Сейчас два часа. Если мы хотим, чтобы нам дали чего-нибудь поесть, надо поторапливаться. После обеда продолжим. – Он поднялся, отфыркиваясь.

41

В этот день мы работали в конторе Густава до девяти часов вечера. Под конец уже нечем было дышать из-за табачного дыма. Кругом стояли бутылки пива, мы работали без пиджаков. На этот раз мы проработали во всех тонкостях и деталях финансово-техническую сторону дела – нет нужды излагать эту скучную материю. Честно говоря, после всех разговоров о валютах и финансовых махинациях у меня появилось ощущение, что я уже ничего не понимаю. Мы договорились, что я завтра же утром возвращаюсь в Канны и своими глазами погляжу, что за фрукт этот Джон Килвуд. Может быть, на самом деле все выгладит абсолютно не так, а может, я выясню что-то, чего Кеслер не обнаружил. Кеслер вылетел в тот же день, вечерним рейсом. Официально мы не знакомы, и если нужно будет что-то обсудить, придется по телефону договариваться о месте встречи.

– Я рад, что нам предстоит поработать вместе, – сказал Кеслер на прощанье и крепко пожал мне руку.

– Я тоже, – ответил я и был на самом деле рад, но в то же время почувствовал страшную усталость.

Приезжие из Бонна ушли.

Мы с Густавом остались сидеть в прокуренной комнате. Секретаршу он отпустил. Во всем огромном здании кроме нас находились только охранники.

– Вот, Роберт, дружище, каков, значит, мир, в котором мы живем, – начал Густав Бранденбург. – Сплошь лжецы, мошенники и воры – и миллионеры, и мультимиллиардеры, и продажные политики, и священники с их лживыми словами утешения и ватиканским банком за спиной, и короли, и императоры, и банкиры. Да и само государство, которое не карает за преступление, потому что и оно зарабатывает на этих махинациях, как и наша любимая фирма «Глобаль»: она определенно нагрела руки благодаря заранее полученной от меня информации, как и бедняки нагрели бы руки, только допусти, только дай им такую возможность. Это – единственное, что нас объединяет со всеми остальными. Мы все – обманщики.

– Мы?

– Ну да, мы, – подтвердил Густав, кряхтя переваливаясь в кресле с боку на бок, – я – потому что защищаю тебя, а ты – потому что знаешь, что я тебя защищу.

– О чем ты, собственно, говоришь?

– Обманщик, пожми руку обманщика, – провозгласил Густав. – Я предотвратил самое худшее. Я не дал им сразу отозвать тебя, что они собирались сделать. Я тоже обманул их и сказал, что доктор преувеличивает.

– Выражайся яснее, черт возьми!

– У меня лежит письменное распоряжение дирекции немедленно отстранить тебя от расследования этого дела и отправить в долгосрочный отпуск, чтобы ты мог основательно подлечиться. Доктор Бец представил свое заключение. Ты очень болен, Роберт.

– Я вообще не болен!

– Claudicato intermittens, – прочитал он, скосив глаза на какую-то бумажку. – Так написано. Доктор Бец – очень знающий врач.

– А я говорю тебе, что он ошибается! – завопил я, а сам думал об Анжеле, только об Анжеле, и вдруг почувствовал тянущую боль в левой ноге. Анжела! Мне необходимо вернуться к ней, пусть хоть пешком до Канн! И ничто меня не удержит, ничто и никто!

– Я не признаю решения дирекции, – сказал я. – Да ты и сам с ним не согласен. Был бы согласен, не стал бы тут целый день готовить меня к тому, что предстоит, а нашел бы мне замену и посадил уже другого сотрудника совещаться с Фризе и Кеслером.

Глазки его довольно блеснули. Свинья своего добилась.

– Верно. Я же сказал, мы оба тоже обманщики. Просто ты мне по-прежнему милее всех. И пусть ты даже сдохнешь на этой работе. Ты ведь и сам не против, я просто хотел услышать это от тебя. У тебя, наверное, есть на то причины. Меня это не касается, так мне даже спокойнее. Но если уж ты впрягаешься в это дело, то нужно решить еще один мелкий вопрос.

– Какой вопрос?

Он взглянул на меня, и мне почудилось нечто похожее на сочувствие в его взгляде. Но он засмеялся, и смех его был безжалостен.

– От тебя требуется немногое. Ты должен дать подписку, они этого требуют. Вот она. Мол, ты настаиваешь, чтобы тебе разрешили продолжить работу, хотя ты официально уведомлен и так далее. Ты будешь работать на свой страх и риск. Отныне что бы с тобой ни случилось – твое дело. Правда, «Глобаль» оставляет за собой право отозвать тебя, если сочтет необходимым. Например, если состояние твоего здоровья ухудшится или ты не сможешь работать как следует. Тогда тебе придется прибыть сюда. А пока – можешь работать, но не ожидай никакой дополнительной поддержки, если провалишься. Никаких ссуд, никаких льгот, ничего. Это – максимум, чего я смог добиться, обманщик. – Он выжидательно поглядел на меня. – Вот тут все написано. Ну как?

– Что – «как»? – огрызнулся я. Нога мне еще послужит, подумал я. Скорее уж хватит инфаркт. А нога меня не тревожит. Ну, даже если… А, все равно. И хватит. Мне нужно вернуться в Канны. Мне нужно вернуться к Анжеле. Это все, о чем я мог думать.

– Если что-то случится и ты погибнешь, твоя жена получит нормальную пенсию, положенную вдове служащего с большим стажем. Сам знаешь, какова она. Если что-то случится, но ты какое-то время останешься жив, получишь положенную тебе пенсию. – Большой души человек. – Ты, конечно, подпишешь эту бумагу?

– Дай сюда, – сказал я и подписал, не читая ни строчки. Просто боялся, что наткнусь там на некоторые слова. Например, на слово «смерть».

– За всем этим кроется бабенка, а? – Густав криво усмехнулся.

– С чего ты взял?

– Кеслер что-то такое намекнул, еще до твоего прихода. Меня не касается. Рад за тебя. Рад всей душой. Погуляй напоследок, Роберт, невезунчик ты мой. – Он почмокал губами, увидев мою подпись. – Все в наилучшем виде. Хорошенькое дельце предстоит, а? Добрый дядюшка Густав и его собачий нюх. Пошли, выпьем по одной?

– Я еще дома не был.

– Соскучился по Карин? – Он заржал.

– Соскучился по теплой ванне, – сухо ответил я.

– Ты стал чистюлей. С каких это пор?

– Знаешь, поцелуй меня в зад, – огрызнулся я.

– Ишь чего захотел. Купайся себе на здоровье. Только не вздумай отколоть номерок с Карин. Побереги себя для Канн. – Он протянул мне два конверта. – Твой авиабилет. «Люфтганза», из Лохаузена в десять утра. На этот раз через Франкфурт. В 13.50 будешь в Ницце. В другом конверте – дорожные чеки на тридцать тысяч. На первое время. Плата за информацию и прочие расходы. Точный отчет представишь, само собой. Ну, пока.

Он протянул мне вялую розовую руку с отчетливой полоской грязи под ногтями.

– Ты еще не уходишь?

– Я бы ушел, коли ты согласился бы со мной выпить, – сказал Густав. – А так – еще посижу малость. Много работы. Здесь, наверное, и переночую.

– Тогда я сперва проветрил бы, – сказал я.

– Так и сделаю. А когда пальцы у тебя на ногах посинеют, позвони мне, ладно? – сказал на прощанье мой шеф Густав Бранденбург.