Текст книги "Ответ знает только ветер"

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 48 страниц)

29

Вилла Фабиани находилась в квартале Габр на проспекте Кава. Большой дом был выкрашен в ярко-желтый цвет и окружен огромным парком. Со стороны улицы он был защищен от любопытных взглядов высокой, аккуратно подстриженной живой изгородью. Вилла была выстроена в современном стиле, никак не больше десяти лет назад. Все в ней казалось новехоньким, дорогим и чванливым. Между цветниками виднелся плавательный бассейн в форме Африки. У входа в парк я позвонил, назвал в микрофон свое имя и сказал, что синьор Фабиани назначил мне встречу на одиннадцать часов. После этого раздалось жужжание, огромные ворота распахнулись, и я вошел. Я подошел к дому через парк, – аллея была обрамлена очень красивыми пальмами. Слуга с ног до головы в белом вышел мне навстречу.

– Мсье Лукас, вас просят посидеть несколько минут у бассейна.

– Меня не допускают в дом?

– Вас просят оказать любезность и подождать у бассейна.

В общем, я оказал им эту любезность. Возле бассейна стояли белые столики, плетеные кресла и шезлонги, вот я и сел в кресло и стал ждать. Ожидание длилось не несколько минут, а целых двадцать. Наконец из виллы кто-то вышел и направился в мою сторону. Но это был не Фабиани, а его супруга Бианка, бывшая танцовщица из варьете «Лидо», изящная и самоуверенная. Я поднялся с кресла и пошел ей навстречу. На ней был белый купальный халат. В этот день в ней не было и следа от той нарочитой панибратски-кокетливой манеры общения, которая врезалась мне в память по прошлой встрече. Теперь она держалась холодно и высокомерно, – и это тоже казалось наигранным.

– Доброе утро, мсье Лукас.

– Доброе утро, мадам. Собственно говоря, я хотел побеседовать с вашим супругом. Мы с ним условились встретиться в одиннадцать, а сейчас уже…

– Мой муж не может беседовать с вами.

– Что?

Она проследовала мимо меня к бассейну. Я пошел за ней. Подойдя к нему, Бианка сбросила халат. На ней был крошечный купальник «бикини» из белой блестящей ткани. Все-таки она производила какое-то вульгарное впечатление.

Опустившись в кресло, она подтянула к себе передвижной столик с множеством ящичков и вынула оттуда солнцезащитный крем. Говоря со мной, она намазывала кремом все тело, кроме той его части, – весьма, впрочем, незначительной, – которая была прикрыта купальником.

– Мой муж не примет вас, мсье Лукас. – Она произносила эти слова с видимым удовольствием, просто-напросто наслаждаясь возможностью меня унизить. Медленными круговыми движениями она продолжала мазать кожу кремом.

– Что это значит?

– Это значит, что он не намерен более общаться с вами. Я тоже не намерена, мсье Лукас. Я взялась провести вместо мужа лишь этот последний разговор. – Она смаковала каждое слово, крылья носа у нее сладострастно подрагивали, видимо, она испытывала наслаждение, смахивающее на оргазм.

– Мадам, послушайте, я явился сюда не для своего удовольствия…

– Но и не для моего, – обрезала она меня.

– …а только потому, что мне поручено выяснить обстоятельства гибели господина Хельмана…

– Это дело полиции. Если придет кто-то оттуда, мой муж примет его. А вас нет. Намажьте мне спину.

Это прозвучало как приказ.

Я не пошевелился.

– Вы что – не слышали? Я велела вам намазать мне спину кремом.

– Я слышал, – сказал я. – Но делать этого не буду. И прошу вас объяснить мне без обиняков, что тут происходит.

– О, без обиняков, сделаю это с радостью, – сказала Бианка Фабиани. – Как мы недавно узнали, у вас в Германии есть жена.

– Ну есть, что из того?

– А здесь, в Каннах, вы сожительствуете с мадам Дельпьер, словно на ней женаты. Везде с ней разъезжаете, тискаете ее – девушка из «Лидо» прорвалась-таки наружу – на глазах у всех. Подарили ей обручальное кольцо, хотя до развода еще плыть и плыть. Вы живете в квартире мадам Дельпьер. У вас с ней любовная связь, о которой уже говорит весь город. Если мадам Дельпьер это не волнует – ее дело. А вашу фирму это не волнует?

– Нет, – отрезал я. А сам подумал: «Ого, начинают припирать к стенке».

– Этому я не верю, – сказала Бианка. – А если я вас попрошу намазать мне спину, вы это сделаете?

Я взял в руки тюбик с кремом и стал намазывать ее гладкую красивую спину. Она с наслаждением потягивалась: победила-таки.

– Мы вовсе не какие-нибудь замшелые обыватели, мсье Лукас. Мы рады вашему счастью.

– В самом деле?

– Конечно! В особенности я. Какая женщина не отнесется с пониманием к большой любви? Но это совсем другая статья. С человеком, компрометирующим такую женщину, как мадам Дельпьер, и самого себя тоже, мой муж не может общаться. Это запрещает ему его положение.

– О, неужели запрещает?

– Именно так.

– Речь идет об убийстве. О массовом убийстве, мадам Фабиани…

– Именно потому, что речь идет о столь серьезных вещах, вы больше не годитесь в собеседники моему мужу. Вы спутали свою профессиональную и свою частную жизнь, мсье Лукас. Этого делать не следует. Да, там внизу тоже, пожалуйста. Ах, как приятно. – Я швырнул тюбик с кремом на столик. И почувствовал, как кровь бросилась мне в голову.

– Тогда мне придется попросить комиссара полиции Русселя или инспектора Лакросса прийти сюда вместо меня и побеседовать с вашим мужем.

– Этого никто не может вам запретить. – Бианка приспустила верхнюю часть «бикини», взяла тюбик и намазала кремом свою грудь. При этом легонький лифчик совсем свалился. И она оказалась сидящей передо мной с обнаженной грудью – всего один миг, потом она нагнулась и подтянула лифчик на место. – Вы ведь, надеюсь, ничего не видели, не так ли?

– Отчего же, разумеется, видел, – вне себя от бешенства выпалил я…

– Разве то, что вы видели, не прелестно? – спросила Бианка. Глаза ее сузились в щелки. Эта женщина определенно получала удовольствие от всей этой сцены. Очевидно, оно было исчерпано, потому что вдруг она завопила:

– Можете идти! Всего хорошего, мсье Лукас!

Не прощаясь, я повернулся и пошел по лужайке к покрытой гравием дорожке, ведущей к воротам. Через некоторое время я все-таки оглянулся. Фабиани стоял рядом с женой. И оба смотрели мне вслед.

Ее грудь опять была обнажена.

30

Я прошел довольно большой отрезок улицы, застроенной виллами, пока наконец не нашел работающего днем бара. Я вошел. Заказал анисовый ликер и позвонил к себе в отель. Нет ли каких-то сообщений для меня?

– Есть, мсье, – ответил портье, и голос его звучал как-то взволнованно. – Звонил мсье Лакросс. Как только вы объявитесь, он просил вам передать, чтобы вы немедленно приехали в Старую Гавань.

– В его бюро?

– Нет, прямо в саму Гавань. Там уж увидите, куда именно.

– Что это значит?

– Насколько я знаю, там произошло несчастье, – сказал портье. Судя по голосу, он был чем-то сильно расстроен, я не мог понять, чем.

Я вызвал по телефону такси. Когда я допил свой ликер, такси уже подкатило к дверям бара. В проеме висел занавес из бусинок, он тихонько звякнул, когда я сквозь него проходил.

– В Старую Гавань, – сказал я шоферу.

– Ясно, мсье.

Старая Гавань была оцеплена полицейскими. Снаружи теснились толпы любопытных. Сначала полицейские не хотели меня пропустить. Я назвал свое имя. Потом показал паспорт.

– Простите, мсье Лукас. Эти господа там, впереди. Прошу…

Что-то произошло в западной части акватории порта, у набережной Сен-Пьер. Прямо напротив я увидел светло-красное здание зимнего казино «Муниципаль» – правда, вдали. Гавань была очень большая. От маленьких пристаней в ее центре отчаливали катера, делающие регулярные рейсы к островам Лери, там стояло на приколе очень много рыбацких лодок, попадались и более крупные суда. Я видел, как туда подогнали два подъемных крана. Стальные тросы, свешивавшиеся с них, погрузились в воду. Туда же подъехало много полицейских машин. В одной из стоящих там групп я обнаружил Лакросса, Русселя и Тильмана.

– Что тут произошло?

Лакросс бросился ко мне со всех ног.

– Слава Богу! – Он крепко обнял меня и прижал к груди. – Вы живы! Значит, нас обманули!

– А в чем, собственно, обман?

Тут к нам подошли Руссель и Тильман, на их лицах тоже было написано большое облегчение.

– Да вот, позвонил нам какой-то неизвестный, – сказал Руссель.

– И что же?

– И сообщил, что вы вместе с машиной свалились в воду здесь, в Старой Гавани.

– Я?

– Ну да, вы!

– Кто это мог такое выдумать?

– Этого мы не знаем. Голос был мужской. Но конечно искаженный. Во всяком случае, мы сразу выехали на место и начали поиски. Вода грязная и масляная, но машина действительно лежит на дне. Ее обнаружили ныряльщики.

В этот момент из воды как раз вынырнул один такой ныряльщик с аквалангом и в маске. Он помахал крановщикам.

– Видимо, им удалось наконец как следует закрепить тросы, – сообразил Руссель.

– Кому это «им»?

– Там внизу еще один ныряльщик. Тросы все время соскальзывали. Надеюсь, на этот раз получится. – Ныряльщик опять скрылся в маслянистой воде. Тросы дрогнули. Я услышал, как заработали оба крана. Рядом со мной стоял Тильман. Вид у него был загнанный, и он еще ни слова не произнес.

Теперь мы все не отрывали глаз от тросов, которые пришли в движение. Крановщики очень осторожно подтягивали их кверху. Через некоторое время из воды показался капот машины, а вскоре и вся машина повисла в воздухе. Из нее низвергались потоки воды. Это был темно-зеленый старый «шевроле». Краны повернули стрелы, и машина приблизилась к нам, зависла над нашими головами, потом снизилась и с легким скрежетом опустилась на набережную. Из нее все еще лилась вода. Мы подбежали поближе. Окошко у водительского сиденья было открыто. За рулем сидел человек, скорчившись и уронив голову на баранку. Руки его все еще сжимали руль. Человек был приземист и лысоват. На левом виске виднелось небольшое отверстие. А весь затылок был начисто снесен с той стороны, где вышла пуля. Меня чуть не вырвало при виде развороченного черепа и вывалившихся наружу и плавающих в грязи мозгов. Но я подавил тошноту и громко сказал:

– Это Денон!

– Кто это – Денон?

– Алан Денон, неужели не помните? Тот мужик из «Резиденции Париж», который открыл мне дверь квартиры, где меня должна была ждать Николь Монье. «Резиденция Париж»! Где меня исколотили до полусмерти! Николь Монье, которая обещала продать мне правду!

– Вы уверены, что это Денон? – спросил Тильман. Он впервые подал голос и говорил, еле ворочая языком, до того был подавлен.

– Совершенно уверен! Тот самый мужик, который потом испарился вместе с этой Монье, как в воду канул, вы еще сказали, что его вряд ли удастся найти, – помните, мсье Лакросс?

– Еще как помню, – отозвался тот. – А теперь он, значит, вынырнул.

– Да, – заметил Руссель, сунувший голову внутрь машины, – и застрелен он разрывной пулей из крупнокалиберного пистолета – как и Виаль. – Он бросил взгляд на Тильмана. – А для прессы, значит, опять – небольшое дорожное происшествие, так, что ли?

– Это было убийство, – спокойно сказал Тильман. – Для прессы. Убийство в деклассированной, преступной среде. Застрелен сутенер. Предположительно, разборка с конкурентом. Достаточно?

– Вполне, – с горечью процедил Руссель. – Нам, мсье Тильман, всегда будет достаточно того, что вы скажете. А мы передадим это дальше.

Гастон Тильман посмотрел на него. И смотрел так долго, что Руссель в конце концов не выдержал и отвернулся.

31

Меня подбросили в отель на патрульной машине полиции. Там я составил шифрограмму Бранденбургу, в которой сообщил о последних событиях и попросил дать мне дальнейшие указания. Только я сдал ее на телефонную станцию отеля, как меня позвали к телефону. Я вошел в кабинку и снял трубку.

– У аппарата Роберт Лукас.

– Мы знакомы, мсье. Я хотела вам что-то продать – в баре вашего отеля, помните? – сказал в трубке женский голос, дрожавший так, что трудно было расслышать слова.

Николь Монье! Ни за что бы не узнал ее по голосу.

– Красная роза, – сказал я.

– Да. – Она заплакала. – Вы знаете, что случилось?

– Мне очень жаль.

Рыдания усилились.

– Значит, все зря? Его нет, я одна, и все зря? Нет, нет и еще раз нет! Вы все еще хотите это купить, мсье?

– Конечно.

– Тогда вам придется прийти ко мне. И как можно скорее. Потому что я не могу больше оставаться там, где я сейчас. Мне нужно уехать, далеко-далеко. Но до этого вы еще получите то, что хотите. У меня это есть. Все, что вам нужно.

– А где вы?

– Во Фрежюсе. Возьмите такси и приезжайте. Но только вы один! Предупреждаю! Если привезете кого-нибудь из полиции или кто-то притащится у вас на хвосте, меня не будет! Я с вами играю честно. Значит, и вы должны честно играть.

– Я приеду один.

– И никому не скажете, куда поехали!

– Никому. Так куда надо ехать?

– Бульвар Сальварелли, 121. К Жюлю Лери. Но не подъезжайте к самому дому. Скажите таксисту, чтобы он высадил вас у платформы. Вы знаете этот район?

– Нет.

– Значит, придется спрашивать. Это недалеко. Если вы не выйдете из такси у платформы, меня не будет, когда вы подойдете к дому. Предупреждаю!

– Это вы уже один раз сказали.

– Я говорю с вами на полном серьезе.

– Я сделаю все, как вы сказали.

– И привезите с собой деньги.

– Сколько?

– Сто тысяч. Мы собирались получить намного больше, миллион, но я не могу больше здесь быть, мне нужно уехать, так что хватит и ста тысяч… Мне теперь все безразлично, теперь, когда Алана нет… Не нужен мне этот миллион.

У меня еще оставались старые дорожные чеки от Густава Бранденбурга на 30 000 марок, и перед моим последним отъездом из Франкфурта он дал мне этих чеков еще на 50 000 марок. Так что вроде должно хватить.

– У меня есть дорожные чеки, – сказал я.

– Нет уж, – ответила Николь Монье, вмиг перестав плакать. – Никаких чеков. Я же сказала вам, что хочу уехать. На чеки вы можете объявить арест или же сами чеки окажутся непокрытыми. Хочу только наличными. Обменяйте чеки на деньги. Сделайте, как я сказала, иначе вообще не стоит приезжать.

– В банках сейчас обеденный перерыв. Я смогу обменять чеки не раньше двух. Так что буду у вас во второй половине дня. Наберитесь терпения.

– А я и набралась. Но за каждым вашим шагом с этой минуты будут следить. Вы понимаете, что это значит, мсье? Не хочу, чтобы и меня, как Алана… – Голос умолк.

– Понимаю, – сказал я и повесил трубку.

Немного подумав, я все же позвонил Анжеле. Она как раз работала.

– Во второй половине дня мне придется ненадолго уехать. Жди меня к вечеру.

– Когда?

– Этого я пока точно не знаю.

– Что-то очень важное, да?

– Думаю, да.

– Будь осторожен, Роберт, прошу тебя, будь осторожен!

– Постараюсь. До вечера! – сказал я и повесил трубку.

Перед обедом я вышел на террасу, сел за «наш» столик в тени большой маркизы, потягивал джин-тоник маленькими глотками и думал о том, что вот сегодня, через несколько часов, я узнаю наконец правду о смерти Хельмана, почему-то я был в этом уверен. Сегодня – и правда о его смерти и конец моей работе здесь. А потом в течение еще шести месяцев моя левая нога будет при мне. Чего только не случится за эти шесть месяцев, подумалось мне. В Каннах о нас с Анжелой уже распустили слухи. Бианка Фабиани не побрезгует ничем, чтобы только вывалять в грязи нашу любовь, и еще я подумал, что мне будет что рассказать Анжеле, когда я вернусь к ней вечером.

Джин-тоник был очень холодный, – я специально попросил положить в бокал побольше льда.

32

Фрежюс расположен в тридцати с лишним километрах от Канн. Мой таксист ехал по автостраде Эстерель – Лазурный Берег, причем ехал очень быстро. Из Канн мы попали сначала в Манделье и в долину Аржентьер, потом пересекли межгорную долину, разделявшую Таннерон и Эстерель, и понеслись по берегу огромного водохранилища.

Шофер, полуобернувшись ко мне, сказал:

– Мальпассе. Это вы помните?

– Что?

– 1959 год, – сказал он. – Второе декабря. Наверху прорвало плотину. Погибло больше четырех сотен.

– Да, теперь вспоминаю, – сказал я. – Но тогда речь шла о запруде под Фрежюсом.

– А мы уже почти приехали.

Шофер попался на редкость неразговорчивый.

Мы приехали в долину реки Рейрон, оттуда автострада пролегала по пустынной, безлюдной горной местности. Красные скалы буквально пылали на солнце. За несколько километров до Фрежюса автострада кончилась, дальше мы ехали по широкой полевой дороге. Город расположен в двадцати километрах выше по течению Рейрона и в полутора километрах от моря. Я увидел готический собор и очень красивые старинные дворцы.

Таксист очень спешил. Вдруг рядом с дорогой оказались какие-то руины, по-видимому, оставшиеся еще от римлян – амфитеатр, огромный акведук не меньше двадцати метров в высоту, перекрывавший долину. Переваливаясь по бездорожью, такси подъехало к полуразвалившейся каменной стене. Тут шофер затормозил.

– Вот она, ваша платформа, мсье.

Я вышел из машины и расплатился. Обратно в Канны я решил поехать на другом такси. А он, видимо, надеялся, что я попрошу его подождать и поеду с ним, поэтому отъехал злой, как черт. Я стоял на совершенно безлюдной площадке перед разрушенной стеной и ждал, не появится ли еще какая-нибудь машина. Но ни один звук не нарушил тишины. Город дремал в послеполуденном пекле. Я пошел наугад к той дороге, по которой мы сюда приехали, и прочел, что это была Каннская дорога. Здесь в тени одного из домов прямо на земле сидел одноногий инвалид и играл на скрипке. Перед ним лежала шапка. Я бросил в нее несколько монеток и спросил инвалида, как пройти на бульвар Сальварелли. Он объяснил, не прерывая игры. Я прошел немного по Каннской дороге в сторону города, потом свернул налево по бульвару Поля Верне. Отсюда открывался прекрасный вид на Сен-Рафаэль и Эстерель.

Я остановился, как бы любуясь этим видом, а на самом деле потому, что моя левая нога начала болеть. Проглотив две таблетки, я пошел дальше налево, потом повернул направо и шел до проспекта Порт д’Орэ, где опять свернул направо. Слева на маленькой площади я увидел эти ворота д’Орэ. Это были останки некогда грандиозного сооружения. Одноногий скрипач упомянул про эти ворота и сказал мне, что построены они в четвертом веке еще римлянами и что там, где теперь остались лишь каменные развалины, некогда была гавань. Через несколько шагов я оказался на бульваре Сальварелли. Кроме нищего скрипача я не видел ни одного человека, только двух собак и одну кошку, лежавших в тени старых домов прямо на мостовой. Кошка лежала тихо и недвижно, а собаки тяжело дышали, высунув от жары язык. Ставни на всех окнах были закрыты. Казалось, я приехал в мертвый город.

Дом под номером 121 имел всего два этажа и был выкрашен в отвратительный зеленый цвет. Из вывески на доме следовало, что в нем находится паровая прачечная Лери. Входная дверь была заперта. Я сильно постучал и долго стоял на самом солнцепеке, вытирая платком пот со лба и шеи. Нога продолжала болеть. Мне пришлось колотить в дверь не меньше пяти минут, пока наконец за дверью не послышались приближающиеся шаги. Мужской голос спросил:

– Кто там? Назовите свое имя.

– Роберт Лукас.

В замке повернулся ключ, дверь отворилась. Передо мной стоял молодой богатырь, гора мускулов в жилетке и трусах, в носках и ботинках. Наверняка на две головы выше меня.

– Ну, так что, Роберт Лукас?

– Меня тут ждут.

– Кто?

– Мадемуазель Монье.

– Опишите-ка.

Я описал ее, как мог. Когда я упомянул гнилые зубы, великан кивнул.

– Пошли. – Он запер за мной дверь и повел меня через четырехугольный двор, в котором стоял старый грузовик и несколько ржавых остовов, бывших некогда машинами. Мы подошли к наружной лестнице, ведшей на галерею второго этажа, обрамлявшую весь двор. Я увидел, что окна и двери всех жилых помещений выходили в эту галерею. – Первая дверь как подниметесь по лестнице. Постучите три раза, два коротко, один длинно.

Я поднялся по ржавой железной лестнице. Ветхие ступеньки позвякивали под ногами. Галерея была каменная. Я остановился перед первой дверью и постучал два раза коротко, один длинно. Дверь тотчас открылась. В проеме стояла Николь Монье. Я узнал ее, но постарался не выказать свои ощущения. Она была без макияжа, лицо было серое, черные волосы всклочены, глаза покраснели и опухли от слез. Сейчас Николь Монье уже не плакала. Ее лицо застыло, как маска. Она казалась старухой.

– Входите, – сказала Николь Монье. Я вошел в грязную, захламленную кухню с низким потолком. Потом мы с ней прошли в комнату, такую же грязную и захламленную, в которой стояла двуспальная кровать. Над кроватью висела олеография, изображавшая распятие Христа. Кроме кровати в комнате были еще два расшатанных стула, шкаф и стол. При закрытых ставнях в комнате было сумрачно и очень тепло. На Николь был серый халат, накинутый прямо на голое тело. Ноги были босые. Я скинул левый туфель, так как нога разболелась уже ни на шутку.

– Давайте сядем, – сказала Николь.

Мы сели на шаткие стулья возле стола рядом с неубранной постелью. На столе лежали фотографии. Рядом стоял портативный магнитофон. Провод от него тянулся к нижней розетке.

– Мне в самом деле очень жаль, что это произошло, – сказал я.

– Мне тоже. Алан был мерзавец, но я его любила. Теперь его нет. И я осталась совсем одна. – Теперь она уже не старалась скрыть от собеседника свои гнилые зубы.

– Что вы собираетесь делать?

– Удрать отсюда, – сказала она. – Что же мне ждать, когда они придут и меня тоже укокошат. Хозяева этого дома – наши друзья. Но дольше мне нельзя здесь оставаться.

– Куда же вы направитесь?

– Куда глаза глядят. Лишь бы подальше отсюда. Уеду из Франции. Для этого мне и нужны деньги. Вы их принесли?

– Да.

– Покажите.

Я показал ей пачки банкнот, которые лежали у меня в кожаной папке, подаренной Анжелой.

– А сигареты у вас не найдется?

– Я бросил курить.

– Ну, нет, так нет, – махнула она рукой. – Давайте к делу. Вы, наверное, торопитесь?

– Да.

– Я тоже. Слушаете внимательно. Тогда, когда я вам сказала в баре отеля «Мажестик», что я могла бы продать вам всю правду, я вас не обманывала. Она уже была у нас с Аланом в руках. Алан послал меня договориться с вами. Я бы встретила вас в той квартире в «Резиденции Париж» и все вам рассказала, если бы мы не видели, как вас избили.

– Вы это видели – Алан и вы?

– О том и речь. И Алан счел, что сейчас этого делать нельзя, слишком опасно. Мол, если вы сейчас подниметесь к нам и все узнаете, то бомба взорвется, и мы пропали. Потому что они сразу догадаются, откуда вам все это известно.

– Кто «они»?

– Ну, те, другие.

– Кто эти другие?

– О, Господи, не забегайте вперед!

– Извините.

– Да ладно уж. Просто нервы у меня сдали. У вас тоже?

– Да.

– Представляю себе, – сказала женщина, которую я помнил такой красоткой. Теперь же передо мной сидела сущая развалина. – Хреновое это дело, и для вас тоже. Ну, что тут скажешь? Мне нужно исчезнуть, для этого мне нужны ваши деньги, а вам нужна правда. Во всяком случае, Алан тогда сказал: «Так дело не пойдет. Этого мужика встречу я. А тебя здесь как бы нет». Я ведь сидела в шкафу, когда Алан водил вас по квартире. В зеркальном шкафу, что стоял в спальне, помните?

– Но ведь я в него заглядывал, – вяло заметил я.

– А в его задней стенке есть раздвижная дверца, через которую входишь в небольшой чуланчик, которого снаружи не видно. Он встроен между двумя стенами.

– Если бы меня не избили, вы бы разговаривали со мной в спальне, а Алан сидел бы в этом чуланчике, да?

– Да.

– Вы всегда так делали, когда к вам приходили клиенты?

– Не всегда. Но часто. Если хотели кого-нибудь шантажировать. Или если я боялась клиента. Во всяком случае, после вашего визита Алан испугался и решил, что нам надо на какое-то время исчезнуть. Мы переезжали с места на место, под конец осели здесь. Отсюда Алан связался с этим Зеебергом.

– С кем?!

– С Зеебергом, этим малым из банка Хельмана. Да вы ж его знаете!

– Конечно я его знаю. Но что и Алан был с ним знаком…

– Алан знал их всех, всю эту шайку-лейку. Вот это мы и хотели вам продать. Именно вам, а не кому-нибудь из них! Слишком опасно, всегда говорил Алан. А вы, вы не были нам опасны, вы охотно заплатили бы – в интересах своей фирмы. – Николь погрузила пальцы в свою всклокоченную гриву. – Так говорил тогда Алан. А потом заболел манией величия. Захотел выбить из Зееберга миллион. Минимум миллион. По телефону делал ему намеки. Они хотели встретиться в Старой гавани прошлой ночью. Материал он, конечно, с собой не взял.

Николь вдруг уставилась на свои руки. Лак с ногтей облетел, руки были в грязи.

– Вот как было дело, – вздохнула она.

Боль в ноге немного утихла.

– Вы думаете, что этот Зееберг застрелил Алана?

– Ну, конечно, не он лично! Для этого у них есть свой человек, большой специалист по таким делам. – Она наклонилась вперед. – Видите ли, мсье: Алан и Аргуад были дружны много лет…

– Кто?

– О, Господи, Аргуад, тот алжирец из Ла Бокка!

– Ах, вот оно что. Извините. Ну, что же дальше?

– Однажды приходит Аргуад к Алану и говорит ему: Слушай, тут приходила одна итальянка, просила, чтобы я достал для нее динамит. Много динамита. Заплатит сто тысяч. С того дня Алан начал интересоваться этим делом.

– С того самого дня?

– С того самого дня. Он знал очень много людей, мой Алан. Ну, конечно, связанных с этим делом, вы понимаете. В общем, втирается к ним в доверие, а сам внимательно следит, что будет медсестра делать с этим динамитом. Поначалу она ничего с ним не делает. Этот Хельман приезжает в Канны совершенно убитый. За ним Алан тоже наблюдает. Висит у него на хвосте, когда тот мечется – то к Фабиану, то к Килвуду, то к этому педику Торвеллу, то к Тенедосу или к Саргантана. А Хельман все время ездит к этим людям.

– Только к ним?

– Что вы хотите сказать своим вопросом?

– Вы никого не забыли?

Она задумалась, потом отрицательно покачала головой.

– Как насчет Трабо? – спросил я.

– Ах, вы вот о ком, – сказала Николь. – Да, он тоже был деловым партнером Хельмана, но в этом деле он никак не замешан. Я знаю это совершенно точно! Вы сейчас поймете, почему. Значит, Хельман мечется. Приезжает и к вашей подружке, мадам Дельпьер, Она тоже не имеет никакого отношения к этому делу. Просто она писала его портрет. Ну вот, я уже говорила, что у Алана было много знакомых. Знал он и одного итальянца, а тот был знаком с дворецким у Тенедосов, с этим Витторио. Алан и Витторио как-то разговорились. Витторио ненавидит своих хозяев.

– Ясно, потому что Тенедос – миллиардер.

– Нет, – вскинулась Николь. – Вовсе не поэтому!

– А почему же?

– Потому что Тенедос – свинья! И не просто свинья, а свинья-убийца! Витторио очень остро чувствует, где право, а где бесправие, где добро, а где зло. Поэтому и сказал, что хочет помочь Алану. И не возьмет за это ни су. Ему бы только расправиться с Тенедосом, с этим хищником, который прячет холодильник за роялем в гостиной и ночью вместе со своей половиной достает оттуда икру и шампанское. Эта трусливая свинья боится своих слуг, – мол, Витторио их все время натравливает, и они когда-нибудь еще прикончат его, если он начнет бахвалиться своим богатством.

– А Витторио их натравливал?

– Да в этом никакой нужды не было! Вы даже не представляете себе, как они ненавидят своего хозяина! Но убивать Тенедоса они все равно не будут. Потому что Витторио и остальные слуги – не убийцы. Убийцы – те, другие.

– Ничего не понимаю, – признался я.

– А вы погодите. Я вам все объясню. Витторио спрятал в гостиной микрофон, а провод от него дотянул до своей комнаты. Когда Хельман приехал к Тенедосу и у них произошел разговор в гостиной, Витторио, сидя у себя в комнате, включил магнитофон. Этот самый. И на кассету все записывается, что они там говорят. – И она включила магнитофон. – Вы только послушайте, что это такое! Начала нет, потому что Витторио не вовремя включил магнитофон. Но и этого достаточно. – Она нажала на одну из клавиш. Послышался мужской голос…

– …уже дважды вам повторял, повторю и в третий раз: я ничего не знал про эти ваши проклятые сделки! Я все это уже выложил остальным, в особенности этому Килвуду. Не имел ни малейшего представления вплоть до того вечера, когда меня об этом прямо спросили в отеле «Франкфуртер Хоф». Тогда я в ту же ночь поехал в свой банк и просмотрел бумаги в валютном отделе. И тут я впервые, – понимаете, Тенедос, впервые узнал, что Килвуд от имени всех вас в сговоре с Зеебергом много лет за моей спиной совершал грязные спекуляции валютой на миллиардные суммы! От имени всех вас. Поэтому я и прилетел! А Зееберга, этого мерзавца, я телеграммой выставил вон из банка, только, к сожалению, не могу этого обнародовать.

– Это голос Хельмана, – прошептала Николь.

Комментарий был идиотский, мне и так все было ясно, но я только кивнул, не отрывая глаз от магнитофона. Потом раздался голос, который был мне знаком – голос Тенедоса. Ниже я передаю в записи диалог этих двух голосов так, как он прозвучал с пленки магнитофона:

Тенедос: То, чего вы требуете, невыполнимо! Вы не можете задним числом отменить трансферные операции с фунтом так, чтобы этого никто не заметил.

Хельман: Могу! Могу!! – В его голосе слышалась беспомощность отчаяния. Этот человек сам не верил в то, что говорил. – Я заново проведу все суммы по бухгалтерским книгам, а старые записи отнесу на другие счета… И в этом вы должны мне помочь! Я не допущу, чтобы ваша шайка запятнала мое доброе имя!

Тенедос: А я утверждаю, что никто вам не поверит, будто вы ничего не знали об этих операциях!

Хельман: Я приглашу лучших экспертов! У меня есть друзья среди банкиров по всему миру! Цвет банкирского бизнеса. Они засвидетельствуют, что бессовестный подлец в должности исполнительного директора, возглавляющий одновременно и самостоятельно валютный отдел банка такого масштаба, как мой, запросто может проделывать такие операции, не доводя их до сведения владельца банка!

Тенедос: Да не кричите вы так!

Хельман: Я буду кричать куда громче! Вы отказали мне в резервном фонде, чтобы я не мог покрыть ущерб от фунтовых кредитов. А ведь эту подножку подставил мне тот же мерзавец Зееберг – намеренно придержал фунты и не перевел их в Федеральный банк. Вы хотели меня разорить. Надеялись, что я, раскопав ваши махинации, с отчаяния пущу себе пулю в лоб. Тогда мой банк достался бы вам и этому пройдохе Зеебергу. Потому что сестру вы запросто сумеете объегорить. Я требую, чтобы вы все сообща помогли мне покрыть убытки. То же самое я сказал и Килвуду.

Тенедос: А что он ответил?

Хельман: Рассмеялся и заявил, что мне все же лучше покончить с собой.

Тенедос: Потому что ваши требования и впрямь только курам на смех.

Хельман: Да? Курам на смех? Посмотрим, кто из нас будет смеяться последним! В последний раз говорю вам, Тенедос: Я требую coverage на покрытие потерь в марках, возникших в результате ваших махинаций! Причем немедленно! От всех вас! Потому что Килвуд действовал по вашему поручению, когда давал указания Зеебергу.

Тенедос: Сорок миллионов наверняка не опрокинут такой банк, как ваш.

Хельман: Не сорок, а восемьдесят! Именно столько мне нужно, если я верну вам все фунты по старой цене, а все фунтовые кредиты переведу на вас. Восемьдесят миллионов мне не потянуть. И в будущем я, разумеется, не пойду ни на какие сделки с вами, даже самые мелкие! Пусть «Куд» ищет себе другого банкира.

Николь нажала на кнопку «стоп».