Текст книги "22 июня 1941 года(СИ)"

Автор книги: Владимир Чунихин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 68 страниц)

Тогда в чем состояли в действительности сталинские замечания? Почему понадобились столь серьезные изменения, что потребовался еще один отдельный доклад от верховного командования Красной Армии? Нас уверяли, что из-за мнения Сталина об ударе главных сил немцев на Украину. Но мы с вами только что выяснили, что это не так. Что Сталин на самом деле утвердил идею военных об ударе войск Юго-Западного фронта по неосновным силам наступающего противника, главный удар которого по-прежнему ожидался на западном направлении.

Но если замечаний Сталина о главном ударе немцев на Украину не было, то должна же быть серьезная причина для сталинских замечаний по проекту военных на удар Юго-Западного фронта, во исполнении которых подготовлен дополнительный доклад от 14 октября 1940 года. Она и была.

Дело в том, что, несмотря на то, что военным удалось убедить Сталина в привлекательности идеи южного контрудара, он, судя по всему, обратил внимание на недостаточность сил, выделенных для этой операции. Давайте

посмотрим. В сентябрьской записке Тимошенко и Мерецков предложили выделить для удара на юго-западе

75 стрел, дивизий;

9 танковых дивизий;

4 мотострел, дивизий;

7 кавалерийских дивизий;

5 танковых бригад;

88 полков авиации.

У немцев они предполагали на юго-западном направлении, при ожидании их главного удара на Минск, наступление всего 50 пехотных и 5 танковых дивизий. Казалось бы, у Красной Армии здесь создается неоспоримое преимущество. Но это только, если не учитывать румынские и венгерские войска. А если их учесть? Это ведь еще дополнительно 45 дивизий.

Получается, что советской наступающей группировке будут противостоять не 50, а 95 пехотных дивизий. И пусть качество войск союзников Германии будет несомненно ниже, сбрасывать со счетов их очевидное численное равенство было бы излишне рискованно. Сталин же обычно старался

неоправданного риска избегать. Поэтому и предложил военным, что, если они хотят свой главный удар нанести на юге, то должны его обеспечить значительно большими силами. Сравним, что выделяют для операции на юге Тимошенко и Мерецков в октябрьской записке, после учета замечаний Сталина. Смотрим.

80 стрелковых дивизий;

11 танковых дивизий;

5 мотострелковых дивизий;

7 кавалерийских дивизий;

20 танковых бригад,

140 полков авиации.

Кроме того, за Юго-Западным фронтом в районе Шепетовка, Проскуров, Бердичев появляется мощная резервная группировка в составе не менее 23 стрелковых дивизий.

Бросается в глаза, что резко увеличено, с 5 до 20, количество танковых бригад. Число авиационных полков увеличено тоже значительно, с 88 до 140. Причем сделано это не за счет западного направления, там задачи оставались прежними. И даже несколько был увеличен резерв в районе Двинск, Полоцк, Минск с 15 до 20 стрелковых дивизий. Усиление стратегических резервов на Западном направлении, кстати, было намечено опять же во исполнение замечаний Сталина.

Увеличение танковых и авиационных сил на юго-западном направлении предполагалось за счет формирования новых соединений и частей. В частности, предполагалось сформировать дополнительно 18 новых танковых бригад, еще одного механизированного корпуса и 20 пулеметноартиллерийских бригад. К таким же мерам можно отнести, естественно, и решение о формировании 100 новых авиационных полков.

Понятно, что столь масштабные решения не мог принять никто, кроме Сталина. Поэтому их перечисление в докладе военного командования, в котором их планы были скорректированы с учетом его замечаний, красноречиво подтверждает, что эти меры и были предварительно предложены самим Сталиным, в форме тех же замечаний.

Естественно, что размах предлагаемых мер предполагает и достаточно большое время их реализации. Обеспечение материальной частью к 1 октября, а для новых авиаполков и вовсе до конца 1941 года, намечалось, видимо, исходя из реальных возможностей промышленности. Конечно, кто-то может сказать, что эти проекты все равно не успевали к 22 июня. Так-то оно так. Только, готовились тогда к войне, не зная точно, когда она начнется. Но если не знали, не значит же это, что жизнь должна остановиться.

Начнется война 22-го, значит, не успели. Не успели потому, что большего нельзя было сделать физически. Но не опускать же руки из-за того, что ты опасаешься где-то не успеть? Тем более, что предпринятые усилия могут пригодиться и после начала войны. Начнется война раньше, сделанное все равно пригодится больше, чем, если ничего не делать вообще. Жди войны или не жди, а дело делать надо.

Одновременно было решено разработать и другой вариант плана отражения агрессии, согласно которому основная группировка Красной Армии по-прежнему развертывалась в полосе Западного и Северо-Западного фронтов.

Надо обязательно отметить еще вот что. Несмотря на то, что Сталин согласился на юго-западный вариант военных, тот факт, что одновременно с этим существенно, на 25 процентов, была усилена и резервная группировка за Западным и Северо-Западным фронтами, и сделано это, повторю, было на основании замечаний Сталина, говорит о том, что его безусловно тревожила судьба минского направления. А потому будет логичным полагать, что склонить Сталина к утверждению юго-западного варианта военным удалось только в том случае, если они смогли доказать свою твердую уверенность в устойчивости Западного фронта в любых обстоятельствах.

Детальную проработку обоих вариантов плана было решено закончить к 1 мая 1941 года. Правда, впоследствии, с приходом в Генштаб генерала Жукова, срок подготовки «западного» варианта плана отражения агрессии будет перенесен на октябрь 1941 года. При том, что срок подготовки «юго-западного» варианта был оставлен по-прежнему 1 мая. Что красноречиво показывает, что в лице будущего Маршала Победы нарком Тимошенко получил еще большего сторонника своего плана удара по немцам на юго-западном направлении.

И последнее. В работах современных историков справедливо утверждается, что оценка угрозы со стороны фашистской Германии была в

Генеральном штабе Красной Армии правильной. Однако при этом практически всегда ими разделяются мнение военного командования и мнение Сталина. И не просто разделяются, но и противопоставляются друг другу. В том смысле, что Сталин, конечно же, все понимал неправильно, отвергая с порога выкладки военного командования. То, что этому нет никаких документальных доказательств, их, разумеется, нисколько не смущает. Не верил, не соглашался, отвергал. Все.

Но вот перед нами документ. Из него следует, что направляемые в его адрес записки по стратегическому развертыванию Сталин внимательно изучал. Более того. Характер сделанных им замечаний к предложениям военных говорит о том, что он вовсе не отвергал их. А наоборот. В самом главном, в оценке угрозы германского нападения, он был с ними абсолютно согласен. Что же касается его несогласия, то касалось оно частных сторон предлагаемых мер по парированию этой угрозы.

Из октябрьской записки НКО и Генштаба видно, что замечания Сталина касались увеличения сил, выделяемых для парирования германского наступления. Иными словами. Он не просто был согласен с Генеральным штабом в оценке реальности нападения немцев. Но и считал меры по противодействия этой угрозе, предлагаемые советским Генштабом, недостаточными.

Отсюда следует вывод. Утверждения о том, что Сталин не разделял мнение Генерального штаба Красной Армии о реальности угрозы германского нападения, являются беспочвенными.

НОЯБРЬ 1940 года.

3 ноября небольшой контингент английских войск высадился в Греции. Уже на следующий день Гитлер принял решение о поддержке итальянских войск в этой стране. 4 ноября он созвал совещание верховного командования Вермахта, где дал указание в течение недели подготовить директиву о военных действиях на ближайшее будущее.

Было решено, что на Балканах необходима операция по вторжению в северную Грецию (Македонию и Фракию). Эта операция, которой было дано наименование «Марита», была намечена на весну 1941 года. Ее целями было, кроме помощи итальянцам, создать условия, при которых было бы невозможно нанесение бомбовых ударов английской авиации по нефтяным месторождениям Плоешти с территории Греции. Поэтому операцию эту было необходимо провести до начала войны с Советским Союзом.

На совещении было определено, что после завоевания советской России можно перейти к установлению контроля над Дарданеллами. Гитлер заявил тогда, что «мы не можем спуститься к Дарданеллам, пока не разобьем Россию». Он запретил враждебные действия против Турции, потому что такая операция должна быть слишком продолжительной. С ней придется подождать до осени 1941 года, когда завершится русская кампания.

В отношении Советского Союза было заявлено, что «Россия остается величайшей проблемой Европы и все должно быть сделано для подготовки к расплате». (Такое ощущение, что читаю современные заявления западных политиков). В директиве номер 18 от 12 ноября Гитлер приказал готовить операцию против СССР, независимо от результатов переговоров с Молотовым.

Между тем, советская разведка внимательно наблюдала за перемещениями немецких войск у западных границ СССР.

"ИЗ СПРАВКИ 5 ОТДЕЛА ГУГБ НКВД СССР О ВОЕННЫХ ПРИГОТОВЛЕНИЯХ ГЕРМАНИИ

б/н

6 ноября 1940 г.

В период операций во Франции германское командование держало в Восточной Пруссии и бывшей Польше до 20 пехотных дивизий и 6 кавалерийских полков.

После капитуляции Франции германское командование приступило в начале июля 1940 г. к массовым переброскам своих войск с запада на восток и юго-восток, в результате чего в Восточной Пруссии и бывшей Польше сосредоточено: на 16 июля – до 40 пехотных дивизий и свыше 2 танковых дивизий; на 23 июля – до 50 пехотных дивизий и свыше 4 танковых дивизий; на 8 августа – до 54 пехотных дивизий и до 6 танковых дивизий.

Во второй половине августа и в течение сентября продолжалась переброска германских войск из Франции на восток.

На 1 октября в Восточной Пруссии и на территории бывшей Польши сосредоточено 70 пехотных дивизий, 5 моторизованных дивизий, 7 -8 танковых дивизий и 19 кавалерийских полков, что в сравнении с предыдущим месяцем дает увеличение на 8 пехотных дивизий, 2 моторизованные дивизии. Из них в Восточной Пруссии сосредоточено 17 пехотных дивизий, до 2 мотодивизий, до 3 танковых дивизий, 3 кавалерийские бригады и 2 кавалерийских полка, то есть увеличение на одну пехотную дивизию в районе Сейны – Сувалки, на одну мотодивизию в районе Инстербурга и на одну кавалерийскую бригаду в районе Тильзита.

В северной половине Генерал-Губернаторства в Польше (граница с юга, исключая Влодаву, Пулавы, Радом) против ЗапОВО сосредоточено 23 пехотные дивизии, одна мотодивизия, 2 танковые дивизии и 6 кавалерийских полков, то есть увеличение на 2 пехотные дивизии, из них на одну пехотную дивизию 349 в районе Варшавы и на одну пехотную дивизию в районе Лодзь Кутно.

В южной половине Польши (против КОВО) сосредоточено 24 пехотные дивизии (из них 4 горные), 2 мотодивизии, 3 танковые дивизии и 4 кавалерийских полка, то есть увеличение по сравнению с августом на 4 пехотные дивизии, из которых одна в районе Люблин – Холм, одна в районе Ясло – НоваСонч, одна в районе Кракова и одна в районе Катовице – Ченстохов, на одну мотодивизию и одну танковую дивизию в районе Грубешов – БелограйТомашов.

Таким образом, против СССР сосредоточено в общем итоге свыше 85 дивизий, то есть более одной трети сухопутных сил германской армии.

Характерно, что основная масса пехотных соединений (до 60 дивизий) и все танковые и моторизованные дивизии расположены в приграничной с СССР полосе в плотной группировке.

Кроме того, Германия имеет в бывшей Австрии 12 – 13 дивизий (в том числе 2 танковые), в Чехии и Моравии – 5 – 6 пехотных дивизий и в Норвегии – 6 – В пехотных дивизий.

С первой половины октября начинается постепенное ослабление сосредоточения германских войск на наших границах за счет перебросок их на Балканы (в Румынию), а также в Венгрию и Словакию в связи с началом реализации планов германского командования по оккупации Румынии и дальнейшему продвижению в глубь Балканского полуострова.

[...]

ЦА СВР РФ. Д. 21616. Т. 1. Лл.353-356. Машинопись, заверенная копия".

Взято из сборника документов «1941 год», т.1.

Документ N 167.

Сведения о количестве немецких войск были, опять же, завышенными. Но важно понимать, что опасность эта, если и была разведкой преувеличена, тем не менее, оснований для благодушия в глазах советского руководства не имела. То есть, никакой успокоенности эта информация у советского правительства, естественно, не вызывала, да и не могла вызвать.

Зная об этом (да и не только об этом, конечно), 12 ноября В.М. Молотов прибыл в Берлин. В этот же день состоялись его переговоры с Гитлером и Риббентропом. 13 ноября переговоры были продолжены. В этот день Молотов встречался также с Герингом и Гессом. 14 ноября Молотов вернулся из Берлина в Москву. В официальном сообщении говорилось о том, что «обмен мнений протекал в атмосфере взаимного доверия и установил взаимное понимание по всем важнейшим вопросам, интересующим СССР и Германию».

На самом деле, существо этих переговоров заключалось в том, чтобы определить, какую позицию займет в ближайшее время каждая из сторон. Для СССР это было попыткой понять, как долго можно будет оттягивать войну с Германией. Для Германии этот вопрос упирался в стремление Гитлера вовлечь СССР в задуманный им антианглийский блок. В случае удачи в этом вопросе нападение на СССР могло быть несколько отодвинуто на более позднее время. Или не отодвинуто, здесь у Гитлера полной определенности не было. В случае же отказа Сталина от военного союза удар должен был быть нанесен без промедления.

Но здесь надо понимать еще и подводную часть этого предложения. То, что Гитлер высказывался перед кем-то из своих приближенных о том, что нападение на СССР, в случае присоединения его к «тройственному союзу», может быть отсрочено, вовсе не говорит об отказе от этого замысла. Уверенность Гитлера в том, что Англия не идет на мирные переговоры только потому, что надеется на США и СССР, никуда не делась. Поэтому, единственное, что могло его остановить на этом пути, это реальная военная помощь Советского Союза в войне с Англией.

Но отсюда выстраивается вполне логичное следствие. После того, как ему удалось бы, как он надеялся, толкнуть СССР на первое же военное столкновение с Англией, на пути предложенной им Советскому Союзу экспансии к «южным морям», ситуация сразу же становилась бы принципиально иной. Вспомним еще раз июльское высказывание Гитлера о том, что Германия не заинтересована в ликвидации британского колониального наследия. Потому что от этого выиграет кто угодно, только не Германия.

В этом случае, тем более, его удар на СССР мог последовать незамедлительно. Только теперь в неизмеримо более страшных для Советского Союза условиях. Потому что здесь Гитлер мог представить себя уже в роли этакого парадоксального спасителя британской империи, защищающего ее колониальные владения от «большевистских орд». Что давало ему не просто надежду на то, что англичане пойдут с ним, наконец, на мирные переговоры. Но и на то, что его война с СССР вызовет сочувствие как Англии, так даже и США. В общем, план, с этой точки зрения, выглядит безупречным.

Когда говорят о том, что Сталин допустил ошибку, пытаясь отодвинуть войну с Германией исключительно дипломатическими мерами, имеют в виду и этот неудачный, по их мнению, визит Молотова в Берлин. На самом же деле, ничего недачного в этом визите для СССР не было. Потому что советские руководители в эту ловушку не попали, да и не собирались, впрочем, туда попадать. Дело в том, что, уже готовя визит, советское правительство должно было определиться, с точки зрения своих принципиальных позиций, до какой степени можно позволить себе развитие отношений с Германией, оставаясь в статусе нейтральной страны.

Естественно, еще накануне визита в Кремле понимали, что никакое участие в военном союзе с Гитлером невозможно как по соображениям принципиального и идейного характера, так и по соображениям сиюминутной выгоды. Войны всячески старались избежать, отодвинуть ее. Поэтому существовал предел уступок, за который невозможно было перешагнуть, это было объективной реальностью, выйти за рамки которой означало потерять самую сущность своей государственности.

Одновременно советские руководители понимали и то, что такое предложение в ходе настоящего визита обязательно последует, это можно было заключить из предшествующей визиту переписки. Поэтому, давая согласие на поездку Молотова в Берлин, понимали, что от этого предложения придется неизбежно отказываться.

Говорить же об удаче или о неудаче визита можно было бы, если бы сбылись или не сбылись ожидания и надежды, которые с этим визитом связывались. В данном же случае все понимали, что ничего хорошего от переговоров ожидать не придется. Потому что неизбежно придется отказываться от самого главного и самого важного предложения Гитлера.

Тогда зачем Сталин согласился на визит Молотова?

Ну, во-первых, отказ от визита мог накалить обстановку еще больше. А во-вторых, это было прекрасной возможностью для политического зондажа. Своего рода дипломатическая разведка, необходимая для того, чтобы понять намерения Гитлера в отношении Советского Союза, как сиюминутные, так и фундаментальные.

Но такой политический зондаж невозможен, если отказаться от выдвижения каких-то своих предложений и требований. Будут они учтены или нет, это в данном случае неважно. Да и не в том СССР положении по отношению к Германии, чтобы серьезно требовать от нее каких-то уступок. Не то соотношение сил. Намного важнее определить реакцию противной стороны, исходя из нее, можно попытаться понять и ее намерения. Кстати, чем масштабнее твои запросы, тем ярче проявляется реакция на них твоего противника. Тем легче прощупать его намерения в отношении тебя. При этом, конечно, нельзя заигрываться, чтобы не спровоцировать к себе излишнюю агрессию.

С другой стороны, никакая сила противной стороны не должна сдерживать тебя при отстаивании твоих собственных общепринятых и общепонятных интересов. Здесь любая сдержанность с твоей стороны может быть воспринята как слабость. Что тоже провоцирует агрессию по отношению к тебе.

Такой вот баланс. Такое вот лезвие бритвы, по которому надо пройти, чтобы достичь своих целей.

Поэтому-то для Гитлера и его окружения во многом неожиданной и непривычной оказалась та твердость и даже жесткость, с которой отстаивал позиции Советского Союза Молотов.

Он, в частности, настойчиво задавал вопросы и неоднократно возвращался к ним снова, если ответы его не устраивали. Риббентроп даже выразил недовольство против слишком навязчивых вопросов с его стороны. В частности, Молотов требовал разъяснений о причинах присутствия немецких войск в Румынии и Финляндии.

Между тем, в переговорах Гитлер ораторствовал в основном сам. Этот человек физически не умел слушать собеседника, предпочитая слушать самого себя. Что было, конечно, в данном случае, на руку Молотову, пытавшему понять его замыслы. А тот пафосно выступал по поводу того, что если Россия хочет получить какую-то часть британской колониальной империи, то сейчас самое время объявить о солидарности с державами тройственного пакта. В частности, он упомянул о желательности расширения России на юг от Батуми и Баку, в сторону Персидского залива и Индии. Поднимался на переговорах и вопрос о Дарданеллах, и о более свободном их использовании для сообщения между Средиземным и Черным морями, чем это разрешала конференция в Монтрё.

Молотов уклончиво отвечал, что передаст предложения Гитлера советскому правительству, что ответ последует позже, после всестороннего их изучения.

В ответ он в свою очередь, поднял вопрос о желательности для СССР подписания пакта о ненападении с Болгарией. Болгарское правительство отрицательно отреагировало на такое намерение Советского Союза. Но все понимали, что в данном случае речь не шла о свободном волеизъявлении суверенной страны. Все понимали, что этот вопрос должен быть решен не в Софии, а в Берлине. Но в ответ уже Гитлер занял уклончивую позицию, ссылаясь на то, что по этому вопросу ему необходимо посоветоваться с Муссолини. В результате, переговоры закончились фактически ничем.

В любом случае, у Гитлера пока сохранялась уверенность в том, что СССР не против вступить в его коалицию против Англии, но на своих условиях. Как видел он это на примере Испании и вишистской Франции. В этом успокаивала его и дезинформация, искусно предоставленная ему советской стороной.

"СПРАВКА ДЛЯ МИНИСТРА ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ ГЕРМАНИИ И. ФОН РИББЕНТРОПА ПО РЕЗУЛЬТАТАМ СООБЩЕНИЯ НЕМЕЦКОГО АГЕНТА В СОВЕТСКОМ ПОСОЛЬСТВЕ «ПЕТЕРА»

Берлин, 13 ноября 1940 г.

Молотов вчера вечером после приема в «Кайзерхофе» вернулся в «Бельвю» и собрал узкий круг своих сопровождающих и сотрудников посольства. По донесению агента, он был в блестящем настроении. На него большое впечатление произвела длительность бесед, которые он имел с фюрером и имперским министром иностранных дел. Затем он сказал, что у него прекрасное личное впечатление и все идет, как он себе представлял и как это было желательно.

Берлин, 14 ноября 1940 г.

Сотрудники русского посольства в Берлине, как и прежде, очень скупы на информацию о подробностях визита Молотова. Только одному американцу секретарь посольства Павлов кое-что сказал о высказываниях Молотова. Он сказал в числе прочего, что Молотов час от часу «оттаивал». Он, Павлов, знает Молотова долгие годы и в свое московское время никогда не видит Молотова в его беседах с иностранными государственными деятелями в такой приятной атмосфере. Молотов в Берлине «оттаял». Поведение фюрера произвело на Молотова большое впечатление. Через несколько минут он ощутил, что говорит с человеком, который знает, что хочет. Павлов рассказал 385 американцу, что в беседе с послом Шкварцевым Молотов выразил мнение, что, поговорив с главой Немецкого правительства, поймешь причины его успехов. Он редко встречал человека, которого бы мир оценивал так неправильно. Так как этот американец известен своими просоветскими настроениями, едва ли Павлов его дезинформировал. Интересно, что Молотову бросился в глаза хороший вид немцев на берлинских улицах.

Берлин, 22 ноября 1940 г.

В кратком разговоре о визите Молотова советник посольства Кобулов сказал, что визит был "сильной демонстрацией, но «не все то золото, что блестит».

Перевод с немецкого из: Politische Archiv des Auswartigen Amtes Bonn, Bestand Dienstelle Ribbentrop, R 27168, Bl. 25933, 25934, 25940".

Взято из сборника документов «1941 год», т.1.

Документ N 181.

На основании этой информации у Гитлера и Риббентропа сложилась твердая уверенность в том, что их дипломатическое искусство все более усыпляло этих подозрительных русских. Помните утверждение Гитлера, что он не верит Сталину, но и что Сталин, по его мнению, тоже ему не верит?

И вот теперь итоги визита Молотова показались им своей несомненной победой, позволившей им обмануть Сталина и усыпить его подозрительность.

Так, между прочим, считают до сих пор и многие профессиональные историки, как за рубежом, так и у нас, в России.

А как же обстояло дело в действительности?

К счастью, сохранились некоторые редчайшие свидетельства подлинного отношения к этому вопросу советских руководителей. Как ни странно, изложены они были давно. И, что важно, человеком, категорически отрицательно относящимся к деятельности Сталина, как в принципе, так и в частностях. Между тем, будучи исследователем добросовестным, посчитал нужным сохранить для потомков некоторые свидетельства, не очень сочетающиеся с его собственными взглядами и пристрастиями.

Я имею в виду известного историка Г.А. Куманева. В своем исследовании «Говорят сталинские наркомы», в частности, он привел записи своих бесед с Управляющим делами Совнаркома СССР Яковом Ермолаевичем Чадаевым. Была там и тема, прямо касающаяся переговоров Молотова в Берлине в ноябре 1940 года.

Итак.

Куманев Г. А. «Говорят сталинские наркомы».

"...Г. А. Куманев: Что Вам известно, Яков Ермолаевич, о содержании переговоров В. М. Молотова с Гитлером во время поездки наркома иностранных дел СССР в Берлин в ноябре 1940 г.? Как расценивались в Кремле состоявшиеся переговоры и перспективы войны с Германией? [471]

Я. Е. Чадаев: Это довольно широкая тема. Поэтому, отвечая на данный вопрос, я буду в основном опираться на мои записи выступлений Сталина и Молотова на заседании Политбюро с оценкой поездки в Берлин...

...Через четыре дня, вечером 13 ноября, Н. А. Булганин снова пригласил меня на Белорусский вокзал, на этот раз уже для встречи Молотова и других членов советской делегации. На перроне собрались почти все наркомы, большое число дипломатов. Среди встречавших были А. И. Микоян, Н. А. Булганин, Л. М. Каганович. Выстроился почетный караул.

Поезд пришел в 12 часов ночи. Молотов вышел из вагона в сопровождении члена делегации, наркома черной металлургии СССР И. Ф. Тевосяна. Сняв шляпу, Молотов поздоровался с Микояном, Булганиным, Кагановичем, со своей семьей, наркомами, дипломатами и направился к выходу. [472]

Вечером 14 ноября состоялось заседание Политбюро ЦК, на котором было заслушано сообщение Молотова об итогах переговоров в Берлине. Мне, только что вступившему в должность управделами СНК, довелось участвовать на этом заседании и многое записать.

Молотов подробно доложил о результатах встречи с Гитлером.

– Беседа началась с длинного монолога Гитлера, – заявил он. – И надо отдать должное Гитлеру – говорить он умеет. Возможно, что у него даже был приготовлен какой-то текст, но фюрер им не пользовался. Речь его текла гладко, без запинок. Подобно актеру, отлично знающему роль, он четко произносил фразу за фразой, делая паузы для перевода. Смысл рассуждений Гитлера сводился к тому, что Англия уже разбита и что ее окончательная капитуляция – дело ближайшего будущего. Скоро, уверял Гитлер, Англия будет уничтожена с воздуха. Затем он сделал краткий обзор военной ситуации, подчеркнув, что Германская империя уже сейчас контролирует всю континентальную Западную Европу. Вместе с итальянскими союзниками германские войска ведут успешные операции в Африке, откуда англичане вскоре будут окончательно вытеснены. Из всего сказанного, заключил Гитлер, можно сделать вывод, что победа держав «оси» предрешена. Поэтому, продолжал он, настало время подумать об организации мира после победы. Тут Гитлер стал развивать такую идею: в связи с неизбежным крахом Великобритании останется ее «бесконтрольное наследство» – разбросанные по всему земному шару осколки империи. Надо, мол, распорядиться этим «бесхозным» имуществом. Германское правительство, заявил Гитлер, уже обменивалось мнениями с правительствами Италии и Японии и теперь хотело бы иметь соображения Советского правительства. Более конкретные предложения на этот счет он намерен сделать позднее.

Молотов сделал небольшую паузу, затем продолжал:

– Когда Гитлер закончил речь, которая вместе с переводом заняла около часа, пришлось взять слово мне. Не вдаваясь в обсуждение предложений Гитлера, я заметил, что следовало бы обсудить более конкретные, практические вопросы. В частности, не разъяснит ли рейхканцлер, что делает германская военная миссия в Румынии и почему она направлена туда без консультации с Советским правительством? Ведь заключенный в 1939 г. советско-германский пакт о ненападении предусматривает консультации по важным вопросам, затрагивающим интересы каждой из сторон. Советское правительство также хотело бы знать, для каких целей направлены германские войска в Финляндию? Почему и этот серьезный шаг предпринят без консультации с Москвой?

Эти замечания подействовали на Гитлера, словно холодный душ. [473]

Он даже весь как-то съежился и на лице его на какое-то мгновение появилось выражение растерянности. Но актерские способности все же взяли верх, и он, драматически сплетя пальцы и запрокинув голову, вперил взгляд в потолок. Затем, поерзав в кресле, скороговоркой объявил, что немецкая военная миссия направлена в Румынию по просьбе правительства Антонеску для обучения румынских войск. Что касается Финляндии, то там германские части вообще не собираются задерживаться, они лишь переправляются через территорию этой страны в Норвегию. (Но факты говорили о другом: немцы прочно оседали на советских границах.)

– Объяснение фюрера, – докладывал далее Молотов, – не удовлетворило советскую делегацию. У Советского правительства, заявил я, на основании донесений наших представителей в Финляндии и Румынии, создалось совсем иное впечатление. Войска, которые высадились в южной части Финляндии, никуда не продвигаются и, видимо, собираются здесь надолго задержаться. В Румынии дело не ограничилось одной военной миссией. В страну прибывают все новые германские воинские соединения. Для одной миссии их слишком много. Какова же подлинная цель перебросок этих войск? В Москве подобные действия не могут не вызвать беспокойства, и германское правительство должно дать на это четкий ответ.

Сославшись на свою неосведомленность (а это испытанный дипломатический маневр), Гитлер пообещал поинтересоваться этими вопросами. Он снова стал разглагольствовать о своем плане раздела мира, заметив, что СССР мог бы проявить интерес к территориям, расположенным к югу от его государственной границы в направлении Индийского океана. Гитлер заявил о том, что Советскому Союзу следовало бы приобрести выход к Персидскому заливу, а для этого захватить западный Иран и нефтяные промыслы англичан в Иране.

– Разумеется, – вставил И. В. Сталин, – Советский Союз не удастся поймать на эту удочку. Ведь это наш сосед и с ним отношения должны быть очень теплыми, хорошими.

– Мне пришлось перебить Гитлера, – продолжал Молотов, – и заметить, что мы не видим смысла обсуждать подобного рода комбинации. СССР заинтересован в обеспечении спокойствия и безопасности тех районов, которые непосредственно примыкают к его границам. Тут Гитлер кивнул Риббентропу, и тот предложил рассмотреть проект протокола о присоединении Советского Союза к военному блоку Германии, Италии и Японии. Для нас было совершенно ясно, что острие его было направлено против СССР, и, естественно, это предложение советская делегация решительно отклонила.

– И правильно, – гневно вставил Сталин.

Молотов рассказал о содержании переговоров в Берлине, которые были продолжены на следующий день и мало чем отличались от предыдущих. [474] «Покидая фашистскую Германию, – сказал он в заключение, – все члены советской делегации были убеждены: затеянная по инициативе немецкой стороны встреча явилась лишь показной демонстрацией. Главные события лежат впереди. Сорвав попытку поставить СССР в условия, которые связали бы нас на международной арене, изолировали бы от Запада и развязали бы действия Германии для заключения перемирия с Англией, наша делегация сделала максимум возможного. Общей для всех членов делегации являлась также уверенность в том, что неизбежность агрессии Германии против СССР неимоверно возросла, причем в недалеком будущем».