Текст книги "Ответ знает только ветер"

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 48 страниц)

3

– Мы живем практически в постоянном страхе, что нас прикончат, – сказала Мелина Тенедос. Супруга греческого судовладельца была миниатюрна и смазлива, как куколка. И щебетала она тоже как-то по-кукольному. Облачена она была в платье из красной парчи. Супруг Мелины был коренаст, наверняка лет на тридцать старше ее, черноволос, смугл и широкоплеч, на носу – толстые очки в черной роговой оправе. – Нашего камердинера зовут Витторио. Он родом с Эльбы. И маоист.

– Очень опасный маоист, – добавил ее супруг. Он оторвал один артишок, обмакнул каждый листик в отдельности в соус и обсосал их. Он проделывал все это до такой степени неаппетитно, что было противно смотреть. За столом он вел себя почище моего шефа Густава Бранденбурга.

– Этот Витторио – просто бандит с большой дороги, – сказал Тенедос, брызгая слюной.

– Он натравливает на нас всех слуг, – подхватила хорошенькая куколка. – Я часто заставала его за этим занятием: он вел просто-напросто поджигательские речи. Вы знаете, что наш дом в Каннах так же просторен, как этот, мадам Трабо. И знаете, почему мы не устраиваем у себя приемов?

– Знаю, – ответила изящная Паскаль Трабо.

– А я нет, – вмешался в разговор я. – Почему же?

– Ну, чтобы не провоцировать слуг, мсье Лукас! Если бы нашим слугам – постоянно науськиваемым Витторио – пришлось готовить и сервировать такой ужин, – к сожалению, у нас здесь нет других приборов и другой посуды, кроме золотых, – не знаю, не дошло ли бы до открытого бунта. Атанасиос, ложась спать, всегда кладет на ночной столик пистолет, снятый с предохранителя.

– Приходится, – пробурчал ее супруг, чавкая и вытирая жирные губы тыльной стороной ладони, прежде чем обмакнуть в соус и обсосать очередной листик артишока. – Другое дело в Греции. Там спокойствие и порядок. Зато здесь, на Лазурном берегу, – не слуги, а банда преступников. Сплошь заражены маоизмом. – Я почувствовал, как носок анжелиной туфли постучал по моей. А лицо при этом было с неподдельным интересом обращено к греку. – Я всегда говорю: у нас такие молодцы давно сидели бы за решеткой на каком-нибудь острове. Знаете, здесь, в Каннах, я могу держать драгоценности моей жены только в сейфе, она надела их только, когда мы уже ехали к вам. Только из-за того, чтобы слуги их не видели.

– Вы просто не представляете себе, до какой степени испорчены эти люди, – при том, что им так хорошо живется у нас, мсье Лукас. – Мелина похлопала приклеенными ресницами. Драгоценностями она была просто обвешана. Шоферу наверняка пришлось долго возить ее кругами, чтобы она успела нацепить на себя все свои побрякушки.

– Так наймите себе других слуг, – предложил я.

– Вы просто не знаете здешних обстоятельств, мсье Лукас, – ответил мне Атанасий Тенедос. – Здесь они все такие. Сплошь красные. Мы с женой носим дома самое простое платье и едим самую простую пищу – только для того, чтобы Витторио не науськал остальных. А он все равно подбивает их на бунт. Убежден, что он пытается выяснить комбинацию цифр сейфа, пока мы находимся в Афинах. Но тут ему придется потрудиться в поте лица. Сейфовый замок сделан по особому заказу – специально для Канн. – Тенедос засопел и злобно расхохотался, причем кусочек артишока выпал у него изо рта. Он ел, низко нагнувшись над тарелкой.

– Мы из кожи лезем вон, только чтобы не испортить настроение Витторио и остальным слугам, – сказала его жена. – Мы даже предложили Витторио садиться с нами за стол. Знаете, что он сказал в ответ?

– Что же? – спросила Паскаль Трабо.

Я видел, что она с трудом сдерживалась, чтобы не засмеяться, но не был уверен, находят ли всю эту историю странной по крайней мере супруги Трабо и Саргантана.

– Он высокомерно отказался! – возмущенно воскликнула Мелина Тенедос.

– Наотрез отказался! – добавил ее супруг.

– Так что, если нам хочется чем-то себя побаловать, мы едим и пьем это тайком. Если хотим икры или шампанского, нам приходится поздно ночью отодвигать пианино в гостиной, уверяю вас!

– При чем здесь пианино? – спросил я, совершенно сбитый с толку.

– А за ним в книжном стеллаже есть вращающаяся полка. За ней мы спрятали холодильник. Там мы держим икру, шампанское и прочее в том же роде, – сказала Мелина. – Встроили этот холодильник тоже тайком, когда все слуги были в отпуске. «И слуги до сих пор ничего не заметили», подумал я. – Тем холодильником, что стоит в кухне, мы не можем пользоваться. Они бы услышали. И все же мы вынуждены ждать, когда они все уснут. Разве это не чудовищно? – Я подумал, что нельзя судить о людях слишком категорично. Нельзя считать их ни слишком хорошими, ни слишком плохими. – Витторио владеет немецким. Он читает немецкие газеты. И знаете, что еще? «Шпигель»! – воскликнула Мелина.

– А что это такое? – спросила Мария Саргантана, которая в противоположность своему худощавому супругу была пышнотела, светлокожа и весела; за столом она восседала, как королева-мать. На ней было облегающее платье из крепдешина цвета шампанского, верхняя часть которого была густо расшита, а ворот застегивался под подбородком.

– Это немецкий информационный журнал, – сказал я.

– Но он ведь маоистский, не правда ли? – спросила куколка.

– Да нет, с чего вы взяли? – мягко возразил я.

– Конечно, маоистский, – вмешался Тенедос. Он покончил с артишоком и теперь ополаскивал покрытые кольцами и заросшие черными волосами руки в специальной чаше для омовения. – Не рассказывайте нам сказки, мсье Лукас. В Греции все известно. Ведь «Шпигель» за Брандта, так?

– Не всегда, – возразил я. – И не обязательно.

– Ах, оставьте! Я тоже читаю «Шпигель»! – Тенедос начал заводиться. – Уверяю вас, мы знаем все досконально. Ну, скажите, кто такой, по-вашему, господин Брандт?

– Социал-демократ, – сказал я.

– То есть коммунист, – быстро прощебетала куколка своим детским голоском. – Все социал-демократы – коммунисты. Видит Бог, мы знаем это по собственному опыту в нашей стране. Они все коммунисты и маоисты. Как Витторио.

Тенедос последним покончил с артишоками. Молчаливые слуги в белых ливреях убрали грязные тарелки, поставили на стол чистые и начали приносить новые кушанья. За столом нас было тринадцать человек, причем мужчин было больше чем женщин.

– А вы, мсье Лукас, вы тоже маоист? – спросила его жена и бросила на меня кокетливый взгляд.

– Нет, мадам.

– А кто же?

Я не успел ничего ответить, потому что в этот момент Джон Килвуд, сидевший почти напротив меня, вдруг зарыдал. Он рыдал, громко всхлипывая и подперев голову ладонями, так что слезы капали на его смокинг. Паскаль Трабо вскочила с места, подбежала к нему и обняла за плечи американца, который, если верить словам налоговой ищейки Кеслера, обладал состоянием от семисот до тысячи миллионов долларов и, судя по всему, довел банкира Герберта Хельмана до самоубийства.

Разговор оборвался. Все сконфуженно глядели на Килвуда, а тот продолжал плакать, повизгивая и всхлипывая, как ребенок, и не поддаваясь на уговоры Паскаль Трабо, которая что-то тихонько ему нашептывала. Он лишь мотал головой и плакал.

– Это с ним частенько бывает, – сказала, обращаясь ко мне, Бианка Фабиани, пышная красавица, сидевшая слева от меня.

– Все от пьянки, – громко отчеканил англичанин Малкольм Торвелл, сидевший на другом конце стола. – Джон пьет, не просыхая, и начинает с утра. Джон, возьмите себя в руки, черт побери! – крикнул он.

Но Килвуд продолжал рыдать.

– Виноват… виноват… Я так виноват, – пробормотал он сквозь слезы.

– Заткнитесь же, наконец! – крикнул Торвелл.

– Ему в самом деле худо, – вставил тридцатипятилетний красавчик Пауль Зееберг, исполнительный директор банкирского дома Хельман. Все в нем было красиво, кроме глаз: они были холодные и жесткие, как у всех мужчин, сидевших за столом, за исключением Клода Трабо. – Ему надо бы пройти курс лечения от алкоголизма.

– Он постоянно лечится, – сказала Мелина Тенедос.

– Да все эти курсы гроша ломаного не стоят. Я ему сто раз говорил: надо ехать в Вену. Там есть институт, где проводят действительно эффективные курсы лечения. Ничего подобного в Европе больше нигде нет.

– Какую вину, какую страшную вину я взвалил на себя… – бормотал Килвуд, закрывая лицо ладонями.

– Раз уж перепились до такой степени, поезжайте домой, вместо того, чтобы портить нам вечер, – резко одернул его Джакомо Фабиани, силач с жестоким лицом и странно дряблыми губами. – Это невыносимо, Джон!

– Простите меня, друзья мои, простите, – лепетал Килвуд.

Слуги с каменными лицами подавали кушанья. Свечи в огромных подсвечниках, стоявших на столе, ровно горели, распространяя вокруг мягкий приятный свет. Все мужчины были в смокингах. Анжела, сидевшая рядом со мной, была в белом муслиновом платье, сверху донизу собранном в косые складочки и сильно декольтированном сзади, так что видна была ее загорелая спина и руки до плеч. У нижнего края декольте был прикреплен бант, вышитый жемчугом и блестками, а еще ниже – нечто вроде паруса из белого муслина, который при ходьбе ниспадал до полу, как и само платье, и распадался надвое. На ней были серебряные туфельки, сумочка была тоже серебряная, и все украшения были белого цвета – бриллиантовое колье, и в пандан к нему кольцо, браслет и серьги. Рыжие волосы мягкой волной падали на ее высокий лоб. Веки с длинными ресницами были покрыты тонким слоем перламутровой тени бирюзового оттенка и губы слегка подкрашены.

В половине десятого ужин у Трабо был в полном разгаре, и я подумал: те, что сидят сейчас здесь за круглым столом, в общей сложности стоят от трех до пяти миллиардов долларов. И еще я подумал, что все мужчины были намного старше своих жен и что Анжела была необычайно хороша. И наконец я подумал, что эта компания старых друзей, этот тесный круг приятелей, судя по тому, что мне пока удалось узнать из бесед, друг другу не доверяли, друг друга боялись и следили за каждым жестом, за каждым изменением выражения лица друг друга. Мне стало ясно, что в этом блестящем обществе каждый был твердо убежден – кто-то из них приказал уничтожить банкира Герберта Хельмана.

Следующим блюдом были запеченные лангусты.

4

Мы с Анжелой приехали к Трабо на полчаса раньше, об этом просила Паскаль. («Чтобы мы могли хоть немного поболтать, прежде чем соберется вся эта шайка»), Трабо жили в просторном особняке в квартале «Эден», что в восточной части города. Белый фасад скрывался за деревьями огромного парка; как я узнал, особняк был выстроен пятнадцать лет назад. С большой террасы было видно море, а комнаты были очень просторные и прохладные – благодаря кондиционерам. Кое-где гобелены покрывали всю стену от пола до потолка. Дом был обставлен современной дорогой мебелью. Во всех комнатах на полу лежали огромные ковры, большей частью светлых тонов. Дом производил впечатление обжитого, здесь сразу чувствуешь себя уютно. Разумеется, не было и намека на беспорядок или неопрятность, но все же какие-то вещи были разбросаны – там лежала газета, там книжка или трубка, да еще и кэрн-терьер с длинной лохматой шерстью бегал по всем комнатам. Когда мы приехали, Паскаль Трабо и Анжела обнялись и расцеловали друг друга в щеки. Паскаль оказалась очень изящной и красивой женщиной с чувственным, сексапильным лицом. Она любила посмеяться и хохотала по всякому поводу.

– Мсье Лукас, мы с Анжелой в самом деле подружки. Некоторые даже считают нас сестрами. – Паскаль тоже была рыжая. Ее супруг, уже под семьдесят (в то время как ей было никак не больше сорока), выглядел спортивным, энергичным и моложе своих лет. Он был высок ростом, широк в плечах и мускулист; лицо его было шоколадным от загара, а черные волосы гладко зачесаны назад. Мы выпили немного вина на террасе, и все закурили, кроме меня. Ведь я решил сохранить свое здоровье как можно дольше – для Анжелы, которая держалась так непринужденно и естественно, так скромно и в то же время с достоинством, как никогда не удавалось держаться моей жене, вдруг подумалось мне. Карин, куда бы мы ни пришли, всегда начинала хвастаться. Я постарался побыстрее отогнать эти мысли. Сделать это было легче легкого, потому что в эту минуту ко мне обратилась Паскаль:

– Вы не слушаете меня, мсье Лукас?

– Извините…

– Я сказала, что вы очень симпатичный. Вы с Анжелой просто идеальная пара. И вы влюблены в нее, это видно с первого взгляда.

– Да, – согласился я. – Я очень влюблен.

– Ну что ж, – сказала Паскаль, – подождите немного. Проявите терпение. Анжела обязательно тоже в вас влюбится. У меня такое чувство, что это уже произошло.

– Паскаль, что ты, в самом деле…

– Да, дорогая моя, по тебе это видно так же, как по нему. О, как я бы обрадовалась… Не вечно же тебе бродить по жизни одной!

– Мадам, – сказал я, – я вам чрезвычайно благодарен. Если вы захотите стать моей союзницей, я выполню любое ваше желание, если только это будет в пределах моих возможностей.

– Вы совсем обезумели! – воскликнула Паскаль. – «Выполню любое желание!» Ни один гость еще не дарил мне такого букета, как вы! – Я заранее попросил Пьера из «Флореаля» прислать мне роскошный букет, и потом взял его с собой из отеля. Теперь он стоял в гостиной возле камина, над которым висел портрет Паскаль, написанный Анжелой. На портрете была изображена лишь ее голова, прикрытая тонкой вуалью. Мне портрет показался очень удачным.

– И смокинг у вас такой элегантный, – продолжала разглядывать меня Паскаль.

– Его выбирала Анжела, – польщено заметил я.

Мне и в самом деле очень нравился этот смокинг, он был такой легкий и к тому же прекрасно сидел на мне. На Трабо был темный костюм.

– Видно, что выбирала с любовью, – не унималась Паскаль.

– Ну, хватит уже, Паскаль, – одернул ее супруг. – Бедняжка Анжела не знает, куда девать глаза от смущения.

– Конечно, не знает, – тут же нашлась Паскаль. – Потому что тоже влюбилась. Помолчи, Анжела, я женщина, и я вижу тебя насквозь. Примите мои поздравления, мсье Лукас! Тихо, Нафтали!

Терьер залаял. Ему хотелось, чтобы его погладили. Паскаль наклонилась и потрепала его по головке. Она любила своего пса, это тоже было видно.

– Как вы его назвали?

– Нафтали, – ответила она. – Нафтали, сын Израиля. Видите ли, израильтяне, родившиеся у себя в стране, называются сабрами. А сабра – это плод фикуса – снаружи жесткий, грубый и весь в колючках, а внутри мягкий и сладкий. Так и молодые сабры: снаружи жесткие, грубые и колючие, а душа у них чувствительная, чуть ли не сентиментальная. Таков и наш Нафтали – строптивый и бешеный, часто невыносимый, но какой верный, преданный и ласковый на самом деле. Да, мой хороший, да, ты мой любимый…

– Вы пытаетесь выяснить, как погиб Хельман, – сказал Трабо и, держа бокал в руке, направился вместе со мной на террасу.

– Да, в этом состоит моя задача.

– Легкой ее не назовешь.

– Как вы думаете, что это было? Несчастный случай? Самоубийство? Убийство?

– Не самоубийство, – спокойно сказал Трабо. – Не такой это был человек, чтобы наложить на себя руки. Это я сказал и налоговому сыщику – как его зовут? – да, Кеслеру. «Странно, – подумал я, – об этом Кеслер ни слова не сказал. А почему?»

– Несчастный случай вы исключаете. Значит, убийство? – уточнил я.

– Значит, убийство, – так же спокойно ответил Трабо. – И, предупреждая ваш следующий вопрос, сразу отвечу: это мог сделать любой из нас, любой из тех людей, с которыми вы познакомитесь сегодня вечером. Конечно, я не хочу сказать – убил своими руками. Для этого есть профессионалы – киллеры. Даже Бинерт и Симон, которые были на яхте, теоретически могли это сделать. Они тоже имели дела с Хельманом. Правда, в этом случае, профессионал дал маху: в его задачу входило, конечно, взорвать одного Хельмана.

– Хельмана и экипаж яхты.

– Ну, и этих бедняг тоже, конечно, – согласился Трабо. – То, что я сказал о Бинерте и Симоне – это, разумеется, чисто умозрительное теоретизирование. Но все другие – то есть, мы – уж конечно подпадаем под подозрение!

– Да, – заторопился я и быстро вынул из кармана свою визитную карточку и шариковую ручку. – Не напишете ли мне имена ваших гостей? Я не знаю, как они пишутся, а спросить у них самих неудобно.

– Охотно. – Он положил карточку на парапет террасы и написал. Карточку и ручку я тут же спрятал в карман.

– Все эти люди, – сказал Трабо, – состояли в деловых отношениях с Хельманом. – Это тоже было новостью для меня. Разве Кеслер этого не знал? Очевидно, не знал. – В деловых отношениях весьма секретного свойства, – естественно из-за налогов и из-за валютных законов. Но все они поголовно имели дела с банком Хельмана. В том числе и я, мсье Лукас. Зачем мне лгать? У меня тоже могла бы быть на то причина. Как и у всех. Так что вам будет трудно. Теперь банком, очевидно, будет командовать Бриллиантовая Хильда, как только придет в себя. Бог знает, что она наворочает! Надеюсь, однако, что она поручит управление делами банка этому молодому красавчику Зеебергу. С этим человеком можно иметь дело. Давайте все же вернемся к дамам.

– Ну вот, – сказала Паскаль, – теперь я хочу еще показать мсье Лукасу наш дом. Мы очень счастливы, что живем здесь. Все построено по нашим планам – точно так же, как наша яхта: она тоже построена по планам Клода… Я похищаю у тебя мсье Лукаса, Анжела, дорогая, ты разрешишь? Выдержишь без него десять минут?

– Паскаль, прошу тебя! – сказал ее супруг.

Она засмеялась.

– Да ты только посмотри на Анжелу! Видела я за жизнь влюбленные пары… – Она повела меня по дому. Здесь тоже во всем чувствовалось богатство, но по-другому, чем в доме Хильды Хельман, совершенно иначе. Под конец мы оказались в огромном подвале. Там стояли стиральные машины и гладильные доски.

– Часто я сама стираю и глажу рубашки и белье моего мужа, – сказала Паскаль. – Рядом – комната для шитья. Я сама подправляю мелочи в своих платьях. – На ней было платье от Пуччи в сине-зелено-оранжевых тонах, переходящих друг в друга. Оно состояло как бы из двух частей: верхней, державшейся на бретельках вокруг шеи, и нижней – юбки с глубокими разрезами. Туалет дополняли очень дорогие изумруды. По сравнению с ними драгоценности Анжелы выглядели не менее красивыми, но куда более скромными.

– Вы сами шьете?

– А ведь я по профессии портниха, – Паскаль облокотилась на большую стиральную машину, – мсье Лукас, – сказала она. – Мне очень хочется, чтобы вы имели о нас ясное представление. Конечно, теперь мы с мужем очень богаты. Но так было, видит Бог, не всегда, отнюдь. Теперь у мужа – отели в Испании, на Майорке, в Греции, Италии и Германии. После войны, когда мы с ним познакомились, у него была в Тулузе одна маленькая гостиница, унаследованная от одного из дядюшек. Не знаю никого, кто бы больше трудился в своей жизни, чем он. Поначалу нам иногда приходилось так тяжко, что мне приходилось подрабатывать манекенщицей. Всего, чем теперь владеет Клод, он добился тяжким трудом. А я помогала ему. Мне хотелось, чтобы вы это знали.

– Благодарю вас за доверие, мадам.

– И вот еще что, – добавила Паскаль. – Мы с Анжелой – настоящие подруги. Она независима, может делать, что хочет, денег у нее достаточно. Но я от всей души желаю ей большой любви. И если такая любовь, большая любовь, возникнет между вами, не разочаруйте ее, прошу вас. Однажды она уже пережила тяжкое разочарование. Не думаю, что она вынесла бы такое во второй раз. – Мы услышали, как наверху, скрипя гравием аллеи, к дому подъехала машина. – Первые гости прибыли, – сказала Паскаль. – Вы так милы, и вы любите Анжелу. Я тоже ее люблю. Так что называйте меня по имени – просто Паскаль. Можно и мне – как ваше имя?

Я сказал.

– Можно мне называть вас Робертом?

– Конечно, Паскаль.

– Обещайте, что не сделаете Анжелу несчастной.

– Обещаю.

– И никогда не обманете ее.

– Никогда, – сказал я и подумал, как жестоко я ее уже обманул.

5

Потом они стали приезжать один за другим. Машина за машиной.

Слуги подали шампанское на террасу. Я заметил, что кроме меня никто не преподнес хозяйке дома цветы. Гости смеялись, говорили, перебивая друг друга, пили, курили, бродили по террасе между напольными вазами с цветущими растениями. Паскаль познакомила меня со всеми этими «денежными мешками». Меня разглядывали слегка недоверчиво, но в основном заинтересованно. Я для них был в новинку – агент страховой компании!

Джон Килвуд приехал уже сильно набравшись, его привез личный шофер. Он оказался тощим верзилой, очень плохо выглядел – темные круги под глазами и обрюзгшее лицо с пористой кожей. Его рука дрожала, даже когда он сжимал в ней бокал. А он все время не выпускал его из рук. Его смокинг был помят, на сорочке виднелись пятна от виски. Он держался за бокал, словно тот был его последней опорой в жизни. И пил без всякой меры – не шампанское, как все, а только виски.

– Привет, ищейка, – бросил он мне.

– Добрый день, мистер Килвуд.

– У вас уже есть ордер на арест? Прямо здесь меня заберете?

– Черт возьми. Перестаньте молоть чушь, Джон, – одернул его англичанин Малкольм Торвелл, не отходивший от него ни на шаг. Торвелл был очень высок ростом, очень строен и одет с большим шиком. Говорил он слегка нараспев и все время изображал из себя супермена. Я подумал, что он, вероятно, из голубых.

– И вовсе это не чушь. Я прикончил Хельмана. Правду я говорю или нет? Ясно, правду, раз вы молчите. Потому что возразить нечего. Он же был моим другом, моим добрым другом. Однажды, когда меня собирались призвать в армию и я проходил медицинскую комиссию, один из врачей, идиот психиатр, спросил меня: «Ну, как, мистер Килвуд? Полагаете, что вы сможете убить человека?» Я ответил: «Чужака – не уверен. Кого-то из друзей – наверняка!»

Все промолчали.

– Это была шутка, – злобно бросил Килвуд. – Чтобы вас рассмешить! Итак, вперед, мсье Лукас, где же наручники? Я признаю себя виновным.

– А почему вы убили господина Хельмана, мистер Килвуд? – спросил я.

– Послушайте, мсье Лукас, неужели вы всерьез поверили, что… – начал Торвелл.

– Но он и должен всерьез мне поверить! – Килвуд покачнулся. – Хочу вам открыть, почему я это сделал.

– Почему же?

– Потому что я его попросил купить для меня ферму, где разводят бугенвилии, а он меня надул. Вы, небось, знаете, бугенвилии – это такие растения с красивыми цветочками. Множеством прелестных разноцветных цветочков. В них вся моя радость. Вы не знаете, что такое бугенвилии?

– Нет, – солгал я. – Как пишется их название? И где вы хотели купить ферму?

– В Вансе.

– Не напишете ли мне название этого растения? – Я протянул ему свою визитку и шариковую ручку. Он неожиданно быстро нацарапал на обороте несколько слов. – Прежде чем виновного подвергнут справедливой каре, он все же имеет право выпить последнюю рюмку виски, не так ли? Гарсон… – Он, шатаясь, побрел прочь.

– Пьяный бред, – выдавил Торвелл. – Надеюсь, вы не поверили его словам?

– Конечно, нет.

– Зачем же тогда вы попросили его что-то там написать?

– Хотел узнать, как правильно пишется слово «бугенвилии».

– Не поэтому.

– Конечно, нет.

– Вы собираете автографы?

Я промолчал. У меня уже были образцы почерка Хильды Хельман, Зееберга, Трабо и Килвуда.

– А почему?

– Да так, от нечего делать.

– Ах, вот оно что, – сказал Торвелл. – Хотите получить образчик и моего почерка?

– Не премину.

Все фонари и светильники в саду и на террасе были спрятаны в цветущих кустах, поэтому отбрасывали на нас причудливые тени.

– Что написать? – спросил он, беря из моих рук визитку и ручку.

– Пишите: «Я не убивал Хельмана».

Он послушно написал эти слова.

– Я в самом деле не делал этого.

– А если бы и сделали, мне все равно бы не сказали.

– Что верно, то верно. – Он хихикнул как-то по-бабьи. – Правда, Паскаль прекрасно смотрится в этом платье от Пуччи?

– Просто великолепно.

– Я даю советы многим знакомым дамам по части их туалетов. Вы даже не представляете себе, до чего большинство дам сами не знают, что им идет, до чего они лишены вкуса. Вот у Анжелы вкус есть, у Паскаль тоже. Но посмотрите на Бианку.

– На кого?

– На Бианку Фабиани. Вон она стоит, рядом с супругом. Старый болван! Весь свет знает, что она ему изменяет налево-направо. Была когда-то ревю-герл в варьете «Лидо» в Париже. Умереть мало! Раз у нее красивый бюст, она считает, что должна в любом обществе демонстрировать свои прелести. Вы видите – соски наружу!

– Нет, не вижу. Мне кажется, вы преувеличиваете, – сказал я.

– Ничего я не преувеличиваю! Они у нее маленькие и розовые. Я вижу оба – теперь, когда она наклонилась. Кстати, насчет убийства. Если вы найдете убийцу – само собой, это не Килвуд, несчастный выпивоха, Господи спаси его и помилуй. Но знали ли вы, что Фабиани перевели в Германию, в банк Хельмана, какую-то немыслимую сумму в лирах, потому что в Италии скоро разразится кризис?

– Нет, этого я не знал.

– Кризис действительно скоро разразится, но покамест его нет. А Фабиани срочно понадобились деньги. Он требует их вернуть. Как я слышал, у Хельмана были затруднения с платежами из-за истории с английским фунтом. Он не мог вернуть деньги. Между тем, дела, которые они вместе проворачивали, были незаконными.

– Какие дела?

– Некие тонкие валютные спекуляции. Вы удивлены, не так ли? Этот знаменитый своей честностью чудо-банкир, гордость вашей страны! Что, если Фабиани потребовал вернуть переведенные им в банк Хельмана деньги, а Хельман не располагал нужными средствами? И Хельман, вероятно, заявил, что мог бы и обнародовать данные об их совместных валютных махинациях. Чтобы вы меня правильно поняли: в Германии они вполне законны, а в Италии наоборот. Что оставалось бы Фабиани делать? Это, конечно, только версия, всего лишь версия. Что это за красавчик появился в том конце террасы?

– Это Пауль Зееберг, исполнительный директор банка Хельмана, – сказал я.

– Этот молодой человек знает, как надо одеваться, скажу я вам. И у него есть вкус. Извините, мсье Лукас, я хочу познакомиться с этим господином Зеебергом. Красивый парень, ничего не скажешь…