Текст книги "22 июня 1941 года(СИ)"

Автор книги: Владимир Чунихин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 59 (всего у книги 68 страниц)

108-я стрелковая дивизия из района Вязьма по железной дороге перевозилась в район Минск. Командир дивизии генерал-майор Мавричев.

161-я стрелковая дивизия походным порядком заканчивала марш из Могилева в Минск. Командир дивизии полковник Михайлов.

47-й стрелковый корпус должен был из Бобруйск перейти в Обуз-Лесьна (район Барановичи), но успел отправить только часть штаба и корпусных частей. Командир корпуса генерал майор Поветкин, начальник штаба корпуса генерал-майор Тихомиров.

121-я стрелковая дивизия из Бобруйск перешла в район Обуз-Лесьна. Командир дивизии генерал-майор Зыков.

143-я стрелковая дивизия перевозилась по железной дороге из Гомеля в район Бытень. Командир дивизии генерал-майор Сафронов.

55-я стрелковая дивизия – Слуцк. Командир дивизии полковник Иванюк.

20-й механизированный корпус (вновь формируемый, без материальной части), штаб корпуса – Борисов. Командир корпуса генерал-майор Никитин, начальник штаба полковник Дубовой, 26-я танковая дивизия – Минск, 38-я танковая дивизия – Борисов, 210-я моторизованная дивизия (бывшая 4-я кавалерийская дивизия) – Осиповичи.

21-й стрелковый корпус из Витебск перевозился в Лида. Командир корпуса генерал-майор Борисов, начальник штаба генерал-майор Закутный.

50-я стрелковая дивизия – в районе Дуниловичи на марше из Полоцк в район Крево. Командир дивизии генерал-майор Евдокимов.

17-я стрелковая дивизия закончила переход походным порядком из Полоцк в район Лида. Командир дивизии генерал-майор Бацанов.

37-я стрелковая дивизия заканчивала сосредоточение из района Лепель, Витебск в район Беняконе (Б. Солечники), Вороново. Командир дивизии полковник Чихарин. 24-я стрелковая дивизия – в районе Молодечно. Командир дивизии генерал-майор Галицкий.

2-й стрелковый корпус – штаб корпуса с учений из района Белосток возвращался в Минск Командир корпуса генерал-майор Ермаков, начальник штаба полковник Пэрн. 100-я стрелковая дивизия – Минск. Командир дивизии генерал майор Руссиянов...

... Войска подтягивались к границе в соответствии с указаниями Генерального штаба Красной Армии.

Письменных приказов и распоряжений корпусам и дивизиям не давалось.

Указания командиры дивизий получали устно от начальника штаба округа генерал-майора Климовских. Личному составу объяснялось, что они идут на большие учения. Войска брали с собой все учебное имущество (приборы, мишени и т.д.) [...].

Заместитель начальника штаба Западного фронта

генерал-лейтенант Маландин

Старший помощник начальника оперативного отдела

майор Петров

Ф. 208, оп. 355802с, д. 1, лл. 4-10".

Взято из «Сборника боевых документов Великой Отечественной войны», выпуск 35.

Обратим внимание на то, что письменные приказы не отдавались, всё шло на основании устных указаний. Тот образ управления, который характерен, в общем-то, в условиях войны.

"АГЕНТУРНОЕ СООБЩЕНИЕ «РАМЗАЯ» ИЗ ТОКИО ОТ 17 ИЮНЯ 1941 г.

"Начальнику Разведуправления

Генштаба Красной Армии

Германский курьер сказал военному атташе, что он убежден, что война против СССР задерживается, вероятно, до конца июня. Военный атташе не знает – будет война или нет.

Я видел начало сообщения в Германию, что в случае возникновения германо-советской войны, Японии потребуется около 6 недель, чтобы начать наступление на советский Дальний Восток, но немцы считают, что японцы потребуют больше времени потому, что это будет война на суше и море (конец фразы искажен).

ЦА МО РФ. Оп.24120. Д.2. Л.454. Имеются пометы. Заверенная копия".

Взято из сборника документов «1941 год», т.2.

Документ N 567.

Очень важная информация. Рихарду Зорге удалось прочесть часть документа, направленного из Токио в Берлин. Направленность темы очень важна – действия Японии на случай войны Германии и СССР. Да, это очень важно. Но сведения о политике Японии в случае войны Германии с Советским Союзом легко могут относиться как к 1941, так и к 1942 году.

Относительно верная дата названа из слов немецкого курьера – война начнется в конце июня. Но в данном случае важна личность человека, называющего этот срок, его возможности относительно сведений государственной важности. Имеет ли он к ним доступ? Оказывается, нет, это он, лично он, курьер, в этом убежден. Но мы в других донесениях разведки видели убеждённость гораздо более информированных людей, которые, тем не менее, называли самые разные даты начала войны.

А германский военный атташе, запутавшись, видимо, в циркулирующих противоречивых слухах, уже сам не знает, будет война или нет. И об этой запутанности и незнании Зорге добросовестно информирует Москву.

"СООБЩЕНИЕ НКГБ СССР И. В. СТАЛИНУ И В. М. МОЛОТОВУ

N 2279/м

17 июня 1941 г.

Сов. секретно

Направляем агентурное сообщение, полученное НКГБ СССР из Берлина.

Народный комиссар

государственной безопасности СССР В. Меркулов

Сообщение из Берлина

Источник, работающий в штабе германской авиации сообщает:

1. Все военные мероприятия Германии по подготовке вооруженного выступления против СССР полностью закончены, и удар можно ожидать в любое время.

2. В кругах штаба авиации сообщение ТАСС от 6 июня воспринято весьма иронически. Подчеркивают, что это заявление никакого значения иметь не может.

3. Объектами налетов германской авиации в первую очередь явятся: электростанция "Свирь-3", московские заводы, производящие отдельные части к самолетам (электрооборудование, шарикоподшипники, покрышки), а также авторемонтные мастерские.

4. В военных действиях на стороне Германии активное участие примет Венгрия. Часть германских самолетов, главным образом истребителей, находится уже на венгерских аэродромах.

5. Важные немецкие авиаремонтные мастерские расположены: в Кенигсберге, Гдыне, Грауденц, Бреславле, Мариенбурге. Авиамоторные мастерские Милича в Польше, в Варшаве – Очачи и особо важные в Хейлигенкейль.

Источник, работающий в министерстве хозяйства Германии, сообщает, что произведено назначение начальников военно-хозяйственных управлений «будущих округов» оккупированной территории СССР, а именно: для Кавказа – назначен АМОНН, один из руководящих работников национал-социалистической партии в Дюссельдорфе, для Киева – БУРАНДТ – бывший сотрудник министерства хозяйства, до последнего времени работавший в хозяйственном управлении во Франции, для Москвы – БУРГЕР, руководитель хозяйственной палаты в Штутгарте. Все эти лица зачислены на военную службу и выехали в Дрезден, являющийся сборным пунктом.

Для общего руководства хозяйственным управлением "оккупированных территорий СССР" назначен ШЛОТЕРЕР – начальник иностранного отдела министерства хозяйства, находящийся пока в Берлине.

В министерстве хозяйства рассказывают, что на собрании хозяйственников, предназначенных для "оккупированной" территории СССР, выступал 383 также Розенберг, который заявил, что "понятие Советский Союз должно быть стерто с географической карты".

Верно:

Начальник 1 Управления НКГБ Союза ССР Фитин

АП РФ. Ф.З. Оп.50. Д.415. Лл.50-52. Имеется резолюция: «Т[овари]щу Меркулову. Может послать ваш „источник“ из штаба герм[анской] авиации к еб-ной матери. Это не „источник“, а дезинформатор. И. Ст[алин]». Подлинник".

Взято из сборника документов «1941 год», т.2.

Документ N 570.

Заметим, что абсолютное большинство разведывательных сообщений, опубликованных в сборнике, хранится в ведомственных архивах, в частности, в архивах Министерства обороны, Внешней разведки или архиве ФСБ РФ. Почти все они являются копиями, поскольку подлинники документов направлялись вышестоящим инстанциям. Копии в этом случае всегда остаются в том ведомстве, которое направляет информацию наверх. И на них, естественно, никаких резолюций не ставится. Они ставятся на первом экземпляре документа тем руководителем, который его получил. Этот первый экземпляр с резолюцией руководителя в дальнейшем хранится в каком-то из архивов по месту получения.

В данном случае, для того, чтобы продемонстрировать резолюцию Сталина на подлиннике разведывательного сообщения, его составители не поленились обратиться в Архив Президента Российской Федерации. Причина этого понятна. Для того, чтобы предъявить именно эту нашумевшую резолюцию, составители и обратились в этот наиболее закрытый архив, где должны храниться подлинники документов, направленных на имя Сталина.

Это знаменитое донесение и знаменитая матерная сталинская резолюция на ней, которую Павел Судоплатов, если помните, назвал хулиганской, подробно рассматривались в работе «Рихард Зорге: заметки на полях легенды». Повторяться здесь, думаю, не имеет смысла.

Единственно, хочу ещё раз обратить внимание на то, что резолюция эта была адресована первому из двух источников, упомянутых в донесении. А именно, «Старшине». Под этим оперативным псевдонимом предоставлял информацию Харро Шульце-Бойзен. Информацию второго источника, «Корсиканца» (Арвид Харнак), Сталин оставил без комментариев. А значит, принял к сведению. Тем более, о том, что в Германии уже назначаются

начальники военно-хозяйственных управлений "будущих округов" оккупированной территории СССР, были уже и другие сообщения.

Но вот очередное донесение именно «Старшины» Сталина доняло настолько, что он в этот же день вызвал «на ковёр» наркома госбезопасности Меркулова и начальника внешней разведки этого наркомата Фитина.

Вот как описал эту встречу в своей работе «Увидеть красный свет» кандидат исторических наук Владимир Лота.

"... Об отношении И.В. Сталина к сведениям НКГБ пятой категории (сведения агентов) рассказал бывший начальник разведки госбезопасности генерал-лейтенант П. Фитин. 17 июня 1941 г. нарком госбезопасности В. Меркулов и П. Фитин были вызваны к И.В. Сталину для доклада о содержании важных агентурных донесений, полученных разведкой 16 июня из Германии от «Старшины» и «Корсиканца».

П. Фитин так описывает встречу с И.В. Сталиным. "В кабинете Сталин был один. Когда мы вошли, то он сразу обратился ко мне: «Начальник разведки, не надо пересказывать спецсообщение, я внимательно его прочитал. Доложите, что за источники это сообщают, где они работают, их надежность и какие у них есть возможности для получения столь секретных сведений».

Я подробно рассказал об источниках информации. Сталин ходил по кабинету и задавал различные уточняющие вопросы, на которые я отвечал. Потом он долго ходил по кабинету, курил трубку, что-то обдумывал, а мы с Меркуловым стояли у дверей. Затем, обратившись ко мне, он сказал: "Вот что, начальник разведки. Нет немцев, кроме Вильгельма Пика, которым можно верить. Ясно?" Я ответил: "Ясно, товарищ Сталин". Далее он сказал нам: "Идите, все уточните, еще раз перепроверьте эти сведения и доложите мне".

Эта история рассказана Владимиром Лотой с очевидным осуждением и традиционным желанием предъявить очередное свидетельство нежелания Сталина верить сообщениям советской разведки о готовящемся нападении Германии. Заметим, что В. Лота, пересказывая историю об этом разговоре, говорит не об отношении Сталина конкретно к этому донесению, а обобщает его до отношения Сталина ко всем донесениям агентов анешней разведки НКГБ. И данное донесение является для него доказательством этого.

Между тем, все эти доказательства, как мы с вами видели, легко опровергаются теми мерами, которые предпринимались Сталиным накануне войны. И были вызваны как раз угрозой германского нападения. Которую, получается, он вполне на самом деле осознавал. А потому не мог, естественно, отвергать разведывательные донесения, подтверждающие эту угрозу только лишь на основании этого своего отношения.

С описанием же этой встречи тоже не всё гладко. Павел Фитин не оставил своих мемуаров. Что и понятно, кто бы ему в то время это позволил? Но по различным работам историков и статьям публицистов из одной в другую гуляют некие его воспоминания. Что во всём этом настораживает, так это то, что все они даются в самых разнообразных редакциях и текстуально отличаются одна от другой самым решительным образом.

Наиболее часто встречается вариант (обычно рассказанный разными словами), где Фитин описывает, как 17 или 16 июня (иногда говорится почему-то про 17 апреля) из Берлина было получено донесение «Старшины», где тот сообщил о том, что 22 июня начётся война. И Сталин-де отреагировал именно на эту дату, именно из-за этого он и вызвал Фитина на доклад, где обозвал «Старшину» дезинформатором. Здесь, конечно, непонятно, зачем для одного этого надо было вызывать к себе, достаточно было просто обругать по телефону.

Кроме того, непонятно, с чего это Сталин так возбудился именно по поводу даты 22 июня? Учитывая, что в донесениях, направленных ему ранее, звучали самые разнообразные сроки начала войны. Как до 22 июня, так и даты после этой, где упоминался уже июль.

И дальше Фитин вроде бы описывает свои переживания в день 22 июня. Что де, если бы немцы не напали, то его бы, конечно, арестовали и расстреляли. Но поскольку немцы в этот день напали, то для него всё обошлось благополучно.

Непонятно только, опять же, почему он не переживал по поводу сообщаемых им ранее других сроков нападения. И почему это его никто не арестовывал ранее за его многократное изменение этих сроков?

И непонятно снова, почему он рассказывает только о сообщении «Старшины»? Когда на самом деле интерес Сталина вызвало сообщение Меркулова, содержащее донесения двух источников. Почему он ничего не упомянул о донесении «Корсиканца» и о том, как отнёсся к нему Сталин?

То есть очевидно, что рассказ Павла Фитина (если это действительно был его рассказ) зарождался в то время, когда известные сегодня документы разведки не были ещё опубликованы. Поэтому, в то время не было известно из них, что интерес Сталина вызвало сообщение, содержащее донесение не одного источника, а двух. Как впрочем, и того, что ничего в донесении «Старшины» не говорилось о сроках начала войны. Тем более, ничего не говорилось о 22 июня.

Я здесь всё это пересказываю, а не цитирую, по той простой причине, что единого апокрифического варианта текста этих воспоминаний не имеется, а цитировать каждый из этих вариантов, гуляющих в сети, это только засорять собственную работу.

Что же касается непосредственно варианта воспоминаний Фитина в изложении В. Лоты. Он привлекает своё внимание тем, что лучше стыкуется с действительным сообщением НКГБ СССР, которое вызвало жёсткую реакцию Сталина. И говорит здесь Фитин о двух донесениях. И Сталин его здесь спрашивает не об одном источнике, а о нескольких. И ничего здесь у него Фитин не заявляет про 22 июня в сообщении «Старшины». И не заявляет здесь Сталин в конце разговора, что всё это дезинформация, а предлагает проверить и доложить.

Но то, что это описание стыкуется с документом, это не говорит ещё окончательно о его истинности. Потому что речь в данном случае может идти о лучшей редакторской работе, нежели это было ранее, когда использовались более ранние версии воспоминаний Павла Фитина.

С другой стороны, факт вызова Меркулова и Фитина на доклад Сталину примерно в эти дни подтверждает в своих воспоминаниях Павел Судоплатов. Конечно, сам по себе факт того, что Сталин их вызвал, не говорит ещё о том, что воспоминание о деталях этой встречи достоверно. Но даже, если допустить всё же их истинность...

А ведь действительно странно. Не выбросил Сталин это сообщение в корзину. Не наорал по телефону на Меркулова. Специально вызвал, да не одного, а вместе с начальником разведки. И опять же, не для того, чтобы наорать. А для того, чтобы услышать подробности. Надо сказать, что начальник внешней разведки (как и начальник военной разведки) у Сталина на личном приёме, если верить журналу его посетителей, почти и не бывал. С докладом у него по всем вопросам госбезопасности, включая разведку, бывали обычно только Меркулов или Богдан Кобулов. А здесь вдруг проявился такой острый интерес, что вызвал на доклад лично начальника разведки. Значит, заинтересовался настолько, что решил распросить подробно.

И здесь, заметим, вёл себя тихо и спокойно. Не топал, не кричал, как о нём частенько рассказывали некоторые «исследователи». Вдумчиво и дотошно выспрашивал, делая для себя какие-то выводы. О чём-то думал, долго думал, это сам Фитин отметил. То есть, ещё вызывая их на доклад, сам для себя окончательных выводов пока не сделал. И определился со своим отношением, только внимательно выслушав от Фитина все обстоятельства дела.

Кстати, интересно. Начальник разведки ни слова не сказал о тех «мелочах», которые выспрашивал у него Сталин. И на основании которых тот сделал свой вывод, который был отражен в его резолюции. А почему, собственно? Ведь именно на основании этих его собственных слов Сталин и сделал свой окончательный негативный вывод. Что в его словах уверило Сталина в отрицательном отношении к «Старшине»?

Одно только молчание Фитина по этому поводу уже само по себе говорит о некоторой предвзятости этого его воспоминания.

Можно, конечно, догадаться, что в ответах на те самые «уточняющие вопросы» Сталина и всплыло более подробно содержание донесения «Старшины», отраженное в справке от 12 июня, где тот предлагал до начала войны захватить остров Ойланд и Петсамо, напав таким образом на Финляндию и Швецию. Возможно это и вызвало резкую эмоциональную реакцию Сталина. Во всяком случае именно такая жёсткая подробность работы «Старшины» позволяет предположить, что свою резолюцию он писал под влиянием этого эпизода.

Тем более, что всё, что изложил в нём «Старшина» в отношении планов действий в будущей войне немецкой авиации было действительно выраженной и явной дезинформацией. И это при том, что именно в этом вопросе он должен был, казалось бы, разбираться наиболее основательно и профессионально.

То есть получается, что гнев Сталина вызвало не то, что сообщалось о готовности немцев к нападению. А то, что видимая дезинформация, содержащаяся в деталях таких сообщений ставила под сомнение именно этот главный вывод, который подтверждался и другими источниками. Именно на их основании Сталин уже выводил почти всю Красную Армию к Днепру и Западной Двине. А глубинные дивизии окружных резервов ближе к границе.

И здесь он получает такие же тревожные сведения, но накрепко связанные с очевидной дезинформацией, которая и может заставить в этом главном сомневаться. И вспоминать снова другие разведывательные донесения, отрицающие возможность нападения. Да ещё и припомнить сюда же уверения генерала армии Павлова, что немцы ничего не затевают и на границе всё спокойно. Поэтому и не удивителен этот личный вызов к Сталину начальника внешней разведки.

«Верить можно только Вильгельму Пику». А что прикажете говорить, имея дело с таким, с позволения сказать, сведениями? Искажёнными явно сознательно, возможно, на благо будущей Германии, освобождённой чужими руками от Гитлера? А ведь на этих сведениях, между прочим, надо было строить политику своей страны. Основывать её безопасность.

И ведь не приказал же Сталин не верить. Забыть и не возвращаться к этим сведениям снова. Вместо этого приказал проверить. Уточнить. И доложить ещё раз. Уже совершенно точные данные.

И что? Чем это неправильно, стремиться иметь не гадательную, а точную информацию? Какое в этом случае огульное недоверие к разведке и разведчикам? Здесь остается просто пожать плечами, настолько это был разумный подход в подобной ситуации.

Уже не оставалось времени на проверку, может проворчать кто-то в ответ. Да, не оставалось. А кто виноват? Кто писал о том, что главной задачей немецкой авиации в начале войны будет бомбить Москву или электростанцию «Свирь-3»? И ничего не упомянул о воздушных ударах по западным аэродромам, паркам и складам? Ничего о разгроме с воздуха войск и техники на прифронтовых дорогах?

Напоследок, говоря о реакции Сталина на это сообщение, хочу обратить внимание на то, что Павел Судоплатов в своих мемуарах, рассказывая об эпизоде с «хулиганской резолюцией» Сталина, ничего не упомянул о его претензиях к правдивости немецких источников информации. Вместо этого он посетовал на очевидный просчёт собственной разведслужбы. Указав на неточные сведения «Старшины» и «Корсиканца», которые могли ввести руководство страны в заблуждение, в том числе, о ложных сроках нападения, он обозначил главный вывод, который вынесло руководство внешней разведки из доклада Сталину.

Павел Судоплатов. «Разные дни тайной войны и дипломатии. 1941 год».

«...Поэтому реакцию Сталина, по моему мнению, следует рассматривать не только как неверие в нападение Германии, но и как крайнее недовольство работой разведки. Во всяком случае, так я расценивал после разговора с Фитиным мнение „наверху“ о нашей работе и, не скрою, был этим чрезвычайно удручен. Безусловно, нашей большой ошибкой было направлять „наверх“ доклады разведки, не составив календарь спецсообщений. Сделано это было лишь после „нагоняя“...»

То есть недовольство Сталина вызвало, по свидетельству Судоплатова, вовсе не недоверие к «немецким» источникам, а собственно работа руководства разведки. Слабое внимание, которое оно уделяло соотнесению между собой донесений разведчиков, полученных в разное время. Иными словами, отсутствие аналитических начал в работе руководства разведки. Так что знаменитый «Календарь» сообщений "Старшины " и «Корсиканца» был следствием этого разговора со Сталиным. Как впрочем, и подобный ему обобщающий документ, который в эти же дни начали готовить и в Разведывательном управлении Генштаба. Судя по этому, аналогичный «нагоняй» по этому поводу получили и там.

"СООБЩЕНИЕ «БРАНДА» ИЗ ХЕЛЬСИНКИ ОТ 17 ИЮНЯ 1941 г.

Начальнику Разведуправления

Генштаба Красной Армии

1. Проведение всеобщей мобилизации в Финляндии подтверждается. Повсюду отмечается большое количество резервистов, следующих по назначению. Мобилизация началась 10-11 июня. В Турку, в приходе Коски, Пернио и по деревням долины реки Вуокси проводится мобилизация. 12 июня в Таммисаари объявлено осадное положение, все приводится в боевую готовность.

2. В Хельсинки отмечены признаки эвакуации населения. 16 июня на станции Хельсинки отмечен эшелон с женщинами и детьми, готовый к отправке на Торнио.

3. В частях отпуска прекращены, находящимся в отпуске приказано немедленно явиться в часть.

ЦА МО РФ. Оп.24120. Д.З. Л.327. Имеются пометы. Заверенная копия".

«Бранд» – это Михаил Дмитриевич Ермолов, майор, начальник Второго отделения Информационного отдела Разведывательного управления Генштаба Красной Армии (1940-1941).

Взято из сборника документов «1941 год», т.2.

Документ N 571.

Это подтверждали сообщения и из самых разных других источников. Из такого, например.

"ТЕЛЕГРАММА ПОСЛА ЯПОНИИ В ХЕЛЬСИНКИ ЯПОНСКОМУ ПОСЛУ В МОСКВЕ

18 июня 1941 г.

В смысле вооружений Финляндия и после прошлогодней войны с Советским Союзом продолжает все время поддерживать обстановку военного времени. В особенности усиливаются оборонительные сооружения на восточной границе. Хотя до настоящего времени официальных сообщений не было, однако недавно стала проводиться вновь фактическая всеобщая мобилизация. 15-го числа было призвано в воинские части только по одному Хельсинки 10000 человек. Призыв продолжается. Далее, идет призыв женщин в санитарные и продовольственно-питательные отряды (в равной степени призываются также и женщины-уборщицы и прочий обслуживающий персонал правительственных учреждений). На важных участках города установлена зенитная артиллерия. Молодежь в секретном порядке вступает в германскую армию и, по-видимому, мечтая о проведении карательной войны против Советского Союза, надеется на возвращение утерянных территорий. Резко сократилось количество рабочих, в городе не хватает такси.

Сакая

ЦА ФСБ РФ. Коллекция документов. Машинопись, заверенная копия. 384"

Взято из сборника документов «1941 год», т.2.

Документ N 572.

Судя по тому, что эта телеграмма хранится в Центральном архиве ФСБ, советские органы госбезопасности читали ещё и дипломатическую переписку японского посольства в Москве.

То есть, по всем сведениям, мобилизация в Румынии уже закончена, а в Финляндии она уже близка к завершению. Эвакуация населения из городов, которые могут явиться целями для воздушных налетов. Отмена отпусков в армии. Всё это говорит о близости войны.

Но снова вопрос. Теперь уже главный. Когда?

Между тем, события подошли к точке невозврата. Примерно с 18 июня в выжидательные районы начали прибывать танковые и моторизованные соединения немцев. Одновременно с этим, начиная с 18 июня, пехотные дивизии первых эшелонов германской армии начали выдвижение из выжидательных районов на исходные рубежи. Передвижение войск осуществлялось в темное время суток при строжайшем соблюдении маскировки.

Эти перемещения немецких войск в исходное положение фиксировали уже пограничники и войсковая разведка западных военных округов. Причём сведения от пограничников незамедлительно докладывались в Москву, минуя фильтр командования военным округом.

Была сюда подключена и воздушная разведка. Об этом, в частности, оставил свои воспоминания генерал-майор авиации Георгий Нефедович Захаров, командовавший в ту пору 43-й истребительной авиационной дивизией.

Захаров Г.Н. «Я – истребитель».

"...Где-то в середине последней предвоенной недели – это было либо семнадцатого, либо восемнадцатого июня сорок первого года – я получил приказ командующего авиацией Западного Особого военного округа пролететь над западной границей. Протяженность маршрута составляла километров четыреста, а лететь предстояло с юга на север – до Белостока.

Я вылетел на У-2 вместе со штурманом 43-й истребительной авиадивизии майором Румянцевым. Приграничные районы западнее государственной границы были забиты войсками. В деревнях, на хуторах, в рощах стояли плохо замаскированные, а то и совсем не замаскированные танки, бронемашины, орудия. По дорогам шныряли мотоциклы, легковые – судя по всему, штабные – автомобили. Где-то в глубине огромной территории зарождалось движение, которое здесь, у самой нашей границы, притормаживалось, упираясь в нее, как в невидимую преграду, и готовое вот-вот перехлестнуть через нее.

Количество войск, зафиксированное нами на глазок, вприглядку, не оставляло мне никаких иных вариантов для размышлений, кроме одного-единственного: близится война. Все, что я видел во время полета, наслаивалось на мой [100]прежний военный опыт, и вывод, который я для себя сделал, можно было сформулировать в четырех словах – «со дня на день»...

Мы летали тогда немногим больше трех часов. Я часто сажал самолет на любой подходящей площадке, которая могла бы показаться случайной, если бы к самолету тут же не подходил пограничник. Пограничник возникал бесшумно, молча брал под козырек и несколько минут ждал, пока я писал на крыле донесение. Получив донесение, пограничник исчезал, а мы снова поднимались в воздух и, пройдя 30– 50 километров, снова садились. И снова я писал донесение, а другой пограничник молча ждал и потом, козырнув, бесшумно исчезал. К вечеру таким образом мы долетели до Белостока и приземлились в расположении дивизии Сергея Черных.

В Белостоке заместитель командующего Западным Особым военным округом генерал И. В. Болдин проводил разбор недавно закончившихся учений. Я кратко доложил ему о результатах полета и в тот же вечер на истребителе, предоставленном мне Черных, перелетел в Минск.

Командующий ВВС округа генерал И. И. Копец выслушал мой доклад с тем вниманием, которое свидетельствовало о его давнем и полном ко мне доверии. Поэтому мы тут же отправились с ним на доклад к командующему округом (фронтом). Слушая, генерал армии Д. Г. Павлов поглядывал на меня так, словно видел впервые. У меня возникло чувство неудовлетворенности, когда в конце моего сообщения он, улыбнувшись, спросил, а не преувеличиваю ли я. Интонация командующего откровенно заменяла слово «преувеличивать» на «паниковать» – он явно не принял до конца всего того, что я говорил. Тогда Копец, опередив меня, заявил, что нет никаких оснований брать мой доклад под сомнение, и командующий округом, чтобы сгладить возникшую неловкую паузу, произнес несколько примирительных по тону фраз и поблагодарил за четко выполненное задание. С этим мы и ушли. Спокойствия в моей душе, однако, не было.

Позднее я узнал, что результатом нашей разведки и сообщения командующему был приказ одному из танковых корпусов срочно подтянуться к границе из района летних учений. Но и эта минимальная мера предосторожности запоздала: война застала танковый корпус на марше..."

То, что это был единственный результат разведки, генерал-майор Захаров мог только предполагать. Да и то, зная о происходящем только в масштабах своего военного округа. На самом деле всё здесь было несколько сложнее, это видно даже из его собственного описания.

Заметим, что задача на разведку была поставлена не рядовому лётчику. Ведь и среди таких было достаточно опытных пилотов, способных квалифицированно провести воздушную разведку. Поэтому особенным здесь было то, что генерал Захаров, помимо того, что имел огромный боевой опыт (за спиной Испания и Китай), занимал ответственный пост, один из высших в военной иерархии авиации округа. Уже тогда Георгий Нефедович Захаров имел звание генерал-майора авиации и командовал истребительной авиационной дивизией. Это не рядовой лётчик, осуществляющий воздушную разведку, сведения которого могут кому-то показаться неточными или преувеличенными. В данном случае, судя по всему, усилиями воздушной разведки рядовых лётчиков итоговая картина к этому времени уже сложилась. И требовалось её теперь окончательно и авторитетно проверить и подтвердить. Ну, или опровергнуть, это уж как придётся по результатам этой итоговой разведки.

Причём обратите внимание на то, что на промежуточных площадках, где сажал свой самолёт генерал Захаров, данные своих наблюдений он отдавал специально выделенному командиру-пограничнику. То есть военнослужащему системы НКВД СССР, не подчинённому военному командованию. Сопоставьте это с той реакцией, которую вызвали результаты этой воздушной разведки у командующего округом генерала Павлова. Который попросту не поверил докладу, как ни старался генерал Захаров в своих мемуарах смягчить его отношение.

Из этого получается, что инициатором этого задания был не генерал Павлов, а шло она откуда-то сверху и, скорее всего, по линии НКВД. Но нарком внутренних дел не мог давать указания командующему военным округом. Такой приказ тот мог получить или от наркома обороны (но тогда при чём здесь офицеры НКВД, собирающие результаты разведки?) или Сталина. Вот для Сталина такое указание было вполне возможным, объединить усилия этих двух наркоматов. Только, судя по тому, что в обеспечение этой разведки были введены сотрудники НКВД, значит, инициатором этой операции был Берия. Он же имел прямой выход на Сталина, а потому мог доложить ему результаты полёта генерала Захарова незамедлительно.