Текст книги "Арктический роман"
Автор книги: Владлен Анчишкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 38 страниц)
– У меня нет никаких сил с тобой, Санька, – возмущалась Новинская все больше тем, что Романов слушает ее молча, затылком. – Не верить человеку, когда тебе доверяют… такие дела. Ты же сам говорил, что такого… чтоб сразу «и выковыривать уголь из-под земли, и строить одновременно…». Саня…
Романов не повернулся к ней, не ответил.
VIII. Спать. Выспаться. ОтоспатьсяРоманов перевел все бригады на комплекс, сквозной, круглосуточный; добычники работали в таких бригадах на Большой земле, и не нужно было готовить их специально к переходу на комплекс: все сделалось «на колесах» – лавы увеличили выдачу на-гора. Готовил бригады к переходу на график цикличности, и эта новинка на Груманте сулила дать прибавления. Но теперь… породная прослойка и пережимы душили, Батурин забирал едва ли не весь порожняк для засбросовой части, участки не поднимались на план. Прошла замена на Пирамиде, в середине октября уезжали на материк Пани-Будьласка, начальник первого добычного. Романов организовал два воскресника, рванул «втихаря» пару целиков на штреках под лавами, – план сентября проклюнулся. В последний день сентября Романов грабанул окровский порожняк в ночной смене, – Грумант взобрался на план. Романов вышел из шахты задолго до конца смены, помылся, переоделся – решил выспаться в этот день за весь месяц; потопал в столовую.
А через десять минут, убегая из столовой жаловаться, Гаевой кричал:
– Посмотрим, что вы запоете… С Батуриным вы не будете так!.. Вам этот порожняк выйдет боком, Александр Васильевич…
Батурин и раньше просил Романова не соваться в дела окра. Он живьем снимал шкуру с тех, кто осмеливался нарушать его указания. Под горячую руку мог всыпать и Романову. С Батуриным лучше было не встречаться теперь. Романов метнулся в техническую душевую, натянул еще не успевшую остыть шахтерку: бежал в шахту. Шахта для Батурина была святым местом: на человека в шахтерке он мог накричать, но не смел обидеть. В шахте Батурин не посмеет задеть, и Романова… А волны, какими бы грозными они ни были, укладываются со временем. План сентября есть. Успокоится и Батурин. Бежал…
В общей нарядной стоял гул, электрические лампочки были желтые от папиросного дыма – смена докуривала последнюю папиросу.
У табельщицы Галочки были татарские глаза, пухлые губы. Когда она выглядывала в окошко табельной, ее пышные волосы закрывали и уголки в рамке окна. Романов просунул в окошко руку – на ладонь легли номерки.
– Ой! Чуть не забыла, – взмолилась Галочка. – Начальник рудника просил вас зайти к нему в кабинет.
В ушах зазвенело, словно с разбегу на стол налетел. Романов остановился за колонной, опустив на скамью самоспасатель, аккумулятор; продевал ремень в металлические антепки на щеке аккумулятора.
В голове гудело. Романов потряс головой. Половицы шатались под ногами от усталости.
Парни-шахтеры перемещались по залу; шахтерки на них были грязные, лица были чистые, смуглые, – у полярных шахтеров лица всегда смуглые. Парни уходили в шахту – хлопали двери. Романов забросил коробку аккумулятора под верхнюю куртку; рефлектор – на грудь, – шагнул за парнями.
Батурину он позвонил с разминовки на квершлаге.
– Загляни-ко в камеру лебедки БЛ-1200, Александр Васнльевич, – сказал Батурин.
О целиках, об окровском порожняке ни слова.
– Сейчас? – спросил Романов.
– Ни к чему, – сказал Батурин. – Потопчешься в лавах маленько, тогда уж… Может, подскажешь чего…
Ого!.. Глаз Романова потребовался и на окре…
По квершлагу, шел электровоз, приближаясь, – из черной дыры квершлага катился грохот, нарастал быстро, уже заглушал голос. И Романов вдруг закричал в микрофон, торопясь сказать прежде, нежели грохот завалит его голос.
– Мы запаздываем с заявками на итээровцев! – прокричал он. – Надо и мое дело решать в конце концов!..
– Сделается, Александр Васильевич, – сказал Батурин. – Подгони-ко лебедку попробуй. Сегодня-завтра все сделается. Можешь считать, что твоя судьба решена…
Электровоз выкатился на разминовку: прогрохотал, нырнул в черную дыру квершлага в другом конце разминовки – вагонетки катились за ним, удаляясь, грохот тянулся наизволок за вагонетками, затихая…
Лебедка БЛ-1200 на верхней площадке бремсберга – единственной подземной артерии, соединяющей выработки старого шахтного поля с засбросовой частью, – была основным узлом бесконечной откатки, монтаж которой следовало закончить к предпусковому периоду; она должна была вступить в строй вместе с засбросовой частью. Но оборудование прибыло. Батурин решил смонтировать и начать эксплуатацию бесконечной откатки теперь. Это давало возможность улучшить оборачиваемость транспорта на бремсберге – высвободить часть вагонеточного парка для добычников. В ущерб другим работам Батурин торопился с бесконечной откаткой.
В камеру лебедки БЛ-1200 Романов пришел в середине смены. Бригада плотников-бетонщиков уже начала ставить фундаменты.
В тесном пространстве подземелья, похожем на погреб, желтоглазо светились запыленные переносные электролампочки, метались лучи шахтерских фонариков. Стучали топоры плотников, наращивающих опалубку фундамента, надрывно стонали вибраторы, уплотняющие бетон, грохотала бетономешалка. Сырой, холодный воздух казался густым от шумов. Пахло подмерзающим на холоде бетоном.
Днище маслосборника под барабан лебедки уже было выведено до проектной отметки. Из студенистой поверхности бетона, покрывающейся тонкой пленкой льда, торчали ржавые электроды, зачищенные на концах. Электроды были расположены симметрично. Возле них ползал на коленях Афанасьев; спецовка была забрызгана строительным раствором, в ушанке занозилась щепа. Голыми пальцами, обжигаясь о холодный металл, Афанасьев прикручивал к электродам медные проволочки. Возле него сидел на пятках электрик, подавал проволочки; шея была обвязана вафельным полотенцем. От электродов к электрику проволочки сходились веером.
Романов наклонился к смуглолицему татарину с глазами, окаймленными сеточками тонких морщин, крикнул:
– Что вышиваете?!
Губайдулин подтянулся на цыпочках, крикнул в ухо Романову:
– Электропрогрэв!.. Фундамент быстрэы будзт!.. Лучше будэт!
– Кто это сочинил?! – крикнул Романов.
Губайдулин указал на человека, стоявшего к ним спиной. Человек что-то кричал Афанасьеву, показывая на медные проволочки рукой, сжимая в руке пучок электродов. У Романова, лишь он признал кольсбеевского десятника стройконторы Жору Березина, лоб покрылся испариной.
Мельчайшие частицы угольной пыли, подымающиеся в лавах, распространялись по горным выработкам, – шахта напоминала гигантский патрон, заряженный порохом; нужна была легкая искра… Контакты на электропрогреве были открыты…
Переступая через кучи щебенки, доски, бумажные мешки с цементом, Романов устремился к электрику.
– Кабель подвел от сети?!
– Уже!
– Контакты ноздрями закрывать будешь?! Тревожный ветерок прошел по камере. Перестали стучать топоры, подавились вибраторы.
– Жить надоело?!
Грохотала лишь бетономешалка. На рабочего в ватнике, заправленном в брезентовые брюки, закричал кто-то:
– Да замолчи ты!
Рабочий остановил бетономешалку; большими, округлыми глазами смотрел из-за нее… Электрик уже стоял на ногах:
– Мне велено, Александр Васильевич…
– Шахту взрывать?
В камере сделалось словно в склепе. Все тревожно смотрели на Романова и электрика.
– Мне велели…
– Убирай.
– Есть!
Электрик повалился вновь на колени, обеими руками срывал медные проволочки с электродов.
– В чем дело?
Рядом стоял Дробненький мужичок, сжимая в руке электроды; глаза были красные от бессонницы.
– Что ты тут делаешь? – спросил Романов десятника.
– Электропрогрев…
– Уходи из шахты. Твое место в Кольсбее.
– Я на работе, Александр Васильевич.
– Это шахта. Ты перепутал, дорогой мой. Взрывоопасная по пыли шахта! А ты – электропрогрев… Уходи. На поверхности разговаривать будем.
Березин крутнулся вправо, влево, словно бы разыскивал что-то, швырнул электроды мимо Романова в кучу щебенки и бежал за прорезиненный полог, закрывающий вход в камеру.
Сбоку уже стоял Афанасьев; щепа торчком стояла в ушанке.
– За-а-чем вы, Александр Васильевич?.. Романов повернулся – самоспасатель отлетел и ударился по бедру, возвратившись.
– Не ты меня будешь спрашивать. Я буду… Тебе кто-нибудь говорил, что шахта взрывоопасна по пыли… в тундру Богемана!..
Афанасьев захлебнулся от обиды и злости, вылетел из камеры, хлопнув пологом.
– Вы знаете, что шахта взрывоопасна по пыли? – спросил Романов, обращаясь ко всем.
Рабочие смотрели потупясь. На фундаменте работали плотники и бетонщики стройконторы. Многие из них впервые работали в шахте. Шахта для них не успела стать обыденным местом работы. По их глазам было видно: они ни на секунду не забывают о миллионах тонн породы, нависшей над головой, давившей с боков, вздувающей почву. Угроза шахте взрывом оглушила…
– Продолжайте работать, – сказал Романов. – Убери… эти кружева, – велел он электрику. – И кабель убери.
Загрохотала бетономешалка, вразнобой застучали топоры, надрывно застонали вибраторы, погружаясь в бетон. Рабочие торопились так, словно старались в одну смену отделаться от этого – будь он трижды проклят – фундамента, только бы побыстрее вырваться на поверхность – вернуться к привычной обстановке, окруженной далекими горизонтами, хранимой то ли высоким, то ли нависающим небом.
Романов повернулся. Возле стены, зашитой опалубкой стояла по колено в щебенке опора. На щебенке валялись электроды, один торчал. Электрод был теплый от рук Березина… Электропрогрев!.. На материке за такое в шахте, взрывоопасной по пыли… За ухом почесать не успели бы – оказались на скамье подсудимых… Мореходы… Искатели острых ощущений. Недаром Батурин не вылезает с этого окра… Шкодники!..
У выхода из камеры, занавешенного куском тяжелой, прорезиненной парусины, стоял Гаевой. Он улыбался. У покрасневших на холоде мочек бегали под кожей раздвоенные желваки. Зеленоватые глаза светились изнутри, как бы предупреждая: будем драться!
– Можно вас на минутку, Александр Васильевич? – сказал Гаевой.
Романов вышел из камеры.
На верхней площадке бремсберга горела лампа дневного света, подвешенная над временной лебедкой. Возле телефонного аппарата, за лебедкой, сидели на корточках Березнн и Афанасьев.
– Что вы здесь делаете, Александр Васильевич? – спросил Гаевой.
– А что ты тут делаешь? – спросил Романов.
– Я начальник окра, Александр Васильевич, – сказал Гаевой.
– А я замещаю главного инженера рудника, – сказал Романов. – Ты распорядился с электропрогревом?
– Я не читал приказа о том, что вы замещаете главного инженера, Александр Васильевич, – сказал Гаевой. – Кто вам дал право отменять инженерские распоряжения начальника окра?
– Ла-ал-ешка, брось, – сказал Афанасьев.
Романов хотел сказать, что он, Гаевой, не начальник отдела капитальных работ, а исполняющий обязанности пока что, но пощадил самолюбие парня.
– Вас обоих, как инженеров, за этот электропрогрев надо на скамью подсудимых, – сказал Романов. – А вы еще…
– А у вас дистрофия не только инженерной мысли!.. – взбесился вдруг Гаевой. – Шахтер, который сидит под каблуком у жены!..
– Ла-ал-ешка! – Афанасьев подхватился на ноги, подбежал – стал между Романовым и Гаевым.
Куртка на нем была распахнута, треух сполз на затылок.
Романов не мог не только понять того, что еще говорил Гаевой, но и потом вспомнить, что он говорил. Вначале появилось желание поймать его за воротник, переломить в пояснице и отшлепать по ушам так, чтоб с неделю ходил в каплоухих. Но в его оскорбительной брани улавливалось что-то такое, чего Гаевой не досказывал, и это «что-то» проистекало не от Гаевого – от кого-то, кто стоял у него за плечами.
За все время на острове Романов лишь защищал Гаевого, как и Афанасьева. И вдруг… Парень буквально перевернулся с ног на голову перед Романовым. Почему?..
Именно этот вопрос и заставил Романова воздержаться.
Но почему?!
Бессонная ночь и усталость отдавались звоном в ушах, отупляли, не давали возможности сосредоточиться, нащупать руку, которая перевернула Гаевого с ног на голову, заставила потерять обычную сдержанность перед старшими. Романов предупредил:
– Замолчи, или… если еще одно слово… Ну?! Предупредил таким тоном, так, что Гаевой понял: для Романова перестала существовать граница между заместителем начальника рудника и исполняющим обязанности начальника окра, – друг перед другом стояли теперь просто мужчины, которые могут продолжить свой спор и без слов. Гаевой унялся. А Романов – по инерции, что ли? – продолжал думать о Гаевом и не мог поверить тому, что этот парень может быть сопляком, который платит, как правило, за добро подлостью.
Березин позвонил в кабинет начальника рудника – попросил Батурина прийти к камере лебедки БЛ-1200 немедленно. Потребовал: если Батурин не придет тотчас же, «здесь может взорваться атомная бомба».
Батурин вывернулся из черной проруби квершлага, остановился подле Романова, Гаевого, Афанасьева и Березнна, набрал воздуху полную грудь и выдохнул со стоном облегчения. На нем не было самоспасателя. Афанасьева Батурин заметил, хотя тот и отошел в сторону.
– Ты что здесь? – сердито сказал он ему. – ну-ко, иди – занимайся своим делом.
– Ин-н-тересно, Константин Петрович, – сказал Афанасьев. – Электропрогрев…
– На монтаже натяжной станции, дьявол его… – заметил Батурин. – Свое надобно сделать, а потом в чужое соваться!
Афанасьев улыбнулся смущенно, махнул рукавицей по верхней губе и пошел вниз по бремсбергу… Березин круто развернулся и нырнул под прорезиненный полог – скрылся в камере.
Батурин потребовал объяснений у Романова, Гаевого.
В засбросовой части проходчики идут по углю. В забои воздух нагнетается по трубам; из забоев идет самотеком – поднимается по бремсбергу, несет угольную пыль к камере лебедки БЛ-1200. В воздухе камеры пыль. Контакты на электропрогреве открыты. Стрелять по альбатросам из такого ружья, как шахта, слишком дорогое развлечение… Так думал Романов.
Работы в забоях можно остановить – проветрить забои и бремсберг. Камеру лебедки БЛ-1200 и прилегающие к ней выработки осланцевать[13]13
Осланцевать – покрыть стенки выработки инертной пылью. Осланцевание обязательно для шахт, взрывоопасных по пыли.
[Закрыть] наново. В камеру дать струю свежего воздуха… Так думал Гаевой.
– В Кольсбей пошли на катере норвежцы, – сказал Батурин. – Надобно поехать в Кольсбей, Александр Васильевич.
– Моя очередь занаряживать вторую смену, Константин Петрович, – сказал Романов.
– Стало быть, наряд проведу я, – сказал Батурин. – Поторопись, Александр Васильевич. Гостей надобно встречать как гостей.
Рядом стоял Гаевой… Романов ничего не сказал. Норвежцев было четверо. Один из них – Руальд Кнудсен, врубмашинист из Лонгиербюена, – внешне напоминал чем-то Андрея Остина, знал немецкий язык. Романов говорил Руальду по-немецки, Руальд переводил товарищам на норвежский. Руальд Кнудсен подарил Романову зажигалку с гравировкой «Свальбард 1957». Романов отдал ему свою зажигалку. Он принимал гостей в консульском домике, выброшенном за пределы портового поселка – к складу горюче-смазочных материалов. Гости были веселые, разговорчивые. Руальд Кнудсен не закрывал рта. Романов угощал гостей «столичной», черной икрой, крабами, сливочным маслом, пил и пел с ними, а чувствовал себя неспокойно. Что-то мешало смеяться, шутить… Батурин старался не смотреть на Романова, когда разговаривал с ним и Гаевым у камеры лебедки БЛ-1200, стоял к Романову боком или отворачивался, – в твердо очерченных, все еще упругих губах и в уголках глаз пряталась улыбка… тени улыбки.
Норвежцы приняли приглашение заночевать. Спать ложились за полночь. Романов едва удерживался на ногах, раздеваясь возле раскладушки: бессонная ночь и водка сморили. Плюхнулся в постель как подкошенный, Тело утонуло, словно неживое. Каждая косточка чувствовалась. Не хотелось устраивать ног, рук, повернуть голову. Провалился. Но «что-то» не давало уснуть… Батурин торопил Романова в Кольсбей так, будто хотел отделаться от него побыстрее.
Вечерняя пассажирская электричка ушла на Грумант, давно успела вернуться. До утренней электрички оставалось не больше четырех часов. В Кольсбее дежурил диспетчер порта Оскар Штерк. Он знал английский язык, которым свободно владели едва не все норвежцы, был порядочный парень, его можно было оставить с норвежцами на все утро. «Что-то» заставляло Романова торопиться на Грумант… Батурин что-то недоговаривал…
Дул холодный северо-восточный ветер. Полярная ночь надвигалась, день шел на убыль. Окна деревянной галереи едва угадывались в темноте – видны были, лишь когда пролетали рядом. Электричка прогрохотала по тоннелю, прошла над руслом Русанова, замедляя ход, остановилась у стрелки. Романов пролез между вагонетками, вслед за шахтером в нагольнике пробежал через лужу по доске, прыгающей под ногами, вышел из-под плоской и низкой крыши вокзала под плоское и низкое небо. «Что-то» подгоняло – заставляло торопиться в административно-бытовой комбинат… И по телефону, и в шахте Батурин ничего не сказал о целиках, об окровском порожняке – не взыскал…
Возле высокого деревянного крыльца административно-бытового комбината Романов остановился невольно. Из столовой, перебегая дорогу наискосок, шли Афанасьев и Дробненький мужичок. Они разговаривали оживленно Березин шел, заложив руки в карманы полушубка, выгнув шею, смотрел под ноги. Афанасьев, забегая, заглядывая ему в глаза, рассказывал, жестикулируя. На лице Березина была улыбка, Афанасьев сиял. «Что-то» вылетело из головы Романова, лоб покрылся холодной испариной. И словно кто свет включил в кладовых памяти…
Накануне Батурин вызывал Жору Березина. Дробненький мужичок вошел к начальнику рудника, широко распахнув дверь. Разметав полы полушубка, сел возле письменного стола, закинув ногу на ногу, спросил:
– Дымить можно?
Батурин сказал:
– Курите.
Жора вынул из кармана и положил на стол пачку «Казбека». Рукава полушубка, слишком большого, были закатаны – мех торчал, окаймляя. Жора пользовался только огромными вещами; такие же употреблял и слова. Курил только «Казбек»: толще папирос на Груманте не было. Затягиваясь, он набирал в рот как можно больше дыма. Дым выпускал кольцами. Кольца получались искусные. Они удалялись на одинаковом расстоянии друг от друга, увеличиваясь. Жора пронизывал их остатками дыма, словно стрелой, – делал это как бы между прочим, как бы не придавая значения тому, что делает. Он был серьезен, курил, отбрасывая руку с папиросой на слишком высокую для него спинку стула. Батурин, разговаривая, старался не смотреть на него: больно разительно было их несоответствие в габаритах. Разговор шел обыденный, деловой. Жора рассказывал о начале строительства многоквартирного жилого дома в порту, о подготовке к ремонту швартовой стены пирса. Батурин был терпеливый слушатель. Жора любил порассказать.
– Вы работали в Вологде? – спросил Батурин, выудив паузу между фразами Жоры; обращался к нему в вежливой форме.
– В Вологодской области, – сказал Дробненький мужичок.
– На больших стройках вам, стало быть, приходилось работать?
– Лепил комбинаты…
– Зимой, стало быть, тоже строили?
– Приходилось становиться и супротив буранов, Константин Петрович…
– Стало быть, вам, Георгий Авдеевпч, и фундаменты приходилось ставить в зимнюю пору?
Жора принялся за фундаменты. Батурин не прерывал. А когда Жора поведал о том, как он, опережая график строительства, ставил фундаменты на лютом морозе и делал этим честь не только технику Березину, но всей стройке, Батурин прервал его:
– Почему бы вам, Георгий Авдеевич, не заглянуть и на окр? Ваши бригады работают там, а вы… Надобно заглядывать в шахту. С таким опытом… Глядишь, и пригодилось бы чего для шахтерской стройки. Вместо того чтоб возиться с фанерными лодками…
Жора ушел, переполненный чувством уважения к себе: шахтер № 1 просил его помочь… в шахте!..
И Романов понял, почему Батурин улыбался; подавляя улыбку, отворачивался, когда разговаривал возле камеры лебедки БЛ-1200; почему торопился выпроводить Романова из шахты…
Следом за Афанасьевым и Дробненьким мужичком Романов взбежал на крыльцо административно-бытового комбината, перешагивая через ступеньку-две, поднялся на второй этаж, кинулся к ближайшему телефону.
Чувство, заставившее остановиться при виде Березина и Афанасьева, не обмануло Романова. Электропрогрев фундамента в камере лебедки БЛ-1200 работал, его включил сам Батурин, ночью.
Батурин словно ждал его: стоял за письменным столом в своем кабинете, курил, смотрел на дверь с тамбуром.
– Вы это нарочно? – сказал Романов, лишь вошел. – Зачем вам понадобилась эта комедия с электропрогревом?
Нахмурясь, Батурин сел в кресло, открыл ящик, стал рыться в нем – разыскивал что-то. Потом вынул из ящика лист бумаги, положил на квадратный столик, приставленный к письменному.
– Возьми, Александр Васильевич, – сказал он. – Это приказ. Поправь маленько… стиль и прочее там…. Ты в шахту собрался?
– Это не имеет значения, черт возьми!
– Ну ничего. Ты сперва сделай этот приказ, вывеси его на доске в общей нарядной, чтоб все видели, а потом, стало быть, можно и в шахту.
Он смотрел, говорил так, будто Романов ни о чем не спрашивал, будто первым заговорил он, а не Романов. Того разговора, на который Романов рассчитывал, не получалось. Романов смотрел в упор на Батурина.
– Ты вот чего, – сказал Батурин, вновь хмурясь. – Бить молодняк по голове палкой – проще простого. Подтягивать надобно, стало быть, а не бить. Усвоил? И нечего надуваться, как косач на березе… против зорьки. Уйдем с тобой, надобно, чтоб в шахте шахтеры остались, а не бурундуки. Усвоил?
Романова прорвало.
– Вам без году неделя до пенсии… вам уже на пенсию, а мне девятнадцать до вашего. Я не собираюсь уходить, Константин Петрович. Зачем вы делаете из меня боксерскую грушу для пацанов? Из шахты я не собираюсь уходить! Усвоили?!
Сидя в кресле, медленно разминая папиросу, Батурин смотрел на Романова. Молчал. Он умел молчать, когда ему было нужно. У Батурина был талант на молчание. Романову делалось не по себе… Это был излюбленный прием Батурина: смотреть и молчать. Эти взгляд и молчание мучительной тяжестью ложились на плечи, на душу, заставляли терять власть над собой, делать что-то, только бы избавиться от них, говорить, заговариваться: открываться в таком, в чем не открывался никому, порою себе… Романов умолк, застыв в напряжении, но чувствовал: если не уйдет, если Батурин не заговорит, – он сделает что-то неожиданное и для себя. Батурин заговорил.
– Стало быть, мне уже на пенсию, – говорил он, поднимаясь из кресла, – а тебе еще рано списываться?.. Ты еще не собираешься уходить, так?
Повторяя эти слова, Батурин вышел из-за стола; зацепившись за угол, устремился к Романову.
– Ты вот чего, – сказал он, остановившись подле Романова, пристальным, принуждающим взглядом глядя в глаза. – Я тебе не предлагаю бороться. Тебе не совладать со мной. А я пополам переломить могу ненароком… Не отводи глаз в сторону. Зачем глазами бегаешь? Смотри мне в глаза. Ну?!
Он придвинулся близко. Он шел на Романова. Романов, легко качнув плечами, стал вполуоборот. Батурин приблизился вплотную. Романов решил: если он толкнет… или попытается, – Романов ударит. Видел, куда будет бить. Знал: Батурин не устоит на ногах от удара. И Батурин почувствовал это.
– Я знал, что ты злой, как барсук, – говорил он, глядя в глаза, едва не касаясь животом, грудью, но не касался. – А что ты на такое способен… Однако… Говоришь, ухожу? – вновь переспросил он, и над правым глазом, у виска, взбухла голубая жилка. – А ты знаешь, что мой дед женился последний раз, когда ему было шестьдесят три и еще сделал двоих детей молодухе?.. Батурины скоро не уходят, Александр Васильевич!.. Говоришь, ты не торопишься уходить? Ты ушел! – упругим, тяжелым голосом говорил он, обдавая горячим дыханием. – Заместитель по кадрам – это не шахтер. Конторщик! Такой может прилипнуть и к шахте, и к артели по ремонту примусов – одинаково равно. Целиками план выполнять?..
Подняв тяжелую руку с короткими, сильными пальцами и тупыми ногтями, Батурин погладил голубую жилку над глазом: она пульсировала.
– И еще чего, – сказал он, глядя зрачок в зрачок в глаза Романову. – Если ты ходишь в шахту, чтобы заработать право обижать младшего и хамить старшему, ты, стало быть, не ходи туда. Нам сейчас в три пупа тужиться надо, а ты тут… с философией разной. Философией заниматься будем, когда окр уголь начнет давать. Философ. Сейчас работать надобно, Александр Васильевич! Иди делай приказ… Подумай, однако, над тем, что было сказано. Тебе пора пораскинуть мозгой… ежели у тебя еще шаволится маленько… шахтерское…
В уголках твердо очерченного рта вновь появилась улыбка. Тени улыбки. Но глаза Батурина теперь не смеялись. Они не были плоскими, но и не принуждали. Взгляд их толкал.
Романов не помнил, как вышел от Батурина, как шел по длинному узкому коридору административно-бытового комбината, как вышел на улицу, как очутился в своем кабинете над механическими мастерскими, как уснул на жестком стуле за обляпанным чернилами письменным столом. Помнил лишь: когда уходил от Батурина, сказал, улыбнувшись только губами, прищурившись: «Зря Пани-Будьласка обозвал тебя валенком… Ты не валенок. Не-е-ет… Ты звонарь, Константин Петрович. Звонарь! Понимаешь?.. Ком-пра-чи-кос!..» Романов не помнил, сколько спал, отчего проснулся. От батареи грело в поясницу. Из открытой форточки падала на голову холодная струя свежего воздуха. Слышались выхлопы кларков ДЭС; пол дрожал – в механических мастерских работал пресс-молот. Читая черновик приказа, пришел в себя. В приказе говорилось о том, что десятник стройконторы Георгий Авдеевич Березин посетил по своей инициативе камеру лебедки БЛ-1200, где работает его бригада плотников-бетонщиков, внес ценное предложение, которое дает возможность сократить сроки подготовки фундамента под лебедку. Березину назначалась денежная премия в размере половины заработной платы. Во втором параграфе приказа было написано: «Назначить горного инженера Гаевого Алексея Павловича начальником отдела капитальных работ…» Гаевому объявлялась благодарность за смелые инженерские решения на строительстве новой шахты. Параграфом № 3 начальник рудника отмечал «исключительно добросовестное отношение к своим обязанностям» своего заместителя по кадрам Романова А. В. А. В. Романов ежедневно посещает шахту, изучает кадры на рабочих местах, проводит воспитательную работу среди шахтеров и оказывает зрелую инженерскую помощь коллективам добычных участков, отдела капитальных работ непосредственно в забоях. А. В. Романову начальник рудника объявлял благодарность с занесением в трудовую книжку, призывал итээровцев-производственников и служащих следовать примеру Березина, Гаевого, Романова.
…На столе лежала свежая почта, прибывшая последним пароходом. Среди пакетов и конвертов было письмо от Борзенко. Антону Карповичу дали группу инженеров-конструкторов в «Углегипромаше», он работает над созданием «социалистического комбайна»; управляющим трестом «Арктикуголь» стал бывший главный инженер треста Кирилл Олегович Зайцев.
В глазах закололо. Потом в глазах перестало колоть, и они сделались влажными. И Романову сделалось все равно – все все равно. Он почувствовал, что ему уж ничего не хочется. Хотелось лишь спать… выспаться… отоспаться… И нужно проводить норвежцев, если они еще не уехали.
