Текст книги "Арктический роман"
Автор книги: Владлен Анчишкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 38 страниц)
Буран утихал: ослабевающие порывы ветра беспомощно били в лицо сухим, сыпучим снегом, – но все еще продолжался.
А потом Батурин и Шестаков ехали на профком острова. Романова вызвали в консульство. Одним пароходом они уехали в Баренцбург. На Груманте тем временем произошло то, чего Романов не ожидал.
После ликвидации технического совета при главном инженере рудника на руднике создали постоянно действующее производственно-техническое совещание. Оно проводилось впервые. Открывал совещание «официальный» главный Груманта.
Столик для президиума стоял в зрительном зале. В креслах устраивались группами, по одному инженеры, техники, рабочие. В полупустом зале рудничного клуба было шумно. Никто толком не знал, как вести совещание, кто должен вести, – в несколько голосов поступило предложение избрать президиум. Начался спектакль.
На одном пароходе с «официальным» главным приехал начальником участка внутришахтного транспорта Радибога – краснолицый блондин с длинными ногами, широкой грудью. На третью ночь после их приезда в комнате Афанасьева и Гаевого зазвонил телефон. Афанасьев спал, Гаевой поднял трубку.
– Здравствуйте, – сказал в трубке незнакомый голос. – Как вы себя чувствуете?
– Почему вы об этом спрашиваете? – спросил Гаевой, прислушиваясь. – Кто говорит?
– Толик Радибога.
– Чего вы хотите?
– Скучно, – сказал Толик; в трубке послышалось, как он зевает, – хочется поболтать с умным человеком. Как там у вас… на окре?
– Слушайте, Толик, – сказал Гаевой, – мне завтра на первый наряд. Уже сегодня. Я только что лег. Давайте утром поговорим.
Гаевой ворочался с боку на бок, только уснул, вновь зазвонил телефон: говорил Толик Радибога.
– А знаете что, – предложил он, – идите-ка ко мне до наряда мы успеем сгонять сочинскую пульку, приемлемо?
– Послушайте, Радибога… у вас бессонница? – спросил Гаевой.
– Не-е-ет… что вы? – весело ответил Толик. – Я спать люблю. А на острове так спится… полярка ведь начинается. Я днем выспался.
– Знаете что, Радибога, – оказал Гаевой. – Оставьте меня, ради бога! – И бросил трубку.
Теперь он не мог уснуть: ждал следующего звонка. А когда, успокоившись, прикорнул, у самого уха пронзительно зазвонил будильник… С больной головой Гаевой пошел на наряд. На первом наряде был Радибога. Гаевой не мог смотреть на него без зубовного скрежета.
В следующую ночь телефонные звонки повторились. Услышав знакомый голос, Гаевой спросил:
– Толик?.. Радибога, конечно… Когда вы были маленьким, вы не скатывались с печки вниз головой?
– Не-е-ет… – ответил Толик. – Мы жили в городе, у нас плита была двухконфорная. Знаете… такая… кафелем обложенная…
– Что вам нужно?
– Я один…
Гаевой стащил одеяло с Афанасьева, вложил в руки трубку:
– Радибога… Хочет с тобой поговорить. Афанасьев поговорил с Толиком, попросил больше не беспокоить. Лишь Радибога положил трубку, Афанасьев вызвал дежурившую по коммутатору Корнилову. Оказалось: начальник ВШТ в шахте, звонили из общежития номер шесть; телефон висел в общем коридоре. Ольга позвонила в общежитие – трубку не снимали.
– Ну па-ап-аразитство! – разозлился и Афанасьев.
Не успели инженеры заснуть, вновь раздался звонок: Гаевой вскочил.
– Кто это?
– Богодар. На проходке камеры трансформаторов… Вы слышите меня? Говорит Анатолий…
– Слушай, ты! – закричал Гаевой, задыхаясь. – Радибога ты или Богодар, но я тебя, гада…
Афанасьев вырвал трубку у Гаевого, тоже закричал:
– И-а-если ты… эй! Длинный ты или короткий, жирный или тощий – возьми та-ат-елефонный аппарат и разбей у себя на голове!
Инженеры возбужденно переговаривались, перемывая косточки какого-то болвана, вздумавшего разыгрывать по ночам. Зазвенел телефон продолжительными резкими звонками с короткими перерывами. За трубку ухватился Афанасьев. Говорила Ольга.
– Мальчики, – говорила она, – что вы наделали?.. С вами разговаривал главный инженер. Что вы делаете? Он в шахте, просил передать, чтоб вы немедленно пришли в шахту. Зачем вы так?
Через полчаса Гаевой и Афанасьев стояли перед главным, выслушивали взыскания: организация труда в ночной смене «со всей ответственностью» была «ни к черту».
На второй день о случившемся знал весь рудник. Гаевому и Афанасьеву стало тесно на Груманте.
Анатолий Зосимович Богодар был мужчина средних лет, ниже среднего роста, щупленький, с большим красным носом, унизанным синими прожилками. С легкой руки Гаевого и Афанасьева он с первых дней на Груманте насторожился – молодым специалистам не доверял. Каждый наряд, каждую беседу заканчивал словами:
– Инженер Гаевой… Инженер Афанасьев… Инженер Ра-ди-бо-га… Вы слышали, что я говорил?.. Сделайте и лично проверьте.
Кто-то на трубопроводе в людском ходке написал мелом, красивыми буквами: «Инженер Бо-го-дар, лично (дальше шло неприличное слово)!» Надпись никто не стирал, а когда в шахту пошел Богодар, он лишь дошел до места, где было написано, вернулся. Он так расстроился, что забыл сдать номерки в табельную. После этого он больше не говорил «лично проверьте». Теперь каждый раз начинал так:
– Инженер Гаевой… Инженер Афанасьев… Инженер Ра-ди-бо-га… и другие… Со всей ответственностью заявляю… – и «заявлял» то, о чем хотел «заявить».
На нарядах каждый раз кто-либо, спрятавшись за спину соседа, гудел в кулак:
– Со всей ответственностью, пора в шахту…
У главного шевелился нос, синие прожилки на нем делались фиолетовыми, загорались глазки. Он искал шкодника и сбивался с мысли – путался, повторялся; если находил того, кто гудел, тихо и ядовито мстил ему. За полгода весь горный надзор рудника сделался его личным врагом. Ему мстили итээровцы. Где бы и какое собрание ни проходило, главного избирали в президиум;. вслед за ним шли, рыча и разбрасывая угрозы, Гаевой, Афанасьев, Радибога. Собрание превращалось в спектакль. На такие собрания любили ходить шахтеры.
И теперь, лишь главный подошел к столу, покрытому красной скатеркой, из зала полетели предложения избрать президиум; по рядам пошел веселый шумок, заиграли улыбки.
– Не надо президиума! – кричал Радибога. – Пусть Анатолий Зосимович сам!..
Афанасьев оглядывался, разыскивая кого-то; вдруг закричал, подняв руку:
– Га-аг-аевой!.. Гаевого в президиум!
Все повернулись к Афанасьеву.
– Афанасьев! – выкрикнул Гаевой.
Грохнул смех.
– Ра-ди-бо-га! – кричали сквозь хохот.
– Бо-го-дар!
– Подвести черту!
У главного шевелился нос, фиолетовые прожилки выделились, глаза сделались маленькими. Запинаясь, он предложил переменить президиум.
– Со всей ответственностью, – сказал он, – нельзя, чтоб всегда был один и тот же состав. Лично…
Его замечание лишь подогрело членов производственно-технического совещания. Все сидели набрав воды в рот: предложенные кандидатуры не снимали, новых не подавали. Увещевания главного не помогли. Афанасьев побежал в президиум, не дожидаясь приглашения. В зале засмеялись. Гаевой вышел из ряда, шел по проходу.
На совещании присутствовало больше обычного итээровцев, рабочих – людей «от забоя», – спорили дельно, горячо. Главный был инженер толковый, увлекся и перестал замечать сидевших рядом – вступал в спор, горячился. Афанасьев не поднимал головы. Перед ним лежала стопка бумаги, он что-то писал, торопясь, перечеркивал написанное, переписывал. К концу собрания главный отвлекся: передал председательство Гаевому, углубился в чтение каких-то бумаг, то и дело улыбался, не то осуждающе, не то поощрительно. Богодар читал из тетради, кивнул понимающе, объявил:
– Товарищи. Поступили предложения дополнительно…
– Со всей ответственностью, хватит на сегодня, – прогудел кто-то.
– Мать честная!.. Да погоди телиться! – шумнул Остин, сидевший у прохода, против президиума. – Тише!
– Товарищи! – помахал рукой главный. – Хотя это и в компетенции Александра Васильевича, но я со всей ответственностью… Автор не называет своего имени. Приедет Константин Петрович – он лично знает… Автор предлагает механизировать выемку угля в новых лавах.
Афанасьев не поднимал головы, продолжал строчить что-то; главный читал расчеты, его прерывали вопросами, в зале сделалось шумно. Добычники встали горой за комбайн. Едва не каждый из них, кому довелось побывать в двадцатой лаве, признавался: и ему приходила в голову такая мысль, но как-то… настолько это необычно для условий и традиций острова… О комбайне говорили все. Предложение приняли единогласно.
А потом поднялся Афанасьев; заикаясь от волнения больше обычного, прочел проект радиограммы управляющему трестом. Афанасьев предлагал отправить радиограмму от имени первого на руднике постоянно действующего производственно-технического совещания: совещание просит Зайцева прислать первыми пароходами, которые будут открывать навигацию, первый для Шпицбергена комбайн…
– Я, товарищи… со всей ответственностью… думаю, Константин Петрович не взыщет с нас за то, что мы без согласования… и Александр Васильевич…
– Чего резину тянуть?
– Предлагаю, чтоб радиограмму подписал от имени собрания Анатолий Зосимович!
– Пра-а-вильно!
Второе предложение сверх повестки дня было проще первого. Засбросовая часть должна стать в строй к Первомайскому празднику. Пока комбайн будет «ехать» на остров, механизировать навалку угля в новых лавах с помощью обратного хода врубовки. Дело несложное, но эффективное – нужен лишь еще один транспортер СКР-11… Второе предложение тоже приняли единогласно.
Совещание прошло весело, все были довольны, расходились с прибауточками. Главный с солидной неторопливостью собирал на столе бумаги, к выходу шел морской походочкой, переваливаясь корпусом с ноги на ногу, все делал так, словно прибавился в весе, и говорить старался весомо.
С Зеленой, отрогов Линдстремфьелля падали на Грумант облака, бежали над фиордом в сторону Гренландского моря. Ослепительно-белый снег, перенесенный бураном с гор, завалил поселок, улицу и тропы к домам.
Буран, ураганным валом пролетевший над Грумантом, ушел. Но то, что оставил он после себя, продолжало жить на острове, в людях. Стремительные наскоки свирепой стихии не уходят бесследно.
Батурин, Романов и Шестаков возвратились из Баренцбурга. Романов сбегал домой, переоделся, завернул в столовую. В «люксе» было не больше пяти человек. Батурин тоже успел переодеться в бывшую форму горного инженера, сидел в середине стола. Перед ним стояла эмалированная миска с костями, обросшими хрящом, кусочками тугого мяса – любимой едой; над миской подымался парок. Обычно, когда официантка Аня, в кружевном кокошнике и белом передничке ниже груди, заносила миску с костями, в «люксе» намечалось оживление. За столом перебрасывались шуточками, мужчины подвигались поближе к начальнику рудника – кости из общего котла были лишь его привилегией. В тот день вокруг Батурина и миски была как бы зона отчуждения; все сидели тихо, жевали, смотрели вниз. Батурин, насупясь, широко разложив локти на столе, с хрустом грыз хрящи. Горчичница пустела на глазах. Еду Батурин запивал бульоном из фаянсовой чашки с толстыми стенками.
Романов вошел в «люкс», оживленно поздоровался, пожелал приятного аппетита. Ему тихо ответили. Батурин буркнул что-то под нос, не взглянув. Романов сразу почувствовал что-то неладное, но уже сел за стол против Батурина, – отодвигаться в сторону или уходить было поздно. Сидел, ерзал: негодующее молчание Батурина действовало угнетающе. Романов спросил: что случилось? Батурин повел глазами, посмотрел из-за горы костей на него, ничего не сказал. С хрустом разгрыз хрящеватую головку мосла и занялся проступившими на ней, жирно поблескивающими мозгами. Потом приподнял голову, посмотрел на Романова тяжелым взглядом.
– Я послал управляющему объяснение, – сказал он, работая челюстями. – Насчет совещания, стало быть.
Жилка над глазом пульсировала.
– Какого совещания? – спросил Романов.
– Я упреждал тебя в первый месяц на Груманте, Александр Васильевич: оставь свою дипломатию на Груманте – это не министерство, стало быть, а рудник, – сказал Батурин, удерживая мосол за щекой и не сдерживая негодования. – Ты, однако… дерь-мо. – Не закончил он объяснения – махнул в сторону Романова рукой так, словно прогонял назойливую муху.
– Вы можете прекратить жевать это… самое… на минутку и объяснить, в чем дело? – сказал Романов, тоже не сдерживая себя.
Батурин жевал, и так, что чувствовалось: для него Романов не существует больше… во всяком случае – здесь в столовой.
Пообедав в пол-ложки, Романов ушел, оставив Батурина возле костей. А через пять минут, вгоняя каблуки лыжных ботинок в притоптанный на узкой тропе снег, едва не бегом он уже шел к инженерам, щурясь на ослепительно яркий блеск неба и земли.
Афанасьев торопился на наряд.
– Вовочка… карась-идеалист, – набросился на него Романов с порога, – кто тебе разрешал отдавать тетрадь главному?
Черные раскрылья бровей парня поднялись, глаза округлились.
– Александр Васильевич… за-аз-ачем вы таскали меня по лаве, дали тетрадь?.. О Батурине рассказывали: как он отгораживается от комбайна?..
Романов растерялся: он ждал оправданий и сам собирался задавать вопросы…
– Разве па-аплохо получилось, Александр Васильевич? – спрашивал Афанасьев, натягивая кирзовый сапог на правую ногу.
– Я тебе, балда, рассказывал и показывал затем, чтоб ты мимо меня прыгал головой в воду? Я тебя предупреждал: «Никому ни слова… Я потом скажу, что делать»?
– Ба-аб-росьте, Александр Васильевич, – скривился Афанасьев, улыбаясь. – Ла-ал-учшее средство попасть в рай – это не бояться ада. Так говорили еще в эпоху Возрождения. Дело сделано. Ба-аб-росьте. Зачем это вам? Наше дело правое.
– Дубина!.. Батурин же теперь загрызет…
– Нас целое совещание – па-ап-одавится.
Зазвонил телефон. Афанасьев взял трубку.
– Инженер Афанасьев? – послышалось в телефоне. – Говорит Богодар. Главный инженер… Вы меня слышите?
– Са-ас-тоя, – сказал Афанасьев, подмигнув Романову, сел на койку, покрытую, по-холостяцки, шерстяным одеялом с ярко-зелеными, белыми разводами.
– Инженер Афанасьев. Со всей ответственностью… вы поступили неблагородно. Вы знали о радиограмме управляющего трестом?
Афанасьев посмотрел на Романова: врать или говорить правду?
– Ва-ав-ам влетело от начальника? – спросил он не то в микрофон, не то у Романова.
– Со всей ответственностью… инженер Афанасьев! – закричал Богодар. – Лично вы знали?
– Знал.
– Почему вы сразу не сказали мне?
– Та-атак вы ж сидите дверь в дверь с начальником рудника. Ва-авы «официальный» главный инженер, а не я. Это вы должны были сказать мне, Анатолий Зосимович, а не я вам. И-а-я…
– Инженер Афанасьев! – затрещал голос главного в телефоне. – Со всей ответственностью… чье предложение о применении комбайна?
Афанасьев вновь подмигнул Романову: вот, дескать, машина заработала. Прикрыв микрофон ладонью, тихо спросил:
– Чье?
Романов махнул рукой: Батурин-то знает…
– Иа-ан-женера Романова.
– Вы лично обманщик… инженер… – В телефоне щелкнуло. Богодар бросил трубку, не договорив.
– Ну? – спросил Романов.
– А-а-а… Перемелется – мука будет.
– Балда ты, Вовка, – сказал Романов, голос упал. – Комбайн в этом… или следующем году будет на Груманте, но «я лично»… В общем, вы с Лешкой подгадили…
– На-ан-е сердитесь, Александр Васильевич, – говорил Афанасьев, снимая фуфайку с вешалки. – У нас общее дело, но разные должности. – Говорил, боком выходя на середину комнаты, надевая фуфайку. – И-а-если вы можете повременить с механизацией на окре, я не имею права сидеть, ждать – я механик окра…
– Да! – хлопнул Романов ладонью по столу, встал. – Если б у нас были разные только должности!
Афанасьева точно кольнуло: он вздрогнул и, поворотясь к Романову грудью, застыл с одной рукой в рукаве фуфайки, глаза сделались большими, – казалось, он не верит тому, что перед ним, отделенный столом от него, Романов, что именно Романов сказал то, что сказал.
И опять зазвонил телефон. Романов поднял трубку.
– Эй! На земле! – говорил Гаевой, звонил из шахты. – Что там у вас делается?
– Ну? – сказал Романов.
– Главный с тебя лично тоже снял шкуру для барабана?
– Да.
– Кто это?
– Романов.
– А-а-а… Извините, Александр Васильевич. Я потом…
В той же позе, выставив одну руку в сторону, Афанасьев стоял на середине комнаты, грудью к Романову. Глаза сделались немножко печальнее, немножко боли сошло с лица – словно постарел немножко. Видно было: он хотел сказать Романову что-то значительное. Ничего не сказал. А когда вышли в коридор, засуетился, забегал, – у него появилась нервозная веселость, нервозная нежность к Романову.
– Па-ап-равда, все это чепуха, Александр Васильевич? – спрашивал он, то и дело забегая вперед. – Ха-ах-отите, я скажу, что это ма-ам-ое предложение – ка-ак-ом-байн? Хотите? Ва-авы только не сердитесь на меня, й-а-я, наверное, и правда балда, Александр Васильевич.
Он говорил мягко, ласково.
Да, Романов подумал тогда: что бы ни случилось с Афанасьевым на острове, для него стычки с людьми, с жизнью – игра! Мурманский порт для него – ворота в рай, а Большая земля – не новые испытания, требующие постоянных усилий и напряжения, а возможность делать то, что хочется, жить там, где повольготнее, – с радостью в сердце. Да, Романов подумал тогда о том, что, возможно, не следовало бы связываться с Афанасьевым: какой бы стороной ни повернулось дело с комбайном, все шишки в итоге упадут на голову Романова. Да, Романов именно поэтому и сказал Афанасьеву, что у них «разные не только должности». Но он ведь сказал лишь то, что сказал: того, что думал, он не сказал.
Возбуждение Афанасьева передалось Романову. Романов решил в этот день не ходить в шахту: Батурин мог потребовать под горячую руку отчет о переукомплектовании добычных участков в связи с предстоящим переходом эксплуатации в засбросовую часть, – нужно было подтянуть дела по отделу кадров. Романов вошел в свой кабинет.
Звонок в металлическом корпусе телефонного аппарата взорвался с такой силой, что показалось, трубка подпрыгнула. Романов вздрогнул от неожиданности; звонил Богодар.
– Александр Васильевич, – взыскательным тоном говорил «официальный», – такого от вас не ждал. Вы безответственно скрыли лично от меня и от всего коллектива совещания лично… Из каких побуждений вы не предупредили меня о том, что комбайн – ваше предложение, что Константин Петрович уже запрашивал управляющего и получил отказ? Вы меня слушаете?.. Так вот: я, извините, не в силах понять того, что вы делаете и зачем вы это делаете. Но вы лично подсидели меня, Александр Васильевич… безответственно…
– Пошел ты со всей своей ответственностью… – закричал Романов и бросил, не дослушав, телефонную трубку.
Это был тот главный, который и нужен Батурину: он был хороший шахтостроитель, но шагу не мог сделать самостоятельно – служил, раболепствуя, перед шахтером № 1. А люди, которые трусливо дрожат перед старшими, неизлечимо больны страстью заставлять младших дрожать перед ними. Богодар считал, что то, что Романов выполняет за него обязанности главного на добыче, обязывает Романова раболепствовать перед ним… в знак благодарности за «любезную щедрость». Романов оказался неблагодарной свиньей в этом смысле. Используя положение «официального» главного, Богодар устраивал Романову производственные осложнения везде, где их интересы сходились, – в шахте, на поверхности. Батурин постоянно мирил их. Романов не жалел о том, что указал в конце концов Богодару место, где ему надлежало быть.
Ослепительно яркое, холодное солнце неистовствовало. На земле, на припае, вновь приткнувшемся к берегу, снег горел белым пламенем. Без очков с темными стеклами невозможно было смотреть на землю, на фиорд, на небо.
II. Формула крепостиПрофбюро рудника началось в шесть часов вечера в читальном зале библиотеки. На заседание были приглашены руководители рудника, участков, цехов, бригадиры проходчиков, бетонщиков, слесарей. Бюро открыл Шестаков. Вопрос был поставлен ребром: «Что мешает отделу капитальных работ ввести в эксплуатацию новую шахту в засбросовой части к Первому мая?» Шестаков коротко сообщил о том, какие замечания были сделаны грумантчанам на профкоме острова. Толстая, подвижная кожа на лбу секретаря то и дело собиралась в глубокие складки. Шестаков был необычно строг. Это было видно не только по тому, как он двигался, нес рано начавшее тучнеть тело, как жестикулировал, как говорил. Он необычно повел и заседание. Слово для доклада было предоставлено не Батурину, как повелось на руднике в разговорах о строительстве, или Богодару, а Гаевому.
– Прошу, Алексей Павлович, по-деловому, в темпе, – прогудел секретарь, растопыренными пальцами, словно расческой, уложил длинные волосы на большой голове. – Только невзирая, понимаешь… никаких личностей, – предупредил он, опускаясь в председательское кресло.
Необычно пошло и бюро. Гаевой не щадил самолюбия ни начальников вспомогательных участков, ни руководства рудника, профбюро. Задетыми за живое оказались едва не все присутствовавшие. С мест то и дело срывались реплики: инженеры разговаривали с Гаевым на паритетных началах – перед ними был не начальник рудника, а инженер-производственник, такой же, как они. Шестаков был доволен. Подливая мазута в огонь, он дал слово механику окра. Он знал: Афанасьев, «с дури, понимаешь», может поджечь и начальника рудника, которого Гаевой обошел. Шестаков не ошибся.
Перечисляя «узкие места», мешающие установлению капитального оборудования, Афанасьев добрался до крупногабаритных, большегрузных деталей, которые с Нового года лежали на берегу фиорда, возле рудничного причала для катеров и барж.
– Ла-ал-ежат себе… не мычат и не телятся, – говорил Афанасьев. – А мы без них не можем закончить монтаж стационарных вентиляторов, схемы людского подъема, без них…
– Кто же виноват, понимаешь, что они не мычат? – спросил Шестаков.
– А й-а-я, – сказал Афанасьев, ткнув себя пальцем в грудь. – Я механик, значит, я и стрелочник. Не Та-ат-олик же Радибога или Анатолий Зосимович…
За спиной Романова засмеялся кто-то – один, другой, смешок прошел по читальному залу; улыбнулся Батурин.
– Бильярдная, понимаешь… – загудел Шестаков. – Вас пригласили на бюро… Как в бильярдной, – гудел он в сторону двери. – Кто это… веселый такой?
Шум сник.
– И ты, понимаешь, – повернулся он к Афанасьеву, – говори серьезно, а не так… Говори! Почему, понимаешь, они не мычат, не телятся? Кто виноват?
– А если не я, – развел руками Афанасьев, – та-ато-гда вы: секретарь профбюро, начальник рудника, главный инженер, главный механик… Ха-ах-ватит?
– Это несерьезно и безответственно, – сказал Бого-дар, взглянув на Батурина. – Я лично…
– Па-ап-очему безответственно? – повернулся к нему Афанасьев. – Когда крупногабаритные детали бьют по лбу меня, тогда ответственно, а задели вас – безответственно? Как раз очень ответственно. И лично вы…
Возле двери взорвался смех: там сидела молодежь. Шестаков хлопнул ладонью по столу.
– Галерка, понимаешь! – загудел он. – Предупреждаю…
– Если б лично вы, Анатолий Зосимович, каждый день тыкали нас в эти железяки, мы, может статься, давно перетащили б их… по льду фиорда… к вентиляционным штольням. На своем горбу, а перетащили, – продолжал Афанасьев. – А вы и начальник рудника…
– Гкхм-м-м… однако, – откашлялся Батурин. – Хорошо, стало быть, что буран помешал, – сказал он… и не договорил…
– Хватит, понимаешь, – остановил Афанасьева Шестаков. – Давай по существу…
– А это и есть существо, – повернулся к нему Афанасьев. – Я-й-если крупногабаритные железяки будут лежать на берегу, новые лавы не вступят в строй до второго пришествия. И кожухи вентиляторов, и бронированный кабель нужно немедленно перетащить в засбросовую часть.
Шестаков потянул, растягивая, петлю галстука. Романов был уверен, что Викентий сейчас вздует Афанасьева. Обеими руками поправляя волосы на голове, Шестаков загудел с решительностью последнего шага.
– Считаю, товарищи члены бюро, – гудел он, – замечание Афанасьева, понимаешь, надо вписать в проект ререшения: считать ненормальным положение, понимаешь, когда крупногабаритные детали… Мы виноваты в этом – бюро. И руководство рудника, понимаешь. Возражений нет?
Никто из членов бюро не сказал «нет»?. Батурин, занятый какими-то мыслями, казалось, не слышал Шестакова – никого не слышал. Его взгляд был обращен к своим мыслям. Кончиками пальцев он поглаживал жилку над глазом, едва прикасаясь к ней.
– Пиши. – Шестаков кивнул заведующей профбиблиотекой, которая вела протокол, – немолодой молодящейся женщине. – Что еще, понимаешь? Все?
– Нет, – сказал Афанасьев.
– Давай, – сказал Шестаков. – Только без этого, понимаешь? – покрутил растопыренными пальцами возле уха.
– Ка-акомбайн, – сказал Афанасьев, упершись одной рукой в стол, другой – в спинку отодвинутого стула. – «Донбасс».
Батурин выпрямился, взгляд возвратился из далеких странствий. Богодар ткнулся грудью в стол. Все смотрели на Афанасьева.
– Нам нужен угольный комбайн для новых лав засбросовой части, – громко, четко сказал Афанасьев. – Нам нужен комбайн.
– Это, однако, мальчишество, скандировал Батурин в тишине. – Викентий Алексеевич… мы собрались не в бирюльки играть.
И Шестаков вдруг повернулся к грумантчанам незнакомой для них стороной.
– А почему, понимаешь, разговор о комбайне – би-рюльки? – спросил он, стараясь не смотреть на Батурина. – Комбайн – наше будущее, понимаешь. Будущее рудника. Почему нам не поговорить и о будущем?
– Надобно поскромнее маленько, – пропуская мимо ушей слова секретаря, сказал Батурин, глядя на Афанасьева. – Ты распоясываешься, Владимир Сергеевич.
– Са-ас-реди скромных легче жить некоторым, – взбычился Афанасьев.
– Довольно с нас того, понимаешь, что о будущем не думали наши предшественники, – гудел Шестаков. – Теперь горбом расплачиваемся за тех, кто жил в две соски на один рот. Жилы рвем. О будущем мы обязаны говорить.
– Кому, однако, легко живется?
– Ва-ав-ам. Вы любите скромность в других. Ва-а-вы привыкли перед начальством на полусогнутых, хотите, чтоб пред вами на коленях?
– Прошу, понимаешь… Ярмарка!.. Это что, понимаешь? Афанасьев!
– Ва-ав-ы боитесь нарушить московский кабинетный покой управляющего – нас гнете?
– Бомба! – хлопнул себя по колену Жора Березин и выбросил руку в сторону Афанасьева. – Водородная бомба. Я говорил, что он взорвет профбюро.
– Перерыв, Викентий Алексеевич. Давайте перерыв!
– Ко-о-ой пе-ре-рыв, мать честная?! Только начинается…
– Правильно! – поднялся и Романов. – Секретарь профбюро правильно говорит! Руководство рудника должно беспокоиться и о будущем рудника. Почему это мы должны действовать окольными путями – подсовывать предложения о механизации производственно-техническому совещанию, когда начальника рудника нет на руднике?.. Обманывать главного инженера… Потому что руководство рудника прикрылось радиограммой управляющего – «нет возможности», посланной, может быть, непродуманно?.. Так будет спокойнее жить и работать?..
– Я лично, Александр Васильевич… – прервал Романова Богодар, ерзая, оглядываясь.
– К черту личное! – продолжал Романов, не давая остановить себя. – Вы не хотите видеть за своим личным людей, которым работать в этих лавах! Что же мы за инженеры, если и в новых лавах будем тянуть из рабочего жилы, как они вынуждены сейчас рвать свои жилы в лавах старой шахты? Государству от этого выгода? Нет!.. Мы и перерасходовали вон сколько государственных средств на строительстве, а комбайновая лава даст возможность в два-три месяца рассчитаться с долгами. В новых лавах следует с самого начала эксплуатации производить выемку угля по-новому: и рабочему будет легче работать, и государству выгоднее – угля будем давать больше, уголь будет дешевле. И если хозяйственные руководители рудника не хотят думать о завтрашнем дне рудника, – драться за него! – профбюро, профком острова могут взять на себя всю эту петрушку… дойти вплоть до ЦК партии! Афанасьев правильно говорит…
– Нет! – хлопнул лапищей по столу Шестаков так, что графин и карандаш подлетели, заведующая профбиблиотекой отшатнулась. – Нет, понимаешь! Мы не позволим забивать клинья между руководством рудника и профбюро!
Романов онемел, поворотись к Шестакову.
– Если кому хочется руки погреть, понимаешь… Руки отрубим таким плотникам… которые с клиньями.
– Ты мне? – наклонился Романов к Шестакову.
– Всем! – твердо положил кулачище на стол Шестаков. – Всем, кто с клиньями между профбюро и руководством!
– Хватит, однако! – резко сказал Батурин. – Вот тебе ответ, Александр Васильевич. – Сказал и выложил радиограмму. – Читай, стало быть, вслух.
Афанасьев стоял у стола, упершись одной рукой в стол, другой – в спинку отодвинутого стула.
– Сядь, – сказал ему Шестаков. – Афанасьев!
Афанасьев стоял.
– «Мурманск Шпицберген Грумант тчк Постоянно действующему производственно тире техническому совещанию рудника тчк Копия Батурину тчк Угольный комбайн Донбасс этом году дать не можем двтчк средства отпущенные приобретение капитального оборудования исчерпаны тчк Вашу радиограмму принимаю как заявку будущий год тчк передайте благодарность товарищам внесшим предложение механизации выемки угля лавах засбросовой части тчк Руководство трестом надеется двтчк обязательства дать уголь Первомайским праздникам лав новой шахты выполните тчк Поздравляю предстоящим праздником зпт желаю здоровья зпт успехов труде благо социалистической Родины тчк Зайцев Москва».
– Ты поступаешь подло, Александр Васильевич, – сказал Батурин, наблюдая за Романовым исподлобья; смотрел не мигая; взгляд толкал, отталкивал. – За спиной руководства рудника, профбюро подговариваешь молодежь, стало быть – смуту разводишь. Из начальника рудника какого-то консерватора пытаешься сделать. Зачем?..
Романов молчал. Не прерывал начальника рудника Шестаков. Все молчали. Было тихо. Батурин обвел глазами сидевших против него, по сторонам.
– Кто скажет на Груманте, что Батурин был против чего-то мало-мальски полезного для дела? – спросил он. – Кто скажет, что Батурин не поощрял, не требовал творческого отношения к делу?
Никто не проронил ни слова.
– Кто начал шахту строить без рабочих чертежей? Кто пустил бесконечную откатку не в конце стройки, как требовал генеральный график строительства, а в начале – и на этом, стало быть, время выиграли? – продолжал Батурин; голос крепчал. – Электропрогрев фундамента на лебедке БЛ-1200?.. Комплексные бригады на добычных, график цикличности в таких условиях… Однако. Когда я тебе говорил, Александр Васильевич, что я против комбайна? Кто тебе говорил, Александр Васильевич, в двадцатой лаве: можно отказаться и от бутовых полос – перейти, стало быть, на принудительную посадку кровли, сделать уголь еще дешевле для государства?.. Давай «Донбасс», Александр Васильевич, – завтра начнем оборудовать двадцатую лаву… Давай!..
