Текст книги "Ответ знает только ветер"

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 48 страниц)

41

– Вот твой список, – сказал Густав Бранденбург и пододвинул мне два листка бумаги через свой неряшливый стол. – Принесли с нарочным нынче рано утром. Милые люди в отеле «Франкфуртер Хоф».

Я просмотрел листки. В тот день в отеле собрались шестьдесят три банкира. Один из них, Хельман, теперь на том свете. Имена и адреса остальных шестидесяти двух были написаны на листках. Сплошь общеизвестные имена, носители которых жили в Мюнхене, Гамбурге, Бремене, Берлине, Франкфурте, Ганновере, Штутгарте, Цюрихе, Базеле, Берне, Лондоне, Вене, Париже, Риме и Осло.

– Начнем с немцев, – сказал Густав, крякнув. – В ближайшее время придется тебе немного подвигаться, дорогой. А что толку? Может, и никакого. Если тебе повезет, первый же банкир, к которому ты явишься, расскажет тебе все, что нам нужно. А если не повезет, то последний.

– Или никто из них, – вставил я.

– Да, – согласился Густав. – Или никто. Что с твоей женой?

– Не знаю.

– Подал на развод?

– Да.

– Молодец. Тогда давай за работу. – Он велел секретарше соединять его по телефону со всеми немецкими банками поочередно. Дело двигалось очень быстро. Было чуть больше десяти утра, и люди, с которыми он хотел говорить, были уже на своем рабочем месте. У Густава была такая привычка разговаривать – нечто от манеры священника и прокурора. Это всегда производило нужное впечатление. Все банкиры, которые ему требовались, тут же брали трубку. И ни один не отказался меня принять после того, как Густав объяснял, о чем пойдет речь. И все банкиры как один были образцом вежливости. Были готовы принять меня в любое время. А Густав еще до моего прихода набросал некий маршрут. Он начинался на севере Германии, в Гамбурге, и направлялся на юг. Затем выходил за пределы страны. Я подумал, что теперь долго не увижу Анжелу, огорчился и помрачнел. На мое счастье, почти во всех случаях в одном и том же городе жило несколько банкиров – в одном только Гамбурге, к примеру, целых три.

С Гамбурга я и должен начать, решил Густав, когда тамошние господа сказали, что могли бы принять меня сегодня. Мне это было весьма кстати. Не хотелось сидеть без дела ни часу. Вот я и вылетел в Гамбург и прибыл туда около четырнадцати часов.

Прежде чем явиться к Густаву Бранденбургу, я заехал в свой банк и вручил сидевшему за окошком одноглазому Крессе, сиявшему от счастья в связи с близким уходом на пенсию, поручение ежемесячно переводить на счет моей жены в другом банке полторы тысячи марок. Номера ее счета я не знал, поэтому попросил Крессе позвонить моей жене и узнать этот номер у нее. Из своего кабинета в «Глобаль» я послал письмо на телефонную станцию с просьбой отключить мой домашний телефон. Кроме того, я отказался от подписки на газету с сего числа, от пользования кабельным телевидением и устроил еще целый ряд других дел по списку, составленному для меня Фонтана. Целый ряд других дел – и автоматический ежемесячный перевод полутора тысяч! Квартирная плата давно регулярно снималась со счета в моем банке, как и страховые суммы. Все мелкие дела я выполнил в точности, но в главном, в денежном вопросе, я не послушался совета Фонтана. Он бы взбесился, если б узнал. Сидя в самолете, летящем в Гамбург, я испытывал тяжкие сомнения – было ясно, что я поступил неправильно. Но каждый человек может сделать только то, что он может, а я просто не мог оставить Карин без средств.

В Гамбурге было прохладно и пасмурно.

Я направился к первому банкиру по списку – по вполне понятным причинам не стану называть здесь никаких имен. Он принял меня в офисе, стены которого были обшиты панелями из красного дерева, в своем банке на берегу реки Альстер, был очень спокоен и очень любезен. Забегая вперед, скажу: все офисы, которые мне пришлось посетить, были обставлены с величайшим вкусом и роскошью, а люди, сидевшие в них, все как один были очень спокойны и очень любезны. И все разными словами говорили по сути одно и то же. Все беседы быстро заканчивались, и если я здесь приведу первую из них, то, в сущности, передам содержание их всех. В вопросах и ответах эта первая беседа выглядела приблизительно следующим образом:

– Я расследую скрытые причины смерти господина Хельмана. Я знаю, что вы оба участвовали во встрече с коллегами двадцать четвертого и двадцать пятого в отеле «Франкфуртер Хоф». Знаю также, что господин Хельман после этой встречи был крайне взволнован и по непонятным пока причинам очень удручен или взбешен, или то и другое вместе, что продолжалось вплоть до его вылета в Канны. Не можете ли вы назвать причину этой внезапной смены настроения?

– Нет, господин Лукас.

– Не случилось ли во время вашей встречи во Франкфурте чего-либо, что могло бы так расстроить господина Хельмана? Не было ли там каких-либо раздоров или споров?

– В нашем кругу не принято спорить, господин Лукас.

– Может быть, господин Хельман находился в стесненных обстоятельствах?

– Никоим образом. Мы бы знали. Такие вещи мы всегда очень быстро узнаем друг от друга.

– Считаете ли вы возможным, что господин Хельман заключил какие-то сделки, которые не согласуются с его безупречной репутацией?

– Я считаю это совершенно невероятным.

– Тогда как вы объясняете себе его состояние после вашего совещания?

– Я не знаю, чем можно его объяснить.

– Это совещание было каким-то особым? То есть вызвано каким-то определенным поводом?

– Отнюдь. Мы встречаемся регулярно – два-три раза в год. Речь обычно идет скорее о том, чтобы поддерживать контакты, обмениваться информацией и обсуждать те или иные политические или экономические реалии. Видите ли, господин Лукас, мы – нечто вроде одной большой семьи.

– И в этой большой семье все держат круговую оборону и не выдают посторонним своих секретов, так?

– Этот вопрос – извините, господин Лукас, – несколько бестактен. Если бы я знал, почему господин Хельман, как вы утверждаете – я вынужден сослаться на ваши слова, – после нашей встречи был так взволнован, я бы вам об этом сказал.

– Сказали бы?

– Само собой разумеется. Вы мне не верите?

– Нет. А каким образом погиб господин Хельман? Несчастный случай, убийство или самоубийство?

– Несчастный случай или убийство. Самоубийство, на мой взгляд, исключено. Для него просто не было оснований – разве что если допустить, но это чистый домысел с моей стороны, – будто господин Хельман был неизлечимо болен. Но и в этом случае он не ушел бы из жизни таким способом, который унес жизни многих других людей.

– Не знаете ли вы или не предполагаете ли еще чего-то, что могло бы помочь мне в моем расследовании?

– До вашего прихода, господин Лукас, я покопался в своей совести. Мне очень жаль. Но я вынужден отрицательно ответить на ваш вопрос.

То, что я написал тут, – это слегка сокращенное и слегка стилизованное изложение первой беседы. Все остальные были точной копией первой. Немецкие банки, расположенные в одном городе, я всегда успевал обследовать в течение одного дня и вечерним рейсом вернуться в Дюссельдорф. Возвращался всегда смертельно усталым, не хотел есть, нога часто болела. Из отеля я еще звонил Бранденбургу и сообщал ему одинаково негативный результат дня.

– Ну и что? – накинулся он на меня, когда я был особенно измотан. – Мы еще далеки от цели. Но обязаны к ней прорваться. Почем знать, может, один из этих типов расколется. А теперь ложись спать и выспись как следует, завтра утром опять полетишь. О Карин что-нибудь слышал?

– Ни слова, ни письма, ни звонка.

– Здо́рово! Ты ее еще уломаешь. Выше голову, мой мальчик. Уверяю тебя, мы докопаемся до истины! А теперь иди спать. Спокойной ночи!

– Спокойной ночи, Густав, – сказал я.

А сам никогда не ложился сразу в постель. Я был слишком взвинчен и раздражен. Сперва я принимал контрастный душ, потом звонил Анжеле. После ужасного дня это был час счастья. Собственно, я весь день только об этом звонке и думал. Я рассказывал Анжеле о безрезультатных поисках. Она никогда не проявляла нетерпения, никогда не торопила меня приехать, понимала, что сейчас я приехать не могу. Но тихий, иногда дрожащий голос выдавал ее волнение. Мы оба уже не могли подолгу жить вдали друг от друга.

Однажды она вдруг заявила:

– Вчера ночью у меня было из-за тебя такое переживание.

– Что?

– Поговорив с тобой по телефону, я пошла спать. В три или четыре часа ночи я проснулась и хотела взять твою руку в свои, но тебя не было рядом. Я никак не могла сообразить, куда же ты делся! Я была совершенно уверена, что ты со мной, у меня не было в этом ни малейших сомнений.

– До этого я тебе снился?

– Да нет же! Это и есть самое странное! Я встала и пошла в гостиную, подумав, что, может быть, я храпела, и ты перебрался туда.

– Ты в самом деле встала с кровати?

– Я же говорю.

– О, Боже! Не хватало только, чтобы ты начала бродить во сне!

– Я не спала. Я бодрствовала. В гостиной тебя не было. Я звала тебя и искала по всей квартире. Именно потому, что была совершенно убеждена, будто ты у меня. Не найдя тебя, я наконец вернулась в постель и заплакала, потому что твердо решила, будто ты потихоньку улизнул и бросил меня. Я плакала и плакала, пока опять не уснула. Сегодня утром у меня все тело ломило.

– Бедное мое сокровище, – сказал я.

– Вовсе я не бедная. Я влюбленная, – сказала она.

Мы оба слишком много курили в эти дни. У Анжелы появился кашель курильщика; для объяснения его она находила тысячи причин. То дым попал ей не в то горло, то она поперхнулась и так далее. Мы оба чувствовали, каким тяжким грузом легла на нас эта ситуация, но никто из нас ни словом об этом не обмолвился. Мы каждый раз садились к телефону так, чтобы видеть огни – я огни аэропорта, она – огни Канн. Эти огни, эти чудесные огни, были нашим единственным утешением в это тяжкое время.

42

Мюнхен. Бремен. Берлин. Ганновер. Штутгарт. Франкфурт. В каждом городе я успевал завершить все дела за один день. Каждый раз одно и то же. Каждый раз безрезультатно. Полный нуль. Вежливые лица, пустые фразы, никакого просвета, ни малейшего. «Сожалею, господин Лукас, искренне сожалею, но ничем не могу вам помочь…»

Я полетел в Вену. Здесь мне не удалось закончить все за один день. Остановился я в отеле «Империал». Из Австрии нельзя было воспользоваться автоматом, чтобы позвонить в Канны – только наоборот. А в Каннах начался кинофестиваль. Анжеле, разумеется, пришлось присутствовать на всех приемах и презентациях, а также на завершающих эти мероприятия балах. И мы изменили свой ритуал. Поскольку она не знала, где и когда она будет вечером, она мне звонила, а не я ей, как раньше.

Те три банкира, которых я посетил в Вене, сказали, в общем, то же самое, что их немецкие коллеги. В «Империале» я бывал очень часто и любил эту гостиницу. В тот вечер, вернувшись к себе, я пообедал в заднем из двух ресторанов, потом перешел в бар, целиком выдержанный в красных тонах. Немного выпил, потом просто сидел и курил, чтобы как-то провести время до звонка Анжелы: она предупредила, что сегодня сможет позвонить уже ближе к ночи. Я ужасно устал от этих беспрерывных и безрезультатных перелетов из одного города в другой, нога теперь болела довольно часто, а мне приходилось много ходить пешком. Я все время глотал таблетки доктора Беца, но они, по-моему, перестали помогать. Я беседовал с господином Францлем, одним из двух старших барменов, с которым был особенно давно и близко знаком, а он рассказывал мне о своем садике и о том, что он начал давить немного вина для себя и друзей, и пообещал, что осенью пришлет мне несколько бутылок.

Я просидел в баре до часу ночи, пока глаза не начали слипаться. Тогда я поднялся к себе в номер и прилег на кровать. Ведь и в такой позе я могу дожидаться ее звонка, подумал я. А если засну, звонок телефона меня разбудит. Я заснул, и мне приснилось что-то ужасное. Будто бы я потерял Анжелу, а вместе с ней утратил и всякий интерес к жизни; во сне я бежал вдоль по-зимнему скользкого, обледеневшего автобана, а туман был такой, что ни зги не видно. Я промерз до костей, потому что холод стоял страшнейший, но я все бежал и бежал – в надежде, что меня догонит какая-нибудь машина, водитель не заметит меня в таком густом тумане и задавит насмерть.

Когда телефон наконец зазвонил, я лишь с большим трудом и не сразу вернулся к реальности, никак не мог найти выключатель лампы, стоявшей на ночном столике, и телефонная трубка едва не выскользнула из моей скользкой от пота руки. Я взглянул на часы: три часа сорок пять минут.

Я приложил трубку к уху.

– Алло…

Я услышал музыку. Музыку, которую я знал. Глубокий мужской голос пел «Blowin’ in the wind».

– Роберт…

– Анжела! – Мне пришлось откашляться. – Анжела!

– Я тебя разбудила, бедняжка.

– Нет.

– Разбудила, разбудила, это ведь слышно по голосу.

Мужской голос все пел, музыка все звучала.

– Ну ладно, разбудила, так разбудила. А как я этому рад! Кто там поет? Ты где?

– После премьеры фильма был бал здесь, в «Амбассадоре», ресторане отеля «Муниципаль» – помнишь его?

– Да.

– Тьма народу. Знаменитости. Богачи. Я получила три заказа на портреты, Роберт!

– Поздравляю!

– Спасибо. А что у тебя? Как пошли дела в Вене?

– Опять безрезультатно.

– О, Боже, – тихонько вздохнула она. Теперь и музыка и голос поющего стали намного слышнее. Потом вновь до меня донесся голос Анжелы, нарочито бодрый и оптимистичный: «Когда-нибудь и это пройдет, Роберт!»

– Наверняка.

– Может, стоит мне приехать в Германию? К тебе? Я могла бы где-нибудь жить, и мы могли бы тайком встречаться.

– Приезжать сюда бессмысленно, ведь я каждый день в другом городе. Теперь у меня на очереди Англия, за ней Швейцария. Потерпи, прошу тебя.

– Конечно, я потерплю, – сказала она. – И буду ждать, сколько понадобится. Главное, у меня есть ты, а у тебя я. Ты слышишь песню? Нашу песню?

– Слышу, – ответил я. – Но не понимаю, как это получилось. Ведь оркестр играет в зале ресторана. Почему же мне так хорошо слышно?

– Потому что я тоже в зале ресторана, Роберт. Бал уже кончился. Я договорилась с музыкантами, и они пообещали мне еще немного поиграть. Ты и представить себе не можешь, что я тут устроила. Телефонный аппарат я принесла в зал ресторана. Но шнур был слишком короток. Электрик помог мне выйти из положения, удлинив его. Тогда мы поставили аппарат прямо перед оркестром. Роберт, кроме меня и музыкантов в зале никого нет. Гости перешли в игральный зал или уже отправились по домам. А я заявила, что мне нужно срочно кое-что устроить здесь, в ресторане. Дирекция сразу поняла, что дело срочное, когда я объяснила, что хочу попросить музыкантов сыграть нашу песню для человека, которого люблю.

– Так прямо и сказала?

– А почему бы и нет? Во Франции к этому относятся не так, как в Германии.

«…ответ, мой друг, знает только ветер. И только ветер знает на это ответ», – пел мужской голос.

– Анжела?

– Да?

– Это время минует. И мы будем счастливы. – Песня кончилась. – Ты подарила мне чудесный сюрприз. Благодарю тебя, Анжела.

– А я благодарю тебя, Роберт.

– За что?

– За все: за то, что ты есть, за то, что ты делаешь. Тебе надо возвратиться в Дюссельдорф?

– Нет, прямо из Вены я полечу в Лондон. Завтра вечером ты будешь дома?

– Да. И буду ждать твоего звонка.

– А сейчас? Ты еще пойдешь в игральный зал?

– Что мне там делать? Я поеду домой. К тому же я и устала. Надеюсь спать крепко и увидеть тебя во сне.

– И я надеюсь увидеть тебя во сне, – сказал я. – Спокойной ночи!

– Спокойной ночи.

Связь прервалась.

Погасив свет, я лежал на спине, пытаясь вновь заснуть. Однако сон не шел ко мне. Я просто лежал и думал обо всем на свете, а в левой стопе все сильнее ощущалась тянущая боль.

43

Проведя три дня в Лондоне, я прилетел в Цюрих. Здесь мне тоже не удалось быстренько разделаться с делами. Остановился я в отеле «Дольдер». «Глобаль» всегда щедро оплачивала путевые расходы своих служащих, нельзя не признать. В течение девятнадцати лет я жил только в самых шикарных и дорогих отелях мира. В «Гранд-отеле Дольдер», расположенном на горе, было чудесно, как всегда. Просторные лужайки, расстилавшиеся под моим окном и использовавшиеся как площадка для гольфа, сверкали свежей зеленью, воздух был тепл, а гости отеля интернациональны и приятны, как всегда. Из моего окна Цюрих и озеро видны были как на ладони, но ни намека на уличный шум сюда не доносилось. Я всегда с удовольствием останавливался в «Дольдере», но на этот раз я приехал переутомленный, раздраженный и полный с трудом подавляемого пессимизма.

В Цюрихе мне тоже надо было посетить трех банкиров. Если их включить в число уже опрошенных, то я провел встречи с сорока одним банкиром из шестидесяти двух – и без малейшего результата. Я говорил себе, что в моей профессии рутинный каждодневный труд может в любую минуту подарить чудо; но сам я в это не верил. Два банкира, с которыми я побеседовал в день приезда, держались точно так же, как их коллеги, с которыми я встречался ранее. Ну, просто руки опускаются. И вечером, говоря с Анжелой по телефону, я, видимо, слетел с тормозов и показал ей и свое отчаяние, и подавленность. Она утешала меня. Сказала, что может ждать, сколько бы эта история ни длилась. Этот разговор происходил около десяти часов вечера. А в одиннадцать я уже лежал в постели, совершенно разбитый от этих мотаний по свету, но еще больше – от их тщетности. В четыре двадцать утра зазвонил телефон.

– Роберт… – В голосе Анжелы не было уже ни радости, ни желания подбодрить, ни уверенности в успехе. Она говорила медленно и как бы с трудом.

– Любимая… Любимая моя, что случилось?

– О, Боже, теперь я тебя наверняка разбудила, а тебе ведь так нужно выспаться.

– Глупости. Потом сразу же засну, как убитый. – Меня окатило волной страха, и я спросил: – Что-нибудь случилось? – И еще сильнее перепугался, когда в ответ услышал, что Анжела плачет. – Анжела… Анжела… Что случилось? Что с тобой? Прошу тебя, скажи!

Сонливость сразу как рукой сняло, и я сел на кровати.

Сквозь всхлипывания послышалось: «Я так люблю тебя, Роберт».

– Я тебя тоже, Анжела, душа моя. Но что случилось?

– Разные заботы, – сказала она. – Заботы и тоска по тебе. После нашего разговора в десять часов я еще смотрела телевизор до полуночи, но на душе становилось все тревожнее. Я выпила бокал шампанского. Потом целую бутылку. И еще пиво. И беспрерывно курила. Места не могла себе найти, так сверлила меня тревога после нашего разговора. Ты был в таком отчаянии и так подавлен, Роберт… Наверное, ты заметил, что я выпила лишнего. Да что там лишнего, я пьяна в стельку! Давным-давно не случалось со мной такого. – Она опять заплакала, я слышал, как она положила трубку на стол. – Извини. Теперь я еще и тебя расстроила своим плачем… Я больше не буду… Вот только высморкаюсь…

– Почему ты не спишь?

– Не могу. После телевизора я еще долго сидела на тахте – ты ее помнишь – и думала о тебе. Сама себя этим гипнотизировала. Никогда еще со мной ничего подобного не было. Я думала лишь об одном: что будет, если мы не соединимся. И на этом я погорела. Начала пить. Не легла в постель, а все сидела и сидела на тахте и думала о нашей любви. А теперь еще и тебя разбудила.

– Это ничего! Я рад, что ты позвонила! Честное слово, рад, Анжела! Раз у тебя было так тяжко на душе, правильно сделала, что позвонила. И всегда звони! Если у меня будет такое настроение, я обязательно тебе позвоню.

– Непременно! И в любое время! Роберт…

– Да?

– Я себя так паршиво чувствую. И еще сообщаю об этом! До того, как мы познакомились, ни одна живая душа не знала, каково у меня на сердце. Но с тех пор, как ты появился в моей жизни, я совершенно переменилась. И вот разбудила тебя…

– Прекрати наконец об этом!

– Я целый час не решалась. То брала трубку, то опять клала ее на рычаг. В конце концов не выдержала. Ты на меня не сердишься?

– Сержусь ли я? Да я счастлив!

– Мы стали как бы единым существом. Что случается с одним, то чувствует и другой. Я так живо себе представила, как ты день за днем предпринимаешь все новые и новые попытки, и все напрасно, они только удерживают тебя вдали от меня, так далеко…

– Анжела, моему заданию когда-нибудь тоже придет конец. И тогда мы увидимся. Мы опять будем вместе, Анжела, у тебя, на твоей террасе, среди цветов…

– У меня, – повторила она. – Да, у меня. Мы должны что-то придумать, Роберт. Без тебя жизнь уже ничего для меня не значит. Вообще ничего. Это очень дурно с моей стороны, что я так позорно упала духом?

– Видишь ли, Анжела, я падаю духом что ни день и потом вновь собираюсь с силами.

– Мне необходимо было услышать твой голос, Роберт, просто необходимо.

– Очень хорошо тебя понимаю, Анжела. Но теперь обещай мне, что больше не станешь пить и ляжешь спать!

– Я приму снотворное, – сказала она. – И допью пиво. Тогда, может, и получится. Надеюсь. И прости, что я тебя разбудила, Роберт. – Она была явно пьяна. – Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Положив трубку, я увидел, как в мою комнату ворвался ослепительный сноп света от только что взошедшего солнца.