Текст книги "Ответ знает только ветер"

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 48 страниц)

30

– Карин, – сказал я жене, – я хочу с тобой развестись.

– Повтори это еще раз, – сказала она.

Она была в халатике, небрежно причесана и не подкрашена, она не знала, что я приеду, и на ужин был только сыр и пиво. Мы с ней сидели визави за обеденным столом в гостиной, было девять часов вечера и в гостиной горели четыре высоких торшера с большими шелковыми абажурами медового цвета.

Я повторил:

– Я хочу с тобой развестись, Карин. Мне очень жаль, но я тебя больше не люблю и не могу больше с тобой жить. Я хочу с тобой расстаться.

– Из-за другой женщины?

– Да, из-за другой женщины.

– У тебя к щеке прилип кусочек сыра, – сказала моя жена. – Смахни. Я знала об этом уже тогда, когда ты приезжал сюда в последний раз. Меня не обманешь.

– Я люблю эту женщину, Карин, – сказал я и показался сам себе гнуснейшим подлецом и ничтожеством, кем на самом деле и был, но я не мог ничего с собой поделать, в самолете я тысячу раз все обдумал. – Эту женщину я люблю, – еще раз повторил я.

– Эту мерзавку. Связывается с женатым человеком…

– Она не знала, что я женат. Но потом я ей сказал.

Карин допила свой стакан и налила себе еще. Потом закурила сигарету и разглядывала меня сквозь прищуренные веки.

– И тогда она заявила: если ты не поговоришь со своей половиной и не выложишь ей все как есть, я тебя больше не приму в постели, так было дело?

– Нет, не так.

– Ах, не ври мне в глаза хотя бы теперь, трусливый пес!

– Но все было не так. А совсем по-другому.

– А как? Как? Как это – «совсем по-другому»?

– Не важно. По-другому, и все.

– Как ты умеешь облегчить себе жизнь, – сказала Карин.

– Нет, именно этого я как раз и не умею, – возразил я. – А если бы умел, расстался бы с тобой уже много лет назад.

– Это почему же?

– Потому что уже много лет назад все между нами кончилось. Потому что я тебя разлюбил. Но и ты давно уже меня не любишь, признайся.

– Я всегда тебя любила. И буду всегда любить, хотя ты и свинья, – сказала Карин.

– Но это неправда, – возразил я.

– Нет, правда, – сказала Карин.

Потом она начала плакать, и плакала беззвучно. Она продолжала курить и пить пиво, а слезы все текли и текли по ее смазливому личику, и конца им не было. Разговор дальше шел вполголоса.

– Что ты вообще знаешь обо мне и о том, как я тебя люблю? Разве это тебя когда-нибудь интересовало? Черта лысого! И все из-за этой шлюхи в Каннах, да?

– Эта женщина живет в Каннах, – сказал я.

– Что уж такого особенного ты нашел в этой каннской шлюхе? – спросила моя жена. – Она что – необычайно хороша в постели? Намного лучше, чем я?

– Я с ней еще не спал, – ответил я.

– Это ложь. Еще с ней не переспал, а уже хочет расстаться с законной женой. Что же она с тобой вытворяет? Какие знает особые приемчики? Теперь, когда ты стал стареть, тебе конечно нужна для постельных дел именно такая опытная потаскушка. Да, ты сейчас как раз в таком возрасте, когда это надо. Ну, так давай, выкладывай, что вытворяет твоя шлюха? Какими секретными приемами владеет?

– Я с ней еще не спал.

– «Я с ней еще не спал»! – передразнила она меня. – Ах ты, агнец невинный! Это она тебя подучила все отрицать?

– Я сказал тебе чистую правду, – стоял на своем я.

– Правду! Да еще чистую! Ну ладно, я поняла: в постели она лучше. Прекрасно. Ты всегда имел слабость к путанам. Но в эту ты просто втюрился. После других проституток ты всегда возвращался домой, и все было мирно и тихо. Но на этот раз все иначе.

– Да, на этот раз все иначе, – подтвердил я. – И эта женщина – не проститутка.

– Наш благородный рыцарь в блестящих доспехах, – ехидно заметила Карин и смахнула со лба светлую прядь. Слезы все еще лились, но говорила она вполне спокойно. – Значит, на этот раз – не проститутка. Вдруг. Ни с того ни с сего. Как нарочно, Не проститутка, значит?

– Нет.

– Не проститутка? Ясное дело – проститутка! Каннская уличная девка!

– Прекрати, – сказал я.

– Подумаешь, какой важный! «Прекрати»! А если не прекращу? Что тогда? Поколотишь меня? А может, и убьешь? Ишь чего захотел! И не подумаю! Она красивее меня?

Я ничего не ответил.

– Я спросила, она красивее меня?

– Да, – ответил я.

– Прекрасно, – сказала Карин. – И моложе?

– Немного.

– Значит, моложе. Знаешь, что ты такое? Ты – самый большой кусок дерьма, какой только есть на свете. Знаешь, как давно мы женаты? Десять лет! – Я испугался, что она сейчас скажет: «Я подарила тебе лучшие годы моей жизни», – и она это тут же сказала.

– «Подарила!» – улыбнулся я.

– Да! – вдруг завопила она как безумная. – Подарила! А кто заботился о тебе и ждал тебя, часто месяцами, и за эти годы подурнел и постарел, а теперь ты отшвыриваешь его в сторону, как клочок бумаги? Кто отказал всем приятным молодым людям и выбрал тебя, а этих молодых людей было множество, и ты это знаешь. Это я! Я это сделала! Я ношу на пальце твое обручальное кольцо. Ты надел мне его. И обещал хранить мне верность в счастье и в горе, в нужде и болезни до самой…

– Нет. Мы с тобой не венчались в церкви, – перебил я ее. – Только в загсе. Так что не надо, Карин.

– Потому что ты не хотел в церкви! И не хотел носить кольцо! Только теперь до меня дошло, почему! Бедные мои родители, они предостерегали меня, особенно папа. Теперь их нет в живых. И у меня никого нет на всем свете. Кроме тебя. Но и тебя у меня уже давно нет, вечно ты был где-то далеко, в тысячах миль от дома. Я чувствовала, как ты удаляешься от меня все дальше и дальше, но ты хотя бы всегда возвращался домой, и соседи видели, что ты приехал, у меня был муж, который много ездил по делам, был не очень здоров и часто кричал во сне. Теперь до меня дошло также, почему ты кричал во сне.

– Не говори глупостей, – сказал я. – Я кричу во сне уже много лет. А с этой женщиной познакомился, только приехав в Канны.

– Как ее зовут?

Я промолчал.

– Не очень трудно это выяснить.

– Да, не очень.

– Я это сделаю, – сказала Карин. – И устрою этой потаскушке такую веселенькую жизнь, что ей придется бежать из Канн без оглядки. Смело могу тебя в этом заверить.

– Как ты собираешься это сделать?

– А это уж моя забота! Разрушить семью! Эта шлюха! Эта проклятая…

– Говорю тебе, она не знала, что я женат, и я с ней не спал.

– Тебя я уничтожу с ней заодно! У Густава! На твоей фирме! Я им такое порасскажу! Мы еще поглядим, оставят ли за тобой твою распрекрасную работу, при которой ты только шляешься по всему свету и спишь с проститутками!

– Ты не можешь меня уничтожить, – сказал я, – не уничтожив заодно и себя. Ты ведь хочешь жить, так? Значит, нам нужны деньги, женаты мы с тобой или нет. Ты же не хочешь голодать, верно?

– Ты – подлая тварь! – воскликнула она. – Я тебя презираю. Презираю всей душой и до самой смерти.

– Отпусти меня с миром, Карин, прошу тебя, – сказал я. – Очень прошу. Все равно наша с тобой жизнь не похожа на нормальный брак. Чего же нам обоим ждать от будущего? Обещаю, что буду всегда о тебе заботиться и буду…

– Ах, как трогательно! Как благородно с твоей стороны. Черт побери! Снимите шляпы! Перед вами истинный джентльмен! Значит, ты хочешь и в будущем обо мне заботиться, свинья такая? А не просто бросить меня на произвол судьбы и удрать, – мол, возьми свою судьбу в собственные руки, ты еще молода и здорова и можешь работать.

– А ты и вправду можешь, – сказал я.

– А зачем мне? – спросила она. – Я ничем перед тобой не провинилась. Это ты уходишь из семьи, а не я. Существуют законы.

– Знаю.

– Слава Богу, существуют законы, защищающие женщину.

Из Мужена, из дома убитого, я вернулся в Канны. В «Мажестик» меня ждала телеграмма от Густава Бранденбурга: «Немедленно возвращайтесь в Дюссельдорф». Я принял душ, побрился и опять упаковал только мягкую дорожную сумку, потом надел легкий костюм – второй, купленный мне Анжелой. Следующий самолет в Дюссельдорф через Париж вылетал только через три с половиной часа, поэтому я уселся на безлюдной в этот час дня террасе, уставленной зонтами от жаркого солнца. Уселся в «нашем» уголке, где мы не раз уже сидели с Анжелой, заказал себе бутылку шампанского и начал пить его маленькими глотками, но на душе становилось все муторнее. Я не выдержал, встал и направился в холл, чтобы позвонить Анжеле. Но не сделал этого. Два часа кряду я сидел в холле и все время собирался позвонить, но так и не решился. Не мог собраться с духом. В кармане моего пиджака лежали бриллиантовые серьги, я перебирал их пальцами, и вдруг мне захотелось выбросить их. Тут я понял, что у меня сдают нервы, взял такси и поехал в Ниццу; там я еще долго сидел на аэродроме, ожидая вылета, и опорожнил еще одну бутылку шампанского.

Когда объявили посадку на мой рейс, я вышел к автобусу уже довольно пьяный и как дурак поглядел вверх на балкон для провожающих, где Анжелы, разумеется, не было. Я только споткнулся и чуть не упал, входя в автобус. Все посмотрели в мою сторону и, видимо, поняли, что я пьян. Они и потом, уже в самолете, все поглядывали на меня, хотя я тихо сидел в своем кресле, больше ничего не пил и только думал о том, что теперь надо расстаться с Карин. А они все равно на меня оборачивались. Может, у меня лицо было в грязи.

Потом я приехал домой на такси и позвонил Густаву. Он все еще был на месте и сказал, чтобы я приехал в контору завтра утром к девяти. Потом мы с Карин ели бутерброды с сыром, запивая их пивом, и тут я ей объявил, что люблю другую женщину, а с ней хочу расстаться, она отвечала мне так, как я уже описал выше. В Дюссельдорфе сильно потеплело, ночь была душная, и мы распахнули окна.

Карин вынула из кармана халатика носовой платок, вытерла слезы, высморкалась и спросила спокойно и деловито:

– И как ты себе представляешь финансовую сторону дела?

В этот момент что-то во мне оборвалось. Видите ли, я приехал домой, полный чувства вины и сам начал этот разговор. Я сознавал, что совершаю подлость, бросая жену только ради того, чтобы соединить свою жизнь с другой женщиной. Я говорил себе, что на такое способен только подлец. Но что я вынужден так поступить, что у меня нет выбора. Я слишком любил Анжелу, чтобы выдержать хотя бы одну ночь под одним кровом с Карин. И тем не менее: я боялся этого разговора. Боялся истерических вспышек, любовного лепета, просьб, жалоб, клятв. Сдается мне, что у мужчин господствует превратное представление о женщинах, с которыми они состоят в несчастливом браке. Они считают, что их жены, если их бросают ради другой женщины, наложат на себя руки или будут убиты горем, а то и впадут в нищету. Потому что несмотря на все еще любят своих мужей. Сдается, это далеко не так.

– И как ты себе представляешь финансовую сторону дела? – спокойно и деловито спросила моя жена Карин.

Туг чувство вины у меня вмиг испарилось.

– Разумеется, я оставлю тебе квартиру, – сказал я. – А я перееду.

– Куда?

– Куда-нибудь. В какой-нибудь отель. Еще не знаю. – На самом деле я уже знал, но теперь моя тактика изменилась. – У меня с собой есть три тысячи марок, могу тебе их сразу вручить – ну, две восемьсот. Я буду оплачивать квартиру, страховку и так далее, а ты получишь сумму, достаточную для того, чтобы жить безбедно, пока мы не получим судебного решения.

– При чем здесь судебное решение?

– Но ведь дело о разводе решается в суде.

– А кто сказал, что я согласна на развод? Я ни слова не сказала об этом. Это ты добиваешься развода. А я пока ничего не говорю. Абсолютно ничего. Теперь мне нужно будет встретиться с моим адвокатом. А до того я ничего не скажу. Значит, сколько ты собираешься мне давать?

Я назвал довольно большую сумму по моим обстоятельствам.

– Но это же гроши! За глаза не хватит. Ишь какой ловкий. Швырнешь мне жалкие крохи, а сам со своей каннской шлюхой будешь за два дня транжирить столько, сколько дашь мне на месяц.

– Но у меня есть только мое жалованье – сказал я. – Состояния у меня нет.

– У тебя есть счет в банке.

– Ты знаешь, сколько там значится.

– Но счет на твое имя. Я имею лишь доверенность. Что ты сделаешь, если я сниму со счета все, что там есть?

– Ты этого не сделаешь, чтобы не выставить себя в дурном свете, – сказал я и тут же решил завтра утром первым делом закрыть доступ Карин к счету.

– Кроме того – швейцарские акции, половина их тоже принадлежит мне, – сказала Карин. – Я могла бы полететь в Цюрих и их продать.

– Можешь их продать, – согласился я. Странным образом, я с легкостью поставил крест на этих акциях. Завтра мне еще нужно будет увидеться с моим адвокатом. Он был моим адвокатом и другом в течение уже двадцати лет. Мне нужно с ним посоветоваться.

– Больше я сейчас вообще ничего не скажу, – заявила Карин. – Тебе не удастся поймать меня в ловушку. Я должна поговорить с адвокатом. Он скажет, как мне себя вести. А ты что думал? Что я тут же на все соглашусь – и конец, и ты можешь жениться на своей каннской шлюхе? Или на какой-то другой? Ни слова из меня не выудишь. Теперь мне придется самой защищать свои интересы. И я хочу себя обезопасить, раз уж мне не остается ничего другого. Деньги, которые у нас есть, это наши деньги, а не твои.

– Это верно, – согласился я, – у нас с тобой имущественная общность. Но и твои деньги не только твои. Они наши.

Теперь, когда речь шла только о деньгах, мы оба говорили тихо, спокойно и деловито и не глядели друг другу в лицо.

– Итак, что ты собираешься сейчас делать, подлая твоя душа? – спросила Карин.

– Хочу отсюда убраться. Сейчас же.

– Просто смешно. А твои вещи?

– Самое необходимое возьму сразу.

– Каким образом?

– Погружу в машину.

– В нашу машину! – взвизгнула Карин.

Я встал.

– Куда ты?

– Пойду укладывать вещи. Уже поздно.

Тут она опять принялась плакать. Пробежала мимо меня в свою спальню и громко хлопнула дверью. Я слышал, как она там зарыдала. Весь час, что я собирал вещи, прошел под этот аккомпанемент.

31

Сняв пиджак и ослабив узел галстука, я направился в гардеробную и первым делом достал три больших чемодана с верхних полок встроенных шкафов. В самолете я составил список вещей, которые мне нужно взять с собой сразу. Вот этот список:

Слоники

сицилийская лошадка

пишущая машинка

костюмы

белье

галстуки

запонки

записная книжка с номерами телефонов

чековая книжка

документы на машину

документы

франки

туфли

страховые полисы

портативный будильник

портативный приемник

фотоаппарат

дождевик

Смешной получился список, но именно с его помощью я и приступил к сборам. Сначала я набил чемоданы доверху рубашками, нижним бельем, носками, туфлями и галстуками. Набралась огромная куча вещей. Во время передышек я слышал рыдания Карин. Теперь она рыдала уже громче.

Я пошел в кладовку и нашел большую картонную коробку, набитую стружками. Перетащив ее в гостиную, я осторожно упаковал всех моих слоников. Причем каждого в отдельности еще и завернул в газету. Туда же положил сицилийскую лошадку. Потом наступила очередь транзисторного приемничка, который всегда стоял у моего изголовья и который я очень любил, хотя у нас и был дорогой музыкальный комбайн. Последним в коробку попал фотоаппарат «минокс». В дорожную сумку я уложил свои личные документы, лежавшие в ящике письменного стола, записную книжку с номерами телефонов, документы на машину, запонки, булавки для галстуков и три пары наручных часов. Особенно смешно было брать с собой все мои часы. Наручные часы, в том числе и те, что были на мне, подарила мне Карин.

Потом я потащил чемоданы и коробку вниз. Машина моя стояла прямо у подъезда. Спустившись на лифте, я погрузил чемоданы в багажник. К счастью, он был довольно вместителен. Но все же один чемодан и портативную машинку пришлось положить на заднее сиденье, а коробку со слониками – на пол перед правым передним сиденьем. Я несколько раз поднимался наверх. Когда я появился перед дверью своей квартиры во второй раз, дверь напротив открылась и на пороге явилась наша соседка, фрау Хартвиг.

– Добрый вечер, господин Лукас.

– Добрый вечер, – сказал я и хотел было войти в квартиру, но она последовала за мной.

– Что это вы делаете? Вы переезжаете?

– На некоторое время, фрау Хартвиг. – Из глубины квартиры слышались рыдания Карин.

– Ваша бедная супруга…

– Да, – перебил ее я. – Извините, фрау Хартвиг.

– Вы плохо поступаете, господин Лукас. У вас такая хорошая жена, а вы…

– Фрау Хартвиг…

– Да, господин Лукас?

– Занимайтесь своими делами.

– Какая наглость, – прошипела она, круто повернулась и с силой захлопнула свою дверь. Я чувствовал, что она продолжает наблюдать за мной через глазок и видит, как я выношу свои костюмы, надетые на плечики. Они были довольно тяжелые. Я начал обливаться потом – на лестнице было душно. Стопа и вся нога начали болеть. Я проглотил несколько таблеток, не считая. Эта работенка совсем измочалила меня, мне очень хотелось передохнуть, но об этом не могло быть и речи. Костюмы я повесил на крючки в салоне машины, а что не поместилось, просто положил на чемодан. На улице за мной с любопытством наблюдали несколько человек, вышедших подышать воздухом. Я чертыхался себе под нос. Рубашка, брюки, все прилипло к телу, пот ручьями струился со лба по всему лицу. Но в конце концов я со всем этим справился. Машина была перегружена, рессоры просели. Я еще раз поднялся в квартиру, открыл дверь спальни и бросил 2800 марок сотенными купюрами на один из комодов. Карин лежала поперек кровати, вперившись глазами в потолок, и плакала навзрыд.

– Вот деньги на первое время. Я дам о себе знать, как только буду знать свой адрес, – сказал я.

Она промолчала.

– Прощай, Карин, – сказал я. – И прости меня, если можешь.

– Простить тебя? Да никогда в жизни! Никогда! Господь покарает тебя! Подлец ты!

Значит, не имело смысла. Надо было быстро убираться. И я двинулся из комнаты. Но тут вдруг услышал, что Карин спрыгнула с кровати и побежала за мной. Я постарался добраться до входной двери раньше ее. Но едва вышел на лестничную площадку, как Карин настигла меня. Она вцепилась в меня и завопила во весь голос: «Останься! Останься со мной! Ты не сделаешь этого! Не сделаешь!»

– Прости, но я это сделаю, – сказал я и высвободился из ее рук. Дверь квартиры напротив тут же распахнулась, и фрау Хартвиг выросла на пороге. Карин увидела ее и закричала: «Фрау Хартвиг, мой муж бросает меня!» После чего бросилась в объятия соседки и зарыдала совсем уж неудержимо, содрогаясь всем телом и захлебываясь слезами.

– С него станется, – произнесла Хартвиг, пока я входил в лифт. – Но вы не одни. У вас есть друзья. Мы с мужем – ваши друзья, бедная, милая фрау Лукас. Ваш муж еще узнает, почем фунт лиха. Ему еще небо покажется с овчинку!

Я нажал на кнопку, и лифт заскользил вниз. Я еще услышал, как Карин завопила мне вслед: «Преступник! Свинья! Пес шелудивый! Ты мне за это заплатишь! Последнюю рубашку с тебя сниму!»

Хартвиг тоже что-то вопила, но я не мог разобрать что. Я задыхался от напряжения, обливался потом, нога страшно болела, и я молил Бога, чтобы все это было лишь началом, а не концом. Куртка лежала у меня на плече. Спустившись на первый этаж, я закрыл за собой входную дверь и решил, что это – в последний раз в моей жизни. Больше я в эту дверь не войду, нет.

32

Я ехал очень осторожно, потому что был слишком возбужден и боялся влететь в аварию. Путь мой лежал за город, в аэропорт Лохаузен. Там находился отель «Интерконтиненталь». Наша фирма всегда резервировала там номера для своих клиентов и посетителей, так что я был знаком и с портье, и с директорами, и с генеральным директором. Мы получали проценты. После посадки я позвонил по телефону генеральному директору и сказал ему, что хотел бы остановиться у него в гостинице, так как собираюсь расстаться с женой. Я спросил, не сможет ли он предоставить мне большую комнату с множеством встроенных шкафов – на неопределенное время. О цене мы тут же договорились. На улице все еще парило, ночью не стало прохладнее, и, подъехав к «Интерконтиненталю», я все еще был мокрый от пота. На этот раз мне не пришлось таскать багаж самому – служители отеля отнесли мои вещи в прекрасный номер на девятом этаже. Здесь в самом деле оказалось достаточно места для моих костюмов и белья, кроме того, дирекция распорядилась поставить в номере две бутылки шампанского. Но меня как-то не потянуло на шампанское. Я попросил принести мне из бара бутылку виски и побольше льда и содовой, и, распаковывая чемоданы, я отхлебывал по глотку и мало-помалу успокоился. Я разделся догола, хотя в номере имелся кондиционер, но я настолько отвык от какого бы то ни было физического труда, что мне пришлось поддерживать себя виски, пока я развешивал костюмы и раскладывал по ящикам белье и все остальное. Слоников и сицилийскую лошадку я расставил на двух больших стенных полках в гостиной. Документы придется положить в гостиничный сейф завтра утром, подумал я. Потом нужно еще взять деньги в банке и закрыть Карин доступ к счету. Это была еще одна подлость с моей стороны, но я не хотел рисковать. Наконец, я покончил со всеми делами; было два часа утра. Я сидел совершенно выдохшийся и выжатый как лимон, изнывая от боли в ноге. Пить я не переставал, и наконец почувствовал, что опьянел. В мозгу засела одна-единственная мысль: я ушел от Карин. Что будет дальше, я не знаю. Но я от нее ушел.

Потом я ей позвонил. Она тотчас взяла трубку, и я услышал голоса фрау Хартвиг и ее мужа – очевидно, они были у Карин.

– Карин, я живу в «Интерконтинентале», – сказал я.

– Вот как, – ответила она и положила трубку.

Я сел у окна гостиной и стал смотреть в ночь и вдаль, на огни аэропорта. Их было много – белые, красные и голубые, взлетные полосы были, как всегда, освещены. Время от времени взлетал или садился очередной самолет. Наверное, это почтовики, подумал я. Или же лайнеры, осуществляющие очень далекие рейсы, делали здесь промежуточную посадку. Некоторые подлетали совсем близко к отелю, но их почему-то не было слышно – так же как было в Каннах, когда совсем рядом пролетали самолеты, садившиеся в Ницце.

Телевизионные программы давно закончились, поэтому я включил свой транзистор. Он был настроен на волну американской военной радиостанции во Франкфурте, и первое, что я услышал, был голос Боба Дилана – клянусь всеми святыми:… «Ответ, мой друг, знает только ветер. Ответ знает один только ветер…» Я быстренько выключил приемник, налил себе виски и стал думать об Анжеле; теперь боль от тоски по ней разлилась по всему телу.

К четырем часам утра я был пьян в стельку. И тут потребовал соединить меня с Каннами. Я с трудом ворочал языком и постарался говорить как можно отчетливее, когда Анжела, спустя довольно долгое время взяла наконец трубку. Она не сразу сообразила, с кем говорит.

– Я больше не хочу иметь с тобой ничего общего, – сказала она. – Где ты? В «Мажестик»? Почему ты звонишь в такую рань?

– Я в Дюссельдорфе, – сказал я.

– Где?

– В Германии. В Дюссельдорфе. – Теперь мы говорили с ней по-французски, Анжела была еще слишком скована, чтобы говорить со мной по-немецки.

– Ты не в Каннах?

– Нет. Мне пришлось вернуться.

– Ты не позвонил мне перед отъездом.

– Мне не хватило духу.

– Офицеры уголовной полиции вчера были у меня. Искали тебя. Ты исчез после того, как ушел от меня. Где ты был?

– В каком-то баре. И потом у путаны, – сказал я. – Килвуд убит.

– Я знаю. Знаешь, что здесь творится. Тучи репортеров. Со всего света. Адвокаты Килвуда. Американские полицейские чины. Но все делается втихую. Газеты сообщают лишь о самом факте убийства. Судя по всему, хотят избежать скандала. О, Роберт, почему ты мне солгал?

– Я сказал тебе правду.

– Да. Под конец. А вначале ты мне солгал.

– Зато сейчас уже не лгу, Анжела, – сказал я. – Я расстался с женой. Я навсегда от нее уехал…

– О Господи… – вздохнула Анжела.

– …и говорю сейчас из отеля. – Я назвал, из какого именно и дал номер здешнего телефона.

– Погоди… Погоди-ка. Мне нужно найти очки… И чем записать… Так какой номер?

Я повторил все еще раз, и она записала под диктовку.

– Я расстался с женой, чтобы ты убедилась, что я сказал тебе правду. Я больше не люблю ее, уже давно не люблю. Завтра я пойду к адвокату – то есть, уже сегодня – и подам на развод. Меня, конечно, признают виновным.

После этих слов Анжела так долго молчала, что я подумал, будто она положила трубку.

– Анжела!

– Да. – Ее голос упал до шепота. – Приходи, Роберт…

– Конечно, Анжела, конечно, я приду, – заторопился я, и боль, разлившаяся по всему телу, улетучилась, как по мановению волшебной палочки.

– Когда ты придешь?

– Еще не знаю.

– Но скоро?

– Как только смогу. Но еще не знаю, когда. Мне придется немного поработать здесь. Но завтра вечером я тебе позвоню, хорошо?

– Ты можешь звонить, когда угодно, – сказала Анжела. – Утром, вечером, ночью, на рассвете, вот как сейчас. Я всегда буду дома и буду ждать твоего звонка. Как ты себя чувствуешь?

– Ужасно, – ответил я. – И в то же время я счастлив, бесконечно счастлив.

– Я тоже, – сказала Анжела. – Я тоже, Роберт. Но все же скорее ужасно. Мы поступаем дурно, Роберт.

– Ничего подобного, уверяю тебя, мой брак давно был чистым фарсом.

– Да, теперь я верю тебе. Не то и теперь не стала бы с тобой разговаривать. Тем не менее, мы поступаем дурно, Роберт.

– Нет, – возразил я.

– Да, – настаивала Анжела. – И Бог покарает нас за это.

– За то, что мы любим друг друга? – спросил я.

– Ты знаешь, за что, – сказала Анжела. – Нельзя тянуть жребий с Богом.

– Но я не могу поступить иначе, чем поступаю, – сказал я. – С тех нор, как полюбил тебя, Анжела.

Вновь наступило молчание, показавшееся мне бесконечным. В телефонной трубке зашуршало. И потом раздалось:

– И я не могу, Роберт. Я тоже уже не могу поступить иначе.

– Все будет хорошо с нами, – убеждал я Анжелу. Она молчала.

– Ты мне не веришь?

– Нет, но мне так хотелось бы верить. Ведь ты сейчас пьян, правда?

– Да, – признался я. – И очень.

– Мне бы тоже хотелось сейчас напиться, – сказала Анжела. – Ну, до завтра. Завтра вечером я буду ждать твоего звонка, Роберт. Я… – Тут связь почему-то прервалась. Я подумал было заказать разговор с Каннами, но потом оставил эту мысль.

Так я сидел, положив ноги на столик, прихлебывая виски и глядя на многочисленные огоньки аэропорта, напомнившие мне Канны. Один лайнер летел прямо на отель. Я видел, как он приближался, мигая огоньками, потом круто взмыл вверх. Реактивные двигатели рокотали глухо, и все вместе вдруг показалось мне нереальным, абсолютно нереальным.