Текст книги "Ответ знает только ветер"

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 48 страниц)

42

Я пошел пешком домой. Дождь уже кончился, но было ветрено. Дорожную сумку я оставил в аэропорте. После многих часов в прокуренной комнате я наконец дышал свежим воздухом. Проходя мимо какого-то бара, я завернул туда, заказал рюмку коньяку и попросил разрешения позвонить за границу. Я набрал номер в Каннах, и Анжела опять тотчас взяла трубку.

– Я уже так давно жду! – сказала она. – Слава Богу. Ничего не случилось?

– Да что могло случиться? – ответил я вопросом на вопрос, а сам грустно подумал, что дела мои, видимо, и впрямь плохи, раз они потребовали от меня такую подписку. Очевидно, доктор Бец написал про меня всякие ужасы.

– Не знаю. Всегда может что-нибудь случиться. Когда вы вернетесь?

– Завтра в 13.50 рейсом «Люфтганзы» прилетаю в Ниццу. Я так рад, что мы скоро увидимся, Анжела!

– Я тоже, Роберт. Я заеду за вами в аэропорт.

– Замечательно.

Она еще что-то спросила, я односложно ответил.

– Спокойной ночи, Роберт. Я… я очень рада.

– Я тоже, Анжела, я тоже.

– Храни вас Бог.

«Почему она именно сейчас сказала эти слова?», – печально подумал я и сказал:

– Пусть Он и вас хранит, Анжела. Спокойной ночи.

Я положил трубку, расплатился, выпил свой коньяк и зашагал дальше сквозь тьму и ветер, направляясь домой. В аптеке, куда я частенько заходил, я увидел свет. У стеклянной двери стоял какой-то мужчина. Нанита как раз протягивала ему лекарство в окошечко в двери. Нанита, очевидно, дежурила ночью. Она узнала меня и помахала рукой. Я подошел. Мужчина, взявший лекарство, исчез.

– Я думала, вы в отъезде, – сказала Нанита сквозь окошечко.

– А я и был. Ненадолго сейчас приехал. Завтра утром опять улетаю.

– Тогда вы еще ничего не знаете?

– Чего?

– Фрау Правос умерла.

– Кто умер?

– Фрау Правос. Помните, та старушка, что так хотела получить комнатку в этом приюте для престарелых.

– Да, теперь вспомнил. Так она умерла?

– Написано сегодня в газете «Бильд ам Зоннтаг».

– От чего она умерла?

– Вскрыла себе вены.

– Что-о-о?

– Да, вскрыла вены. Оставила записку. Совсем коротенькую. «Нет больше места в этом мире для старых, бедных и больных». Эти слова взяты для заголовка в газете.

Маленькая комнатка в «Луизенхое».

И старая фрау Правос покончила с собой.

Сорок миллионов марок.

И банкир Хельман покончил с собой.

Покончил ли?

Все считали, что это так. И я должен был это доказать.

– Это так грустно, – сказала Нанита.

43

– Я ждала тебя к ужину целых четыре часа, – сказала моя жена Карин. На ней был серый халатик. Дома она всегда носила халатики. Волосы ее не были уложены и никакого макияжа на лице не было видно. – Потом взяла и поела. Если ты голоден, могу тебе что-нибудь подогреть…

– Я не голоден.

– Ты мог бы и позвонить.

– Был слишком занят, – сказал я и прошелся по нашей гостиной, разглядывая мои книги, сицилийскую лошадку, моих слоников и витринку с мелкими резными украшениями – все те вещи, которые я привез из поездок по всему миру; а сам все время ощущал анжелиного слоника в кармане. Мне казалось, что я отсутствовал здесь годы. Все было таким чужим, и ничто здесь уже не говорило ничего моему сердцу. Я подошел к стенному бару и налил себе большой бокал виски.

– Выпьешь со мной?

– Нет, – сказала Карин. – На тебе новый костюм. И новые туфли. И новый галстук.

– В Каннах очень жарко. Пришлось купить все новое.

– Разумеется, – заметила она. – Галстук просто прелестен. И подходит к костюму. Сам выбирал?

– Да, – сказал я.

– Разумеется, – сказала она. – И когда улетаешь?

– Завтра. Я вызову такси. Так что ты можешь спокойно спать. У меня ранний рейс. Я сам вскипячу себе чай, а попрощаться с тобой могу и сегодня.

– По мне, так можешь вообще со мной не прощаться, – сказала Карин. – Как ее зовут?

– Кого?

– Кого? Кого? – Она передразнила меня. – Я же не идиотка! Такой галстук ты никогда бы сам не выбрал! И костюм! И туфли! Знаю я твой пошлый вкус!

– Никого у меня там нет, – твердо сказал я. – Я все сам выбрал.

А мысленно говорил себе: «Подло все то, что ты делаешь, старина. Что значит «подло»? А вот что: через два года тебе стукнет полсотни. И ты нездоров. Более того: серьезно болен, старик. Claudicatio intermittens. Придется с этим смириться. Тяжко, но придется. Временная хромота. Сколько еще продлится, пока тебе не отнимут ногу? И ты станешь инвалидом. Сердце у тебя тоже барахлит. И Карин будет за тобой ухаживать. У тебя очень мало времени, дружище, совсем мало. So little time, my friend. Всю свою жизнь ты только и делал, что вкалывал. А теперь, внезапно, ты узнал, что такое любовь. Впервые в жизни действительно любишь. Впервые в жизни действительно счастлив. Каждый имеет право на счастье. Да, говорю я сам себе, конечно имеет – но счастье за счет других? Счастье за счет Карин?»

– Давай не будем ссориться, – сказал я ей. – Те несколько часов, что я пробуду здесь.

– А тебя на самом деле здесь нет, – возразила она. – На самом деле ты у нее, у этой другой женщины.

– Я же сказал, никакой другой женщины кет.

– Говори, что хочешь, – ответила Карин. – Я иду спать. И в самом деле – не буди меня утром. Я плохо сплю. И принимаю снотворное. – Она больше не взглянула на меня и направилась в ванную.

Я уселся перед телевизором и думал о четырех аппаратах в квартире Анжелы, смотрел какую-то комедию и не понимал того, что видел. Около одиннадцати я пошел в ванную. В спальне Карин было темно. Оттуда не доносилось ни звука. Либо она очень крепко спала, либо еще не заснула. Я долго лежал в горячей воде. И пристально разглядывал пальцы на ногах. На левой они были совершенно нормальные, никакой синевы. Я не стал вытираться, голый и мокрый лег в постель и поставил будильник на семь часов. Стоило мне выключить свет, как я тут же заснул.

Когда будильник зазвонил, я проснулся свежим, приготовил чай и прочел статью в утренней газете, сообщавшую о загадочном взрыве на яхте и гибели Хельмана. Последняя страница газеты была сплошь заполнена объявлениями о его смерти. Самое большое было подписано Хильдой, оплакивающей кончину любимого, незабвенного брата. Другие объявления поместили его банкирский дом, Промышленная и Торговая палаты и несколько компаний, в правление которых входил Хельман, в том числе две коммунально-бытовые. Конечно, сенсацией дня все еще было освобождение курса английского фунта и ожидаемое снижение его на восемь процентов.

Я оделся и вызвал такси. Послушав у двери Карин, я убедился, что она тихонько и равномерно похрапывает. Я вышел из квартиры, осторожно запер за собой дверь и поехал вниз на лифте.

Ветер разметал тучи. Было солнечно и прохладно.

Подъехало такси.

– В аэропорт, – сказал я.

– Наконец-то погода прояснилась! – заметил шофер.

Он очень быстро промчался по городу и выехал за его пределы. Дюссельдорф, который я так хорошо знал, вдруг показался мне совершенно чужим, словно я никогда здесь и не жил. Сердце мое пело, каждая жилочка в моем теле радостно вибрировала в ожидании встречи с Анжелой. Жизнь, заполненная работой и мучениями. Через два года пятьдесят. Уже сам поставил на себе крест. А теперь… А теперь… Казалось, я еду к воротам рая.

Лишь на минуту у меня сжалось сердце. На память пришли те четыре фразы, которыми мы с Анжелой обменялись по телефону накануне вечером, всего четыре фразы. Они вдруг так навалились на меня, что я усилием воли заставил себя больше о них не думать.

Анжела спросила меня:

– Роберт, вы женаты?

Я ответил:

– Нет, я не женат.

– Это замечательно, – ответила Анжела.

– Да, – сказал я, – не правда ли?

Книга вторая

1

На этот раз балкон был полон встречающими и провожающими, но я сразу увидел Анжелу. Ее рыжие волосы сверкали на ярком солнце. Наверняка она меня тоже углядела, потому что вскинула вверх обе руки и стала энергично махать. Я стоял рядом с самолетом, перед автобусом, тоже махал обеими руками в ответ, а сам думал: конечно, я скажу ей правду. Я должен сказать ей правду. Но не сейчас. Позже, когда мы будем так привязаны друг к другу, что Анжела не станет рвать эти отношения, едва начавшиеся, а будет готова вместе со мной искать выход. Мне придется какое-то время ее обманывать, потому что я боюсь ее потерять. Это было бы самым страшным, что только может со мной случиться. И я действительно не буду больше курить, чтобы нога и сердце как-то выправились. Но ты ведь уже солгал ей, сказал я себе, садясь в автобус. И теперь эта ложь уже стоит между нами, отделяет нас друг от друга. Ну, хорошо, сказал я себе, ладно. Я в самом деле не осмелился рассказать Анжеле о жене после всего, что ей пришлось пережить. Она поймет меня, она все понимает, и она простит меня, думал я, пока автобус подъезжал к зданию аэропорта. И опять вокруг был разлит этот чудодейственный свет, опять стояла жара, опять сверкало море, цвели цветы, высились пальмы, смеялись люди. И я сказал себе: ты вернулся домой, наконец-то ты дома. Твой дом здесь, у Анжелы, и нигде больше.

В зале аэропорта мы помчались навстречу друг другу. Я налетал на людей, бежал дальше и наконец уже раскинул руки, чтобы обнять Анжелу, и она уже протянула ко мне руки – и тут произошло нечто странное. Нас обоих сковало какое-то непонятное смущение, руки сами собой опустились. Мы просто стояли и смотрели друг на друга.

– Анжела, – только и мог выдавить я. – Анжела.

– Да, – откликнулась она. – Да, Роберт. Я рада, что вы опять здесь. Очень рада.

– И я, – сказал я. – Я считал часы, минуты, секунды… – Она прикрыла мне рот прохладной ладонью.

– Не надо. Слова могут все разрушить.

Я поцеловал ее ладонь, она быстро отдернула руку.

И опять она сидела за рулем, а я рядом. У ее машины был откидной люк, он был открыт. Наши волосы летели по ветру. На Анжеле был голубой брючный костюм и голубые туфли. Она показалась мне во много раз красивее, чем прежде. Я просто сидел и не сводил с нее глаз, и мы ехали вдоль моря в Канны, а под зеркальцем заднего вида болтался тот потертый и уродливый медвежонок, которого я купил у девочки в ресторане «Феликс». Ослик Анжелы лежал у меня в номере. Она вела машину очень уверенно и ехала на большой скорости, так что мы не разговаривали. Только один раз Анжела сняла руку с руля и легонько сжала мою руку.

Она не повезла меня в «Мажестик».

– Куда мы едем?

– Мы приглашены к Трабо на восемь часов, – ответила Анжела. – Так что у нас еще есть время.

– Да, но куда…

– Тссс… – Она въехала в извилистые и круто взбирающиеся на гору переулки квартала Ля Калифорни, которые вывели нас на широкую, длинную и прямую как стрела улицу. Она была застроена старыми домами, ветхими и уродливыми, между которыми мелькали деревянные стенды, обклеенные плакатами, частично уже оборванными. Здесь не было баров со столиками на открытом воздухе и бисерными занавесями перед входом. Домики становились все более жалкими. Наконец, улица вывела нас в поле, сплошь покрытое красными цветами. То был не мак.

И вдруг Анжела свернула с проезжей части и въехала в совершенно одичавший большой сад. Ржавые ворота были сорваны с петель. Почва усеяна камнями. Сорняки здесь вымахали в метр высотой, между ними робко выглядывали анемоны и маргаритки. Я увидел несколько неумело вскопанных грядок. Анжела поставила машину под старыми деревьями, обступившими кучу песка. Выйдя из машины, я понял, куда мы приехали. Передо мной стояла маленькая церквушка. Построена она была в каком-то совершенно незнакомом мне стиле и выкрашена в желтый цвет. Колокольня у нее была открытая, я увидел внутри колокол. Колокольню венчала луковица лазоревого цвета с белыми звездами. А на самом верху поблескивал крест с тремя поперечинами – верхняя была короче остальных, а нижняя скошена.

– Это она, – сказала Анжела. – Это моя церковь. Я говорила вам, что рано или поздно я навещу священника, утешившего меня в ту ночь. Я сказала, что приеду сюда только, когда… – Она не договорила.

– Когда? – спросил я.

– Пошли, Роберт, – сказала Анжела. И уже зашагала к темной деревянной двери. Это и был вход в церковь. Дверь была заперта, кругом ни души. Мы застыли в нерешительности. Рядом со входом, в высокой траве, на двух деревянных стойках мы увидели доску объявлений. Их было много, но все они были написаны кириллицей, так что мы ни слова не поняли.

– Позади церкви еще какой-то домик, – сказала Анжела. – Может быть, найдем там кого-нибудь, кто скажет нам, где священник.

Домик буквально утопал в сорняках, нам пришлось с трудом пробираться сквозь высокую траву. Он совсем обветшал, почти все окошки были забиты досками. И тут дверь оказалась запертой. Мы постучались. Никакого отклика. Тогда Анжела заглянула в одно из окошек. Стекла во всех окнах были давно не мыты.

– Там кто-то есть, – сказала Анжела. – Какая-то женщина. – Она стала делать знаки этой женщине, чтобы та вышла. Теперь я тоже ее увидел, она стояла посреди кухни. Прошло довольно много времени, пока та появилась. С виду она была похожа на душевнобольную: приземистая, в каких-то немыслимых выцветших лохмотьях, с нечесаными волосами и глазами, в которых читалось безумие и страх, главным образом страх. Руки ее дрожали. Она испуганно глядела на нас, и мне стало стыдно, что мы так ее перепугали. А может, у нее всегда был такой испуганный вид.

– Мы хотели бы видеть священника, – сказала Анжела.

– А? – У женщины не было ни одного зуба.

– Мы хотели бы…

– Я не понимаю по-французски, – сказала женщина хриплым надтреснутым голосом. – Вы говорите по-русски? Или по-немецки?

– Нам нужен священник, – сказала Анжела по-немецки.

– Где он? – добавил я.

– Там, – ответила старуха и показала рукой в сторону ворот.

Из запущенного сада в этот момент как раз выезжал на мопеде молодой человек в длинной рясе и с волосами до плеч. На багажнике он вез корзину, полную овощей.

– Батюшка повезет на продажу наши овощи, – сказала старуха. Молодой священник сделал лихой поворот и укатил. – Община у нас маленькая и очень бедная.

Анжела взглянула на меня и взглядом указала на левое запястье старухи: рукава у той были короткие, и я увидел на внутренней стороне запястья слегка выцветшие, но все еще отчетливо различимые – одну букву и длинный ряд цифр…

– Церковь заперта, – сказала Анжела.

– Служба в восемь, – сказала старуха. – Вы придете, да?

– В восемь мы заняты, – сказал я.

– Все всегда заняты, – грустно сказала старуха с лагерным номером на руке. – Так мало народу приходит на службу…

– Не отопрете ли нам церковь? Нам хочется посмотреть ее изнутри.

– С радостью, – отозвалась старуха.

Она ушла в дом, вернулась со связкой ключей и пошла впереди нас к входу в церковь. Она сильно хромала, и я заметил, что на ногах у нее были ортопедические ботинки. Дверь бесшумно отворилась. Старуха сказала:

– Я подожду вас и опять запру. Кроме того, мне самой нужно помолиться. Сегодня я еще не молилась. А я совершила ужасную несправедливость, и это мучает мою душу.

Я подумал, какая такая несправедливость может мучить душу этой старухи. Но она, опередив нас, уже вошла в церковь. Внутри было сумеречно и тихо. Скамей не было, лишь несколько десятков расшатанных стульев стояли, составленные в коротенькие ряды. Все стены церкви были сплошь увешаны чудеснейшими иконами, каких я никогда в жизни не видел, большими и маленькими, яркими и темными. Эта церковь была подлинной сокровищницей. С икон взирала на нас Богородица. Были здесь иконы, выгравированные по металлу, а были и живописные, под стеклом и без стекла. Старуха прошла вперед к самому иконостасу и опустилась там на колени, отставив в сторону изуродованную ногу. Она совершенно забыла о нас. Мы с Анжелой остановились перед огромной черной иконой. Она была из металла и изображала Богородицу, склонившуюся к младенцу Христу, лежащему у нее на коленях. Перед этой иконой стоял подсвечник для множества свечей.

Мы вернулись в притвор, где заметили большую коробку со свечами. Над ней висел ящичек с надписью по-французски: «На нашу церковь». Я сунул в ящичек пятидесятифранковую банкноту, мы взяли из коробки две длинные тонкие свечки, и вернулись к черной иконе. Я не сумел, но Анжела ловко поставила свечи на подсвечник, а я зажег их огоньком зажигалки.

После этого Анжела опустилась на один из твердых старых стульев, стоявших перед иконой, я сел рядом и посмотрел на Анжелу. Она положила ладони на колени и беззвучно шептала что-то одними губами, как ребенок. Я подумал, что и мне сейчас надо бы помолиться, и даже попытался, но ничего не вышло. Так что я просто сидел и смотрел на Анжелу и на черную Богоматерь, сверкавшую отсветами от пламени свечей. Я видел, как старуха проковыляла мимо нас к выходу. Анжела, видимо, не замечала ничего вокруг. Она неотрывно смотрела на пламя свечей, а ее губы все еще шевелились. Потом она вдруг встала и посмотрела на меня. Видно было, что мысли ее только что были где-то очень далеко отсюда. Мы с ней пошли рука об руку к выходу, где старуха ждала нас, чтобы запереть за нами дверь. Я попытался было дать ей денег, но она резко отклонила мою попытку.

– Если хотите дать нам денег, положите их вон в тот ящик.

– Это я уже сделал, – сказал я.

– Вот и хорошо. – Старуха опять вгляделась в наши лица. Страх, вызванный всем пережитым, никогда не исчезал из ее глаз. – Вы – добрые люди, Бог любит добрых. Приходите к нам, когда вы счастливы, но особенно, когда вы в горе. Бог всегда вам поможет. Конечно, по-своему. Может быть, вы и не поймете, в чем Его помощь, или поймете не сразу. Но Он поможет. Если бы не Он и Его милосердие, земля погибла бы тысячи лет назад. Желаю вам счастливо прожить этот день, судари мои.

– Спасибо, – сказала Анжела.

Мы пошли через одичавший сад к машине, стоявшей в тени и теперь полной пыльцы какого-то цветущего дерева. Мы оглянулись. Старуха запирала дверь церкви.

– Отныне эта церковь уже не только моя, она – наша, Роберт, – сказала Анжела.

– Да, – сказал я. – Я очень хотел бы иметь ту черную икону.

– Мы будем часто приезжать сюда и смотреть на нее, – сказала Анжела.

В машине было очень жарко. А в нашей церкви царила приятная прохлада.

2

Мы поехали вверх по Круазет к моему отелю. Пока я у себя в номере наскоро принимал душ и переодевался в льняные брюки, рубашку и босоножки, Анжела ждала меня внизу на террасе в «нашем» уголке. Перед тем, как подняться к себе, я заказал бутылку шампанского, и когда спустился, кельнер как раз откупоривал бутылку. Мы выпили. И опять терраса заполнялась людьми в этот час аперитива, и опять по Круазет катил нескончаемый поток машин. Анжела закурила, я нет. Так я решил. Я хотел еще долго жить рядом с Анжелой, не хотел заболеть или умереть. Я вынул из кармана слоника, взятого мною из моей коллекции в Дюссельдорфе, и поставил его на стол перед Анжелой.

– Роберт!

– Но вы тоже подарили мне одного слоника.

Она долго разглядывала слоненка со всех сторон.

– Он очень хорош. Благодарю вас.

– Теперь у каждого из нас есть какая-то вещица, принадлежавшая другому, – сказал я.

– У меня есть еще ваш медвежонок, а у вас – мой ослик.

– У вас есть я, – сказал я. – Если хотите. Прошу вас, Анжела, захотите! – Ко мне под ноги закатился мячик, которым играл какой-то малыш. Я нагнулся и бросил его малышу в руки. Я сказал:

– Я хочу вам все рассказать…

– Но не все сразу – сказала Анжела.

– Да, конечно. Но кое-что уже сейчас. Вы должны это знать. Когда я сюда прилетел и еще не успел познакомиться с вами, жизнь казалась мне настолько отвратительной, что я считал самой важной своей задачей раздобыть здесь сильный яд – на случай, если мне все окончательно осточертеет и я захочу покончить с этим.

Она только молча кивнула.

– Что значит этот кивок?

– Когда вы ко мне явились, я сразу подумала о чем-то таком.

– Что-о-о?

– Что пришел человек, вконец измотанный жизнью… Мне стало вас жаль. Вы были так подавлены…

– Поэтому и поехали со мной в город за покупками?

– Да, – просто сказала она. – Я подумала, может, я смогу вам помочь.

– И вы действительно помогли мне, необычайно помогли, сами знаете.

– Теперь вам уже не нужен яд.

– Теперь? Вы знаете, что мне теперь нужно, Анжела.

Она прихлебывала шампанское, глядя в бокал.

– Вы спросили меня, когда я намеревалась пойти в эту церковь.

– Да, спросил. Ну, так когда?

– Я решила, что пойду туда, когда буду счастлива, бесконечно счастлива.

Сердце у меня вдруг так бешено заколотилось, что я испугался приступа, но быстро понял, что колотилось оно совсем по-другому.

– Значит, теперь вы счастливы?

Она взглянула на меня своими все еще удивительно грустными глазами и кивнула.

– Отчего, Анжела?

Она ответила:

– Оттого, что я вырвалась из темницы моих воспоминаний.

Поток машин с тихим рокотом катился по Круазет. На террасе кто-то громко рассмеялся. Два американских эсминца стояли на рейде далеко в море.

– Вы избавились от ненависти? И от печали?

– Да. Начисто. Все это сделали вы, Роберт. Я вам так благодарна.

Мы обменялись быстрым взглядом, и потом оба долго смотрели на море. Оно было гладкое, как зеркало, и эсминцы высились над ним серыми громадами. На носу у каждого огромными цифрами были написаны их номера. Однако невооруженным взглядом невозможно было их разглядеть.