Текст книги "Ответ знает только ветер"

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 48 страниц)

22

– Существует всего три категории людей, общение с которыми доставляет удовольствие, – заявил Клод Трабо. – Люди сильные духом, люди искренние и люди, много познавшие в жизни. – Мы с ним сидели на скамье на корме яхты «Шалимар» и потягивали джин-тоник. За нашими спинами бился на ветру французский флаг, а под ним висела на тросах шлюпка, там же были две якорные лебедки.

Впереди, на носу яхты, стояли Анжела и Паскаль. Чему-то смеясь, они обеими руками защищали от сильного ветра волосы и тюрбаны из полотенец. Тело Паскаль, чья удивительно изящная фигурка все еще выдавала в ней бывшую манекенщицу, было прикрыто лишь крошечным зеленым бикини, а на Анжеле был купальный костюм из тончайшего тюля телесного цвета, на котором рискованные места были прикрыты густым белым кружевом с белыми же аппликациями в виде цветов. Казалось, на ней ничего кроме этих цветов и не было.

– Поэтому-то, – продолжал Клод Трабо, – мы и любим общаться с Анжелой. Поэтому и ищем дружбы с ней. Она – человек сильный духом, многому научилась за жизнь и всегда искренна. Вполне понимаю вас, мсье Лукас: Анжелу можно полюбить.

Обе дамы направились к нам по узкому проходу между кабинами и бортом яхты. На мне были только плавки с черно-белым узором, купленные для меня Анжелой, на Трабо – голубые. Все они загорели на южном солнце, только я один выделялся своей бледной кожей и немного стеснялся этого. Перед тем, как взойти на борт, мы все разулись. Анжела объяснила мне, что это – священный обычай. На корме перед скамьей стоял стол, намертво привинченный к палубе, и три шезлонга.

– Нам жарко, – заявила Паскаль. – И мы тоже хотим чего-нибудь выпить.

– Пьер! – заорал Трабо во все горло. Кричать приходилось потому, что ветер относил его слова в сторону, шум винта заглушал голос, да еще и флаг трепетал и бился на ветру.

Босоногий боцман, смазливый парень, стоявший рядом с капитаном, который был немного старше его самого, в капитанской рубке, обернулся, понял и поднялся на три ступеньки к нам на корму.

– Чего вам хотелось бы? – спросил Трабо у дам.

– А вы что пьете? Джин-тоник? Значит, и нам джин-тоник, – сказала Паскаль. – Анжела, ты согласна?

– Да.

– Еще два джин-тоника, Пьер.

– Сию минуту, мсье.

Пьер, как и капитан – того звали Макс – был весь в белом. Пьер исчез, а дамы опустились в шезлонги. Мы густо намазались кремом для загара, меня Анжела собственноручно намазала особо толстым слоем, чтобы я не сгорел. И чтобы мы не посадили жирные пятна на обивку скамьи или ткань шезлонгов, они были прикрыты большими купальными простынями. Анжела купила мне еще и белое кепи.

Нафтали, кэрн-терьер и «сын Израиля» подошел к нам вразвалочку и стал тереться о ноги Паскаль. А потом мирно улегся на ее ступни.

– О чем вы беседовали? – спросила Паскаль.

– Об Анжеле, – ответил ее супруг.

– А именно?

– Я объяснял, почему мы ее любим, – сказал он и поцеловал Анжеле руку.

– Ах, оставьте, – сказала она.

Она заметила, что я неотрывно гляжу на нее, взглянула мне в глаза и улыбнулась, и в ее глазах заплясали золотые искорки. Тюрбан у нее на голове был белый.

Пьер принес два бокала с джин-тоником и поставил их на стол. Мы все выпили, а Макс, резко сменив курс и описав большую дугу, прибавил скорость, так что ветер рвал у меня с головы кепи, клочья пены летели через борт. Кругом – море и солнце, и в душе у меня чувство глубокого покоя и счастья, такого чувства я еще никогда в жизни не испытывал.

– Там впереди уже видна Ницца, – сказал Клод Трабо.

Из конторы Лакросса я поехал к себе в отель и составил шифрованную телеграмму Бранденбургу. В ней я сообщал обо всем, что здесь произошло. Телеграмма получилась очень длинная. Я просил указаний, как мне быть, если скандал замнут и Килвуда выгородят. Потом я поехал в Порт-Канто. Остальные уже ждали меня, стоя на палубе. Но сходни еще не были убраны. Я уже занес ногу на доски, когда услышал предостерегающий выкрик Анжелы:

– Сними туфли!

Я снял босоножки и появился на палубе, где Нафтали приветствовал меня радостным лаем, а Трабо показал мне свою яхту, пока мы отчаливали и выходили из гавани. На яхте было два двигателя производства «Дженерал Моторс» мощностью в 283 л.с. каждый, и один дизель для питания бортовой сети. Длина яхты составляла восемнадцать метров, ширина – пять; при сорока пяти тоннах водоизмещения она развивала скорость до восемнадцати узлов в час. С кормы узкая лестница вела к верхним кабинам: справа находилась каюта капитана с огромным окном впереди, слева – радар. Отсюда вниз спускалась еще одна лестница, ведшая в салон. Стены его были обшиты панелями темного дерева, а мебель того же тона была обита голубым шелком и сверкала до блеска начищенной медью. Двумя ступеньками ниже были расположены две каюты для гостей. В них койки располагались в два этажа, но каждая имела душевую. Я переоделся в одной из гостевых кают. Анжела заняла вторую. Напротив кают была расположена кухня с электрической плитой. Ближе к носу яхты находились каюты капитана и боцмана. На другом конце яхты, под кормой со столом и лавками, располагалась большая каюта с двуспальной кроватью, книжными полками, встроенными шкафами и внутренним телефоном. Здесь спали супруги Трабо, если отправлялись в дальнюю поездку. На яхте пахло парусиной и дегтем. Трабо явно очень гордился своей яхтой. Я бы тоже не удержался…

Яхта описала крутую петлю, похожую на круг, и направилась к пляжу в Ницце. Прямо у моих ног я заметил какой-то четырехугольный ящик. Трабо объяснил мне, что это «спасательный остров». Если бросить ящик в воду, он превращается в надувную лодку на двенадцать человек. В лодке имеются запас пищи и питьевой воды, а также ракетницы, передатчик сигналов бедствия и люминесцентная краска. Свечение воды облегчает авиации поиск лодки в море. Слева у входа в капитанскую каюту висел белый спасательный круг. На нем голубыми буквами было написано: «Шалимар». Полы на яхте тоже были белые. С кормы лестница вела на крышу капитанской каюты. Там можно было загорать нагишом.

Потом пляж приблизился настолько, что я увидел не только множество яхт на воде, но и людей на берегу. Увидел я и оба отвратительных гигантских улья – таких я еще нигде не видел: чудовищно уродливые небоскребы, широкие внизу и сужающиеся кверху, серые, мрачные, в которых, тем не менее, жили многие тысячи людей. Я не мог сосчитать ни этажи, ни, тем более, окна. Все это было похоже на двойную вавилонскую башню.

– Как вам это нравится? – спросил меня Трабо.

Я сказал правду.

Паскаль рассмеялась.

– Чему вы смеетесь?

– Тому, что Клод вложил много денег в эти громадины, – сказала она.

– Я тоже нахожу их ужасными, – сказал Трабо. – Надо будет попытаться продать свою долю с выгодой. А это трудно. На всем побережье начался строительный бум. Если собираетесь вложить куда-нибудь деньги, займитесь строительством здесь. Нет лучшего места для инвестиций…

– Да я… – начал я и услышал смех Анжелы.

– Извините, – сказал Трабо. – Вечно я о делах да о делах.

– Что вы, что вы; Роберт у нас большой богач, – заявила Анжела. – Вы же знаете, какую кучу денег он выиграл вчера в казино.

А ты не знаешь, что я сделал с этими деньгами и что лежит сейчас в моей сумке в каюте, подумал я.

И вдруг Трабо произнес:

– Кстати, я должен еще кое в чем повиниться перед вами, мсье Лукас. Вчера вечером я не сказал вам правды. Я вам просто-напросто солгал.

– Вы мне солгали? Когда же?

– Когда я сказал, что и у меня есть причина убить Хельмана, поскольку я имел с ним темные валютные делишки.

– А на самом деле их не было?

– Никогда, – твердо ответил Трабо. – Да и быть не могло. Кредиты я постоянно брал в банке Хельмана. Да и сейчас на мне кое-что висит. Но и только.

– Не понимаю, – замялся я. – Зачем вам было возводить на себя напраслину?

– Это была проверка, – ответил Трабо. – Видите ли, мы с Хельманом были очень дружны. И его смерть я принял близко к сердцу. И мне очень хочется выяснить, на чьей совести это преступление. Поэтому я обвинял себя при гостях. Хотелось посмотреть, не станет ли кто возражать, как они вообще будут реагировать. Никто не возразил. И реагировали они весьма странно, вам не кажется?

– Да, – подтвердил я, – очень странно. В особенности исполнительный директор банка Зееберг. Он-то во всяком случае знал правду, знал, что вы возводите на себя напраслину – и тоже не возразил ни единым словом. Это, мне кажется, самое странное.

– Зееберг очень умен. Вероятно, он просто не хотел при всех сказать, что я лгу. Или же он тоже удивился и решил присмотреться ко мне, надеясь выяснить, что я имел в виду. В общем, у него могло быть много всяких причин. Но не забывайте – когда случилось несчастье, Зееберг находился еще в Чили. Следовательно, он никак не мог устранить своего шефа. Как бы там ни было, вы должны знать, что я в самом деле, не занимался темными махинациями на пару с Хельманом – никогда. Я, болван, зарабатываю деньги честным и тяжким трудом.

– Вы, конечно, помните, что я вам вчера рассказала о нас обоих? – спросила Паскаль.

– Да.

– Ну, вот и ладно. И называйте друг друга Клод и Роберт, а мы все станем обращаться друг к другу на «ты»! – заявила Паскаль. – Кто против, поднимите руку.

Никто руки не поднял.

– Привет, Роберт, – сказал Клод Трабо. Голову он прикрыл выцветшей капитанской фуражкой.

– Привет, Клод, – отозвался я.

– Так-то лучше. Есть хотите? – спросила Паскаль.

– Еще как, – живо откликнулся я.

– Тогда мамочка отправляется стряпать, – сказала она. – Анжела хотела показать тебе острова Лерен, во всяком случае Сен-Онора, а может, и Сен-Маргерит. Сен-Онора намного красивее и интереснее.

– И меньше, – вставил ее супруг.

– Мы станем там на якорь и пообедаем, – сказала Паскаль. – У меня есть фаршированные перчики, я еще утром приготовила. Нужно будет только разогреть. Вставай же, Нафтали, сын Израиля! – Она ласково почесала пса пальцами ног. Потом по-девичьи легко слетела вниз по лестнице капитанской каюты.

– Пойду с тобой, погляжу, как ты стряпаешь, – сказал Клод.

– И правильно сделаешь, – бросила Паскаль через плечо. – Надо же молодой парочке хоть немного побыть вдвоем. Мы пошлем вам еще два джин-тоника на аперитив, о’кей?

– О’кей, Паскаль, – сказал я.

Анжела опустилась на скамью рядом со мной.

Я обнял ее одной рукой. Яхта опять взяла курс в открытое море.

– Ну, разве они оба не прелесть? – спросила Анжела.

– Прелесть.

– И ты счастлив, Роберт?

– Ужасно счастлив, – ответил я и прижал ее к себе.

– Это замечательно, – сказала Анжела. – Просто чудесно. Мне так хочется, чтобы ты наконец почувствовал себя счастливым.

– Ты с легкостью можешь этого добиться, – сказал я и почувствовал соленую морскую воду на губах. – Да ты уже и добилась.

– Я добьюсь еще большего, – улыбнулась она.

Встречным курсом двигалась большая яхта, и волны, поднятые ей, ударили в борт «Шалимар»; она начала подпрыгивать и качаться, а я крепко сжал Анжелу в объятиях.

23

Итак, я держал в руках трос, а Пьер – его конец, и когда он подогнал шлюпку достаточно близко к причалу, он выпрыгнул и подтащил шлюпку, а потом помог Анжеле и мне выйти на берег. Он сказал, что побудет здесь вместе со шлюпкой еще какое-то время, немного поплавает, так что мы можем не особенно торопиться.

В отдалении стояла на якоре «Шалимар». На крыше капитанской каюты лежала нагишом невидимая отсюда Паскаль, а в большой каюте внизу – Клод. У них был послеобеденный сон. Было очень жарко, но здесь веял ветерок, и жара не так чувствовалась.

На Анжеле был светло-зеленый брючный костюм и туфли того же цвета. Она взяла меня за руку, и мы пошли от причала прямо к огромным полуразрушенным воротам. Этот остров Сен-Онора был не больше полутора километров в длину и, наверное, полкилометра в ширину. Здесь было великое множество алепских сосен и эвкалиптов, роз, мимоз, маргариток и гладиолусов.

– Я люблю приезжать сюда. И всегда взбираюсь на башню крепости, – сказала Анжела. – Я написала здесь уже уйму картин. Ты знаешь, что в течение столетий Канны принадлежали этому острову, а не наоборот? В сущности, Канны выстроены людьми, приплывшими с этого острова полторы тысячи лет назад.

Мы вошли в ворота, на которых было высечено: «Аббатство», и двинулись по длинной эвкалиптовой аллее.

– Острова называются Лерен потому, что на том, что побольше, когда-то находился храм, посвященный Леро.

– Кто это – Леро? – спросил я.

– Греческий бог, вроде Геркулеса, – сказала Анжела. – Мне кажется, что-то около четырехсотого года нашей эры святым Онора здесь был основан монастырь – ты его уже видишь. – Мы еще некоторое время шли, держась за руки, и говорили по-немецки. Когда мы были одни, мы всегда говорили по-немецки, при людях – по-французски.

Левая нога начала побаливать, но я не обращал внимания. Я ни на что не обращал внимания, когда Анжела держала меня за руку, шла рядом и я слышал ее голос.

Мы дошли до конца аллеи и оказались перед монастырем. Я заметил, что часть его была реставрирована весьма неудачно, только обходная галерея вокруг монастырского двора сохранилась в своей первозданной красоте. В запущенном парке я увидел остатки разных памятников и одну римскую полуколонну. Два монаха в белых рясах – один маленький и толстый, другой высокий и тощий – играли в бадминтон. Они со смехом носились по двору, отбивая волан. Толстяк обливался потом и тяжело дышал. Заметив Анжелу, они тотчас подошли к нам и вежливо поздоровались. Анжела пожала им руки и представила меня, я тоже пожал им руки; монахи были очень рады Анжеле.

– Мадам – такая красавица, – сказал толстяк. – Ради нее миндальное дерево цвело бы каждую неделю.

– При чем тут миндальное дерево? – недоуменно спросил я.

Тощий монах объяснил:

– Согласно легенде, у святого Онора была сестра, святая Маргерит. В свое время она поселилась вместе с другими молодыми христианками-девственницами на другом островке, теперь носящем ее имя. Она очень любила своего брата. Но святой Онора не разрешал женщинам ступать ногой на его остров. А сам посещал сестру очень редко – всего раз в году. И сказал сестре: «Как только зацветет миндаль, я к тебе приеду». Сестра, сильно любившая брата, молилась Богу, чтобы он сотворил чудо, и Всемогущий заставил миндальное дерево цвести каждый месяц, так что святой Онора мог навещать сестру каждый месяц – не нарушая клятвы. Но если бы он увидел мадам…

– То не стал бы святым, – закончил я. – Вроде бы не к лицу благочестивым монахам такие разговорчики. – Оба монаха только засмеялись. А толстяк сказал: «Минуточку». – Он убежал и скрылся в монастыре. Словно белый шарик покатился по красной песчаной дорожке.

– Вы, конечно, хотите показать мсье крепость, верно, мадам Дельпьер? – спросил тощий монах.

Анжела кивнула.

– Внутрь монастыря я не могу вас пригласить. За прошедшие века он очень обветшал. Под конец здесь жили всего четыре монаха. Потом остров был продан на аукционе. Его покупали потом очень разные люди – актриса Сенваль, первая исполнительница роли графини в «Свадьбе Фигаро» Бомарше, потом епископы из Фрежю, потом доминиканцы, и наконец – цистерцианцы.

Толстяк бегом вернулся к нам. В руках он держал зеленую бутылку.

– Для мадам и мсье, – сказал он. То был ликер «Лерина», изготавливаемый самими монахами. – Мадам написала несколько картин с видами острова, монастыря и крепости и подарила их нам. Мы повесили эти картины в самых красивых помещениях монастыря, – сказал толстячок. – Мадам может получить столько бутылок нашего ликера, сколько захочет.

– Спасибо, – сказала Анжела. – Давайте сейчас выпьем все по глоточку… Только как вынуть пробку?

– Об этом я тоже подумал, – сказал толстячок и вытащил из кармана рясы складной ножик со штопором. Он откупорил бутылку, и мы по очереди отхлебнули прямо из горлышка. Первой приложилась Анжела, за ней я. Ликер был терпкий и очень приятный на вкус. Тощий монах приподнял бутылку и торжественно возгласил: «Пью за то, чтобы вам обоим выпало вкусить мир и покой».

– Спасибо. – Я вынул из бумажника банкноту. – Не знаю, могу ли я пожертвовать небольшую сумму монастырю…

– Можете, – радостно закивал головой толстяк. – Конечно, можете, мсье. Мы не богаты. И благодарим вас. Желаем приятно провести этот день.

Мы опять пожали друг другу руки, и мы с Анжелой двинулись дальше. Боль в левой ноге усилилась. Я остановился и поглядел назад. Монахи улыбались и махали нам руками. Я тоже помахал им. Другой рукой я держал бутылку.

– Вот это и есть крепость, – сказала Анжела. – Она была расположена совсем рядом с монастырем. Монахи всегда укрывались в крепости, если видели, что к острову приближаются чужие корабли. Это здание было построено в 1100 году для защиты от пиратов. Ты сам видишь, крепость – не замок, а крепостная башня.

Боль в ноге все усиливалась, я изо всех сил старался не подавать виду, чтобы не встревожить Анжелу.

Нижний четырехугольный этаж башни был разрушен. Позолоченные солнцем стены внутреннего дворика – плоской скалы между синим морем и зелеными кронами сосен – слепили глаза. На высоте четырех метров над землей мы увидели дверь и ведущие к ней ступеньки.

– Раньше ступенек не было, – сказала Анжела, шагавшая рядом. – Была лишь приставная лестница. И втягивали ее внутрь, как только замечали вблизи сарацинский парусник. А до этого еще зажигали сигнальный костер, чтобы передать тревожную весть сторожевой вышке на Рыцарском холме. – Мы с ней вошли в эту дверь и оказались в полуразрушенной часовне. – Здесь у актрисы Сенваль была гостиная, – сказала Анжела.

Я выглянул в окно и увидел внутренний дворик. Здесь был римский водоем, а вдоль стен в два этажа тянулись галереи. Позади часовни мы обнаружили зал действительно внушительных размеров.

– Тут укрывались от опасности все жители острова, – сказала Анжела. – Значит, места должно было хватить для всех. Говорят, наверху спали монахи.

Широкая винтовая лестница вела на второй этаж. Мы прошли мимо пустых затхлых келий, потом по большому залу бывшей библиотеки. Мне не хватало воздуха, нога отяжелела и тянула вниз, как свинцовая, я стал тяжело дышать.

– Я иду слишком быстро для тебя, Роберт?

– Нет-нет.

Мы поднялись на третий и на четвертый этаж.

– На третьем этаже, – сказала Анжела, – жил настоятель монастыря, на четвертом – обслуга и стражники.

Мы поднялись еще выше и вышли на крышу, обрамленную зубцами.

– Видишь, какое смешение архитектурных стилей, – заметила Анжела. – В течение столетий башню много раз перестраивали.

Мы с ней стояли на самом солнцепеке высоко над морем и над островом.

– Здесь я часто бывала, – сказала Анжела, в то время как я навалился всем весом на балюстраду, чтобы снять нагрузку с левой ноги. – Смотри, Роберт, вон там Канны. – Она протянула руку в ту сторону. И я увидел город у моря и склоны холма с многоэтажными «резиденциями».

– Вон там, наверху, мой дом, за группой высоких пальм, – сказала Анжела. – Я люблю это место. И не хочу жить больше нигде. Я знаю теневые стороны Канн. И все равно. Хочу остаться здесь навсегда.

– Я тоже, – кратко откликнулся я.

Солнце отражалось в тысячах окон, и сегодня вдоль берега виднелось особенно много белых парусов – наверное, проходила регата. Боль в ноге стала до того нестерпимой, что я быстренько тайком проглотил несколько таблеток. Но Анжела сразу заметила.

– Что с тобой?

– Ты же знаешь, после еды я принимаю таблетки.

– Это неправда, – сказала она. – У тебя боли, Роберт. Это видно по лицу, Скажи мне, Роберт, пожалуйста. Пожалуйста, Роберт, скажи.

– Да ничего, в самом деле, ничего нет, – сказал я. Но в следующую секунду вынужден был сесть – не мог больше выносить боль.

– Роберт! – Анжела опустилась на корточки рядом со мной.

– Ну ладно, – признался я. – У меня бывают боли. Ничего страшного. Это от курения, говорит врач.

– А где боли – в сердце?

– Нет. В ноге. В левой ступне.

– Сними туфлю.

– Не хочу. Правда, Анжела, сейчас все пройдет. Я…

Но она уже стащила босоножку с моей ноги. И пристально ее разглядывала. Потом начала массировать пальцы и всю стопу своими прохладными сухими ладонями. Нога лежала на ее коленях. Я сидел, прислонившись спиной к зубцам, а она стояла передо мной на коленях и мяла и гладила мою ногу.

– Не надо, – сказал я, – не пугайся, ничего страшного, правда, ничего. Иногда со мной бывает. Врач говорит, это совершенно не опасно. – Так я солгал ей во второй раз, солгал женщине, которую любил.

Анжела сказала:

– Роберт, ты пойдешь к специалисту, к самому лучшему, какой только у нас тут есть. Обещаешь?

– Да.

– Поклянись.

– Клянусь. – Об этой клятве мне еще придется вспомнить.

– С тобой не должно случиться ничего плохого – теперь, когда мы нашли друг друга.

О Боже, это было бы ужасно, это было бы так страшно…

– Ничего со мной и не случится, – заверил ее я.

Солнце палило во всю мочь. Вдали слышался смех тех монахов.

– Если неизбежны боли, если неизбежна болезнь, пусть у меня они будут, а тебя пусть минуют.

– Анжела, – взмолился я, – ну какую ты чушь несешь.

В ответ она приподняла мою стопу, прижалась к ней грудью и продолжала массировать ее, и вдруг я почувствовал, что боль мало-помалу начала ослабевать.

– Уже проходит, – сказал я. – Это всегда быстро проходит.

Но Анжела еще сильнее прижалась грудью к моей стопе и еще энергичнее гладила ее своими прохладными пальцами. И боль в самом деле отпустила.

– Все опять хорошо, да?

Я кивнул и встал.

Высоко над морем и над островом, под бескрайним небом, на крыше древней сторожевой башни, мы обнялись и поцеловались, и нам казалось, что этому поцелую не будет конца. Вероятно, со временем я позабуду все, что случилось со мной в жизни. Но никогда, до последней секунды перед смертью, я не забуду этот поцелуй на раскаленной от послеполуденного солнца крыше крепости на острове Святого Онора, меньшего из двух островов Лерен.

– Это был поцелуй навсегда, – сказал я.

– Да, – серьезно подтвердила она.

– На всю нашу жизнь, – сказал я.

Анжела нагнулась, подняла с пола зеленую бутылку, откупорила ее и дала мне хлебнуть, потом отпила сама, вылила остатки на раскаленные камни крыши и выронила бутылку.

– Для подземных богов, – пояснила она. – Да ты и сам знаешь.

– Да, – сказал я. – Знаю. – И я подумал, что человек может приблизиться к богам, только если он сделает другого человека счастливым, и еще я подумал о цветущем миндальном дереве святого Онора. И сказал:

– Для нас миндаль должен цвести каждый день и каждую ночь.

– Каждый час, каждую минуту, Роберт, и вообще всегда, пока мы живы.

На одном из зубцов я заметил крохотную ящерицу. Она сидела неподвижно, и ее круглые глазки глядели прямо на нас.