Текст книги "Жена Гоголя и другие истории"

Автор книги: Томмазо Ландольфи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 47 страниц)

– Ради всего святого, куда уж иначе, если и смотреть-то не на что! Скажите, какой все-таки смысл в том, что они ограничены в небе, бытии и еще где-то там? Не в том ли, что они изначально воспринимают самих себя ограниченными?

– (Можно было побиться об заклад, что они ничегошеньки не поняли после таких-то объяснений...) Нет и еще раз нет, вот в чем все дело!.. А хоть бы и да, правда... В конце концов, смысл не только в этом... (Как тут еще скажешь?)

– Знаете, профессор, если вам так уж не по себе, отложим остальное до следующего раза.

(Они правы: взялся объяснять, а на деле водит всех за нос, потому что у самого в голове полная неразбериха.)

– Кажется, наш профессор погрузился в гордое молчание?

– Уместнее всего вам погрузиться в молчание и слушать меня внимательно. Попытаюсь еще раз донести до вас (а заодно и до самого себя) смысл этой чудовищности. Я не могу сказать, что это – следствие или причина. Ясно одно: они ограничиваются тем, что воспринимают себя изначально ограниченными и являются ими или одновременно являются ими. (Ну вот, даже слов подходящих не найду и вынужден ходить вокруг да около.)

– Опять двадцать пять! Что это значит?

– То, что они могут быть кем угодно и чем угодно, но при этом все равно остаются замкнутыми в некоем малом, которое вы можете себе представить или мысленно обособить, как только что делали по отношению к небу. Каждый из них, таким образом, жестко ограничен в своем собственном малом или, если хотите, во времени-пространстве.

– Жестко ограничен? То есть опять же самоограничен, строго говоря?

– Боже правый, да нет! Ограничен, именно ограничен. Каждый из них представляет собой твердый объект. Он имеет особую плотность, оказывает сопротивление внешнему воздействию и так далее и тому подобное. Каждый из них имеет, как они сами выражаются, тело! (Ну, что сейчас будет?!)

– Тело?

(Пока тихо. Они слишком ошарашены. Может, пронесло?)

– Тело! Нам это слово известно только в одном значении: небесное тело.

– Вот вы и представьте себе что-то в этом роде. Размеры можете пока в расчет не принимать. А впрочем, как хотите. Тела, различные по форме.

– И каждый из них имеет... То есть что значит «имеет»? Вы хотели сказать «является»?

– Ну да... я сказал «имеет», потому что... В общем, я имел в виду «является».

– Каждый из них является небесным телом.

– (Они ни о чем не догадываются.) Нет, не небесным телом, а просто телом. Более того, они прикреплены к различным небесным телам, зависят от них и не могут от них отделиться, а если и могут, то с большим трудом.

– Значит, они вроде спутников?

– Не-ет... Хотя, если разобраться, почему нет? Вы вполне можете мысленно сравнить их со спутниками. Правда, это были бы спутники, так сказать, sui generis [56] 56
  Своеобразные, в своем роде ( лат.)


[Закрыть]. Судите сами: у них нет даже собственной орбиты, а находятся они непосредственно на небесных телах. Как какие-нибудь паразиты вроде клещей.

– Так, а дальше?

– (Честно говоря, я не ожидал такого спокойствия. Видимо, они еще ничего не поняли.) Что – дальше?

– Но... допустим, все это так; тогда какая здесь связь с... Нет, вы знаете, профессор, давайте говорить откровенно: мы считаем, что это ваше предположение, если его можно считать приемлемым, эта ваша история, если в нее таки поверить, ничего в себе не несет. Мы, попросту говоря, абсолютно ничего в этом не поняли.

(Так я и предполагал.)

– А для чего, собственно, нужно это... тело? Как оно выглядит и ведет себя? И как вообще можно обосновать подобный способ существования?

– Ну-ну, не так неистово! Давайте пока довольствоваться тем, что мы установили: во-первых, они существуют, во-вторых, представляют собой тела, и тела материальные.

– Даже материальные?

– Ну да, а что, собственно, здесь такого? Взять, к примеру, нас самих. Хотя у нас и нет тела, мы материальны, как материальна любая вещь, поскольку является комбинацией энергий. Просто в их случае мы сталкиваемся с большей степенью комбинации материи или энергии.

– Конечно, конечно, однако же... Нет, до нас все-таки еще не дошло, нам до конца не ясно, в чем тут дело. Знаете что: давайте продолжим, если понадобится, вернемся к самому началу. Возможно, тогда, профессор, вам и удастся донести до нас смысл подобного абсурда. Вот вы, к примеру, сказали, что не уверены, является ли это тело или бытие тел следствием или причиной. Что именно вы имели в виду? Нельзя ли поподробнее?

– По-моему, ясно, что я имел в виду: тело или его наличие вполне может являться следствием их способа восприятия.

– Восприятия чего?

– Их способа восприятия вообще, восприятия бытия, восприятия всего.

– Хм, ну а если нет?

– Если нет, то возможен обратный вариант, при котором уже наличие тела могло породить, а в каком-то смысле и обусловить необходимость их способа восприятия.

– Вот видите? Это уже кое-что проясняет. Мы начинаем постепенно вникать в суть дела.

– Ай да молодцы!

– Да, ну а теперь?

– Что теперь?

– Как нам быть с этим телом? Прежде всего, какое оно?

– Вы хотите знать, как оно выглядит, каковы его форма и размеры?

– Нет-нет, мы спрашиваем, каково оно, в каком качестве оно существует, каким образом связано с бытием и так далее.

– Поверьте, вы несколько преувеличиваете мои познания. Все, что мы можем, – это предполагать, приводить различные доводы, обсуждать, да и то... в порядке дискуссии.

– Э-э, нет, сначала вы ошарашиваете нас неслыханными заявлениями, а теперь хотите пойти на попятный?

– Я... я говорю вам только то, что знаю, и было бы бесполезно...

– И еще: когда же наконец вы решитесь рассказать нам о смерти? Или вы уже успели об этом позабыть?

– (Они опять начинают дерзить, впрочем, это можно считать добрым знаком.) Что ж, думаю, теперь самое время поговорить и о смерти, более того – углубиться в самую суть этого вопроса.

– Так давайте же!

– Итак, они ограничены в пространстве...

– Или времени, если угодно. Это мы уже единодушно признали.

– Минутку, минутку. Пространство и время, безусловно, сводятся к одному и тому же; они, безусловно, составляют единое целое, но только в качестве понятия или понятий, а не в качестве...

– В качестве чего?

– Не знаю! Видите ли, они разграничивают оба эти понятия. Во всяком случае, разграничивали в течение долгого времени или воспринимали как некое двоякое или парное понятие, насколько я себе представляю... Впрочем, не знаю и точно сказать не могу. Кроме того, я предполагаю, что к единому понятию пространства или времени прийти нельзя, по крайней мере они к нему не смогли прийти, не расщепив его предварительно на два параллельных понятия, точнее, абстрагировав его от них, почти как понятие понятия.

– Ничего себе закрут!

– Погодите, погодите. Да, я, как и все мы, нахожусь как бы на грани между воображением и предположением. Но я твердо убежден, что, если мы решили составить себе представление о смерти, мы должны придерживаться того старинного разграничения, которого, по праву или нет, придерживались они.

– Хорошо, давайте теперь над этим головы ломать. Продолжайте, пусть даже нам придется пятиться раком, неважно: делайте как знаете. Итак, пространство...

– Пространство, оно пространство и есть, и вам о нем известно уже предостаточно.

– Ну хорошо, а время?

– Время... понимаете, дело в том, что по той или иной причине они установили для себя последовательность событий...

– Это как?

– А вот так: последовательность событий в бытии.

– Да, но что, собственно, означает эта «последовательность»? Систему?

– И да и нет. Нечто большее чем просто систему. Хотя это можно было бы назвать динамической системой, когда каждое событие берет начало во времени от другого события... (Выдумываю черт знает что!)

– Непонятно, но пойдем дальше. Хорошо, а во имя чего, для какой цели все это нужно?

– Вы думаете, я знаю? Может, все потому же, что прежде всего они тела.

– В любом случае до этого момента понятие времени пока не отличается от понятия пространства.

– Совершенно верно. Но вот взгляните... о Боже, с какого конца тут начать? Взгляните: вон та звезда ограничена в пространстве. До этого момента все ясно?

– Хм, да.

– Это значит, что в какой-то точке она кончается.

– Ну не то чтобы звезда прямо-таки кончалась, ведь она той же природы, что и все, ее окружающее. Но ради интереса постараемся себе это представить.

– Тогда постарайтесь представить и то, что эта звезда внезапно исчезла.

– Как это исчезла?

– Очень просто. Помните ту звезду, которая взорвалась, сейчас трудно уже сказать когда, прямо перед нами? И что же осталось на ее месте?

– Внешне ничего, но только внешне.

– Мне этого вполне достаточно. Так вот я спрашиваю вас: есть ли, на ваш взгляд, какая-нибудь разница между двумя концами, то есть между концом-завершением чего-либо в пространстве и концом-взрывом-исчезновением этой самой звезды? По-вашему, оба эти события абсолютно схожи между собой?

– Да, конечно. Хотя... если вдуматься, становится понятно, что вы имеете в виду. Значит, этот второй конец и есть время?

– Не время, а то, что дало этим людям основание говорить о понятии времени, точно так же как первый конец дал основание говорить о понятии пространства. Таков, во всяком случае, отправной момент – весьма призрачный, с моей точки зрения, – из которого, по моему предположению, они исходили, строя свое разграничение.

– Следовательно, время – это система концов?

– Пока что можно сказать и так.

– Но и пространство, судя по тому, как вы нам все представили, тоже является системой концов?

– Да, но...

– А-а, ясно: к пространству относятся концы первого представленного нами типа, а ко времени – второго.

– Именно.

– Допустим, значит, у них существуют или существовали две разграниченные между собой понятийные системы. И что же дальше?

– По поводу разграниченности надо еще подумать. Я действительно разграничил оба понятия, но лишь для того, чтобы затем сразу же их объединить. Дело в том, что они как бы сливаются в другом понятии – понятии смерти. Более того, суть этого последнего понятия именно благодаря им и проявляется нагляднее всего.

– Тогда к чему вся эта канитель? К чему нужно было забивать нам мозги этим замысловатым разграничением?

– Я разграничил их по двоякой причине. Во-первых, потому, что, как уже было сказано, их нельзя воспринимать в качестве единого понятия, предварительно не разделив. Во-вторых, потому, что смерть, несмотря ни на что и совершенно непостижимым для меня самого образом, относится скорее ко второму виду, второму роду единой идеи, чем к первому.

– Так, снова загадки пошли. Кажется, вы опять противоречите самому себе. Вы хотите сказать, что смерть скорее представляет собой конец во времени, чем конец в пространстве?

– В общем, да.

– Но в таком случае у нас получается два понятия.

– Отнюдь.

– То есть как? Вы шутите?

– Вовсе нет. Безусловно, здесь моя хилая теория начинает буксовать, и я, честно говоря, не знаю, как быть дальше, как обосновать мои... мои впечатления. Тем не менее... А что, если мы попытаемся изменить терминологию? Например, можно предположить, что понятие пространства или времени в его отношении к идее смерти, и только в этом случае, не является в собственном смысле слова понятием, а скорее функцией. Основания для подобного заключения действительно есть: пространство и время как бы выполняют функцию друг друга.

– Функция здесь вовсе ни при чем. Ну хорошо, а что это нам дает?

– О Боже, да ничего, просто тогда нам было бы легче допустить преобладание одного из двух.

– Ничего подобного! Наоборот!

– А что, если мы обратимся к понятию переменной функции?

– А вам не кажется, что вы весьма вольно обращаетесь с этими терминами? Функция, какой бы она ни была – переменной или нет, не может относиться к самой себе. Кроме того, вы буквально закидали нас всевозможными понятиями, меж тем как у вас у самого, кажется, голова кругом идет. Мы уже окончательно запутались в ненужных подробностях, которые, по вашему собственному определению, являются лишь вашими впечатлениями.

– Что правда, то правда: я и сам потерял от всего этого голову.

– Ну а все-таки, профессор, скажете вы наконец, как нам понимать эту проклятую смерть? Это конец во времени или в пространстве? А может, и во времени, и в пространстве или же в том, что объединяет их и уподобляет одно другому? Да и конец ли это, правильно мы поняли ваши туманные объяснения?

– Это действительно конец, по крайней мере в их понимании. Конец во времени и в пространстве, и в первом, и во втором. Лучше даже будет сказать: во времени-пространстве. Да, остановимся пока здесь.

– Ну вот, теперь это хотя бы прозвучало ясно. Тем не менее остальное еще по-прежнему покрыто мраком неизвестности. Итак, конец. То есть, в сущности, идея конца. Впрочем, здесь, кажется, пахнет тавтологией: коль скоро они тела, то они и должны кончаться.

– Верно, они конечны, ограничены в пространстве, но...

– Во времени-пространстве, как мы только что признали.

– Да, но... (О небо!) Видите ли, то, что они конечны или ограничены, вовсе не означает, что они кончаются.

– Правильно, но разница в лучшем случае затрагивает наше сознание.

– Умницы. Вот где понятие, псевдопонятие или полупонятие времени может оказаться нам полезным, что бы я вам тут ни говорил. Они кончаются не только в пространстве, но и во времени, то есть в пространстве как пространстве-времени, при явном преобладании последнего... Это понятно?

– Ничуть.

– Тогда мы должны вновь обратиться к примеру взорвавшейся звезды. Я, наверное, рассуждаю сбивчиво и неуклюже, но речь идет не об их самовосприятии и не о каком-то отвлеченном для них понятии, а о реально происходящем событии. Хотя, как я уже говорил, именно мировосприятие сделало их такими, какие они есть.

– Вы никак не дойдете до сути дела. Значит, смерть есть реально происходящее событие?

– Да

– Следовательно, теперь это больше уже не понятие и не идея?

– Да нет же, черт возьми, это идея, выведенная из реального события, и одновременно само это событие.

– Как это у вас все легко и просто! Плохо лишь одно: исходя из ваших собственных доводов, можно с таким же успехом заключить, что не идея выводится из события, а событие из идеи.

– (Ты смотри, что творят!) А что, собственно, это меняет, славные вы мои всезнайки?

– Посыплем голову пеплом: выходит, они могут взорваться, подобно небесным телам?

– Не знаю, взорваться ли, но кончиться – наверняка. Впрочем, если хотите, будем считать, что они взрываются.

– Значит, и с ними может выйти такая оказия?

– А вот и нет. Тут кроется еще одна загвоздка. У меня такое впечатление, что для них это не просто возможность, а необходимость.

– Необходимость! Вы хотите сказать, что рано или поздно они должны взорваться?

– По крайней мере они так думают. Само собой разумеется, это может быть лишь их предположение. Правда, оно вроде бы подтверждается фактами. Во всяком случае, до сих пор все шло именно так, как они предполагали: вначале они есть, затем, в какой-то определенный момент, их уже нет; это и значит, что они умерли.

– Но ведь это абсурд: сущее, то есть в конечном счете все, не может оказаться ничем и полностью перейти в небытие.

– Зато оно может изменить состояние. Иначе как вы объясните взрыв звезды? Они перестают быть по отношению к тому, чем были раньше.

– Хм, все это сильно смахивает на софизм.

– При чем здесь софизм? Может звезда взорваться, или потухнуть, или вообще перестать быть тем, чем была, и даже превратиться во что-то еще?

– Конечно, но «может» еще не значит «должна». В этом огромная и прежде всего качественная разница.

– Не значит «должна»? Да мы-то откуда знаем? А что, если это некий естественный, всеобщий закон?

– Закон конца или изменения состояния? Да будет вам!

– А я и не настаиваю, ведь это они так считают.

– И на чем же основывается этот закон?

– На опыте. Я, как вы понимаете, рассуждаю в их ключе, точнее, опираюсь на их данные.

– На опыте! Но ведь опыт – это самый ненадежный метод исследования, самая обманчивая точка отсчета. Исходя из опыта, всегда можно прийти к двум взаимоисключающим результатам. Ссылаясь на опыт, можно утверждать все что угодно. Неужели из того, что взорвалась какая-то одна звезда, неизбежно вытекает, что и остальные звезды должны рано или поздно взорваться? Ну а если, скажем, кто-то из нас вдруг прекратит свое существование, разве это приведет к прекращению существования всех? Что за околесицу мы здесь несем?

– Вместе с тем если бы каждую минуту перед нами взрывалась или гасла звезда, то подобные случаи, то есть сводимые к предыдущим будущие случаи, приобрели бы в наших глазах более вероятностный характер и в конце концов воспринимались бы нами почти как необходимость.

– Да что вы нам тут рассказываете? Простите, не вы ли сами учили нас не доверяться фактам и сохранять по отношению к ним присущую нам свежесть и, как вы выразились, девственность? Ладно. Дальше вы говорите о будущих случаях. Но ведь ни один случай полностью не сводится к другому, тем более предшествующему. К тому же наибольшая вероятность или почти необходимость еще не является необходимостью, скорее она составляет ее полную противоположность. И, наконец, возьмем хотя бы первый случай. Спрашивается: как в идеале соотносится с ним второй случай? Свободно ли это соотношение, свободны ли мы в отношении второго случая? Я хочу сказать, что наше мнение могло быть определено и обусловлено уже после первого случая, в силу того представления, которое мы о нем составили. Так что вопрос о необходимости второго случая неизбежно оказался бы спорным и мы никогда не сумели бы доказать его правомерность. И это только по поводу второго случая. Что же тогда говорить о третьем, четвертом и так далее?

– Ну да, да, а они все же тем временем умирают.

– А что, если это происходит потому, что они убеждены в необходимости умереть? При такой убежденности, возможно, и с нами случилось бы нечто подобное. Вы только посмотрите, до чего я додумался!

– Что я вам говорил?

– Да не-ет... Не мешало бы им набраться смелости и заявить раз и навсегда: «Тем хуже для фактов» – вот что они должны сказать. Однако продолжим. Значит, так: они умирают. Или только думают, что умирают?

– А разве это не одно и то же? По крайней мере для наших рассуждений о том понятии, которое мы пытаемся определить. Скажу больше: если бы они только верили, а на самом деле не умирали, будь то для них хуже или лучше, в конечном счете это дало бы нам преимущество a fortiori [57] 57
  Тем более ( лат.).


[Закрыть], если так можно выразиться. Впрочем, все это не так просто, как кажется. Вот скажите, например, допускаете ли вы существование иных естественных законов? Или иных миров, где царили бы иные, отличные от наших, законы?

– В вашем вопросе столько оговорок... не говоря уже о том, что сформулирован он довольно небрежно, так как законов, которые бы управляли нами, не существует. В данном случае мы управляем законами, после того как сами же их и установили. Законы – это наше истолкование... Но даже если предположить более правильную формулировку вашего вопроса и постараться вникнуть в его суть, ответ у нас будет один: решительное нет.

– Значит, нет?

– А откуда, собственно говоря, взяться этим другим законам? Если мысль отречется от единства, все полетит в тартарары. Наше толкование... может быть лишь однозначно и едино.

– Молодцы, молодцы, отлично усвоили уроки... других учителей. Однако осмелюсь вам заметить, что дважды вы не закончили одну и ту же фразу: «Наше толкование...» Так чего же?

– Вселенной, всего.

– То есть чего-то вне нас?

– Он, видно, полагал застать нас врасплох этим вопросом.

– Разумеется, чего-то вне нас. Иначе термин «истолкование» да и любой другой, схожий с ним, оказались бы совершенно не к месту, а слово «мысль» потеряло бы всякий смысл. Короче говоря, истолковать самого себя невозможно, так как для этого пришлось бы использовать какую-то часть себя, то есть принять за истолкование то, что еще нужно истолковать, или же ограничиться лишь частичным истолкованием.

– Превосходно, теперь уже вы твердите как по заученному, правда, у вас это получается побойчее!

– Все это имеет отношение к тому, о чем я собираюсь вас спросить, и в какой-то мере предваряет мой очередной вопрос: ну а существование, хотя бы видимое, других законов вы можете допустить?

– М-м, это да, главное, чтобы они сводились...

– Конечно, конечно. Значит, можно считать, что смерть – это одна из множества вероятных видимостей?

– Опять вы со своими словесными пируэтами! Получается, что мы только зря пыхтели над всем этим... а над чем, собственно? Так смерть – это видимость или понятие?

– Еще одна хитроумная уловка!

– Тогда можно сказать, что это видимое понятие или понятийная видимость, а можно и так: понятие как видимость и видимость как понятие.

– Да здравствует ясность, а главное, да здравствует решение вопроса! И как прикажете нам все это понимать?

– Именно так, как вы поняли.

– То есть никак.

– Нет-нет, вот уже полчаса, как вы говорите о смерти, а это значит, что мне удалось дать вам о ней представление.

– Не обольщайтесь. До тех пор, пока мы не дошли до четкого определения...

– Оставьте в покое определения: здесь для нас они все равно невозможны. Не следует забывать, что речь идет или шла не о смерти в строгом смысле этого слова. Я лишь пытаюсь или пытался представить вам ее в качестве их идеи или... антиидеи. Иными словами, для вас, для нас смерть всегда останется понятием, даже если она не является или не являлась им сама по себе.

– Очередной трюк! Одни слова!

– Трюком, скорее, нужно назвать логику, за которую вы пытаетесь ухватиться.

– Как же вы нам ее представите, если сами не знаете, что это такое? С другой стороны, понятие тоже может и должно быть определено.

– Вы хотите сказать, представил. Бросьте, бросьте, что такое смерть, вы теперь уже более или менее знаете. Что есть смерть, знают все.

– Мы знаем это, этого не зная.

– Тем лучше: это и есть подлинная наука. Вот видите, как много и вместе с тем мало весят слова!

– Значит, смерть – это слово!

– Если хотите, да.

– Слово, которое ничего не значит!

– Отменно.

– Но пока смерть только затуманивает наше восприятие вселенной...

– Превосходно.

– ...не давая нам ничего взамен.

– Совершенно верно.

– Довольно с нас ваших загадок!

– То, что мы будем иметь дело с загадками, было ясно с самого начала. Посудите сами: если для них смерть – загадка, то что же тогда говорить обо мне или о вас?

– Да, ребята, что тут сказать? Видно, старик прав. По крайней мере ясно, что он имеет в виду и куда клонит.

– Черта с два он прав!

– Это еще что за новости: «старик», «черта с два»? Попрошу вести себя подобающим образом, даже если вы соблаговолили признать мою правоту... Да, над такой загадкой стоит поломать голову; как знать, может, и удастся ее разгадать!

– Что ж, мы готовы.

– Видите ли, мои юные друзья, эдак мы с вами до скончания века можем просидеть. Меж тем должен вам заметить, что наша лекция и без того затянулась. Давайте на этом остановимся. К следующему разу...

– Еще чего выдумали! Вы что, намерены все так и оставить?

– Никакого следующего раза! Давайте дальше и без всяких выкрутасов!

– Выкладывайте, выкладывайте все до конца!

– Давай, давай!

– Как вам не стыдно! Да не будь у меня других причин закончить эту лекцию, одного этого было бы вполне достаточно. Это уже не лекция, а какой-то митинг.

– Митинг? А это что?

– Ну, это такая... штука, у них там, вроде бы для них очень важная.

– Ой, расскажите, расскажите! Ну да, мы виноваты, извините, но хоть вот столечко еще расскажите, а?

– О митинге или о смерти?

– Только не надо разыгрывать из себя простачка: расскажите нам что-нибудь такое, что давало бы пищу к размышлению. Это поможет нам в следующий раз быть во всеоружии.

– Хм, а что конкретно вас интересует?

– Ну вот, к примеру, вы сказали, что в определенный момент они умирают или что-то в этом роде. В какой именно?

– Кажется, по истечении определенного срока.

– Определенного срока?

– Да... Они, надо вам сказать, выработали еще и второе понятие. Думаю, что теперь-то оно с самого начала не вызовет у вас никаких трудностей: это понятие жизни. Впрочем, «выработали» – пожалуй, слишком сильно сказано. Собственно, никаких особых усилий они и не прикладывали, ведь речь, по существу, идет все о том же понятии, только на сей раз перевернутом. Короче говоря, они называют жизнью то, что не является смертью. Вот, а умирают они после определенного отрезка жизни, который примерно одинаков для всех.

– Ну ничего себе! Нелепица еще похлеще первой! Как же это понимать?

– Боюсь, как бы этот разговор не увел нас слишком далеко. Хотя... разобраться во всем вполне возможно.

– А что же все-таки означает «определенный отрезок жизни»? Ведь он должен быть бесконечным, не с одного, как вы говорите, конца, так с другого, не от смерти, так отсюда. То есть в любом случае это бесконечность, а никакой не отрезок.

– Э-э, нет. Я понимаю, к чему вы клоните. Однако вы забываете, что они ограничены во времени и в пространстве или считают себя таковыми, изолируя тем самым собственное малое. В общем, вы забываете, что они не только кончаются, но и начинаются. И это начало они называют рождением...

– ...которое предполагает конец, то есть смерть?

– Безусловно: как конец предполагает начало, так и смерть предполагает рождение. Куда это вы меня все толкаете? Давайте не будем сейчас о том, что такое «сначала» и «потом», иначе все снова закрутится.

– «Сначала» и «потом»? Что это?

– Довольно, довольно, умоляю вас!

– Ну хотя бы какой-то ритм или периодичность прослеживается в их бытии?

– Да, светлые вы мои головушки, прослеживается. Правда, нельзя сказать, что именно в бытии. В их понимании жизнь и бытие – не одно и то же, и одним и тем же быть не могут. Другими словами, они не знают, чем были до рождения и чем станут после смерти.

– Не знают?

– Да, не знают, в этом-то все дело.

– А как же они существуют или... живут, так, кажется, нужно сказать?

– Об этом тоже в следующий раз. Что же касается ритма, о котором вы тут упомянули, то вот он как раз проявляется непосредственно в их жизни, если, конечно, верить имеющимся у нас сведениям.

– А каким образом он проявляется?

– Их жизнь как бы состоит из множества малых рождений и смертей. Разумеется, видимых или двояковидимых. Насколько я понимаю, это своего рода репетиция конечной смерти или прогоны начального рождения. Самое смешное, однако, заключается в том, что подобным образом они рождаются и умирают абсолютно одинаковое количество раз. При этом нужно учитывать, что первому рождению, назовем его истинным, не предшествует какая-то видимая смерть и что последняя смерть не сменяется видимым рождением. Поэтому их жизнь – это жизнь только наполовину, ровно наполовину.

– Что-то не очень понятно. Значит... Значит, жизнь состоит из рождений и смертей?

– Не состоит, а отмечена ими. После первого рождения следует определенный период жизни, который вскоре прерывается смертью. За ней следует определенный период смерти, в свою очередь прерываемый рождением, которому соответствует свой период жизни, и так далее, до последней смерти.

– Теперь и вовсе ничего не понятно.

– Подождите, это еще не все. Самое невероятное состоит в том, что эти периоды совпадают не только по количеству, но и по продолжительности. То есть и в этом случае малые рождения и смерти сменяют друг друга примерно через одинаковые промежутки времени.

– Наконец-то – ясно. Хотя то, что вы хотите сказать... Но почему? И еще: что означает «период смерти»?

– Отрезок времени, можем мы теперь сформулировать, между малой смертью и малым рождением.

– Хитренький вы. Это-то мы как раз поняли. Мы спрашиваем о другом: если смерть – это конец, каким бы он ни был, то как она может являться периодом?

– Но ведь речь идет о видимости, о видимой смерти.

– Тогда что, этот отрезок времени представляет собой какой-то провал?

– Наоборот: на время этих периодов их существование не прекращается. Более того, оно протекает еще напряженнее в одном отношении и почти затухает в другом. Понятно?

– Всего несколько слов – а сколько несуразностей! Очевидно, их существование не прекращается и после главной смерти. Это раз. Скорее прекращается, и вы это сами сказали, их жизнь, которая одновременно есть и существование, хотя, вернее, поскольку является его частью. Это два. Мы могли бы и продолжить. Однако на самом деле вы, должно быть, намеренно выбрали этот двусмысленный, срединный термин «существование», чтобы как-то выйти из затруднительного положения. Так что придется вам объясниться.

– И не подумаю!

– Не подумаете?

– Не стану я ничего объяснять! Лекция закончена, и к сказанному мне нечего добавить. От таких, как вы, просто никуда не денешься: вы цепляетесь буквально за каждую мелочь, за каждое слово и требуете бесконечных разъяснений, уточнений и так далее. Хватит!

– Тихо, а то он уйдет!

– Хорошо, хорошо. Только успокойтесь. Давайте лучше вернемся к нашему разговору. Итак, в течение этих периодов их существование протекает напряженнее в одном отношении и почти затухает в другом. Что же это за отношения в первом и во втором случаях?

– Ну ладно... А что, по-вашему, характеризует существование – существование или бытие? (Чтобы уж покончить с этим.)

– Ощущения, образы, мысли.

– Хм, в таком случае нет никаких сомнений в том, что более полноценно они существуют в периоды видимой смерти, нежели в периоды собственно жизни.

– Следовательно, ваша аналогия, не говоря уже о несколько странной манере излагать мысли, была ошибочной и теперь нужно пересмотреть всю серию сделанных вами утверждений? Насколько мы поняли, все начинается со смерти, а кончается рождением?

– (Вот черти, совсем уже затюкали.) Пересматривайте себе на здоровье, все равно в конечном счете ничего не меняется. Только напрасно вы так пренебрежительно относитесь к тому, что у них есть тело или что сами они – тела... А вообще-то мы пока пребываем в нерешительности: эти их периоды или чередующиеся состояния видимой смерти и жизни...

– Тоже видимой?

– Не перебивайте! Эти их состояния, которые, кстати сказать, они называют соответственно сном и бдением, настолько уже тесно между собой переплелись, что невозможно определить, где настоящее, а где мнимое.

– Настоящее и мнимое? При чем здесь это?

– (Не такие уж они простаки.) Тут уже, понимаете, совершенно неясно, какой точки зрения придерживаться. Иногда начинаешь даже думать, что эти люди и впрямь, как считают некоторые из них, состоят из двух половин, одна из которых тело, а другая...

– А другая? А другая?

– Откуда мне знать! Наверное, то, что не есть тело и даже каким-то образом противостоит телу.