Текст книги "Ответ знает только ветер"

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 48 страниц)

37

– Я сделал для тебя все, что мог, – сказал Густав Бранденбург с полным ртом, продолжая жевать попкорн. – Аж язык устал. Ты и понятия не имеешь, чего я только не предпринимал, чтобы вызволить тебя из беды. И все зря. Мне очень жаль. Но и ты вел себя как последний идиот.

– В чем это выразилось?

– Мы водим дирекцию за нос уже по поводу состояния твоего здоровья. Тебе этого мало. Вздумалось еще подцепить бабенку там на юге. Как с цепи сорвался. Все годы, что ты у меня работал, ты имел полную возможность трахаться по всему миру, сколько душе угодно, что ты, кстати, и делал. А теперь вдруг влюбился по-настоящему, как какой-то юнец-несмышленыш с головой, набитой опилками!

– Густав?

– Да? – На нем была рубашка в оранжевую и синюю полоску.

– Заткнись, – тихо, но отчетливо произнес я.

– Что-о-о? – Его свиные глазки злобно сверкнули.

– Если уж ты не можешь вспомнить, что ты пожелал мне счастья в этой любви, благословил меня и сказал, что сделаешь все, что в твоих силах, для нас и нашей любви, то по крайней мере молчи в тряпочку об этой самой любви. Какое твое собачье дело, спрашивается?

Он проглотил попкорн, которым все еще был набит его рот, побарабанил толстыми пальцами по столешнице и злобно уставился на меня.

– Ты взял самый правильный тон, – выдавил он наконец. – Поздравляю. В твоем положении самое время еще и хвост задирать. Браво. Потрясающе. Неслыханно. Никогда я не говорил, что рад до безумия этой твоей новой пассии, чего не было, того не было.

– Ты лгун!

– А ты распутник! Можешь обзывать меня, как угодно! С тобой все кончено! – вдруг заорал он. – Кончено! Понял?

Ну вот, наконец-то я вижу своего старого друга в полном цвету.

– Я уже давно все понял, – спокойно сказал я.

Он мгновенно успокоился.

– От того дела тебя, как я уже сказал, отстраняют. Причем немедленно. Я дал тебе дорожные чеки – в первый раз на тридцать тысяч, во второй – на пятьдесят. Где они?

– Тут, – сказал я и положил на стол пачку чеков. До того, как явиться к Густаву, я заехал в свой банк, увиделся со старым счастливчиком Крессе и снял со своего счета 80 000 марок.

– Так много? На что вам столько денег, господин Лукас? – испуганно спросил Крессе. Как и все банковские служащие, он всегда пугался, когда вкладчики брали со счета большие суммы. Это у них какой-то психический заскок. Видимо, эти люди относятся к чужим деньгам, данным им на сохранение, как к своим собственным, которые нужно защищать. – Только не делайте глупостей – теперь, в вашем-то положении. Помните, что деньги вам еще очень понадобятся в жизни. Снимать со счета такие суммы…

– Скоро на мой счет поступят большие деньги, господин Крессе, – успокоил я его. – А эти восемьдесят тысяч мне нужны для того, чтобы купить дорожные чеки.

Что я потом и сделал. Это правда. Я поставил на карту большую часть своих сбережений, но сделать это было необходимо, это соответствовало моему плану. Было ясно, что Густав потребует вернуть фирме выданные мне дорожные чеки, а я их израсходовал, чтобы расплатиться с Николь Монье. С пачкой чеков я поехал к Густаву и теперь выложил их на стол.

– Вот они, – сказал я.

Момент был весьма опасный, потому что он сразу мог заметить, что чеки были другие, не те, что он дал мне в свое время, но он тоже был немного взволнован и возмущен моей спокойной холодностью, он-то скорее всего ожидал, что я буду стенать и плакать Потому я и избрал такую линию поведения. Густав лишь бегло взглянул на чеки и отодвинул их в сторону.

– Документы, – прорычал он. – Шифры.

Я молча все ему отдал. Еще утром достал из сейфа в отеле «Мажестик», перед тем, как сесть в машину с Анжелой. Но многое, о чем Густав не знал, осталось в другом, более вместительном сейфе.

– Что теперь со мной будет? – спросил я, хотя ответ знал заранее. Просто хотелось узнать, как его сформулирует Густав, мой добрый старый друг Густав.

– Какую кашу ты сам себе заварил. Ты стал для фирмы персона нон грата. Люди, которые пожаловались нашим верхам на твою связь с этой особой, рассказывали, что вы оба ведете себя в Каннах просто вызывающе. «Глобаль» не может себе позволить держать такого сотрудника. Нам нужно защищать свою репутацию во всем мире. Я считал тебя умнее, дружище. Ну да ладно. Ты никогда меня не слушался. Когда у тебя член стоял торчком…

– Густав, – прервал я его излияния. – Все-таки ты большая свинья.

– А ты – слизняк и неудачник. Пустое место, нуль без палочки, – парировал он, раскуривая сигару и распространяя острый запах пота. И этот кусок дерьма я терпел девятнадцать лет кряду, удивленно подумал я. Девятнадцать лет. Уму непостижимо. – Ты зря тратил время и деньги компании, – продолжал Густав. – У тебя были все шансы, все возможности и неограниченные средства. Чего же ты добился в интересах фирмы? Что ты вообще выяснил, до чего докопался? Ничего ты не выкопал, кроме дерьма вкрутую. Твое время кончилось, Роберт. Ты – конченый человек. Тебе крышка. Мне ты больше не нужен. Да и никакой другой компании тоже. – Он улыбнулся. Я тоже заулыбался. Мы любовно поглядели в глаза друг другу. В самом деле, разве я до чего-то докопался?

– Или ты другого мнения? Тогда скажи! Я не хочу, чтобы ты думал, будто с тобой обошлись несправедливо. Чего ты добился? Скажи!

– Ничего, – приниженно выдавил я, думая о содержимом большого сейфа в «Мажестик». – Абсолютно ничего.

– Устроил себе шикарную житуху, вместо того, чтобы заниматься делом, не вылезал из постели этой…

– Густав, – поспешил я прервать его словоизвержения, – если ты скажешь еще хоть слово, я выбью все твои вонючие зубы. – Я поднялся со стула. Он недоуменно глядел на меня. Такого он меня еще не знал. Сигара чуть не вывалилась у него изо рта, он подхватил ее в последний момент. Зола посыпалась на его отвратительную рубашку. – Ты никогда больше ни слова не скажешь об этой женщине, понял? Или попрощаешься со своей вставной челюстью. Я сильно врежу тебе по морде, сволочь ты такая, даже если это будет последним деянием в моей жизни. Дошло, наконец?

Он ухмыльнулся.

– Больше ни слова об этой даме. Любовь – небесная сила. У тебя теперь будет пропасть времени на любовь. Могу сообщить тебе радостную весть: с сегодняшнего дня ты освобожден от работы в компании. «Глобаль» – порядочная фирма. И поступает по отношению к тебе порядочнее, чем ты заслуживаешь. Она не хочет просто вышвырнуть тебя за порог. Тебя отправляют на досрочную пенсию на основании медицинского заключения, которое представил доктор Бец. А вовсе не потому, что ты скандально повел себя, пренебрег своим служебным долгом и представил в неблагоприятном свете свою фирму, – отнюдь, только по причине плохого здоровья. Письмо, в котором тебе об этом сообщается, находится в дирекции. Ты получишь его сегодня. Пенсия тебе назначена в том размере, какой был ранее предусмотрен. У нас ты больше не работаешь. Пенсию получишь почтовым переводом. Попробуй скажи, что с тобой обошлись непорядочно.

42[24]24
  так в оригинале. (прим. ред. FB2).


[Закрыть]

Я промолчал.

– Прекрасно, можешь не говорить. Мне на это трижды плевать. А знаешь, Роберт, в сущности, я тебя всегда терпеть не мог.

– Как и я тебя, Густав.

– Я всегда знал, что с тобой дело добром не кончится. Ты кусаешь руку, тебя кормящую. Ты нелоялен к «Глобаль». И испортишь ее репутацию. Я всегда был уверен, что когда-нибудь ты это сделаешь.

– Ну вот видишь, как ты был прав, – сказал я. Пока все шло точно по плану, именно так, как я себе представлял. Но мне надо было узнать и еще кое-что. – Кому теперь поручат это дело? Бертрану? Хольгеру?

– Никому, – ответил Густав.

– Что значит «никому»?

– А то и значит, что дело завершено. Мы платим страховку.

На это я и рассчитывал. В этом я и был убежден – после девятнадцати лет работы подсказало шестое чувство. Разумеется, это было прекрасно. Просто лучше некуда. Нет-нет, добрый Боженька не забыл обо мне, он помнил.

Ну, сцену я, само собой, разыграл как по нотам. Вскочил, завопил: «Вы платите страховку? Да вы что – с ума посходили? На каком основании, черт бы вас всех здесь побрал?»

– Сядь, посиди, – притворно примирительным тоном произнес Густав. Смотреть на него мне было противно. Девятнадцать лет кряду я выносил этого человека, отвратительного как снаружи, так и изнутри. Но теперь это время кончилось. – А тебе, в сущности, чихать с высокой горы, придется нам лишиться пятнадцати миллионов или нет. Наоборот, тебя это наверное даже радует. – О да, подумал я, разумеется, радует. – А заплатить нам придется в первую голову из-за твоей полной некомпетентности. Ты не дал нам в руки ни одного, ни единого основания считать этот несчастный случай самоубийством.

– Что верно, то верно, – сказал я. – А именно потому, что это было не самоубийство, а убийство, о чем вы все здесь так же хорошо знаете, как и я.

– Не начинай опять наглеть, – сказал Густав. Кончик его сигары был уже совершенно изжеван и обкусан. – Убийцу до сих пор не нашли. И судя по всему, никогда не найдут. Если бы ты не впал в полный маразм, если бы собрал хотя бы какие-то доказательства, которые дали бы нам основание отсрочить выплату – до бесконечности. Куда там, господину угодно заниматься любовью, а не работой. Господин плюет на нас, его кормильцев. Господин…

– Цыц! Значит, выкладываете пятнадцать миллионов.

– Да.

– Когда?

– Теперь. Сейчас же. Немедленно. Может, уже и выплачены. Адвокаты Бриллиантовой Хильды насели на нас всей оравой. Все идет у меня как по писаному. – Поручили дело слабаку, вот и расплачиваемся.

– Теперь послушай, что тебе скажу я, – начал я свою тронную речь. За истекшее время я достаточно близко познакомился с этими господами в Каннах и имел свою версию всего дела. – На «Глобаль» наседают не только адвокаты Бриллиантовой Хильды, а совсем другие люди. Богатые. Супербогатые люди. Влиятельные. Сверхвлиятельные. Разумеется, не они лично. Разумеется, тоже через адвокатов или третьих лиц. Вероятно, им даже принадлежит небольшой кусочек в самой «Глобаль». Или же они застрахованы у вас на громадные суммы. И эти люди – кто бы они ни были – сказали: «Если не заплатите страховку Бриллиантовой Хильде, у вас возникнут неприятности. Во многих странах. Весьма крупные неприятности. Это было убийство, ясно как день. И не по вине неспособного сотрудника вы не можете доказать, что это было самоубийство. А потому, что самоубийства не было. Итак, платите – или!..»

– Чепуха на постном масле, – отмахнулся Густав, но глядя не на меня, а на свои грязные ногти, – «Глобаль» не клюет на шантаж.

– Не клюет, но выплачивает страховку и неожиданно прекращает расследование. В то время как в других подобных случаях, которые мне известны, фирма годами и десятилетиями отказывалась платить, выставляя все новые и новые придирки, все новые и новые пустые отговорки.

– Говорю тебе, никто не оказывал давления на «Глобаль».

– Конечно, само собой, – кивнул я. – «Глобаль» выше этого. Она не хочет иметь дело с такими грязными вещами. Она платит, прежде чем расследование доведено до конца. Правда, никогда этого не делала, но сейчас делает.

– Для нас дело закрыто. Это было убийство.

– А ведь ты был убежден, что это самоубийство. Мол, печенкой чувствуешь, – помнишь свои слова?

– Во-первых, любой может ошибиться, а во-вторых, чутье может и подвести, коли поручаешь работу ничтожеству. Пятнадцать миллионов – псу под хвост. – У него был такой вид, будто он вот-вот расплачется. Он всегда очень расстраивался, когда компании приходилось платить. – Наверное я совсем спятил – еще и заступался за тебя. Уговаривал, чтобы назначили пенсию, а не просто выставили за дверь из-за поведения, порочащего честь фирмы. А теперь ты же на меня напускаешься. Такова благодарность. Ну что ж. Ладно. Я же всегда знал, что ты дерьмук.

– Только все девятнадцать лет не подавал виду, да? Страдал, можно сказать, как грешники в аду.

– А это и был ад, – парировал он. – Очень рад, что время это прошло. В общем – убирайся-ка подобру-поздорову. И больше тут не возникай. Если мне и хочется забыть чье-то имя, то это твое.

– Представь себе – со мной та же история. – Видимо, ему в дирекции как следует намылили шею, подумал я. У меня на душе было так легко и радостно, как давно уже не было. Мой план удавался, мой план удавался! – Не стоит утруждаться, Густав, не вставай. – Я поднялся со стула. – И не вынимай сигару изо рта. Я не подам тебе руки. Желаю тебе и дальше вести богобоязненную жизнь. О, Густав, прима-трубадур компании «Глобаль»!

Он сплюнул на ковер.

– Пошел ты к черту, – сказал он. – Недолго тебе осталось коптить небо, скоро подохнешь. И не пытайся выпрашивать здесь милостыню. Для меня ты уже помер. О, Боже, как легко будет на душе, когда перед глазами не будет маячить твоя отвратная рожа!

– Плачу тебе взаимностью, Густав, – сказал я. – Мои бумаги сегодня же пошли в «Интерконтиненталь», понятно? Еще есть на свете суды по трудовым конфликтам.

– Туда-то я как раз не советовал бы тебе обращаться, подонок несчастный, – молвил Густав. – После всего, что ты натворил, – не говоря уже о доверенном враче фирмы. А я-то дурак еще заступался за тебя. Всегда меня тянет делать добро людям, черт побери. Просто как-будто кто под локоть толкает.

– Ну, ясно кто – не иначе, как сам черт.

– Я говорил с доктором Бецом, – мстительно парировал он. – Доктор считает, что вскоре тебе придется ампутировать всю ногу. Ты уже знаешь, когда это произойдет?

Я повернулся и зашагал по ковру к двери. Я твердо ступал, и нога совсем не давала о себе знать, а сердце билось быстро, ибо теперь была получена очень важная предпосылка для осуществления моего плана, самая важная, я услышал о ней от Густава. Солнечный свет лился в высокие окна кабинета. День выдался жаркий. Я дошел до двери. Открыл ее. Вышел в прихожую. Закрыл дверь за собой. Густав не сказал больше ни слова, я тоже. Это был конец девятнадцати годам вкалывания на фирму «Глобаль». И все ради капиталов людей, которых я даже не знал. Если всерьез подумать, такой конец был вполне логичным и закономерным. В общественной системе, в которой мы живем, никто не станет кормить тебя горячим шоколадом с ложечки, после того как тебя использовали и высосали из тебя все соки. От тебя хотят избавиться, какой уж тут шоколад.

38

– Что ты собираешься теперь делать? – спросил мой друг, адвокат Пауль Фонтана. Было семнадцать часов того же дня.

На узком и гладком лице Пауля, как всегда, не видно было ни следа того, что происходило в его душе. Он пригладил рукой зачесанные назад темные жесткие волосы. Я рассказал ему все, что произошло в кабинете Густава Бранденбурга.

– Я возвращаюсь в Канны, – сказал я. – Уже завтра. Как только получу официальную бумагу от фирмы.

Он посмотрел на меня долгим взглядом.

– Ну, что еще?

– Роберт, – ответил он, – как и предполагал Борхерт, суд не принял к рассмотрению наше заявление. Конечно же. Я с самого начала именно этого и опасался. Ты влип, бедняга.

– О нет, – спокойно возразил я.

– О да, – продолжал настаивать он. – Ты будешь получать теперь лишь часть своего жалованья. К тому же ты болен, сам мне об этом сообщил. Что сулит тебе будущее… не слишком вдохновляет. По-человечески я тебя понимаю, но как твой адвокат не могу не осудить твой поступок: вопреки моему совету ты все-таки распорядился ежемесячно переводить деньги на счет твоей жены… И не смотри на меня так. Я говорил по телефону с ее адвокатом, так что сведения у меня точные.

– Давай не будем об этом. Этот вопрос решен.

Он упрямо покачал головой.

– Нет, будем! И вовсе он не решен. Ты сам определил свои финансовые обязательства по отношению к жене, что обычно делает суд, к которому я и стремился склонить твою супругу. А ты взял и добровольно выделил ей полторы тысячи марок в месяц, а также оплачиваешь квартиру и страховку. Ввиду твоего ухудшившегося материального положения, я постараюсь добиться через суд, чтобы ты платил меньше, чем добровольно платил до сих пор. Надеюсь, мне это удастся. Как я уже сказал, ты сам определил свои финансовые обязательства. Это очень существенно повлияло на решение твоей жены не давать тебе развода. – Он поковырялся в трубке. – Почему ты это сделал, Роберт, вопреки моему настоятельному совету?

– Из суеверия. Да и она была того же мнения.

– Она? Ах, вот оно что. Нет, я не верю этому объяснению. Не в суеверии дело. Просто ты порядочный человек – и эта женщина, видимо, тоже. Для вас невыносима мысль, что Карин…

– Прекрати, – сказал я.

– Для чего ты приглашаешь адвоката, если не слушаешься его советов? – спросил Фонтана. – Не беспокойся, я твой друг и останусь им. Только вряд ли смогу тебе помочь. А что произойдет через три года, знает только Бог.

– А нам с Анжелой это безразлично. Нам вообще все безразлично, – сказал я. – Мы будем вместе. Так или иначе.

– Это ее слова? – спросил Фонтана, выбивая и вновь набивая трубку.

– Да.

– Она – великолепная женщина, Роберт.

– Как и твоя жена.

Фонтана раскурил трубку.

– В общем, я постараюсь снизить сумму месячного содержания Карин. Другое дело – удастся ли мне это сделать. Вероятно, тебе придется явиться в здешний суд, когда будет известна дата слушания дела. Судья непременно захочет увидеть обе стороны. Мой план ты сорвал. Карин действительно сама никогда не подаст заявление о разводе.

– У меня есть другой план, да будет тебе известно, – сказал я. – Но пока я не могу тебе его сообщить.

– Да я на тебя и не обижаюсь, просто мне больно – за тебя.

– Не надо. Не надо меня жалеть. Гляди веселее! У меня тоже радостно на душе, – сказал я. – Впереди меня ждут светлые дни.

– Ну да!

– Именно так – только светлые!

Секретарша Пауля внесла в кабинет нейлоновый мешок с почтой на мое имя, пришедшей в «Интерконтиненталь» и пересланной сюда. Мешок был довольно объемистый. И я решил предупредить в отеле, чтобы отныне почту пересылали мне по адресу Анжелы.

– Да, вот что еще, – спохватился я. – Мне нужно иметь в Каннах своего нотариуса. Не знаешь ли случайно хорошего и достаточно надежного человека?

– Кажется, в самом деле знаю одного. Минуточку… – Фонтана полистал толстую адресную книгу, потом назвал мне имя и адрес нотариуса в Каннах. Его звали Шарль Либелэ. Я все записал и попрощался с Паулем. А он, провожая меня к выходу из конторы, все пожимал и пожимал мою руку.

– Когда мы теперь увидимся? – спросил он.

– Ну, когда меня вызовут в суд.

– Да я не о том. И ты знаешь, что я имею в виду. Увидимся… по-настоящему, у меня дома, с моей женой и твоей любимой. – Я промолчал.

– Наверное, этого никогда не случится.

– Нет, отчего же, – возразил я. – С чего ты взял, Пауль? Наверняка мы тебя навестим, – сказал я и подумал, что этому в самом деле никогда не быть, нет, никогда. Теперь все окончательно встало на место, линии раздела проведены ясно и четко, меня здесь больше ничего не держало, у меня не было пути назад в Германию, и я был этому только рад. Фонтана проводил меня до двери лифта. Этого он еще никогда не делал. В приемной сидело двое клиентов.

– Счастливо! – сказал он. – Желаю тебе счастья, старик. В жизни мало кому везет. Большинство жизнь ломает. Мне было бы очень горько, если бы и тебя поломала.

– Со мной ей это не удастся.

За матовым стеклом появилась кабина лифта. Я открыл дверь.

– Всего хорошего, – сказал Фонтана странно сдавленным голосом. – Ну, входи же!

Я вошел в кабину. И еще секунду видел Пауля – высокого, худощавого и всегда так владеющего собой. Его лицо подергивалось. Потом дверь лифта захлопнулась. Я нажал на кнопку первого этажа и поехал вниз. И больше никогда не видел Пауля Фонтана.

39

Я долго бродил по улицам Дюссельдорфа, разглядывая все вокруг, как турист, словно никогда еще не видел эти церкви, банки, музеи, отели, театры и парки, большие магазины на Кенигсаллее, эстакады и потоки машин. Я смотрел на все это и на другое тоже, я слышал говор с рейнским акцентом и знал, что никогда больше не увижу и не услышу всего этого. Нет, уже никогда, потому что не собираюсь являться в суд для разбирательства по поводу размеров денежного содержания Карин. У меня теперь были совсем другие планы. В этот день я распрощался с Дюссельдорфом.

Я устал и поехал в отель на такси. А там сказал портье, что хочу завтра освободить номер и мне нужна экспедиторская фирма, которая бы упаковала и отправила все, что было у меня в номере. Портье обещал найти такую фирму к следующему утру. Я назвал ему адрес Анжелы и попросил пересылать туда мою почту.

– Будет сделано, мсье Лукас. Мне очень жаль, что вы нас вновь покидаете.

Я поднялся в свой номер, сел у большого окна в гостиной и некоторое время следил глазами за взлетающими и садящимися самолетами в аэропорту Лохаузен. В этот летний вечер долго не наступали сумерки. Я заказал бутылку виски со льдом и содовой, потягивал виски и просматривал почту. Попадались очень интересные письма. Я их все порвал, потому что не имел намерения отвечать – теперь, когда я начинал совершенно новую жизнь. Были среди них и выписки с моего счета в банке. После того, как я снял восемьдесят тысяч, на моем счету осталось совсем немного. Но вскоре опять будет много, во всяком случае, достаточно, чтобы давать Карин столько, сколько решит суд.

Вдруг снизу позвонил портье и сказал, что курьер принес большой конверт, адресованный мне. – Пошлите его сюда, – сказал я. В дверь постучал молодой человек, я дал ему на чай и вскрыл конверт. В нем был договор о пенсионном обеспечении, предоставляемом мне фирмой «Глобаль», которая благодарит меня за верную, долгую и самоотверженную службу, желает мне всех благ и в первую очередь улучшения состояния моего здоровья, а также спрашивает, устроит ли меня, если пенсию будут переводить на мой счет, как раньше переводили жалованье. Если я ничего не сообщу, деньги будут переводиться так же, как раньше. У меня не было намерения что-либо сообщать о себе фирме «Глобаль».

Я стал рвать все письма одно за другим, так как среди них не было ни одного, на которое я бы хотел или должен был ответить. И внезапно понял, что мне вообще нечего было делать тут, в Германии. В Каннах – да, там мне теперь придется кое-что предпринять, но в Германии? Абсолютно нечего. Под конец осталось только извещение на роскошной бумаге, в котором некто, кого я не помнил, сообщал, что женился. Извещение было составлено очень скромно и изысканно. Я долго сидел, тупо глядя на него. Потом поднял трубку и попросил соединить меня с Каннами.

И в ту же секунду услышал голос Анжелы:

– Роберт! Как твои дела?

– Отлично!

– Ты выпил, Роберт.

– Правильно. И еще выпью. На радостях, что здесь все так хорошо устроилось.

– На твоей фирме?

– Да.

– На них произвело большое впечатление то, что тебе удалось раскопать?

– Да, очень, – солгал я без особого труда. – Чрезвычайно большое. Они меня сильно благодарили… благодарствовали… Как правильно сказать?

– Прошу тебя, не пей так много, Роберт!

– Понимаешь, это я на радостях, что ты делаешь?

– Работаю, – кратко ответила она.

– Я уже сказал тебе, что я тебя люблю?

– Когда вернешься домой?

«Домой», сказала она, «домой»…

– Попробую заказать билет на завтрашний вечерний рейс.

– А раньше не получится?

– Нет.

– Почему?

– Придется подождать экспедиторов. Я хочу, чтобы доставили в Канны все мои вещи, которые я взял, уезжая из своей квартиры. Можно?

Она радостно вскрикнула.

– О Роберт! Ты насовсем переезжаешь ко мне?

– Да, насовсем, – вырвалось у меня. Нет, надо выражаться осторожнее. – Я хочу сказать, что отныне буду жить в Каннах. Если меня пошлют расследовать какой-то другой случай, то уже из Канн. И в Канны же я буду каждый раз возвращаться.

– Ко мне.

– К тебе. Я об этом прямо сказал на фирме. Они согласны. Но сперва я должен еще разобраться с этим делом, так?

– Да, Роберт, да. Ах, я так обрадовалась…

– Ты сегодня вечером дома?

– Да. А почему ты спросил?

– Потому что я хочу еще выпить! И значит, вполне возможно, еще раз позвоню тебе. Или два раза. Даже очень возможно.

– Звони мне столько раз, сколько захочешь. И как бы ни было поздно. Я буду ждать, – сказала Анжела.

Я продолжал сидеть у окна и наблюдать, как день медленно отступает перед ночью, как в аэропорте и в городе зажигаются электрические огни, при этом прихлебывал помаленьку виски и очень целенаправленно думал о том, что надо будет сделать по приезде в Канны. Думать об этом было легко.

Я заказал ужин в номер, потом опять пил из новой бутылки и опять позвонил Анжеле. В эту ночь я напился в стельку, опять звонил Анжеле, в общей сложности четыре раза, последний раз уже в три часа утра.