Текст книги "Ответ знает только ветер"

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 48 страниц)

6

Супружеские пары Фабиани и Тенедос стояли тесным кружком, когда я к ним подошел. Разговор тут же оборвался. Потом все сразу вновь заговорили. У Бианки Фабиани в самом деле грудь была открыта до такой степени, что соски почти выглядывали наружу, так что Торвелл не слишком преувеличивал. Одета она была безвкусно, хотя ее туалет наверняка стоил целое состояние; и она все еще не избавилась от слишком раскованной, слишком кокетливой манеры держаться, свойственной ее прежней профессии.

– Вы ищете убийцу бедного мсье Хельмана? – Бианка залилась беспричинным смехом.

– Да, – просто ответил я.

– Им мог быть каждый из нас или мы все вместе, – сказал грек, у которого голова покоилась прямо на плечах за отсутствием шеи, и погладил руку своей жены-куколки. – У всех нас были на то причины. Он мог бы меня разорить – во всяком случае, испортить мою деловую репутацию. Так что у меня была причина. У Фабиани тоже, верно?

– Да, – односложно подтвердил тот, сохраняя серьезный вид. – Мне не надо называть эту причину, Торвелл ее вам уже назвал.

– Откуда вам это известно?

– Но он же об этом вам только что рассказал.

– Рассказал? Мне?

– Не разыгрывайте спектакля, мсье Лукас. Мы видели, как он взглянул в нашу с женой сторону.

– Проклятый педик, – вставила бывшая танцовщица из «Лидо», ставшая синьорой Фабиани, одной из самых богатых женщин в своей стране.

– Совращать малолетних мальчишек, это он умеет. По нему тюрьма плачет уже из-за одного этого. А уж за убийство! У кого была на то более веская причина, чем у него?

– Как это?

– Дочерняя компания фирмы «Куд» в Англии почти целиком принадлежала ему, – сказал Тенедос. – И обанкротилась из-за валютных спекуляций Хельмана и Килвуда. Чем не причина?

– Нда-а-а, – протянул я. – Конечно, это мог бы быть и он. А я-то считал вас всех добрыми друзьями.

– А мы и есть добрые друзья, – ответила за всех Мелина Тенедос. – Но разве нам нельзя немножко поиграть в страшную пьесу с убийством в последнем действии? – И она засмеялась.

Все подхватили ее смех.

– Конечно, можно, почему не поиграть, – сказал я.

Слуга подал новые бокалы шампанского. С этим делом я легко справился. Мелина Тенедос, красотка с детским личиком, предложила, чтобы мы все написали бедной больной Хильде Хельман почтовую открытку. Паскаль принесла открытку. Я попросил Тенедоса начать. Он написал две строчки. Затем наступил черед Фабиани. Он тоже написал две строчки. Тут к нам присоединились супруги Саргантана. И Саргантана, у которого был такой вид, будто он еще вчера объезжал лошадей, тоже нацарапал несколько слов. Потом внизу дамы поставили свои подписи, в том числе и Паскаль. Теперь у меня были образцы почерка их всех.

– Я отправлю открытку из отеля, – сказал я и сунул ее во внутренний карман смокинга.

7

– Заезжайте-ка ко мне завтра, – немного позже сказал мне Хосе Саргантана. – Сдается, что я должен сообщить вам нечто важное. – Разговаривали мы все по-французски, некоторые с ужасным акцентом. Он протянул мне свою визитную карточку. – Здесь мне не хочется об этом говорить. Как-никак, это дом наших друзей.

– А о чем, собственно, пойдет речь?

– Вы ведь ищете убийцу, верно?

– Верно, – подтвердил я.

– Ну, так вот, – только и сказал он.

Потом попрощался со всеми и низко склонился над рукой Паскаль, – она подошла к нам в эту минуту.

– Дорогая, вы прелестно выглядите, – сказал ей Саргантана.

Затем обратился ко мне:

– Приходите в любое время после девяти, я буду вас ждать.

– Очень любезно с вашей стороны, – сказал я.

Анжела в одиночестве стояла на лестнице, спускавшейся с террасы в темный сад. Она держала в руке бокал и курила.

Я пошел к ней.

8

– Ну, принес ли вам этот вечер какой-то успех?

– Все очень запутано, – ответил я. – Но я мало-помалу продвигаюсь.

– Вот и хорошо, – сказала Анжела.

– Что с вами? – спросил я. Она была похожа на даму со старинного портрета: белое платье до полу и ярко-рыжие волосы на фоне утопающего во мраке сада.

– Ничего. Почему вы спрашиваете?

– Вы вдруг совершенно переменились, Анжела.

– Разве?

– Конечно. Но из-за чего? Разве я сделал что-то такое?..

– Не вы, Роберт.

– Тогда кто же?

– Паскаль. – Она жадно затянулась. – Я знаю, она хочет мне добра, но слышать то, что она говорила, было для меня мученьем. Я имею в виду то, что она говорила о нас с вами. Она такая добрая и преданная подруга. И хочет непременно видеть меня счастливой. К тому же вы ей понравились. Но это еще отнюдь не причина объявлять нас влюбленной парой.

– Согласен, – сказал я. – К сожалению, это так. И вы считаете, такого никогда не случится?

– Роберт, вы попросили меня устроить этот вечер. Я хотела вам помочь.

– Вы всегда хотите мне помочь, – парировал я. – Ответьте мне на один вопрос, Анжела.

– На завтра Паскаль пригласила нас с вами на морскую прогулку на их яхте. В половине двенадцатого мы должны быть в Порт-Канто. Да она настоящая сводница!

– В общем так: я вас люблю, но это мое личное дело. Вас это вовсе не касается – я правильно понял?

– Да, Роберт. Вы все правильно поняли. Я испытала любовь, вы знаете. И она не принесла мне ничего, кроме страданий. Так что я предпочла бы иметь нового друга, а не новую любовь с печальным концом.

– А это уже неправда, – заметил я. – Откуда же Паскаль так много знала обо мне? Откуда знала, как сильно я вас люблю? Кто ей все это сказал?

– Я, – смущенно ответила Анжела. – Я. По телефону. Мы с ней целый час разговаривали по телефону, когда вы были в Дюссельдорфе. Кажется… – Анжела повернулась ко мне, улыбнулась, и золотые искорки вновь заплясали в ее глазах. – Кажется, я и впрямь много чего о вас рассказала.

– Ах, вот оно что, – вздохнул я и почувствовал, как по всему моему телу разлилась теплая волна счастья. – Тогда о любви, ясное дело, не может быть и речи. Никогда.

– Вот именно, никогда, – повторила Анжела и с улыбкой поглядела мне в глаза.

Она долго не отводила взгляда, и я подумал, что для того, чтобы правильно понять, что такое счастье, нужно представить себе, что ты его потерял и только что вновь обрел. Для такого эксперимента, разумеется, необходим печальный опыт.

– Жалко нас обоих, – сказал я.

– Жалко, – подтвердила Анжела. – Разве нет?

– Так завтра мы едем кататься по морю?

– Я согласилась. А вам надо работать?

– Можно успеть и то, и другое.

– Вы так милы, Роберт. Вы ужасно милы.

– Просто я вас люблю, – сказал я. – В этом случае быть милым проще простого.

К нам подошел блондинчик Зееберг, держа бокал в одной, сигарету в другой руке. Он тоже был в белом смокинге.

– Я не помешал?

– Отнюдь, – отозвалась Анжела.

– Еще как, – заметил я.

И мы все трое расхохотались.

– Фрау Хельман просила меня передать вам привет, – сказал Зееберг.

Его холодные глаза разглядывали меня, пока он с легкой улыбкой произносил любезные слова.

– Самый сердечный привет. Также и вам, мадам Дельпьер. Фрау Хельман очень сожалеет, что болезнь помешала ей приехать сюда. Я случайно услышал – все гости высказываются довольно громко, – здесь играют в какую-то странную игру.

– Да, – согласился я. – Игра называется «Кто убийца?» Требуется узнать, кто это сделал. И у каждого своя версия.

– А была у кого-нибудь и такая, что убийцей мог бы быть и я? – спросил Зееберг.

– Нет, ни у кого, – сказал я. – Вас не заподозрил никто.

– Однако это странно, – тут же нашелся Зееберг. – Право, странно. – Никто меня не заподозрил?

– А разве вы это сделали? – поддержал я его тон.

– Разумеется, – приветливо улыбаясь, сказал Зееберг. – Мне следовало бы сразу признаться вам. Нехорошо с моей стороны.

– А по-вашему, кто бы мог это сделать? – спросила его Анжела.

– Мадам, на столь прямой вопрос следует дать столь же прямой ответ. Что вы скажете, если я назову вашего друга Клода Трабо? Знаете ли вы, в каких отношениях он состоял с банком Хельмана?

– Разве в вашем банке принято открыто объявлять о таких вещах? – спросила Анжела.

– Я только что слышал, как он рассказывал об этом некоторым гостям и даже призывал меня в свидетели.

– Ах, вот оно что.

– Да, именно так, как видите, господин Лукас. А что вы об этом думаете?

– О, много всего, – уклончиво ответил я. – И главным образом из-за того, что Трабо перед вашим приходом сам мне обо всем этом рассказал.

– А это значит, что он что-то уж слишком часто об этом рассказывает, – сказал Зееберг. – Просто все время только об этом и говорит. Кстати, пригодился ли вам образчик моего почерка?

– Не понял, что вы имеете в виду.

Песик Нафтали просеменил мимо нас на своих кривых ножках.

– Ну, как же: ведь вы предложили мне написать название туалетной воды, которой я пользуюсь. «Gres pour homme».

– Правильно, теперь я вспомнил, – ответил я. – Ну что вы, господин Зееберг, вы просто начитались детективов.

9

«С тобой стало невозможно иметь дело. Ты неумолим. Не знаешь жалости. Поэтому и с тобой поступят безжалостно. Никто, даже последний идиот, не даст себя погубить, не попытавшись защититься. А вокруг тебя, Герберт, не идиоты, тебе следовало бы это знать. Да ты и знаешь».

Эти фразы, написанные от руки по-французски на листке гладкой белой бумаги, показал мне грустный малютка Лакросс, когда я впервые появился в его кабинете.

– Мы обыскали виллу Хельманов – и, прежде всего, его комнаты. Бриллиантовая Хильда не возражала. И при обыске нашли вот это в одном из ящиков письменного стола. Почерк, естественно, изменен, но тем не менее…

– А отпечатки пальцев?

– Ни одного. Мы прихватили этот листок, никому ничего не сказав. Нам будет труднее, чем вам, получить подписи всех, имеющих хоть какое-то отношение к делу, или еще лучше – несколько написанных от руки слов для графологической экспертизы. Не возьметесь ли за это?

Я взялся. И теперь у меня были образчики почерка всех этих дам и господ. Нет, подумал я, не всех. Не хватало Герберта Хельмана и супружеских пар Бинерт и Симон – жертв преступления. Что за бред, одернул я сам себя.

А может, вовсе и не бред?

10

– Я говорю: почему покупать туалеты только у Пуччи? Ведь он предлагает в сущности одно и то же. За эту цену я могу купить у «Нины Риччи» целых два прелестных платьица!

– Ну, что вы скажете – дерьмо, а не конференция! А что происходит в действительности? Вы знаете это не хуже меня: американцы и русские проводят серии подземных испытаний ракет с атомными боеголовками.

– А я тебя уверяю, дорогая, у нее шашни с собственным шофером, головой ручаюсь.

Застолье…

Трое вышколенных слуг подали мясо, овощи, рис и салат.

– Везет же этим Трабо, – сказала, наклонившись ко мне, Мелина Тенедос. – У них слуги как слуги. Таким можно доверять. Зато у нас… Что тут скажешь – холодильник, спрятанный за пианино и пистолет на ночном столике, чтобы эти бандиты тебя не укокошили.

– Да, это в самом деле ужасно, – поддакнул я, и она с серьезным видом кивнула, а я опять почувствовал, как Анжела носком туфли постукивает по моей. Этого со мной не проделывала еще ни одна женщина. От волнения я едва не потерял голову. А Анжела между тем беседовала со своим соседом справа, Паулем Зеебергом.

– Послушайте-ка! – воскликнула Анжела, обращаясь ко всем. – Господин Зееберг рассказывает интереснейшие вещи.

За столом воцарилась тишина. Даже Джон Килвуд, который едва притронулся к кушаньям и только опрокидывал одну рюмку виски за другой, повернул голову в сторону Анжелы. Казалось, он допился до того, что вдруг протрезвел.

– Объединенные Нации проводили конференцию по торговле и развитию в Сант-Яго, в Чили, – поведал Зееберг. – Я был там. Конференция была еще в полном разгаре, когда случилось здесь это несчастье. Я полетел из Чили прямо к фрау Хельман. Но до этого я успел наслушаться на конференции всяких речей. В том числе и доклад председателя Международной Конфедерации Свободных Профсоюзов. С этим народом придется сесть за стол переговоров – добровольно и как можно скорее.

– С профсоюзами? – вспыхнула Мелина Тенедос. – Добровольно?

– Успокойся, – одернул ее супруг.

– А чего они хотят? – спросил Джон Килвуд неожиданно ясно и четко.

– Как подчеркнул их председатель, – красавчик Зееберг говорил по-французски без намека на акцент, – профсоюзы считают, что осуществлению их прав на практике угрожают транснациональные компании, манипулирующие огромными капиталами на международном уровне.

– А что – разве можно это делать как-то по-другому? – буркнул Саргантана.

– Дело не в самих финансовых операциях, – пояснил Зееберг. – Профсоюзы усматривают опасность для себя в том, что эти транснациональные компании не считают себя связанными с какой-либо определенной страной и поэтому уклоняются от любого вида демократического контроля, а также от любой социальной ответственности.

– Но это – дело профсоюзов в каждой отдельно взятой стране, – вставил Фабиани и с улыбкой взглянул на слугу, стоявшего за его спиной с подносом в руках. – Нет, большое спасибо, мне больше не кладите.

Зееберг же продолжал:

– Разумеется, меня никто не заподозрит в том, что я – защитник профсоюзов…

– Зачем же вы тогда их защищаете? – вырвалось у Бианки Фабиани.

– Помолчи, – обронил ее муж.

Я взглянул на Бианку. Платье на ней и вправду было уж слишком декольтировано.

– Я просто сообщаю, – спокойно возразил Зееберг. – Простите, мадам. Но у меня есть кое-какие соображения в связи с этим. Мы живем уже не при капитализме девятнадцатого века. Мир находится на переломе. И профсоюзы пойдут на все. Я боюсь, что победа останется за ними, если нам не удастся с ними договориться.

– Поскольку профсоюзные бонзы все поголовно коррумпированы, – с глупеньким смешком заявила Бианка Фабиани, – сделать это будет нетрудно. После ужина пойдем в казино?

Слуги долили шампанское в наши бокалы. Килвуду налили еще рюмку виски. Пламя свечей слегка колыхалось.

– Само собой, пойдем, Бианка, – сказал Тенедос. – Но профсоюзы вовсе не коррумпированы, ты ошибаешься. А вот Зееберг абсолютно прав: с ними надо договориться.

– Заодно договоритесь и с дьяволом, – ввернул Джон Килвуд.

– Джон, – сердито заметил Торвелл, – вы не только выпивоха, но и глупец. Вы глупы непробиваемо и безнадежно. Неужели нам в самом деле сидеть и ждать, пока не дойдет до того, о чем – с полным основанием – предупреждают профсоюзы?

– Это и есть тот вопрос, который я хотел вам задать, – сказал Зееберг. – Ради этого и стал рассказывать о Сант-Яго. Прошу прощения у дам за эту скучную материю.

– Я ставлю всегда на одни и те же цифры – на ноль и на соседние, справа и слева, а еще на двадцать девять, – заявила на весь стол Бианка Фабиани. Она уже слегка опьянела.

– Завтра на яхте! – шепнула мне Паскаль, перегнувшись через стол. – Вы прелестно смотритесь вместе.

– Паскаль, прошу тебя, прекрати! – вспыхнула Анжела.

Паскаль рассмеялась.

– Анжела зарделась! До корней волос! Она еще может заливаться краской! Как бы мне хотелось иметь эту способность! Ах, Боже правый, когда я покраснела в последний раз?

Я вновь почувствовал носок анжелиной туфли на своей.

11

Около одиннадцати гости потянулись к выходу. Анжела объяснила мне:

– Мы поедем в «Муниципаль». Это так называемое «Зимнее казино». Оно расположено в западном конце Круазет, у Старой Гавани. Летом, начиная с июня, открывается летнее казино – «Палм-Бич». Оно расположено на другом конце Круазет, после «Порт-Канто».

– В «Муниципале» очень уютно. Там и кормят вполне прилично – в ресторане «Амбассадор». Мсье Марио, хозяин ресторана, просто великолепен, – заявила Бианка Фабиани.

Мы все стояли в холле. Дамы набрасывали на плечи палантины, надевали жакетики из соболя и шиншиллы. Анжела взяла с собой палантин из белой норки. Весело болтая, все направились к машинам. Я стоял, оглядываясь и держа в руке стофранковую банкноту.

– Что вы ищете?

– Мне хотелось оставить немного денег для слуг.

– Положите сюда, вот на эту тарелку, – сказал Клод Трабо и посмотрел на меня долгим взглядом. На тарелке, стоявшей на старинном комодике, уже лежало несколько купюр. Я положил туда же и мою.

– Вы – первый, – заметил Трабо.

– В каком смысле?

– Первый, кто оставляет чаевые для слуг. Остальные купюры положил я сам, чтобы сохранить лицо перед слугами.

– Вы хотите сказать, что ни один из этих миллиардеров не…

– Ни один. Потому они, наверное, и стали миллиардерами. Один из тех, кто сегодня был у нас в гостях, – я не могу назвать его имени, – так часто бывал у нас, причем ни разу не счел нужным дать немного денег слугам, что однажды вечером Паскаль сказала ему: «Слуги уже судачат по вашему адресу. Поэтому я дала им пятьдесят франков и сказала, что это от вас». После чего наш гость вышел из себя и заорал: «Пятьдесят? Надо было дать им сто, Паскаль! А теперь они скажут, что я скуп!» – Мы оба засмеялись. – Сто, – сказал он, – ровно столько, сколько дали вы. Это слишком много. Другие-то вообще ничего не платят. Никогда не быть вам богатым, – заключил Трабо.

– Боюсь, что вы правы, – кивнул я.

– Но, надеюсь, счастливым вы будете, – добавил Клод Трабо.

Я подошел к Анжеле, и мы вышли на воздух. Шоферы распахнули дверцы «роллс-ройса», двенадцатицилиндрового «ягуара» и «мерседеса-600». Гости Трабо расселись по машинам. Место стоянки и вся дорога к воротам из парка были освещены фонарями, скрытыми в кустах.

Анжела сказала:

– Практически в Каннах больше некуда пойти, кроме как в казино. Нет других приличных заведений, только ночные клубы для молодежи.

– Как такое возможно? Да еще в таком городе, как Канны! – удивился я.

– Казино во всем мире обладают огромной властью. Они могут всего добиться и кого угодно устранить – к примеру, любого конкурента. И у нас здесь, наверное, дела обстоят именно так. Что тут поделаешь? – Анжела медленно вела машину по гравийной дороге за «роллс-ройсом» Фабиани. – Эти фонарики в кустах выглядят очень романтично, правда?

– Да, – ответил я. – Очень.

– А Трабо – очень приятные люди.

– Очень, – опять эхом отозвался я. – Значит, вы простили Паскаль?

– Ах, Роберт, – только вздохнула Анжела и молчала все время, пока мы не выехали на улицу. – Вам удалось немного продвинуться вперед?

– Думается, да, – сказал я. – И вскоре надеюсь быстро продвинуться еще дальше.

– Это прекрасно. – Она нащупала в темноте мою руку. – Роберт?

– Да?

– А знаете, что еще прекрасно?

– Что же?

– Что мы оба когда-то были очень бедны, – сказала Анжела.

12

– Четыре, чет, черное не выигрывает!

– Тридцать один, нечет, черное выигрывает!

– Семерка, нечет, красное не выигрывает!

Голоса крупье громко выкрикивали цифры, выигравшие на отдельных столах. Игра шла на многих столах, огромный, роскошный и старомодно-уютный зал был битком набит. Какой-то коротышка-итальянец во все горло выкрикивал на своем языке пожелания счастья. Он только что выиграл. Я видел, как ему отсчитывали большую сумму.

– Он так же кричит и когда проиграет, – сказала мне Анжела. – Он тут каждый вечер. Много месяцев кряду. С женой и друзьями. Они делают за него ставки. Он всегда играет по максимуму и частенько за несколько минут делает все свои ставки.

– Сегодня вечером он проиграл шестьсот тысяч франков – до этой минуты, – сказал вежливый и неприметный человек, стоявший рядом. Он поклонился Анжеле: – Добрый вечер, мадам Дельпьер.

Анжела познакомила нас.

Вежливый господин был одним из многих полицейских, несущих здесь службу и следящих за порядком, как и в любом казино. Анжела была знакома с большинством из них.

– У него, – сказала она, глядя вслед неприметному человеку, – есть крошечная дочурка, похожая на ангелочков Боттичелли. Однажды он привез ее в Канны. И я сделала ее портрет. Даром. Потому что мне было приятно ее писать. За это он посадил вьющиеся растения вдоль беседки на моей террасе. Он знающий садовод. И всегда следит за моими цветами.

Компания, с которой мы приехали, сразу же растворилась в толпе. Каждый играл за себя, даже супружеские пары разъединились. Я видел, как Бианка Фабиани наседала на своего мужа, сидевшего за одним из зеленых столов, пока он не дал ей несколько жетонов. С искаженным от злости лицом она подошла к нам.

– Поглядите только на этого скрягу! – сказала она. – И это – мой супруг! Дал мне какие-то жалкие две сотни франков, потому что я все просадила и хочу еще поиграть. А он-то, он-то проигрывает тысячи. Да, надо поступать так, как Мария.

– А как она поступает? – Я счел возможным проявить интерес.

– Мария всегда носит вечерние платья с большим напуском у талии, вы заметили? И я знаю, зачем он ей нужен, однажды она мне все показала. Под этим напуском – пояс, на который нашито много карманчиков. В них-то Мария и прячет свой выигрыш. И утаивает от своего мужа. А иногда сидит тут с таким видом, будто вот-вот заплачет. Он не может этого вынести. И дает ей еще денег, причем тут же. Как вы думаете, сколько она уже скопила втайне от него? Как люди глупы! – Она кинулась к одному из столов и протолкалась в ряд стоящих вокруг него игроков.

– Видите, что там наверху? – Анжела показала на потолок. На одной из колонн был скрытно укреплен ящичек. – Это телекамера. Здесь везде такие расставлены. За посетителями постоянно наблюдают с центрального пульта, а возможно, и снимают на кинопленку.

– Но я вошел сюда, даже не заплатив за вход.

– Верно, – сказала Анжела, криво усмехнувшись, – потому что вы со мной. Мне тоже не нужен входной билет. Ведь я же говорила вам, что обо мне печется «Синдикат Инициатива».

Розовое здание зимнего казино с игральными залами, театром и рестораном «Амбассадор» находилось в самом конце набережной Альберта-Эдуарда, совсем рядом со Старой Гаванью, где была контора Лакросса и Морской вокзал, от которого морские такси отправлялись на острова.

– Десятка, чет, черное не выигрывает!

Коротышка-итальянец перекрыл шум зала отчаянным воем, перемежаемым грязными ругательствами.

– Вы не играете? – спросила меня Анжела.

– На меня это занятие наводит тоску, – сказал я. – Но немного я, конечно, готов поиграть.

Я пошел вместе с ней к окошку, где меняли деньги на жетоны. За ним оказалась небольшая комнатка со стальными шкафчиками. Анжела вынула из серебряной сумочки ключ.

– Сейчас приду. Возьму немного денег.

– Где?

– Из моего сейфа. Он здесь. – Она засмеялась. – Документы, деньги, драгоценности, все! Вчера вечером я была здесь, чтобы взять драгоценности, которые сейчас на мне. Зачем платить за сохранность всего этого банку? Этот сейф мне ничего не стоит…

Она исчезла.

Я обменял сто франков на два жетона по пятьдесят. Меня в самом деле никогда не тянуло играть. Рулетка наводит на меня тоску. Это игра, где решает лишь случай и на которую интеллект никак не может повлиять. Я пошел через большой зал. Между игральными столами и длинной стойкой бара стояли столики небольшого ресторанчика, за ними сидели люди и ели. А у стойки в полном одиночестве сидел Джон Килвуд и пил виски. Пьяным жестом он помахал мне. Я ответил ему тем же. И тут я увидел Марию Саргантана – как раз в тот момент, когда она прятала несколько жетонов в складках платья у себя на животе, и я подумал, что богатые – действительно люди особого склада и, вероятно, убийцы среди них – тоже особенные.

Я подошел к одному из игральных столов и вдруг прямо напротив увидел Анжелу, только что нашедшую свободное местечко. Она курила и называла крупье свои ставки. Я настолько был поглощен созерцанием ее лица, что чуть не забыл, где нахожусь. И вдруг вспомнил, что познакомился с Анжелой тринадцатого числа, и что именно тринадцатого для меня началась новая жизнь, поэтому решил бросить вызов судьбе.

Я перегнулся через сидящую за столом даму и положил оба жетона на цифру тринадцать. Главное, мне хотелось поскорее с этим покончить. Я вновь посмотрел на Анжелу, и она, видимо, почувствовала это, так как подняла голову, наши взгляды встретились, и у меня возникло ощущение, будто солнце взошло. Взгляд был таким долгим, что, казалось, ни один из нас не мог уже перевести его на что-то другое. У меня голова закружилась, я вцепился руками в спинку стула, и голоса наводнивших зал американцев, голландцев, англичан, итальянцев, французов и немцев слились в смутный гомон.

– Мсье…

Я очнулся.

Крупье, рядом с которым я стоял, обернулся и стучал лопаточкой по двум жетонам, лежавшим на цифре тринадцать.

– Это ваша ставка?

– Да.

– Сто франков на цифре тринадцать для мсье слева от меня, – сказал крупье. Другой крупье, стоявший у середины стола возле барабана и выплачивавший выигрыши, пододвинул ко мне две стопки жетонов. Я выиграл три с половиной тысячи франков.

– Сотню оставьте для персонала, – сказал я.

Небо, я бросил вызов судьбе и Ты это понял, Господи. Ты сказал «да», а теперь дай мне убедиться, что я Тебя правильно понял, дай мне удостовериться в этом, подумал я. И тут же объявил новую ставку: я поставил на цифру тринадцать максимальную сумму: тысячу пятьсот франков. Ну, яви же мне, Господи, Свою волю. Ну, яви ее сейчас.

Шарик покатился. Я не смотрел на него. Я стоял с закрытыми глазами, пока крупье не выкрикнул: тринадцать, нечет, черное не выигрывает! Шарик опять остановился на моей цифре тринадцать.

Это произвело сенсацию среди игроков.

На этот раз выигрыш пододвинули ко мне уже тремя стопками. Он составил пятьдесят две с половиной тысячи франков.

Я отделил пятьсот франков для персонала и поставил жетоны на два угла, на три стрита, одну ставку на 6 номеров от тринадцати до пятнадцати и, конечно, на первую цифру тринадцать – всякий раз по максимуму. Даже на равные шансы – цвет, дюжина и колонка – я еще положил жетоны. Другие игроки тоже попробовали ставить на тринадцать.

Шарик в третий раз остановился на тринадцати.

Коротышка-итальянец, вовсе не участвовавший в игре, вел себя, как безумный. Он протискался ко мне и потер тыльную сторону ладони о мой смокинг, чтобы приобщиться к моему счастью – так делают в Германии, повстречавшись с трубочистом. Главный крупье подошел к тому, который выплачивал выигрыши на моем столе, и они вдвоем долго считали и пересчитывали, потом крупье достал из ящика в столе очень большие жетоны и зачитал мне, сколько я выиграл по отдельным ставкам и сколько в общей сложности. Получилось двести тридцать пять тысяч пятьсот франков. Я дал пять тысяч для персонала и снял все свои ставки, которые еще оставались на столе. Я решил подвести черту. Жетонов было столько, что я не мог их унести. Пришлось служителю принести ящичек и помочь мне. Когда я шел за ним к кассе, я увидел Анжелу. Она шла за другим служителем, который нес ее ящичек.

– Вы тоже ставили на тринадцать? – спросил я ее.

– Да. – Она сияла. – Вместе с вами! Разве вы не заметили?

– Нет.

– Я ставила…

– Я ставил…

Мы с ней говорили одновременно.

– Пожалуйста, говорите вы.

– Нет, сначала вы, Анжела.

– Давайте скажем вместе, я чувствую, что мы хотим сказать одно и то же.

И мы сказали хором:

– Мы ставили на тринадцать, потому что познакомились тринадцатого.

После чего взгляд Анжелы немного затуманился.

– И будьте наготове, любовь еще грядет, – сказал я.

Она ничего не ответила. У окошка кассы крупье еще раз пересчитал ее выигрыш и спросил, все ли жетоны ей угодно обменять на деньги.

– Да, все, – кивнула Анжела.

Когда она с пачками банкнот нырнула в комнатку с сейфами, кассир стал расплачиваться со мной. Я и ему дал на чай и попросил упаковать банкноты покомпактнее, потому что их было так много, что просто рассовать их по карманам было невозможно.

Анжела вышла из комнаты с сейфами. Она улыбалась.

– Пойдемте в бар. Я умираю от жажды. Вы угостите меня бокалом шампанского?

– С удовольствием, мадам, – сказал я. – Вот только дождусь, когда мой капитал уложат.

Коротышка-итальянец прибежал, обливаясь потом, обрушил на Анжелу целый поток слов, суя ей под нос пятитысячный жетон.

– Чего он хочет? – спросила Анжела.

– Чтобы вы плюнули на жетон. Тогда он принесет ему счастье, – перевел я. – Я тоже должен плюнуть.

В общем, мы оба символически плюнули на жетон, и коротышка рассыпался в благодарностях:

– Grazie, signora, grazie, signore, grazie molto tante…[13]13
  Благодарю синьора, благодарю, синьор, большое спасибо (итал.).


[Закрыть]

Он бегом вернулся к своему столу, обливаясь потом и едва владея собой.

– Этот маленький итальянец, – сказала Анжела, – строит в Италии очень большие локомотивы. Это рассказал мне недавно один из моих друзей – здешних полицейских. Вероятно, потому так долго идут поезда от Вентимильи до Канн.

Кассир все еще возился с моим пакетом.

– Я пойду и подожду вас там, – сказала Анжела.

Я смотрел ей вслед – как она шла через весь зал по направлению к длинной стойке бара, я видел нежное колебание ее бедер и загорелую кожу спины в вырезе ослепительно белого платья, огненно-рыжие волосы. Многие женщины теряют свою прелесть при ходьбе, в особенности, если смотришь на них сзади. Но Анжела и тут была великолепна. Она держалась очень прямо и в то же время непринужденно, я любил уже и ее походку.

Я видел, что, приблизившись к стойке, она подошла к пожилой даме, сидевшей за кассовым аппаратом, регистрировавшим все порции спиртного. За стойкой орудовало много барменов. Анжела перекинулась с дамой несколькими словами и что-то протянула той через стойку. Потом быстро отошла от нее и уселась в середине стойки.

Наконец кассир увязал мой пакет. Я поспешил к Анжеле, сел на соседний табурет, заказал два бокала шампанского, и когда их подали, воскликнул:

– Число тринадцать принесло нам счастье!

Анжела приподняла свой бокал:

– Отныне провозглашаю тринадцать нашим счастливым числом! – сказала она.

– Поддерживаю, – кивнул я.

– Тринадцатое отныне будет нашим общим днем рождения. И мы будем его праздновать каждый месяц, – сказала Анжела. Она заметила, как помрачнело мое лицо. – Но по крайней мере тринадцатого числа следующего месяца вы, вероятно, еще будете здесь, – быстро добавила она. – Ведь вы об этом сейчас подумали – что будет через месяц, да?

– Я подумал о том, что будет в каждый месяц моей жизни, Анжела, – сказал я.

– Не надо, – поспешно прошептала она. – Пожалуйста, не надо, Роберт. Мы только что были так веселы. Не говорите так. И не думайте так.

– Хорошо, – успокоил ее я. – Все опять в полном порядке, Анжела.

– И вовсе нет, – сказала она внезапно упавшим голосом.

– Давайте выпьем за то, чего каждый из нас больше всего жаждет. Причем молча. Только выпьем за это и все. Хотите так?

– Да, Роберт, хочу. Вы так добры.

– А вы так красивы. И так любимы. Очень сильно любимы.

– Не надо. Пожалуйста. Лучше выпьем.

– Согласен.

Мы выпили.

Анжела сказала старшему бармену, приземистому и широкоплечему:

– Выпейте с нами один бокал, Поль.

– С удовольствием выпью за вас обоих, – отозвался Поль. Я уже говорил, что на свете почти нет барменов с неприятным характером. Поль был одним из самых приятных. – За ваше счастье! Пусть все ваши желания исполнятся.

– Поль, – спросил я у него, – какое шампанское вы любите больше всех?