Текст книги "Нулевая долгота"
Автор книги: Валерий Рогов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 41 страниц)
Марианна внимательно всматривалась в недобрые, окаменевшие лица женщин. Фролов догадался, что она, видимо, надеется увидеть ту, которая ее предала. Он понял, почему она должна была вернуться в эту деревню Радал. Отсюда начались все ее несчастья.
«А что, если она действительно ее встретит? – подумал Фролов. – Что она ей скажет? Что сделает? Нет! Как отомстит?! Но невероятно, чтобы она оставалась здесь! Она должна скрываться. Человек помнит зло, которое сотворил, и всегда ждет расплаты».
Он спросил:
– А если ты ее встретишь?
Она вздрогнула и остановилась.
– Ты читаешь мои мысли? – удивилась она. – Я не знаю, что я должна сделать. Но я должна отомстить. Никто другой. Только я. – Она поежилась. – Но во мне нет гнева, Саша. Мне страшно здесь.
Она крепко взяла его под руку. Ее била нервная дрожь. Он высвободил свою руку и обнял ее за плечи.
Над дверьми крайнего дома красной краской были нарисованы серп и молот.
– Смотри, и здесь изменения! – удивился он. – А ей от расплаты не уйти, – с убежденностью добавил он.
– Я знаю, Саша, – согласилась она. – Но я, именно я, должна ей – и именно ей! – отомстить.
– Только ей? – спросил Фролов, стараясь отвлечь ее от сосредоточенной думы о той, которая делала самое худшее в жизни – служила предательницей.
– Нет, не только ей. Еще Фернандо Мартинишу, – едва слышно ответила она. – Только им двоим.
Фролов подумал о том, как все же получаются люди, творящие зло. А что делать с ними, когда они разоблачены? Мстить? Но как? Провести их по тем же кругам ада? Держать в застенках? Или просто лишить их жизни?
– Ты готова их убить, – не то утверждая, не то спрашивая, произнес он. В его голосе были испуг и удивление.
– Да, готова, – клятвенно ответила она.
Быстро темнело. На горе возле монумента дул пронизывающий холодный ветер. Лиссабон мерцал далекими огнями. Марианну била дрожь – и нервная, и от холода. Он предложил идти к машине. Она ничего не ответила. Они пошли назад. Под гору идти было легко. Уже наступила настоящая ночь. Появились звезды. В небе равнодушно висела полная луна. Они спотыкались на каменистой дороге.
У дома с серпом и молотом они остановились. Она подкралась к освещенному окну. «А-а-а-а-а!» – вдруг раздался ее вопль. Фролова пронзил ужас. Он подбежал к ней. Она обвила его шею и зарыдала.
Он увидел женщину. Она сидела за столом и страшными, остекленевшими глазами смотрела в окно. У нее на руках был младенец. Около нее стояли три испуганные девочки.
– Нет, я не могу! О боже, избавь меня от всего этого! – рыдала Марианна.
Он понял, что они должны уйти. Она едва шла, все время спотыкаясь. Он крепко держал ее, прижимая к себе. Ее голова лежала у него на плече, и она беспомощно всхлипывала, все повторяя: «О боже, избавь меня… избавь меня…»
В машине было тепло и уютно. Марианна уже не плакала.
– Дай мне закурить, – устало попросила она.
Он включил приемник. Транслировалась симфоническая музыка.
– Бетховен, – сказала она.
Они долго молча слушали, до самого конца.
– Ну, и зачем все это было нужно? – выключая приемник, спросила она со спокойной печалью. И больше себя, чем его. – Чтобы знать, что она жива? Что она живет там же, где и жила?
– Это невероятно, – только и сказал он.
Фролов вновь увидел остекленевшие страшные глаза той женщины. «Она была готова к расплате, – подумал он. – Но она хочет жить, хоть и проклятой. А потому защищается детьми…»
– Лучше никогда не возвращаться, – произнес он.
– Нет, мне это было нужно, – не согласилась она. – Но я не умею мстить.
Он промолчал.
– Поехали, Саша, – сказала она.
– Куда, Марианна?
– В Сесимбру.
Он гнал машину. В густой темноте фары выхватывали лишь кусок шоссе. Спидометр показывал скорость, равную ста сорока километрам. Было ощущение полета.
Марианна сидела в глубокой задумчивости, глядя вперед. Она вспоминала, как это случилось тогда.
…Мануэл ждал ее за столиком с бутылкой вина. Она сначала увидела тех четырех, а потом его. Она побежала, и он встал, вышел ей навстречу. Они обнялись. И она даже не поняла, почему кто-то жесткими цепкими пальцами отдирает ее от мужа. Смуглое худое лицо Мануэла вдруг посерело. Оно каменело, застывало, как цемент. «Не пугайся», – только и сказал он, и в этот миг его сильно ударили в лицо. Из носа ручейком заструилась кровь. Двое уже заломили ему руки за спину. «Попался, проклятый коммунист», – злорадно сказал громадный страшный человек, который отдирал ее от него. Это был Фернандо Мартиниш.
«Почему они делают это на глазах у всех?» – только и подумала она, пораженная. Она в отчаянии стала вырываться. Ей тоже заломили руки за спину.
«Прощай, Марианна!» – крикнул Мануэл, когда его уводили.
Их увезли в разных машинах…
– О ужас! – сказала она вслух, тяжело вздохнув. – О ужас!
Фролов промолчал.
…На допросах, бывало, ее раздевали догола. Руки и ноги веревкой привязывали к стулу. Мартиниш с животным вожделением ходил вокруг, останавливался, сильно сжимал ей груди, пока она не начинала кричать от боли. Но она ничего не рассказывала. Она научилась преодолевать и стыд, и боль.
Однажды Мартиниш прекратил свои издевательства и только запугивал ее. «Мы задушим тебя, проклятая французская сука, – шипел он угрожающе. – Мы утопим тебя в Тежу. Мы прикончим тебя, паршивая французская кошка, если ты хоть слово скажешь, что здесь с тобой было». Зверя что-то останавливало, что-то держало на привязи. Потом она узнала, что был запрос французского консульства. Об ее аресте сообщалось в печати…
И раньше Марианна Дебрэ часто думала о мести Фернандо Мартиниш. Что бы она сделала, если бы встретила его? Она не знала. Теперь особенно. Убить его, всегда считала она, слишком мало для мести. Ослепленная ненавистью, она не понимала, что это было примитивное существо, живущее вне законов морали. И потому ему плохо было понятно моральное насилие или моральная месть перед уничтожением. Самый великий страх для него был в смерти. В камере смертников в течение недели он бы сошел с ума. Она чувствовала эту форму отмщения, но была лишена такой возможности, как и всех других. Но она все же выяснила, что он не был пойман после апрельского восстания вооруженных сил и где-то скрывался.
– Уже Сесимбра, – сказал Фролов.
– Да, Саша, лучше в прошлое не возвращаться, – согласилась она, вздохнув. – Лучше вычеркнуть и забыть. Не знаю, возможно ли это?
– А ты разве поселилась в Сесимбре? – спросил он.
– Да, в Сесимбре. Я думала прожить здесь месяц, а теперь не знаю.
Она повернулась к нему, устало улыбнулась, нежно провела рукой по его волосам.
– Ты хороший, добрый, – прошептала по-французски.
Из консерватории они шли к метро «Арбатская» по улице Герцена. У Никитских ворот свернули на Суворовский бульвар. «Исправлять положение надо до конца», – упрямо думала Людмила. Она хотела, чтобы он пригласил ее к себе. Но он молчал.
«Арбатская» – это был путь к ней. К нему на Юго-Запад – «Библиотека имени Ленина». И хотя станции рядом и между ними – подземный переход, она понимала, что сегодня он не хочет быть с ней.
Это ее злило. А она уже предупредила мать, что поедет к Фролову. Мать была посвящена в ее сердечные тайны. Вероятно, и отец. Они, пожалуй, сильнее ее переживали затянувшийся роман с Фроловым. «Милочка, – говорила мать, – ты уж решай с ним. Тебе нельзя больше тянуть». Она и сама знала, что пришло время объясниться серьезно и окончательно: «да» или «нет».
Фролов чувствовал, что Людмила сердится. Но после нахлынувших воспоминаний о Марианне он просто не мог оставаться с ней, вообще с кем бы то ни было. Ему побыстрее хотелось оказаться дома, открыть ящик письменного стола, где хранилась заветная папка, и вновь перечитать свои тайные листки, в которых билось его обнаженное сердце, переполненное мучительной любовью к той, единственной. Он с удивлением сообразил, что не читал их больше года, с тех пор как встретил Людмилу.
После возвращения из Португалии он долгие месяцы был сам не свой, забросил докторскую диссертацию, сторонился приятелей и знакомых, всякого общения. Он удивлял коллег своими отказами от загранпоездок, полным безразличием ко всему на свете, и прежде всего к делам институтским. По инерции он работал, а значит, и жил. Все спрашивали: что с ним случилось? Поговаривали, что он свихнулся. Может быть, это было и так. Но ему действительно не хотелось жить. Он не видел смысла ни в своих научных успехах, ни вообще в чем-либо еще.
Но мрак не бывает вечным. Постепенно и для него стала светлеть жизнь. Как-то он прикоснулся к своей заброшенной диссертации, вновь ожило прежнее честолюбие, и, погрузившись в книги и прессу, он необычайно быстро завершил диссертацию и успешно ее защитил. А потом появилась Мила. И он уже не возражал против того, чтобы двигаться по жизни дальше, а значит, неплохо было бы возглавить кафедру зарубежной экономики, получить звание профессора.
Вдоль Суворовского бульвара они шли молча.
«Ах, эта музыка! – беспокойно и бессвязно думал Фролов. – Как болит душа! Как тяжело, невыносимо… Зачем жить? Во имя чего и кого? Эти честолюбивые планы! Зачем? Неужели я тщеславен? Успокоиться надо. Как я устал… устал… устал… А эта женщина? Она так уверена в себе. Она знает все ответы. А почему она?! Где Марианна? где… где?..» – болезненно крутилось в голове.
– Я ужасно устал, – произнес он вслух. – Все эти звуки будто впиваются в тебя. Как миллион иголок. Я просто раздавлен.
Она внимательно посмотрела на него – с серьезной строгостью, осуждающе. Он понял ее взгляд: мол, не притворяйся, подавлен ты другим. Он подумал, что каждая женщина прежде всего подозревает свою соперницу, существующую и даже несуществующую. И они правы, подумал он, не ожидая уже от Людмилы ответа.
В молчании и отчуждении они дошли до метро «Арбатская», спустились по длинному эскалатору вниз, на станцию. Перед прощанием она прямо спросила:
– Почему ты не хочешь, чтобы я поехала к тебе?
– Мне нужно побыть одному, – честно признался он и, чувствуя какую-то вину перед ней, поспешно добавил: – Хочешь, завтра?
– Нет, завтра я не хочу, – жестко ответила она. – И вообще, Саша, нам надо с тобой серьезно поговорить. Я больше так не могу. Пойми: не хочу больше так и не могу. Пусть будет любая ясность. Я хочу жить нормальной человеческой жизнью. Я измучилась. Понимаешь?
– Понимаю, – вяло ответил он.
– Ничего ты не понимаешь! – возмутилась она и сердито продолжала: – Я начинаю думать, что между нами кто-то стоит. Я даже догадываюсь кто. Та француженка! Но я не могу в это поверить. Скажи: она?
– Не надо об этом, – попросил он.
– Почему же не надо?! Неужели это так?! Но это же безумие!
– Прошу тебя, не надо об этом.
– Но, в конце концов, имею я право на правду? На честность? В конце концов, имею я право знать?!
– Нет, – сказал он, – никогда!
– Ах, даже так! – возмутилась Людмила. – Ну что ж, Фролов, прощай!
Она стремительно бросилась к стоявшему поезду и едва успела влететь в закрывающиеся двери. Она не оглянулась.
Фролов устало побрел к переходу на станцию «Библиотека имени Ленина». Подавленный случившимся, подавленный всем.
…В Сесимбре начинался рассвет. Фролов вышел на балкон. Квартирка, которую снимала Марианна Дебрэ, находилась на седьмом этаже блочного дома-башни. Дом был построен у подножия горы, которая замыкала широкий песчаный пляж городка-курорта. От дома начиналась широкая асфальтированная набережная, поднятая над пляжем на несколько метров. Это было сделано для того, чтобы сдерживать свирепые зимние штормы. Набережная тянулась полукругом через старый центр города. Центр состоял из двух-, трехэтажных домов, выкрашенных в бело-желтый цвет. Заканчивалась набережная у противоположной горы, где также поднимались современные блочные башни. Все эти дома сдавались внаем, в основном иностранцам.
Из-за дальней горы струился свет. Поблекли звезды, луна потеряла глянцевитый блеск, а желтые фонари набережной казались жалкими свечами предков.
Величие света было грандиозным. В какие-то минуты весь беспредельный небесный океан стал осязаемо-видимым, а за далеким морским горизонтом появилась фантастическая зеленая полоса, и вот стали прорываться, полыхая, багровые языки, и пламя все разгоралось, очищая путь солнцу. И на фоне этого еще скрытого за горизонтом буйства огня и света плыла по черной воде рыбацкая лодка под обвисшим дерюжным парусом. Два рыбака напряженно гребли веслами, но лодка тяжело и медленно подвигалась к берегу.
В неправдоподобной тишине переходных минут от тьмы к свету Фролов удивленно услышал четкие хлопки автомобильных дверей. Он посмотрел на набережную и увидел двух мужчин, спускавшихся по ступеням на пляж. Они были одеты в длинные плащи и кепи – под рыбаков. Один был высоким, мощным, кого-то ему напоминавшим, а другой среднего роста, с широкими плечами, почти квадратный. У лестницы, прижатый к самому обрыву, стоял темный «мерседес». Издалека в неясном еще свете Фролов не мог разглядеть лиц этих странных мужчин, но непонятное беспокойство охватило его. Он пригнулся за перилами балкона, чтобы не быть замеченным, и неотрывно следил за ними.
Они шли не торопясь к самой воде, увязая в песке. У едва шевелящихся волн остановились. Высокий поднятой рукой поприветствовал тех, которые плыли в лодке. Один из гребцов в ответ тоже помахал рукой.
Высокий огляделся. Сначала он долго смотрел на противоположную гору, из-за которой струился свет, потом вдоль набережной и наконец медленным взглядом измерил дома-башни, с балкона одного из которых за ними следил Фролов. И хотя был еще неясный свет, Фролов увидел черную бороду и непропорциональное лицо… Жозе да Силвы. Он тревожно подумал: с чего бы это бразильский капиталист на рассвете на пустынном пляже Сесимбры поджидает одинокую лодку?
Фролов вошел в комнату. Марианна спала. Женщины, как и дети, прекрасны во сне. На лице легкая счастливая улыбка. Ей снился, видимо, хороший сон. Но она спала чутко, услышала его шаги.
– Ты что, Саша? – прошептала она, не открывая глаз. Она боялась разрушить приятное сновидение.
– Мне кажется, на пляже происходит неладное, – мягко сказал он, стараясь не напугать ее.
– Что происходит на пляже? – улыбнулась она безмятежно, не улавливая тревоги. Она открыла глаза, и они светились радостью. – Мне приснился такой хороший сон. Помнишь, как ты упал на пляже в Сочи, наступив на мяч? Это было так смешно! – И, все еще безмятежно улыбаясь, спросила: – Но о каком пляже ты говоришь?
– О здешнем, – не скрывая беспокойства, сказал он. – Сейчас на пляже Жозе да Силва, странный бразилец, с которым я летел в самолете. Никогда не думал, что опять с ним встречусь, а тем более на рассвете при столь необычных обстоятельствах.
Марианна вскочила, будто подброшенная пружиной, выбежала на балкон, тут же вернулась, подошла к шкафу, открыла, закрыла, потом выбросила вещи из чемодана, стоявшего на полу, наконец он увидел в ее руке театральный бинокль. Опять выбежала на балкон. Он поспешил за ней. Он увидел, как она бледнеет. Ему показалось, что она теряет равновесие. Она повернулась и упала ему на грудь, обвив шею.
– О боже, – шептала она, – это Фернандо Мартиниш… Это он мучил меня и Мануэла. Что же делать, Саша? Что же делать?
Она резко отстранилась. Глаза сверкали решимостью.
– Надо что-то делать, – повторяла она, быстро расхаживая по комнате.
Было уже совсем светло и очень тихо. И без бинокля Фролов ясно видел, что перед ним вчерашний попутчик. И «мерседес» был тот же, на котором эти двое уехали из аэропорта «Портела».
А лодка уже причаливала к берегу.
Марианна быстро сказала: «Я бегу вниз, в телефонную будку, сообщить в КОМИКОН[17]17
КОМИКОН – временные органы безопасности, созданные восставшей португальской армией.
[Закрыть]». – «Я с тобой», – сказал он. «Нет, – остановилась она в дверях, – жди меня здесь». – «Я с тобой», – твердо повторил он. Она вернулась, подошла к нему вплотную, с мольбой смотрела в глаза. «Я ведь только позвонить, Саша. Всего на минуту». Потянулась, поцеловала в губы. «Они наверняка вооружены», – сказал он ей. «Конечно», – согласилась она. «Звони лучше в местную полицию», – предложил он. «Хорошо», – сразу согласилась она. Взяла со стола свою серебряную сумочку. «Все же я с тобой», – настаивал он. «Всего одну минуту, – просила она. – Подумай, что мы сделаем. Последи за ними». – «Мы можем их преследовать». – «Я вернусь через минуту», – повторила она.
Он видел, как с лодки сгрузили плетеную корзину, накрытую мешковиной. В таких рыбаки держат улов. Мартиниш отсчитал деньги. Рыбаки благодарили. Они сразу вернулись к лодке. Один сталкивал ее с берега, другой подгребал веслами.
Корзина была тяжелая, вероятно, очень тяжелая. «Квадратный» и Мартиниш с трудом несли ее по сыпучему песку.
«Наверное, оружие, – лихорадочно думал Фролов. – Но где же Марианна?»
Он посмотрел на часы: 4 часа 57 минут. Из-за моря вырвался пронзительной ясности свет. А те упорно тащили корзину.
«Где же Марианна?»
Фролов искал ключи от машины. Их нигде не было. Не было ключей и от квартиры. Он наконец вспомнил, что Марианна взяла сумочку. Он выскочил на балкон. Те уже поднимались по лестнице.
Внизу взвизгнул стартер зажигания, и заработал мотор. Те тоже услышали, на мгновение замерли, заторопились. Шум мотора отодвигался. «Неужели без меня?» – отчаянно подумал Фролов.
Он бросился вниз по лестнице, пробежал двор и увидел, как по набережной несется белый «форд».
– Марианна! – зачем-то закричал он.
Те поднимали корзину в багажник.
Резкий удар, скрежет, «мерседес» двинулся назад, накренился и боком рухнул вниз.
Он видел, как Мартиниш скатывается по лестнице, услышал жуткий вопль того, квадратного, придавленного «мерседесом».
Изо всех сил под гору бежал Фролов по набережной. «Только бы спасти ее!» – бешено билась мысль.
Из мотора «форда» валил дым. Дверь медленно открылась, и она шатко вышла, отходя в сторону.
– Марианна! – крикнул он.
И в этот миг раздался выстрел. Она медленно повернулась к стрелявшему и упала. Мартиниш поднялся, озираясь, увидел бегущего Фролова и выстрелил в него, но промахнулся. Хромая, он поспешил к воде, крича рыбакам:
– Сеньоры! Сеньоры!
Фролов поднял Марианну на руки, унося ее подальше от горящей машины.
– Я умираю, Саша, – прошептала она.
– Машенька, ты будешь жить.
– Я так устала, будто мне сто лет. Он зовет меня, Мануэл…
Она едва произносила слова, причем по-французски, но он понимал.
– Все будет хорошо, Машенька, потерпи, – утешал он, не замечая того, что говорит по-русски. – Потерпи немножко.
Он бережно опустил ее на землю. Сбросил пиджак, подложил ей под голову. Она была во всем послушна, устало прикрыв глаза. Неземное успокоение уже коснулось ее бледного прекрасного лица. Но он этого не заметил. Он торопился. Его страшило, что Жозе да Силва, или Фернандо Мартиниш, опять уйдет от расплаты.
Фролов пригнувшись, крадучись пересек набережную. Он сразу увидел того у самой воды, зовущего лодочников. «Сеньоры! Сеньоры!» – несся его отчаянный вопль.
Фролов побежал к лестнице, спускающейся на пляж. «Форд» уже горел. Он не думал, что машина может взорваться. У него в мыслях лишь было то, как открыть багажник «мерседеса» и вооружиться. «Квадратный» лежал со страшно выпученными глазами и вывалившимся языком. В этот миг Фролов услышал сирену. Он увидел армейскую машину, из которой выскакивали солдаты.
Фролов поднялся по лестнице на набережную.
Марианна лежала неподвижно, такая же, какой он ее оставил.
Он упал на колени, взял ее руку – пульса не было.
Он плакал.
Что такое жизнь? Что такое смерть? Что мы знаем о смерти? Только то, что это конец жизни? Конец всего, что мы сознаем, ощущаем и любим. Конец понятий, подвигов, рассветов, привязанностей, убеждений. Кому-то нравится сознавать, что жизнь не проходит бесследно. Пусть так думают все. Но Марианны Дебрэ больше никогда, нигде не будет. Не будет ее улыбки, доброй и ласковой. Ее заразительного смеха, звучавшего перезвоном колокольчиков. Ее ума, тонкого и быстрого. Ее синих глаз, излучавших радость. Ее рук. Разве жизнь – это плоть и кровь?
Фролов посмотрел на свои руки, на которых засохла ее кровь.
Разве жизнь так просто кончается? Выстрел ненависти – и конец? Почему люди стреляют друг в друга? Несовместимость мировоззрений? Проклятие убеждений? Вечная, неистребимая вражда?
Почему так просто кончается человеческая жизнь? Что ты оставила мне, Марианна? – спросил себя Фролов. Муку в сердце и боль в душе? Нет! Ты оставила мне вечную радость любви. Что бы ни значила жизнь, она бессмысленна без любви. Ты оставила мне, Марианна, вечную радость любви…
Фролов наклонился и стал целовать ее лицо. Он не замечал, что вокруг стоят люди. Не видел красного солнца, показавшегося из-за синего моря. Ему не нужен был новый день.
1977
