Текст книги "Ответ знает только ветер"

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 48 страниц)

64

В маленькой русской церквушке было темно и прохладно.

В сумраке поблескивали только лики множества икон. Когда глаза мои привыкли к темноте, я увидел Анжелу. Она сидела перед большой темной иконой Богоматери рядом с поставцом для свечей. Анжела, видимо, поставила новую свечку и только что зажгла ее, потому что неотрывно глядела на ее пламя, молитвенно сложив руки перед грудью, как ребенок. Я подошел к ней, сел рядом и поцеловал ее волосы. Она не шелохнулась. Губы ее шевелились, беззвучно произнося молитву. Я не сложил руки перед грудью, но тоже стал смотреть на свечу, на ее пламя и на темную икону за ним и тоже начал молиться. На этот раз у меня получилось. Я просил Господа помочь нам и сделать так, чтобы Карин дала согласие на развод и я мог бы жениться на Анжеле.

Закончив молитву, я тихо сидел подле Анжелы, закрывшей глаза и совершенно ушедшей в себя. Я услышал шаги за спиной, но не обернулся. Я ждал, пока Анжела открыла глаза, взяла меня за руку и встала. У входа в церковь молодой священник прикреплял кнопками объявления к черной доске. Мы подошли к нему. Он с улыбкой наклонил голову.

Анжела остановилась, не сводя глаз с его лица.

– Могу ли я чем-то помочь вам, мадам? – приветливо спросил молодой священник. На нем была длинная ряса, а волосы свободно ниспадали на плечи. Глаза у него были серые и очень красивые, а голос звучал спокойно, в нем чувствовалась бесконечная доброта и сила этого человека.

– Пьер, – тихо сказала Анжела, – ведь это вы. Я сразу узнала ваш голос. Да, это конечно вы и есть.

– И кто же это я? – В одичавшем саду играли дети, и их звонкие и радостные крики проникали даже в тихую церквушку.

– Вы, наверное, не вспомните. С той ночи минуло три года. То была ночь с десятого на одиннадцатое июня 1969 года, если уж быть абсолютно точной. Вам позвонила женщина, которая не хотела больше жить. Нет, вы конечно не помните.

Священник улыбнулся.

– Я помню все, как будто это случилось вчера, – сказал он. – Женщина была в полном отчаянии. Совершенно одинока. Ее душу очень больно ранил один мужчина. Она сказала, что по причинам профессионального свойства ей приходится часто бывать в обществе и ходить на все балы и торжества. Что она вынуждена всегда казаться веселой и хорошо выглядеть, что ей нельзя выказать гнетущее ее горе и обиду. Я давно жду, что вы придете, мадам.

– Вы в самом деле все помните?

– Каждое слово. Все эти годы я часто думал о вас. И был уверен, что вы когда-нибудь придете. И вот вы здесь. И, как мне кажется, счастливы.

– Я счастлива, как только может быть счастлив смертный, батюшка, – сказала Анжела. – И этим я обязана вам. А не приходила потому, что было стыдно. Потом решила, что приду, когда вновь буду счастлива. Когда не буду больше одинока.

– И теперь это время наступило.

– Да, – сказала Анжела, – я уже не одинока. Я нашла человека, которого люблю всей душой.

– Я тоже всей душой люблю эту женщину, батюшка, – сказал я.

– Меня зовут Илья. Называйте меня братом: брат Илья. Я ведь еще очень молод.

Мы тоже назвали свои имена, и он пожал мне руку.

– Я рад, что вы обрели покой и счастье, мадам Дельпьер, – сказал Илья. По-французски он говорил бегло, но с русским акцентом. – Сами видите – страданья проходят. Господь любит людей. И вы нужны Ему. Кем бы Он был без вас?

– Счастье мы и впрямь обрели, брат Илья, – сказала Анжела. – Но отнюдь не покой, мсье Лукас женат.

– Ох, – тяжело вздохнул священник.

– Я ушел от жены, но официально не разведен, – сказал я.

– Понимаю, – кивнул Илья и взглянул на свои руки. Потом поднял глаза на нас. – Расскажите мне о себе немного подробнее – ведь вы хотите узнать мое мнение, верно?

– Конечно, – сразу согласилась Анжела.

– А для этого мне нужно лучше знать все обстоятельства. Мсье Лукас, вам, вероятно, легче дастся рассказ…

Я все рассказал. Илья молча слушал. А в конце спросил:

– Вы чувствуете себя виноватым перед своей женой?

– Нет, – ответил я. – Нет, не чувствую, брат Илья. Раньше чувствовал – до того, как сказал ей правду. Но потом чувство вины исчезло.

– А вы, мадам?

– Со мной все было точно так же… – Анжела рассказала свою часть истории и закончила словами: – Видите, мы расстались, когда я узнала правду. Я не смогла бы жить с Робертом в роли его любовницы, с которой он изменяет своей жене. Но потом он сказал мне правду. И я убедилась, что его брак действительно распался много лет назад и существует лишь формально, согласно закону. Теперь и я не испытываю чувства вины. Это очень дурно? – Брат Илья улыбнулся.

– Я вовсе не собираюсь оценивать ваш поступок. Да вы и не можете требовать от меня такой оценки. Я могу вам ответить только как человек, обязанный врачевать души людей.

– И каков же ваш ответ?

– Мадам, вы нашли новый смысл жизни. Вы любите, вы счастливы. Жизнь для вас вновь обрела красоту и смысл…

– Это так, – подтвердила Анжела.

– А вы, мсье Лукас, вы много лет жили в браке, который умер. И конечно, были несчастны. Но теперь это в прошлом. У вас с женой не было детей. И вы, несомненно, обеспечите свою супругу, чтобы она не испытывала нужды в самом необходимом, живя уже без вас.

– Разумеется, – подтвердил я.

Мы стояли перед священником, держась за руки, словно дети.

– Тогда с теологической точки зрения – я так молод и беру на себя смелость так судить, может быть, другие священники сказали бы вам нечто совсем иное, – тогда было бы чистым формализмом и заблуждением называть ваши отношения, вернувшие вас обоих к жизни, греховными, порочными или недопустимыми. Нет, – сказал он в раздумье, – я никак не могу так их расценить. Я не могу углядеть здесь греха, – говорю это как живой человек, а не как слепой догматик церковных устоев. Три человека были несчастны. Теперь двое из них счастливы. Вы, мсье, если я правильно понимаю, не смогли бы уже сделать свою жену счастливой, то есть как бы спасти ваш брак.

– Вы все правильно поняли.

– Значит, вы всего лишь положили конец невыносимым отношениям, – они наверняка были невыносимыми и для вашей жены. Я рискую подвергнуться жесточайшей критике, но я рад за вас обоих, так сильно любящих друг друга и так уверенных в своих чувствах. Я целиком на вашей стороне и говорю так потому, что верю: быть христианином – значит в первую очередь быть человечным в собственном значении этого слова. Мы не должны забывать, что заветы церкви – не только нашей религии, но и многих других – по своему глубинному смыслу служат единственной цели – сделать жизнь человека счастливой и богоугодной. Я говорю, разумеется, о всем человечестве в целом. Однако в каждом отдельном случае только Господь решает, виновен человек или нет, а людям это решение недоступно. Для каждого смертного в отдельности было бы непомерной гордыней брать на себя окончательное решение в том или ином вопросе. – Он взглянул на Анжелу. – Я уже говорил, что я еще очень молод. Может, я и заблуждаюсь и беру грех на душу, говоря вам эти вещи, но я считаю своим долгом сказать вам то, во что сам верю, что чувствую и считаю правильным. Как решится ваше дело в суде, как будет вести себя ваша жена, всего этого мы не знаем, мсье. Будущее для всех нас покрыто мраком. И тем не менее, мадам, я, как священник, беру на себя смелость сказать, что я рад за вас обоих. Вы начинаете что-то новое, живое и прекрасное – вместе. Церковь, христианская религия, должны стоять на стороне человека, а не на стороне закона. Это говорил и Иисус Христос – правда, другими словами. – Он улыбнулся, дружески и немного смущенно. Возникла пауза. Тогда Анжела сказала очень тихо:

– Благодарю вас, брат Илья, благодарю вас.

– Я тоже, – подхватил я и вынул бумажник.

Он заметил мое движение и быстро проговорил:

– Нет, нет, прошу вас. Не теперь.

– Но вам же нужны деньги.

– Еще как. Но пожалуйста, не давайте нам денег сейчас, мсье. После этого разговора. Вы видите, вон там, на двери церкви висит ящичек. Туда вы можете класть деньги в любое время. Только сейчас не надо. Думаю, вы меня понимаете.

– Конечно, – пристыженно пробормотал я. – Простите.

– Приходите еще, – сказал Илья, – приходите ко мне всякий раз, как вам станет грустно или случится какая-то беда. Я всегда буду на месте.

Мы попрощались. Рука об руку с Анжелой вернулись мы к машине, стоявшей под кронами старых деревьев. Она вновь вся была обсыпана цветочной пыльцой. Мы сели в машину и поехали к воротам. В проеме открытой двери церквушки стоял брат Илья. Мы помахали ему, он ответил нам тем же. Анжела вывела машину на улицу.

– Как я сейчас счастлива, Роберт, – сказала Анжела.

– Я тоже.

– Он нас понимает. Я знала, что он нас поймет. И он сказал, чтобы мы приходили к нему, если нам станет грустно или случится какая-то беда. Думал ли ты, что на свете еще встречаются такие люди?

– Нет.

– Тебе сейчас нужно работать?

– Сию минуту нет. Только позвонить.

– А что случилось?

– Поедем в «Мажестик». Выпьем чего-нибудь в «нашем» уголке. И я тебе все расскажу.

И мы опять поехали вверх по Круазет, Анжела за рулем, я рядом, в плотном потоке машин. С наступлением вечера, как всегда, повеяло чудесной прохладой. Серж, механик гаража в «Мажестик» и старинный знакомый Анжелы, сел за руль и отогнал машину в подземные гараж. «Наш» уголок на террасе был не занят. Мы сели за столик, к нам подошел «наш» официант, и я заказал бутылку шампанского. Потом я пошел в вестибюль. Ответной телеграммы от Густава еще не было. Тогда я позвонил в Центральный комиссариат и застал Русселя. Расследование продолжается, сообщил он мне, но покамест нет оснований подозревать кого-либо конкретно. Он попросил меня перезвонить через три часа. До утра, по его мнению, нельзя рассчитывать на получение каких-то новых существенных сведений. Я вернулся на террасу, за это время заполнившуюся людьми: наступил час аперитива. Я сел за столик, мы пили шампанское, я съел несколько маслин и немного соленого миндаля, пока рассказывал Анжеле об облаве в Ла Бокка и об убийстве медсестры Анны Галина.

– Дело принимает все более ужасный оборот, – сказала она.

– Так оно и есть, – согласился я, – и я чувствую, что самое ужасное еще впереди.

Она положила правую руку на мою левую, лежавшую на столе. У меня мороз пробежал по коже. Так не бывает, мелькнуло у меня в голове, этого просто не может быть.

– Роберт! – донесся до меня голос Анжелы. – Роберт, что с тобой?

Я не смог выдавить ни слова.

Она проследила за моим взглядом и вскрикнула.

– Нет! Нет, это невозможно! Роберт, этого просто не может быть!

Меня охватила такая радость, что голова закружилась.

– Значит, возможно. Значит, может быть. Ведь мы оба это видим. Я говорил тебе, что когда-нибудь это произойдет. И вот этот день наступил.

– О, Роберт, Роберт, – выдохнула Анжела.

Ее голос опустился до шепота, а плечо прижалось ко мне. Мы сидели, боясь пошевелиться, и оба смотрели на тыльную сторону ее правой руки, лежавшей на моей. Той самой, на которой с детства было светлое пятно, выделявшееся на загорелой коже. И теперь мы оба уставились на это место. Светлое пятно бесследно исчезло.

Книга третья

1

Гастон Тильман сказал:

– Все, что происходит, имеет вполне определенный смысл. Часто нам трудно, даже невозможно уловить этот смысл, и тогда мы впадаем в гнев или печаль – вот как вы теперь, господа. Но вы не должны этого делать. Я приехал не для того, чтобы столь пошлыми рассуждениями утешать или обманывать вас. Передо мной поставлена задача, которая грозит в любую минуту ввергнуть меня в гнев или печаль. Однако я непременно должен выполнить эту задачу, ибо и она имеет свой вполне определенный смысл. Я представляю себе это так: лист любой книги, а значит, и Книги Жизни, имеет две стороны. Одну сторону мы, люди, заполняем своими целями, убеждениями, надеждами, желаниями и намерениями. Но на другой стороне пишет уже судьба, здесь записан тайный смысл каждой вещи. И то, как распорядится судьба, редко совпадает с нашими ближайшими целями. Но дальняя цель всегда одна и та же: справедливость.

Он робко пригладил свои светлые волосы. Рослый, спортивного вида, он был одет с подчеркнутой элегантностью, как дипломат – кем он на самом деле и был, – а лицо у него было круглое, розовое и удивительно приветливое. Его мягкие, излучающие доброжелательность глаза светились за стеклами очков. Гастон Тильман был одним из высших чинов в министерстве иностранных дел Франции. Его послали в Канны с вполне определенными указаниями, и эти указания он и излагал нам теперь. Мы сидели за большим столом в конференц-зале президента полиции. Мы – это в данном случае сам шеф полиции, Руссель, Лакросс, с полдесятка ведущих офицеров каннской полиции, налоговый инспектор Кеслер и я. Кашлянув, Гастон Тильман добавил:

– И эта дальняя цель всегда и во все времена достигается, даже если нам частенько кажется, что это не так. Всегда и во все времена в конце концов побеждает справедливость.

Малютка Лакросс с глубокой горечью произнес:

– Она побеждает в конце концов, мсье Тильман. Но когда? Через сто лет? Через тысячу? Это длится долго, ведь вы сами говорите, что эта цель – дальняя. А что побеждает теперь? Несправедливость? Мсье, я ненавижу несправедливость. Мы все убеждены, что здесь произошла несправедливость, что были совершены преступления и наверняка будут совершены новые. Что мне эта далекая победа справедливости, если я ее все равно не увижу? Если, пока я жив, торжествует несправедливость и преступления остаются безнаказанными? Когда я поступил на службу в полицию, я дал клятву, что буду преследовать несправедливость всеми силами. Что же мне теперь – забыть о своей клятве? Она уже не нужна, раз важные господа в Париже договорились с важными господами еще где-то?

Гастон Тильман спокойно возразил:

– Я же вам сказал, господа, с какими чувствами я взял на себя эту миссию. Я прекрасно понимаю вас, мсье Лакросс. И могу вас заверить: те, кто послал меня сюда, действовали отнюдь не легкомысленно. Когда оказываешься лицом к лицу с очень большой силой и хочешь с ней справиться, нужно очень много ума.

Все это было в пятницу, 9 июня 1972 года, чуть позже десяти утра.

Гастон Тильман прилетел в Канны рано утром на правительственном самолете «Эйр Франс» и остановился в отеле «Карлтон». О его приезде нам сообщили еще вчера. Так что все мы знали, что Гастон Тильман желает встретиться с нами в 9 часов 30 минут в офисе президента полиции.

Он сообщил нам в своей мягкой, спокойной манере, в чем заключается его миссия. После того, как на самом высшем международном уровне было подробно обсуждено все случившееся, было решено, что крайне необходимо постараться, не прекращая расследования всеми возможными способами произошедшего в Каннах – взрыва на яхте, гибели находившихся там людей, а также последовавших затем уголовных преступлений, – в то же время максимально избежать огласки. Нужно также приложить все усилия к тому, чтобы не причинять беспокойства и вообще как можно мягче обходиться с той группой финансовых магнатов, которые были близко знакомы с Хельманом. В случае открытых нападок на этих людей возникнет опасность того, что у кого-то из них может произойти нервный срыв. А это, в свою очередь, может вызвать лавинный эффект, что приведет к спонтанным действиям, вызванным страхом или местью одного члена этой группы против другого.

Ввиду значительности транснациональной компании, о которой в данном случае идет речь, действия членов этой компании в состоянии аффекта могут привести к волнениям во всем мире – прежде всего в том случае, если получат огласку масштабы валютных спекуляций и финансовых афер. Как будут реагировать на это другие предприниматели, банки и финансовые магнаты, а также биржи? Чрезвычайно велика опасность «черной пятницы», то есть гигантского скандала на бирже, если распадется этот синдикат преступников, к которому принадлежала и фирма «Куд». По совокупности всех этих причин следует рассматривать и предавать гласности все, что случилось и что еще может случиться, лишь как некое загадочное нагромождение несчастных случаев и преступлений.

Таким образом, на самом высшем уровне было решено поручить руководство всем этим делом человеку, в обязанности которого будет входить информирование прессы, радио, телевидения, а также французских и иностранных репортеров, во множестве слетевшихся в Канны после гибели Килвуда, всячески вуалируя подлинные события и, применяя приемы искуснейшей дипломатии, предотвращать самую возможность причинения неприятностей кому-либо из членов той компании «супербогачей», ограждая их от резких выпадов, дающих им основания для жалоб или обвинений.

Все это сообщил нам Гастон Тильман. Как при таких обстоятельствах вести нормальное расследование, он тоже себе не представлял, в чем тут же признался. И выразил наши задачи в следующих словах: «Мы должны общими усилиями постараться выйти как можно более сухими из воды».

Мне было искренне жаль Гастона Тильмана. Он произвел на меня приятное впечатление. И работенку его легкой уж никак не назовешь.

Руссель цинично заявил:

– Ясно как день – все разрешено. Мы можем делать все, что захотим. Лишь одного нам делать нельзя. Нельзя бестактно спрашивать у этих миллиардеров, откуда взялись их миллиарды, ценой каких страданий и несправедливостей они были добыты. Это было бы невежливо.

– Мсье Руссель, вы преувеличиваете, – сказал Тильман и опять пригладил волосы. – Сумейте доказать вину одного из этих людей… – Он не договорил. Вид у него был несчастный.

– Ну-ну, и что же будет? – уже завелся Руссель.

– …и мы найдем способ привлечь его к ответственности, – выдавил Тильман и гордо откинул голову.

– Но не тревожа общественность, – съязвил Руссель. – Главное – не тревожить общественность.

– Мсье Тильман, – вдруг заговорил молчавший до того Кеслер, да таким агрессивным тоном, что все повернулись в его сторону. – Но ведь общественность – это мы все! Разве перед законом теперь уже не все равны? Разве теперь согласно закону не все люди имеют одинаковые права на счастье, безопасность, справедливость и информацию?

– Все это по-прежнему верно, мсье Кеслер, – спокойно ответил Тильман. Терпение этого человека было поистине безгранично. Поэтому его, видимо, и выбрали для этой миссии.

– Медсестра Анна Галина тоже имела эти права, – продолжал Кеслер уже откровенно вызывающим тоном. – Равно как и капитан-лейтенант Виаль. У медсестры Анны остались родственники в Милане. Виаль оставил одинокую старушку-мать. Значит, теперь мы и им будем сообщать правду о гибели их близких в отцензурированном и отфильтрованном виде, если нам удастся обнаружить преступников, так что ли?

– Я же сразу признал, что нас с вами поставили в трудное и пренеприятное положение, мсье Кеслер, – ответил Гастон Тильман, поправляя дужку очков. – Но люди, которые так поступили, отнюдь не глупцы или мерзавцы. К сожалению, в таких случаях, как этот, лучше, чтобы немногие, непосредственно причастные к этому делу, не узнали или, по крайней мере, не сразу узнали правду. Лучше, чем переполошить весь мир и спровоцировать его на неконтролируемые действия, обнародовав эту правду. В вашей среде, мсье Кеслер, тоже есть люди, разделяющие нашу точку зрения, что мне подтвердил мсье Фризе.

– Да я уже знаю, – сердито выдавил тот. – Общался с ним по телефону. Я считаю все это сплошным позором. И не прошу извинить меня за эти слова. Вот мы сидим здесь, взрослые люди, которые понимают, что происходит, в какие игры тут играют, которые чуют, почему это все происходит и почему в эти игры играют. Здесь гибнут люди – виновные или невиновные, это безразлично, важно, что они гибнут, и так все будет продолжаться, а нам вменяется в обязанность докладывать обо всем лично вам, мсье Тильман – при этом я ничего не имею против вас лично, мсье Тильман, вы лишь выполняете ту задачу, которую на вас возложили, – чтобы вы нам указали, как нам действовать дальше, что можно и чего нельзя. – Никогда еще я не видел Кеслера таким взволнованным. Тут он бросил взгляд на меня. – Скажите же и вы что-нибудь, Лукас, дружище! Не все мне одному тут выступать!

И я сказал:

– Я получил телеграммы моей фирмы. Ее тоже проинструктировали соответствующим образом, мсье Тильман. Меня обязали поступать так, как вы распорядитесь.

– Но ведь «Глобаль» – частная компания! – взорвался Руссель. – Как же государство может на нее повлиять? Разве оно имеет на это право?

– В сущности, права, конечно, не имеет, а мочь – может, как видим, – сказал Лакросс, опередив меня. – Однако, в вашем случае всегда остается возможность сказать: этого я делать не буду. Почему вы не ответили им так?

– Потому что я, как и мсье Тильман, убежден, что справедливость в конце концов всегда торжествует, – сказал я. – Хотя и длится это иногда слишком долго. Но в конце концов все же побеждает. И я хочу внести свой вклад в эту победу. – А про себя подумал: «Это ложь». Правдой же было вот что: если бы я отказался работать под опекой Тильмана, Густав Бранденбург отозвал бы меня из Канн и поручил бы какое-нибудь другое дело. Что тогда будет с Анжелой и со мной, с нами обоими? Я находился в таком состоянии духа, когда человек неспособен логически мыслить, чтобы понять: принятое им решение имеет лишь временное значение. Я мог думать только о сегодняшнем дне. Только об Анжеле. Что я должен оставаться с ней столько, сколько удастся. А потом… что будет потом, об этом я не мог думать.

Президент полиции сказал, к моему изумлению:

– Благодарю вас за эти слова, мсье Лукас. Господа, отныне мы все в конечном счете – подчиненные мсье Тильмана.

– Который никогда не станет своевольно злоупотреблять вверенными ему полномочиями, – тихо произнес Тильман, на что Лакросс ответил презрительным сопением.

– Вы все продолжите свои расследования, – сказал президент полиции. – Но координировать свои действия будете только через мсье Тильмана.

– Тогда у меня сразу будет вопрос к мсье Тильману, – сказал Келлер. – Думается, он мучает всех.

– Какой же именно, мсье? – спросил Тильман.

– Именно тот, который никто из нас пока не мог выяснить, поскольку тут все следы начисто смазаны. Считается, что господин Хельман отправился на Корсику, чтобы в Аяччо встретиться с деловыми партнерами. – Тут я заметил, что губы у Тильмана слегка дернулись. – Эти деловые партнеры никому из нас не известны. Очевидно, они жили в частных домах и после встречи с Хельманом тут же уехали. Кто были эти деловые партнеры, мсье Тильман?

– Французские промышленники, – без запинки ответил дипломат.

– Что за промышленники? Их фамилии? Где они сейчас?

– Этого я не имею права вам сообщить, мсье Кеслер, – заметно понизив голос, ответил Тильман.

– А почему? – озадаченно протянул Руссель. Он был так удивлен, что даже растерялся.

– Потому что мое министерство запретило мне это кому-либо сообщать, – сказал Тильман. – Во всяком случае сейчас; могу лишь заверить вас всех, что эти промышленники не имеют никакого отношения к серии преступлений или каким-то другим нарушениям законов.

– Следовательно, их надобно от всего ограждать, – сказал Лакросс.

– Именно так, мсье, – подтвердил Тильман.

– В интересах нашей страны?

– В интересах всех стран, – парировал Тильман. Он пробежал глазами по лицам сидящих за столом. – Мне очень жаль, что наша работа начинается таким образом, но я ничего не могу изменить. Есть еще вопросы?

Вопросов ни у кого не было. Совещание закончилось. Все начали выходить из конференц-зала. Неожиданно я оказался рядом с Тильманом. Он тихо сказал, обращаясь только ко мне:

– Благодарю вас, мсье. Прежде всего за то, что вы поддержали меня словами, в которые сами не верите.

Мы шли по длинному коридору, направляясь к выходу.

– Какими словами? – не сразу понял я.

– О справедливости. Которая в конце концов всегда побеждает. Вы действительно в это верите?

– Нет, – ответил я. – А вы, мсье?

– Я тоже, – сказал Гастон Тильман, и его лицо, казавшееся таким приветливым, вдруг словно погасло.